С. А. Чурсанов. Первый семестр. 01. 09. 10

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 15

11.04.11.

Мы сегодня завершаем краткое рассмотрение всех вопросов нашей программы, поскольку у дневного отделения это последнее занятие. Мы сегодня переходим к характеристике современной ситуации, прежде всего, к социологической. Начнем с некоторых наблюдений, получивших известность в н.в. такого классика социологии уже 20 в. (новой социологии) – Макса Вебера.

Рассмотрим понятие «социального действия» по Максу Веберу. Когда Макс Вебер размышляет над тем, как человек действует в обществе, можно сказать, что он выделяет два способа действий. Первый способ действия относится к традиционным обществам. Второй способ действий относится к эпохе Нового Времени, т.е. он получил распространение в эпоху Нового Времени. Но это еще, конечно, не современная эпоху и Макс Вебер, конечно, еще не теоретик современной эпохи. Ну, хотя бы потому, что он жил еще в другую эпоху.

И, соответственно, Макс Вебер различает традиционные действия, когда человек так или иначе поступает в своей жизни, в своих отношениях с другими людьми, в обществе, ориентируясь на то, что принято, на то, что является обычным, на то, что является традиционным. Т.е. в это ситуации… а какая это ситуация? Это ситуация, например, средневекового общества, многих восточных обществ, в т.ч. и современных нам по времени. Вот в этих обществах человек поступает так, как он привык, так, как поступают окружающие его люди, т.е. поступает традиционным образом. Поступает так, как это определяется традициями, обычаями, какими-то культурными установками.

И в отличие от этого, обращает внимание Вебер, в эпоху Нового Времени в Европе получает широкое распространение другой способ действия – получает распространение действие целерациональное. Такой способ действия предполагает, что человек, живущий в обществе, определяет четко для себя, чего он хочет достичь в ближайшей перспективе, в отдаленной перспективе, какой результат он хочет получить в своей жизни в своих отношениях с людьми, какой социальный статус он хочет обрести и т.д. И определив такую цель, он продумывает те шаги и действия, которые наиболее эффективным образом ведут к достижению этой цели. Вот это действие целерациональное. И именно с распространением такого целерационального образа действий Макс Вебер связывает особенности Нового Времени, в т.ч. и индустриализацию, в т.ч. и ускорение технологического прогресса.

Если говорить о современной ситуации, то здесь по-прежнему остается значимой и склонность человека действовать традиционно (ориентируясь на какие-то обычаи, привычки, правила, нормы), и целерационально, когда от человек требуется четкое рациональное осознание (чего он хочет, к чему он стремится, что для него представляет первостепенную важность). И осознав это все, человек подбирает такое поведение и такие средства, которые позволяют ему быстрейшим и полнейшим образом этой цели достичь.

И, разумеется, эти способы действия могут совмещаться и у различных людей. Вообще-то, целерациональное действие – это действие не простое. Оно требует усилий. Я, например, с этим постоянно встречаюсь, когда призываю студентов целерационально действовать хотя бы при написании курсовых и дипломных работ. И опыт показывает, что бывает иногда очень сложно объяснить какие-то совсем простые вещи. Очень сложно бывает иногда объяснить, что работа должна быть подчинена достижению определенной цели. Эта цель должна быть сформулирована в начале работы, а далее вся работа должна соотноситься с этой целью. То, что способствует достижению этой цели должно в работу включаться, а то, что не способствует – в работу включаться не должно. И вот такие совсем простые вещи иногда воспринимаются с большим трудом. В результате, получаются работы, которые так и не удается подчинить вот такой целерациональной логике. Причем, речь идет о работах специализированных, научноквалификационных. И то, даже здесь, в таких специально выделенных сферах деятельности можно констатировать, что современный человек встречается со сложностями, со сложностями по целерациональному упорядочиванию своей деятельности. И что уж тут говорить о более широкой социальной деятельности, в отношениях с другими людьми, в отношениях с различными общественными институтами. Здесь, конечно, далеко не в полной мере в настоящее время вот такой целерациональный образ деятельности можно встретить.

Что можно сказать с т.з. богословия миссии? Склонность человека любо к традиционному поведению, либо к целерациональному поведению, конечно, коренным образом влияет на стратегию миссионерского служения. И то, что будет значимо в миссионерской проповеди для человека, ориентирующегося на традиции, уклад, обычаи, то для человека, ориентирующегося на целерациональный образ деятельности может совершенно не представлять никакой ценности и никакой убедительности. Соответственно, в ходе миссионерской деятельности важно соотносить образ мышления человека с теми средствами, к которым обращается миссионер. Хотя, как я сказал, ситуации иной раз бывают очень сложные, и в одном и том же человеке сейчас часто уживаются различные способы действий, способы восприятия окружающего мира, способы выстраивания своих отношений с обществом, с различными институтами общества, с людьми. Вот это две таких модели социального поведения, которые выделил Макс Вебер; и они, поэтому, представляют интерес для богословия миссии.

