Geum.ru

С. А. Чурсанов. Первый семестр. 01. 09. 10

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   15

21.03.11.


Продолжаем рассмотрение современного общественного и культурного состояния, которое именуется состоянием постмодерна, и продолжаем наши попытки рассмотреть эти особенности с т.з. задач, целей, методов богословия миссии. На прошлом занятии мы отметили такую черту, характерную. Для современной культуры, которую можно назвать децентрализованностью, в отличие от иерархической упорядоченности, центрированности, которые были характерны для предшествующих культурно-исторических эпох. Мы попытались охарактеризовать некоторые аспекты такой децентрализованности, некоторые причины того, почему такие аспекты получили распространение в современной культуре. Попытались проследить некоторые тенденции, которые развивались еще в предыдущую культурно-историческую эпоху – в эпоху Нового Времени, и которые в таком предельном развитии привели к формированию следующей культурно-исторической эпохи, или, по крайней мере, привели к ситуации постмодерна (многие теоретики не склонны рассматривать постмодерн, как культурно-историческую эпоху, а считают это состояние переходным). Примерно вот этот круг вопросов мы с вами попытались прояснить.

А сегодня мы начнем с богословского рассмотрения этой особенности современной культуры. Кстати, такая децентрализованность еще находит свое выражение в таком явлении как плюрализм. Этим словом выражается одна из характерных черт культуры постмодерна. Буквально, слово плюрализм означает множественность. Через это слово указывают в современных гуманитарных науках на то, что для эпохи постмодерна характерна вот такая множественность, множественность различных идей, культур, множественность различных сочетаний этих идей и элементов различных культур. Все это характеризуется словом плюрализм.

При этом, конечно, слово плюрализм предполагает то, что эта множественность приветствуется, поддерживается и является в каком-то смысле даже культурной ценностью; является тем, что обеспечивает обществу некую устойчивость, некую сопротивляемость переходу в состояние доминирования какой-то определенной культуры.

Давайте вернемся к богословию миссии. Во-первых, что можно отметить? Конечно то, что мы сейчас говорим о постмодернизме – это все относится непосредственно к Западной Европе – к западноевропейским обществам, к североамериканским обществам. И здесь сразу же нужно сделать оговорку, когда мы говорим о российском обществе, российских культурах. Здесь, в России, постмодернистские идеи не получили такого распространения как в европейских обществах. Может это объясняется тем, что в России сравнительно долго держался советский строй, который можно рассматривать как характерный пример централизованной, иерархически выстроенной культуры, которая строилась вокруг определенной мировоззренческой концепции. И, соответственно, предполагалось, что все сферы культуры соотносят себя с этой мировоззренческой концепцией (ее выражают). Т.е. в советский период советская культура в этом смысле может рассматриваться как характерный пример иерархически упорядоченной централизованной системы.

И то, что эта культура продержалась сравнительно долго в России, привело возможно к тому, что постмодернистские идеи, которые еще в эпоху существования советского строя уже активно развивались в Европе (60 – 80-е годы), в это время возможности для распространения этих идей в России были ограничены. И возможно этим обстоятельством объясняется то, что они не успели столь широко здесь распространиться и укорениться.

И, соответственно, с одной стороны, они представлены в современном сознании европейца, с другой стороны – они не имеют столь широкого распространения как, например, в европейских странах. Вот в этом состоит некоторое своеобразие ситуации в России. Вплоть до того, что часто представители, ориентирующиеся на централизованные способы организации культуры, даже не понимают, что стоит за постмодернистскими идеями, не понимают их происхождения, не понимают их смысла, не понимают, почему эти идеи ценны для их носителей. Поэтому нам важно постараться лучше понять происхождение этих идей, их смысл, их ценность для тех, кто их формулирует. Все-таки в миссионерском служении важно понимать того, к кому мы обращаемся.

Что касается России, то здесь ситуация очень разнообразная. Здесь можно встретить слои и академические, и научные, и социальные, и просто какие-то общественные группы и организации, которые в значительной степени ориентируются на постмодернистские ценности. И в тоже время, можно встретить такие слои и группы населения, такие гуманитарно-научные сообщества, которые даже не просто сознательно отвергают эти постмодернистские идеи и представления, а я бы даже сказал, что просто их не понимают. Не понимают, и как следствие, никак их не учитывают в своей деятельности, а ориентируются на какие-то другие более традиционные модели понимания культуры, человеческой деятельности, т.е ориентируются на централизованные, иерархически упорядоченные модели. В этом есть некоторая сложность ситуации в России.