Есть еще такой под-вопрос в билетах: основные метафоры общества в социологии и богословии миссии. Давайте перечислим основные метафоры общества. Они широко известны и сформированы еще до эпохи развития современной социологии. Эти метафоры встречаются уже в литературе.

Первая метафора: общество как театр, т.е. вся жизнь театр, а люди в нем актеры. И, соответственно, в рамках театральной метафоры, общество мыслится, прежде всего, как вот такой театр, где каждый человек представляет собой некоего актера и играет различные социальные роли. Причем, часто эти роли (особенно это характерно для современного мира) оказываются разнообразными, т.е. один и тот же человек может играть самые разные роли в разных ситуациях в разных обществах. Допустим, один и тот же человек может на работе играть роль какого-нибудь менеджера среднего звена (условно говоря). Эта роль предполагает вполне определенный набор правил поведения с подчиненными, с вышестоящими людьми, с клиентами и т.д. Т.е. это определенная роль, достаточно четко фиксируемая четкой регламентацией. Этот же человек может играть, скажем, где-то в семье роль брата, роль взрослого сына. Тут тоже могут быть различные семейные роли, которые человек может играть. И эти роли, в том числе, могут предполагать трудносовместимые качества, трудносовместимые какие-то требования. Этот же человек может, скажем, где-то в дружеском коллективе играть роль какого-нибудь знатока анекдотов, весельчака и т.д. Т.е. в рамках данной метафоры общество, прежде всего, мыслится как разветвленная система различных предписанных человеку ролей. Эта метафора театра до сих пор присутствует в социологии.

Вторая метафора: общество как механизм, общество как некая машина, в которой различные общественные институты, различные общественные группы взаимодействуют между собой подобно шестеренкам в механизме. И, соответственно, более-менее слаженно взаимодействуя, эти различные группы, а в конечном счете – отдельные люди как шестеренки в механизме обеспечивают более-менее совершенное функционирование общества.

В каком-то смысле в качестве более сложной разновидности метафоры механизма можно рассматривать метафору организма. Т.е. здесь уже общество понимается не просто как такой формально упорядоченный механизм, а понимается как живой организм, отдельные элементы-органы которого тоже упорядочены, но упорядочены уже более сложным образом; согласованы более сложным образом.

Кстати, эта метафора организма между прочим важна для богословия, поскольку, фактически, ап. Павел обращается именно к этой метафоре, характеризуя Церковь (как «Тело Христово»), т.е. как некий организм, все члены которого понимаются ап. Павлом по аналогии с различными органами тела.

И эта метафора организма также встречается и в социологии и через эту метафору так же характеризуется и общество в социологии.

Что можно сказать по этим метафорам с т.з. Б.М.? Конечно, и метафора театральная, и метафора механическая трудно совместимы с христианским пониманием человека, поскольку и та, и другая метафоры предполагают, что в своей общественной жизни, в своих отношениях с другими людьми человек не являет целостность, внутреннюю собранность, не определяется единственной и главной для христианина установкой, установкой на единство с Богом, а определяется в своей деятельности, в своих отношениях совсем другими мотивами. Если мы говорим о театральной метафоре, то она предполагает, что человек в своих отношениях с другими людьми определяется соответствующими правилами, задающими ту или иную роль. Если мы говорим о механизме, как метафоре общества, то здесь и подавно, человек практически сводится к тем или иным социальным функциям, которые он исполняет в обществе во взаимодействии с другими частями, элементами механизма, в качестве которого понимается общество (метафорически).

В этом смысле, конечно, может быть такая стратегия миссионерская, основанная на указании несовершенства социологических широко распространенных моделей общества, основанная на указании на то, что в этих моделях человек умоляется, что в рамках этих моделей нет места для того, чтобы подтверждать в полной мере высшие способности человека (свободу, творчество, уникальность). И, в общем-то, миссионерская стратегия, основанная на том, чтобы выявлять несовершенства (в смысле, уничижения человека) современных пониманий общества, а с другой стороны, показывать, что именно христианское понимание общества (а для христианского богословия совершенное общество – это именно Церковь), что только в таком обществе человек перестает быть исполнителем ролей, перестает восприниматься как некая шестеренка в том или ином механизме. И даже можно здесь говорить о том, что человек уже даже не воспринимается исключительно как член некоторого организма. В этом смысле можно говорить наверное даже, с богословской т.з., о некоторой неполноте образа ап. Павла, когда он представляет Церковь как тело Христово. Потому что члены тела (члены организма) пребывают в единстве между собой, которое обусловлено, можно сказать, механически. Например, рука пребывает в единстве с ногой не потому, что она любит ногу, не потому, что она любит голову. По крайней мере, здесь можно констатировать, что единство носит формальный характер. Различные органы тела едины постольку, поскольку так тело изначально устроено.

С христианской же т.з. единство основано на устремленности человека к Богу, на личных отношениях, на любви к Богу, к ближним, на вере в Бога. И в этом смысле, конечно, и образ Церкви как тела Христова тоже дополняется и самим ап. Павлом и другими образами в богословии, которые позволяют определяющее значение именно личной устремленности к Богу подчеркнуть. Например, помимо образа единства Христа и Церкви как органического образа, ап. Павел еще использует образ брачный, в рамках которого единство Христа и Церкви поясняется через образ единства жениха и невесты. И вот это уже такой образ, который позволяет обратить внимание на личные отношения, потому что единство жениха и невесты уже не ограничивается какими-то природными закономерностями, объединяющими их. Даже, более того, с христианской т.з. единство в браке определяется именно личной устремленностью друг к другу: любовью, верностью, доверием и др. личными отношениями.

Но в любом случае, можно констатировать, что социологическая метафора общества как организма ближе к богословию. И, в общем-то, опираясь на эту метафору, открывается возможность так или иначе формулировать учение о важных христианских богословских аспектах (учение о Церкви, о Христе как главе Церкви, о единстве жизни людей в Церкви). В этом смысле органическая метафора общества для миссионерской работы предпочтительна; хотя и она нуждается в дополнении.

Следующий вопрос: основные богословские характеристики совершенного социального единства.

Что здесь имеется в виду? Если мы обратимся к социологии, то одна из ключевых проблем социологии заключается в вопросе о том, как совместить ценности общественного единства, слаженности общественной, согласованности с утверждением абсолютной свободы, абсолютной уникальности каждого члена общества. И можно сказать, что в социологии эта проблема, фактически, не решаема. Если обратиться к истории, то чаще всего здесь, в светской социологии в жертву общественному единству приносятся люди, приносятся те, кто составляет общество. Особенности людей, проявление их уникальности здесь как-то пресекаются, подавляются в той или иной степени и, соответственно, люди так или иначе оказываются в таких социальных единствах (организмах, механизмах) умаленными.

Возможно, конечно, и противоположное здесь искажение, когда наоборот, пытаются уделять основное внимание при построении общества, при построении общественных организаций каким-то особенностям людей, составляющих эти организации. Но это тоже не ведет к согласованию вот этих двух целей, потому что в этой ситуации обычно в светских концепциях начинает господствовать индивидуализм, связанный с противопоставлением людей друг другу, с борьбой людей друг с другом. И в конечном счете это не только не позволяет реализовать какие-то единый общественные ценности, но и ведет к нивелированию человека. Но только по другой причине – не потому, что он поглощается какими-то общими общественными ценностями, а по той причине, что человек оказывается поглощенным, подчиненным каким-то скорее своим индивидуальным ценностям.

И в этом смысле важно обратить внимание на то, каким образом в богословии характеризуется совершенное единство, т.е. каковы признаки этого совершенного единства. Конечно, прежде всего, это единство понимается как относимое к Церкви. Но, в общем-то, многие православные авторы предлагают распространять эти признаки на любые общественные объединения. Конечно, делая скидку на то, что эти общественные объединения могут быть в т.ч. и не связанными с Церковью, что члены этих общественных объединений могут вообще быть неверующими. Но, тем не менее, и эти общественные объединения могут соотноситься с идеальным пониманием христианского общества, и, соответственно, по отношению к этим объединениям, к различным аспектам этих объединений могут формулироваться суждения о том, насколько они близки к христианскому пониманию общества и единства, в каком смысле близки и в каком смысле далеки.