Что касается оценки с богословской т.з. вот тех особенностей постмодернистской культуры, которые мы с вами пока отметили. Во-первых, сразу можно констатировать, что широко распространенным методом (приемом) миссионерской деятельности является обращение к тому и утверждение того, что христианство позволяет решать практические, социальные и государственные задачи, т.е. очень широко распространенным является миссионерский прием, когда говорится о том, что именно христианство позволяет обеспечить стабильность общества, позволяет обеспечить бесконфликтность общества (или по крайней мере снизить конфликтность в обществе), что именно христианство способствуют развитию культуры, создает условия и предпосылки для того, чтобы культура развивалась в большей мере. И через такие миссионерские пояснения довольно часто и утверждается важность, значимость и ценность христианства. Обосновывается призыв к тому, чтобы христианство распространялось все полнее и полнее, все большее и большее. К тому, чтобы оно занимало более высокий статус в политическом, юридическом плане. И обосновываются призывы к тому, чтобы люди приближались к христианству, вступали в христианскую Церковь.

И понятно, что такая миссионерская стратегия достаточно понятна, она может быть весьма эффективна, особенно в ситуации постмодернистской раздробленности – плюрализма, когда человек часто чувствует себя растерянным в многообразии окружающих его культурных форм, идей, представлений, концепций. Он чувствует себя потерянным, человеком, не имеющим твердой почвы под ногами… И с учетом этих обстоятельств, такая миссионерская стратегия часто оказывается довольно эффективной.

Но с другой стороны, здесь, я думаю, важно обратить внимание на некоторую ограниченность возможностей такой миссионерской стратегии. Во-первых, сразу нужно констатировать, что все-таки, христианство невозможно свести только лишь к некоторому средству решения каких-то практических, социальных, общественных, этических, культурных задач. Т.е. вот такое понимание христианства как средство для эффективного решения разного рода проблем социальных, общественных, политических, культурных умоляет, конечно, христианство. Невозможно христианство свести только к такому вот средству… или, по крайней мере, снижению актуальности этих проблем. Христианство, в конечном счете, по своему существу – это все-таки то, что предполагает единство с Богом. Сущность христианской жизни выражается в устремленности к Богу.

И здесь, наверное, можно сформулировать такой миссионерский принцип в Б.М., что обращаясь вот к таким несколько упрощенным миссионерским стратегиям, в которых христианство представляется, прежде всего, как средство полезное именно с практической т.з., важно помнить об их ограниченности и важно пытаться оставить у человека все-таки перспективу постепенного понимания того, что само по себе христианство все-таки превосходит вот этот прагматический смысл. Важно, чтобы такая миссионерская проповедь оставляла некое пространство рост слушателя, чтобы у человека не складывалось впечатление, что христианство представляет собой всего лишь некий инструмент для решения общественных, нравственных, этических задач.

Выражаясь несколько другим языком, можно сказать, что важно, чтобы у человека не складывалось впечатление, что христианство представляет собой одну из разновидностей идеологий, т.е. набор некоторых идей и представлений, которые заслуживают внимание, поскольку позволяют эффективно решать те или иные важные для человеческой жизнедеятельности задачи, снимать остроту тех или иных проблем.

Говоря еще проще, здесь очень важно осознавать опасность превращения христианства в идеологию, превращение Православия в идеологию, сведения Православия к некой идеологии. Вот этот момент важно осознавать.

С другой стороны, важно еще осознавать некоторую опасность сближения христианства с какими бы то ни было культурными формами. Самыми разными: политическими культурными формами, научными, с культурной деятельностью человека, связанной с созданием произведений искусств. Здесь очень важно помнить, что при всем том, что, конечно, христианство способствует развитию любых культурных форм, оно их обогащает, оно сообщает им особую глубину, и для христианства всегда характерна тенденция христианизации самых различных культурных форм. Но при этом важно помнить, что все-таки христианство остается выше всех этих культурных форм. Невозможно его связать тесно с какой бы то ни было культурной формой. И история христианства свидетельствует о ряде примеров, когда такое избыточное сближение христианства с какими бы то ни было культурными формами в конечном счете наносило ущерб самому христианству. В ситуации, когда соответствующие культурные формы сменялись, когда им на смену приходили другие культурные формы, в этой ситуации если христианство и христианская проповедь оказывались слишком тесно связанными с этими культурными формами, то эти культурные формы, исчезая из культурной жизни человека, влекли за собой и христианство…