В качестве таких характеристик можно, во-первых, выделить то, что единство в христианском понимании основывается не на безличных механизмах (идеях, принципах), а на… если говорить о предельном христианском понимании, то на единстве устремленности ко Христу. Если же предлагать христианское понимание несколько редуцировано, приспособленное (в т.ч. и к восприятию людьми неверующими), то можно сказать, что социальное единство в христианском понимании конституируется личной устремленностью людей друг к другу. Это означает, что в христианском понимании не может быть признано совершенным общество, которое строится, например, на принципе экономической эффективности. Невозможно представить себе какое-то церковное предприятие (издательство и пр.), которое строилось бы на принципе экономической эффективности, и в рамках которого отношение между людьми регулировались бы принципами экономической эффективности. Строго говоря, такую ситуацию невозможно представить себе в полной мере даже тогда, когда мы говорим об обществе светском. Такая ситуация крайне редка и скорее представляет собой некоторые маргинальные явления. Даже в светском обществе люди так или иначе (даже интуитивно) понимают, что невозможно относиться друг к другу только лишь руководствуясь соображениями экономической эффективности. И здесь тоже мы без труда обнаружим, что люди руководствуются и другими соображениями и другими принципами: и принципами привязанности, и принципами дружеских отношений, и принципами даже некоторого снисхождения друг к другу и т.д.

Если говорить о христианском понимании, то здесь, конечно, определяющими для какого бы то ни было социального единства оказываются именно личные отношения. Единство природное, выражающееся в экономической эффективности, в любых других критериях, уже является следствием, следствием личного устремления людей друг к другу; в конечном счете, если говорить о предельном богословском понимании – следствием устремленности людей ко Христу. Вот такой первый принцип можно сформулировать.

Второй христианский принцип понимания социального единства заключается в том, что это единство не замкнутое, а открытое. Это означает, что если какое-то объединение в своем внутреннем устроении, понимании приближается к христианскому пониманию единства, то это общественное объединение (в общем, любое) будет носить открытый характер. Т.е. оно будет стремиться те блага, которые достигаются членами этого общества, тот эффект, который они приобретают в этом объединении, распространить на окружающих. Не сделать своим исключительным состоянием в обособлении от других людей, сообществ, а распространить на всех окружающих. Соответственно, если можно констатировать, что какое-то социальное объединение строится на основании идей замкнутости, противопоставления себя другим, игнорирования других, то можно констатировать, что с т.з. данного критерия открытости эти социальные объединения отступают от того, что предполагается учением о Церкви, что предполагается богословием.

Можно назвать еще и третий аспект христианского понимания единства – это аспект общности (условно). Если единство строится в христианской перспективе, то члены такого общественного объединения стремятся все достояние этого объединения сделать общим, единым. Соответственно, чем больше в таких общественных объединениях можно констатировать стремление людей к сотрудничеству, к взаимопомощи, к тому, чтобы совместно пользоваться какими-то плодами, которые достигаются в этом единстве, тем больше можно констатировать приближение к христианскому пониманию единства. И наоборот, чем больше можно в каком бы то ни было объединении констатировать такие отношения между людьми, в рамках которых они вступают в борьбу друг с другом за какие-то ресурсы (например, материальные), чем больше люди воспринимают друг друга как конкурентов, чем больше каждый из них стремится перераспределить некое общее достояние в свою пользу за счет других, тем больше можно констатировать, что это объединение строится на принципах отступающих в данном аспекте от христианского понимания единства.

Вот эти три аспекты христианского понимания единства можно выделить. Они для миссионерского служения могут быть важны для того, чтобы пытаться давать более обоснованный ответ на вопросы о том: как же строить христианские отношения?, причем – в самых разных социальных объединениях. Это может быть и семья, т.е. то, о чем мы сейчас говорили относится в полной мере и к христианскому пониманию семьи. Это может быть и какой-то производственный коллектив. Это может быть и какой-то дружеский коллектив, т.е. любые социальные объединения, даже случайные и неустойчивые, т.е. объединения, возникающие, например, когда человек едет в автобусе. Все эти объединения могут (если мы будем прилагать к ним вот эти три критерия) рассматриваться как объединения, которые могут строиться более по-христиански, и менее по-христиански.

Далее давайте остановимся на таких понятиях, как тоталитаризм и авторитаризм. Тоталитарное общество – это общество, подчиненное каким-то глобальным тотальным (т.е. всеобщим) идеям, представлениям, принципам. Т.е. это общество, в котором какой-то набор идей, ценностей, представлений объявляется единственно истинным, общеобязательным, и, соответственно, общество, которое организуется так, чтобы максимально возможным образом соответствовать этим максимально всеобщим, представленным единственно истинными представлениям и идеям. В качестве классических примеров тоталитарного общества обычно приводят коммунистическое общество, характерное, например, для Советского Союза, национал-социалистическое общество, если обращаться к истории 20 в.

- а в древности были тоталитарные общества?

- считается, что в древности не было условий… по крайней мере, широко распространенной в социологии является эта т.з., что в древности не было условий для создания тоталитарных обществ. Можно сказать – условий технологических. И, соответственно, многие теоретики говорят о том, что возможность образования тоталитарных обществ появилась в силу появления средств массовой информации. Средства массовой информации теоретически и практически обеспечивают вот такое всеобщее распространение определенных идей, определенных установок…

Что касается авторитаризма. Под авторитарным обществом тоже понимается такое общество, в котором господствующее положение занимают определенные идеи, представления, ценности. Но отличие здесь заключается в том, что авторитарное общество по сравнению с тоталитарным понимается как более мягкое, как смягченный вариант тоталитаризма. Смягченный в том смысле, что в авторитарных обществах допускается большее разнообразие идей, на ряду с господствующими идеями допускается некоторое сосуществование других идей. Если обращаться к историческим примерам, то к авторитарным обществам, например, относят режим, характерный для Испании в годы 2-й Мировой войны. В чем заключается здесь смягченность и большее разнообразие? Например, в том, что в авторитарных обществах большая свобода оставляется для Церкви, как правило. И для некоторых художественных, политических, культурных течений здесь оставляется большее пространство, которое понимается как пространство допустимых отклонений от господствующих идей и ценностей.

И здесь мы уже сразу переходим к характеристике современного общества. Оно часто характеризуется как постиндустриальное, т.е. общество, сформировавшееся после индустриального общества. В значительной степени постиндустриальное общество сформировалось в оппозиции тоталитарным и авторитарным обществам. Опираясь на исторические примеры вот таких обществ и на то, к каким трагическим последствиям ведут соответствующие общества, теоретики постиндустриального общества, в общем-то, и обосновывают значимость, предпочтительность именно такого общественного уклада.

Основные характеристики постиндустриального общества. Здесь, во-первых, характерен мультикультурализм, о котором мы говорили, т.е. сосуществование в рамках одного общества (государства, города, трудового коллектива) представителей различных культур, различных народов, различных вероисповеданий, различных вкусов (в т.ч. художественных, эстетических). Т.е. для постиндустриального общества характерна вот такая радикальная множественность, выражающаяся и в виде сосуществования множества культур. Если говорить более широко, то речь здесь даже необязательно идет о культурах этнически формирующихся (хотя чаще всего, когда речь идет о мультикультурализме обращают внимание именно на этнически обусловленные культуры). В широком понимании мультикультурализма, речь здесь может идти о самых разнообразных малых группах, о самых разных субкультурах. В общем-то, понятие мультикультурализма распространяется и на такие субкультуры и предполагает их совместное существование.

Следующая характеристика постиндустриального общества – это плюрализм. Здесь мы уже, в общем-то, переходим к характеристике и сознания человека постиндустриального общества. Это сознание плюралистическое, и плюралистичность сознания предполагает допущение каждым человеком существования любых культурных форм, любых каких-то политических форм, любых форм, на основании которых так или иначе, люди объединяются; предполагают готовность человека признать, что ценности, те принципы, которых он придерживается, никоим образом нельзя объявить единственно истинными и единственно возможными. А такая плюралистическая установка предполагает признание того, что то, что хорошо может быть для одного человека и воспринимается им как правильное для себя и для тех людей, которые разделяют его установки, может оказаться совершенно неприемлемым для других людей. И наоборот, то, что для представителей этих групп является чем-то важным, значимым, для самого человека может быть чем-то неприемлемым, неприятным. Но эта неприемлемость и неприятность еще не означает права на то, чтобы ограничивать других людей в возможностях создавать свои субкультуры, строить какие-то объединения на самых разных нравящихся им принципах.

Это именно такая принципиальная плюралистичная установка. Она связана с толерантностью, с установкой на терпимость, т.е. с тем, что человек готов терпеть любые самые непривычные для него какие-то обычаи, представления, идеи, которые могут быть характерны для окружающих людей.