Я пытался здесь сказать о том, что, когда мы обращаемся к таким первоначальным формам свидетельства, важно все-таки оставлять в нашем миссионерском свидетельстве место для утверждения о том, что этими первоначальными формами все христианство не исчерпывается. Важно, все-таки позаботиться о том, чтобы человеком было как-то воспринята мысль о том, что в христианстве есть и другая более глубокая перспектива; пусть реализованы им будет даже в дальнейшем. Может существует опасность, что человек воспримет христианство в такой упрощенной форме, с помощью христианства решит какие-то свои, условно говоря, психологические проблемы, обретет некоторую почву под ногами, которая позволит ему более-менее последовательно формулировать отношение к общественным, к культурным проблемам, и на этом успокоится – решит, что это, собственно говоря, и все, что от христианства следует ожидать. Т.е. здесь христианство часто выступает как некоторое средство для решения каких-то практических проблем…

Понятно, что ситуация не всегда позволяет в полной мере реализовать стремление лучше понять. Иногда бывают ситуации, когда всего одну лекцию можно провести. В любом случае надо стараться обращаться не просто к абстрактному слушателю с заранее запланированной какой-то системой аргументов, а учитывать с кем мы говорим, и стараться подбирать соответственные слова. В любом случае эту установку важно иметь в виду.

Что еще можно сказать? В этой ситуации постмодерна, множественности, плюрализма христианство оказывается в достаточно сложном положении в том смысле, что такие привычные, исторически опробированные формы христианской проповеди часто оказываются недейственными. Часто оказывается трудно опереться на какую-то поддержку различных культурных форм, поскольку часто эти культурные формы уже ушли в прошлое и в н.в. с трудом воспринимаются людьми. И в этой ситуации оказывается особенно востребованным такое сознательное миссионерское служение, поиск в этом миссионерском служении. В ситуации постмодерна становится гораздо сложнее и менее эффективнее пытаться опираться на какие-то стандартные приемы и аргументы. Это одна из особенностей, которая связана с децентрализованностью, с плюрализмом, т.е. готовность и необходимость подбирать такие аргументы, которые важны именно для определенных слушателей. А разнообразие вкусов и представлений, с которыми можно встретиться в ситуации постмодерна довольно велико. Отсюда и повышенное требование к миссионерскому служению.

Давайте обратимся еще к некоторым характеристикам ситуации постмодерна, которые формулируются в культурологи. Например (если говорить уже о культуре постмодерна), здесь обращают внимание на такую характеристику, как жанровое многообразие, эклектичность, такая жанровая неопределенность. Эклектика – это внешнее сочетание различных элементов (мазаичность представлений).

Соответственно, можно противопоставить такой жанровой эклектичности жанровую определенность, характерную для традиционных культур, в т.ч. и для культуры Нового Времени. Что здесь имеется в виду? Если мы обратимся к культуре Нового Времени, более близким нам временам, то мы здесь обнаруживаем, что существуют вполне определенные жанры. Если это религия, то есть довольно определенный жанр с определенными, может быть даже жесткими требованиями (и по стилю, и по содержанию). Если это ода, например, то это тоже определенный жанр со своими характерными чертами и т.д. Т.е. существуют различные жанры со своими вполне определенными требованиями.

Что касается постмодернистких произведений искусства, то для них характерна жанровая эклектичность. Если это роман, то это роман не эпического и не нравоучительного плана. Это собрание самых разных подходов и жанров (там можно встретить все что угодно). Это множественное кодирование предполагает возможность прочитать произведение по-разному, т.е. сам автор при создании своего произведения не закладывает какой-то определенный сценарий в это произведение. Он оставляет читателю возможность читать это произведение так, как он сможет (в силу его эрудиции и интересов). И, соответственно, в этой ситуации жанровость оказывается разве что одним из элементов такого множественного кодирования, а ни коим образом не имеет такого всеобъемлющего характера.