Важной характеристикой сознания человека постиндустриального общества является политкорректность, политкорректность, в смысле стремления или установки на то, чтобы никого не подавлять, на то, чтобы никакие люди, опираясь на какие бы то ни было идеи не могли подавлять других людей на том основании, что другие люди придерживаются каких-то других ценностей, других принципов. Вот такая политкорректность тоже чрезвычайно широко распространена в современном обществе, и внимание к политкорректности здесь можно констатировать как повышенное. Конечно, такое постиндустриальное общество больше характерно для Европы, для России оно в меньшей степени характерно, и вот эти постиндустриальные идеи в России получили гораздо меньшее распространение. Но если обратиться к западной Европе, то здесь можно встретить самые такие рафинированные, какие-то тонкие наблюдения и установки, связанные с реализацией политкорректности. В частности, одно из направлений таких исследований, ориентированных на достижение политкорректности, связано с феминизмом, т.е. с борьбой женщин против какого бы то ни было подавления, какого бы то ни было ущемления на основании тех или иных особенностей, характерных для женщин (на основании гендерных различий). И сейчас даже в современных словарях английского языка можно встретить рекомендации о том, как избежать некоторых наиболее известных не политкорректных способов использования языка. Скажем, как неполиткорректное рассматривается использование слова «мэн», в смысле – «человек» (не в смысле – «мужчина»). И в современных словарях английского языка специально содержатся рекомендации: как можно это слово заменить, чтобы текст приобрел политкорректное звучание.

Кстати, такое стремление к политкорректности находит свое стремление и в богословии. Некоторые богословы в рамках феминизма утверждают, что не политкорректным является, например, наименование Бога – «Отцом», или обращение к Богу через местоимение мужского рода – «Он», поскольку никакие гендерные различия к Богу неприложимы. Соответственно, с богословской т.з. обращение к Богу через местоимение «Он» совершенно неоправданно (примерно так они рассуждают). А с т.з. политкорректности такое обращение подразумевает умаление женщин, т.е. подразумевает мысль о том, что высшее бытие (т.е. Сам Бог) – это бытие мужское. Отсюда следует косвенный вывод, что женщина (и вообще женское) для высшего бытия не характерно, что умоляет женщин.

- а то, что Ева была создана из ребра Адама – это ведь тоже не политкорректно?

- если открыть книгу Христаса Янараса «Веры Церкви», то он специально принимает вполне всерьез вот такую феминистскую озабоченность политкорректностью и обращает внимание на значение соответствующего еврейского слова книги Бытия, и пишет о том, что соответствующее еврейское слово, которое переведено на русский язык как слово «ребро» имеет гораздо более глубокое и богатое метафорическое значение. Это не просто ребро, как некая кость и не более того, а это еще и слово, которое имеет примерно такие оттенки значения: «бок» или «сторона». Причем, «сторона» в таком, даже, онтологическом смысле, в смысле некоего аспекта бытия. И если это учитывать, то, соответственно, повествование о сотворении жены сразу наполняется более глубоким онтологическим смыслом, т.е. жена творится не просто из одной из костей, причем, не самых совершенных костей человеческой природы, а творится из некоего аспекта, из некоего бытийного аспекта человека. И таким образом изначально создание жены оказывается связанным с укорененностью в бытии, оказывается наделенным глубинным онтологическим смыслом. Вот такие построения богословские можно здесь встретить, в т.ч. и у православных авторов.

В таком богословии, которое принимает эти идеи политкорректности можно встретить, в частности, то, что к Богу относится местоимение «Хи-ши». Если местоимение прикладывается к Богу, то чтобы подчеркнуть, что здесь ни коим образом не соотносится с Богом каким-то исключительным образом черты или качества мужские в ущерб женским, пользуются вот таким двойным местоимением «Хи-ши».

Это примеры, которые позволяют иллюстрировать насколько всерьез относятся в таком постиндустриальном обществе к вопросам политкорректности. И также эти примеры позволяют иллюстрировать, что эти вопросы политкорректности прослеживаются в самых различных сферах, и прослеживаются иной раз весьма тонко. Т.е. здесь речь идет о борьбе с подавлением одним человеком другого человека не только в смысле какого-то подавления явного, принуждения какого-то явного, а здесь речь идет в т.ч. и о подавлении через язык, т.е. о подавлении психологическом, распространяющемся через язык, через особые языковые формы, через различные культурные формы, социально обусловленные формы. Все это здесь анализируется довольно основательным образом, и, соответственно, вырабатываются рекомендации. Причем, это достаточно серьезные аспекты и игнорировать их в современном постиндустриальном обществе невозможно, т.е. как-то не принимать всерьез вот эти соображения политкорректности не может себе позволить человек, который претендует на статус человека более-менее образованного.

Что еще отмечают авторы, когда говорят о постиндустриальном обществе? Отмечают, например, то, что это общество является информационным, т.е. то, что в этом обществе огромное значение приобретает информация и, соответственно, навыки по поиску информации, по обработке информации. Т.е. в постиндустриальном обществе основную ценность приобретают не материальные какие-то произведения, а именно информация. И, соответственно, для каждого человека особое значение приобретают не навыки в создании каких-то материальных предметов, а навыки в поиске и обработке информации.

Какие здесь можно привести в качестве примера наблюдения по постиндустриальному обществу? Скажем, что касается значимости постиндустриального общества, то ряд теоретиков утверждают, что постиндустриальное общество является обществом бесконфликтным. По крайней мере, бесконфликтным по сравнению с обществами традиционными. Является бесконфликтным, поскольку здесь просто нет почвы для конфликтов, поскольку люди живут вот такими малыми фрагментированными группами, и в рамках этих малых групп они живут своими интересами, заботами, проблемами, малоинтересными для тех, кто живет рядом с ними и кто, соответственно, ориентируется на свои специфические вопросы, проблемы, интересы. Т.е. здесь минимизируется почва для конфликтов. И если конфликты здесь и могут быть, то они не могут приобретать глобальный характер (так утверждают теоретики постиндустриального общества), поскольку ни одна из таких малых групп не может претендовать на то, чтобы ее идеи стали господствующими в обществе. Ну а раз так, то здесь каких-то глобальных революций, гражданских войн, катаклизмов и невозможно себе представить.

Общество традиционное, общество ориентированное на то, что в нем должны быть некие общие принципы, общие идеи, оно в этом смысле находится в большей опасности (по мысли теоретиков постиндустриального общества), поскольку всегда есть риск, что появится какая-то группа лиц, которая объявит свои идеи более заслуживающими внимания, более эффективными, и попытается эти идеи сделать господствующими. И вот здесь уже возникает почва для таких принципиальных глобальных конфликтов, в т.ч. и для революций, для гражданских войн и т.д.

В постиндустриальном обществе это невозможно. Здесь изначально люди ориентированы на плюралистичность, на мультикультурализм, на признание того, что равные права на существование имеют самые разные культуры, самые разные идеи. Вот такие встречаются теоретические обоснования постиндустриального общества.

Постиндустриальное общество, конечно, характеризуется как общество богатое, т.е. с повышенным благосостоянием. Т.е. здесь удовлетворение базовых потребностей человека (в пище, в тепле и пр.) вообще перестает для человека быть проблемой – эти проблемы удовлетворяются автоматически. Человек может вообще ничего не делать, не работать, но его жизнь в постиндустриальном обществе будет поддерживаться с помощью базовых потребностей через соответствующие социальные программы (государственные, частные, благотворительные).

Что можно сказать с т.з. богословия миссии? Можно сказать, например, что в постиндустриальном обществе принципиально облегченным оказывается обращение человека в христианство. Т.е. восприятие христианской проповеди для членов постиндустриального общества вообще, фактически, оказывается делом безболезненным.

В отличие от традиционных обществ (не христианских). Здесь обращение в христианство может означать для человека выпадение из соответствующей социальной среды, может означать отторжение человека и его родственниками, и ближайшим окружением. И в числе прочего, может означать даже прямые следствия, в т.ч. и уголовные. Скажем, до сих пор во многих исламских странах (даже не относящихся к радикально исламским странам) переход их ислама в христианство рассматривается как уголовное преступление, которое влечет за собой уголовное наказание, причем, самое суровое, т.е. предполагается смертная казнь отход в христианство.

В любом случае, можно сказать, что в постиндустриальном обществе можно ожидать большей восприимчивости христианской проповеди. Хотя, в этой ситуации может быть и обратная сторона, связанная с опасностью поверхностности, поскольку для представителей постиндустриального общества принятие христианства может оказаться как бы не выстраданным, не пережитым глубинно, может оказаться результатом некоторого увлечения.

В отличие от обращения человека в традиционном обществе. Здесь, если человек несмотря не на что решил обратиться ко Христу, принять христианство, то скорее всего это означает, что это решение действительно выстраданное, это решение принципиальное, ради которого он готов пойти на соответствующие лишения.