И такое жанровое многообразие находит еще свое выражение в постмодернизме в том, что может быть названо коллажами, которые довольно распространены, например, в постмодернистской живописи. Т.е. живописное произведение может в себя включать различные стилистические пласты. Одна и та же картина может включать в себя не просто реалистически написанные элементы, но и какие-то весьма абстрактные мазки, какие-то живописные ссылки на произведение совсем другого плана. Вот такая жанровая эклектика.

Что еще характерно для постмодернистского искусства? Поскольку здесь исповедуется такая принципиальная множественность, т.е. убежденность в том, что невозможно охватить ни мир, ни человеческую жизнь, ни душевную, ни психическую жизнь человека, ни творчество человека, в принципе невозможно охватить никакой целостной концепции (все, что может человек сделать – это пытаться отразить некоторые стороны этой деятельности), то в этой ситуации в постмодернистском искусстве принципиально отсутствует установка на создание таких целостных концепций. Т.е. ни один постмодернистский автор изначально не будет пытаться написать свое произведение, подчинив его какой-то глобальной идее, концепции.

И в этой ситуации для постмодернистских произведений становится характерно то, что иногда именуют «правилом мертвой руки». «Правило мертвой руки» – это буквально один из казусов еще феодального права, когда человек имел возможность чем-то распоряжаться, но, в то же время, не обладал правом собственности на то, чем он распоряжается.

И некоторую аналогию можно видеть в постмодернистском искусстве. Здесь авторы считают себя вправе распоряжаться любыми художественными достижениями и идеями, которые только ни были сформированы людьми в прошедшие (или сосуществующие одновременно с ними) культурные периоды, но при этом ни одну из этих идей они не считают своим, поскольку для них мир невозможно упорядочить через какие-то доминирующие идеи. И в этой ситуации активно привлекаются самые разные идеи, приемы, фрагменты, стили из предшествующих эпох. Но здесь они лишаются того глубинного, централизованного, иерархически упорядоченного наполнения, которое для них было изначально характерно, и превращаются в постмодернистских произведениях в какие-то отдельные фрагменты, элементы, весьма причудливо между собой сочетающиеся.

И здесь, кстати, для постмодернистских произведений становится характерной такая черта как ироничность. И очень часто такой иронический эффект достигается здесь за счет перемещения какой-то идеи, какого-то художественного образа в какой-то совершенно посторонний контекст. И через такое совмещение некоторого художественного образа, совершенно не предусматриваемого его контекстом осуществляется вот такой пародийный иронический эффект. С другое стороны, даже такая ироничность не характерна сама по себе для постмодернистского искусства. Потому что жанр пародии в своем классическом выражении все-таки предполагает отвержение чего-то неприемлемого с т.з. автора для того, чтобы освободить пространство для каких-то идей, которые, по мнению автора, более полно выражают какой-то художественный замысел. Пародия и ирония в постмодерне с таким задачами оказывается не связанной. Т.е. постмодернистские авторы, создавая вот такой карикатурный эффект, совсем не претендуют на то, чтобы отвергнуть какую-то идею, а на ее место предложить какую-то другую. Это скорее какая-то игра (кстати, игра – тоже характерна для постмодернизма). И существует даже такой специальный термин, характеризующий особенность постмодернистского стиля – пастишь (?). Это слово означает какую-то иронию, не претендующую ни на какой глубокий смысл (не претендующую на то, чтобы что-то отвергнуть, что-то усовершенствовать). Это просто ирония как самоцель.

Что еще характерно для постмодернизма? Это игра, и она противопоставляется серьезности, которая характерна обычно для произведений искусства в традиционных культурах, в частности, в Новое Время. Т.е. очень часто уже в Новое Время автор того или иного художественного произведения относится к своей деятельности самым серьезным образом, т.е. он, например, намеревается через свой роман улучшить нравы в обществе. Или может намереваться прояснить в своем романе какие-то принципиально важные движущие силы, определяющие какие-то исторические, общественные процессы для того, чтобы принести пользу, повысить нравственность общества и т.д. И очень часто с такими серьезными намерениями пишется произведение в эпоху модерна, в эпоху Нового Времени, и вообще, в традиционных культурах. Например, можно вспомнить Толстого с его «Войной и миром». Здесь автор пытается провести самые серьезные идеи.