Конечно, в постиндустриальном обществе Церковь занимает особое положение, Церковь не может претендовать на особый статус. Церковь, фактически, в постиндустриальном обществе рассматривается как некое частное объединение граждан. Отношение примерно такое: есть граждане, которые интересуются джазом, они образуют какие-то свои общественные объединения, а вот есть люди, которые интересуются Св. Писанием, богословием, и они объединяются в свое объединение в Церкви. Но статус этого объединения примерно тот же, с т.з. постиндустриального общества, что и статус всех других общественных объединений. Здесь, конечно, в этом смысле тоже можно констатировать особенность, особенность с т.з. отношения к Церкви. И, соответственно, в постиндустриальном обществе Церковь не может претендовать на особый статус. Хотя тоже ситуация различается в различных странах: одно дело – ситуация, например, во Франции, другое дело – ситуация в Германии, где все-таки католическая и лютеранская Церковь обладает особым статусом. Но в общем, если говорить о логике постиндустриального общества, то эта логика такова, что Церковь здесь никак не может занимать какого бы то ни было привилегированного выделенного положения. Это, конечно, тоже сразу накладывает серьезный отпечаток на проповедь, на миссионерскую работу.

Существует в социологии понятие горизонтальной и вертикальной мобильности, т.е. мобильности, в смысле, готовности членов общества изменять свое социальное положение и в горизонтальном плане, т.е. в плане перехода из одной группы в другую (в плане смены места работы и пр.), и в вертикальном смысле, в смысле готовности членов общества повышать свой социальный статус (занимать более значимые социальные положения). Такая социальная мобильность конечно повышена в постиндустриальном обществе.

Но с т.з. богословия миссии тоже ситуация сложная. С одной стороны, вот такая мобильность, готовность принимать новое позволяет надеяться, что человек становится более восприимчивым к христианской проповеди. Но с другой стороны, может быть эта восприимчивость может носить в т.ч. и поверхностный характер, поскольку для человека в постиндустриальном обществе очень часто не составляет никакой особой проблемы перейти из одной социальной группы в другую социальную группу, в третью социальную группу. И здесь возникает риск, что он и христианство воспримет как очередную социальную группу, в которой он захочет себя попробовать, но при этом будет готов перейти в какую-то другую социальную группу, в которую ему предложат перейти какие-то более увлекательные идеи, концепции, перспективы. Т.е. вот здесь ситуации тоже непростая.

Следующие вопросы: понятие прав человека и богословие миссии, и современный феминизм. О феминизме мы уже поговорили – это направление, в рамках которого, прежде всего, изыскиваются различные формы притеснения, подавления женщин. И, соответственно, эти формы выявляются и принимаются усилия для того, чтобы их ликвидировать. Феминизм существует по крайней мере в двух видах: он существует в традиционной форме – в форме поиска для женщин тех же прав, что и права мужчин. Т.е. в форме требования, например, о том, чтобы в парламентах, в органах власти женщин было не меньше, чем мужчин. Эти требования могут выливаться в т.ч. и в специальные квоты для женщин, т.е. специально законодательно может устанавливаться некоторый минимум постов, которые обязательно должны занимать женщины в каких-то органах власти.

Это направление может принимать форму требования допуска женщин к профессиям, считающимся традиционно мужскими. В этом направлении феминизм, конечно, преуспел. И если обратиться к литературе 19 в., то в качестве нелепого анекдота можно встретить иной раз предположение о том, что женщина будет врачом, т.е. вот это как бы такая идея, что женщина будет врачом и придет меня лечить, воспринималась как полный абсурд, указывающий и на абсурдность и самого феминистского движения. Но 20 век показал, что эта ситуация уже стала совершенно обыденной.

Но существует феминизм и несколько другого плана, феминизм, в рамках которого не просто осуществляется утверждение того, что женщина может делать все то же самое, что и мужчина (и не хуже), а в рамках которого утверждается то, что особенности женщины даже являются уникальными, даже являются совершенно необходимыми для существования общества. Утверждается то, что для женщины характерно многое такое, что нехарактерно и недоступно для мужчины. И некоторым образом можно сказать, что очень важно обратить внимание на такие вот уникальные способности, которые характерны именно для женщин. Такой направление тоже в феминизме существует.

Понятие прав человека. Прежде всего, с т.з. богословия миссии перспективной является стратегия, связанная с указанием на то, что в современной светской мысли понятие прав человека остается носящим декларативный характер – оно остается необоснованным. Права человека, ценность человека здесь утверждается, но если задаться вопросом: из чего это следует, то в общем-то ответ здесь не дается. Существует декларация прав человека, т.е. эти права декларируются, но, фактически, никак не обосновываются. И вот в этом смысле как раз то, что касается достоинства каждого человека, ценности каждого человека, вот здесь как раз именно богословие, именно христианство и позволяет не просто указать на то, что человек обладает особым достоинством, особыми правами, но и богословски обосновать эти утверждения.

Blog

С. А. Чурсанов. Первый семестр. 01. 09. 10