Для постмодернистского произведения искусства такая серьезность совершенно не характерна, потому что постмодернистский автор заранее уверен, что сформулировать какие-то общие идеи, улучшающие происходящее в мире, невозможно в принципе. Поэтому на смену серьезности здесь приходит вот такая игровая установка – игра ума, образов, стилей, идей, представлений, и не более того.

Причем, что принципиально важно, изначально постмодернистский автор никаких других целей перед своим произведением и не ставит. Он ничего не хочет сказать, ни к чему не хочет призвать, ничему не хочет научить через свое произведение. Он предлагает некоторую игру с надеждой на то, что в ней поучаствует читатель и получит интеллектуальное удовольствие. И все!

Как можно с т.з. Б.М. воспринимать вот эту ситуацию постмодерна? Многие теоретики обращают внимание на то, что, если присмотреться к характеристикам постмодернистской культуры, то, в общем-то, создается впечатление, что такая культура должна быть неустойчивой. И то, что ситуация постмодерна длится уже несколько 10-летий – это, в общем-то, можно сказать, удивительно. По крайней мере, это противоречит ожиданиям многих теоретиков, поскольку вот такая ситуация постмодернистской неопределенности, множественности, плюрализма, эта ситуация, в общем-то, неустойчивая. Человеку в такой ситуации существовать, судя по всему должно быть некомфортно. Если мы поставим себя на место человека, принадлежащего к постмодернистскому мировоззрению, то это довольно сложное состояние. Это состояние, когда человек считает, что никаких серьезных целей не существует, причем, сформулировать их невозможно в принципе. Не существует, не потому, что пока не найдены, а их вообще в принципе нет и сформулировать их невозможно. Ни какие серьезные цели в жизни человек также перед собой уже поставить не может. Он не может надеяться на то, что он узнает что-то существенно важное, и сообщит другим что-то существенно важное. Это ситуация, когда человек переживает себя весьма поверхностно, и с психологической т.з. – это, конечно, очень сложная ситуация. Этот ситуация неопределенности, отсутствия идентичности, внутренней раздробленности и отсутствия целостности. Нет такого образа и идеи, опираясь на которую можно даже самого себя, свою психическую жизнь, как-то упорядочить и выстроить.

Т.о. получается, что эта ситуация чрезвычайно сложная для человека. И многие теоретики считают, что долго такая ситуация в культуре не может существовать, не может быть устойчивой, что довольно быстро постмодернизм сменится какой-то очередной более-менее целостной культурой.

Но несколько парадоксальным образом ситуация постмодерна затянулась. И этот факт тоже очень важно учитывать в миссионерской деятельности. Как мы можем учитывать? Если мы имеем дело с человеком, который действительно мыслит себя и окружающий мир вот в такой постмодернистской парадигме, то, конечно, здесь важно учитывать то, что все-таки ситуация неустойчивая и психологически не комфортная. Какие можно сделать из этого миссионерские выводы? Трудно сказать. Конечно, хотелось бы сделать такой вывод, что такой человек своей внутренней неустроенностью уже подготовлен к тому, чтобы принять целостное видение мира, обрести то, что позволит ему четко выстроить свою жизнь, найти смысл жизни. Но, наверное, все-таки чаще всего не так все просто. Скорее, в таком состоянии внутренней готовности принять целостное видение мира, самого себя, др. людей, такую готовность проявляют те люди, которые как бы не являются такими сознательными и последовательными постмодернистами. Те люди, которые в каком-то смысле вовлечены в эту ситуация постмодерна, но сами ее как-то не переживают, не воспринимают как свою. А скорее, воспринимают данную ситуацию как неприятную для себя, из которой они сами хотят уйти. Скорее, миссионерское обращение к таким людям, в котором сообщается им некая христианская основа, позволяющая обрести целостность, смысл жизни, вот таким людям это обращение может быть эффективным.

Но что касается сознательных постмодернистов, имеющих соответствующее образование, то здесь ситуация все-таки сложнее. И как показывает новейшая история, как-то у таких людей получается (несмотря на всю странность) достаточно устойчиво свою жизнь организовывать и обустраивать, и пребывать в постмодернистском состоянии, не испытывая особого желания из него выйти. Здесь ситуация гораздо сложнее. И, конечно, миссионерская работа с такими людьми требует особого внимания, особых усилий. Прежде всего, обращение к таким людям требует понимания их, т.е. понимания тех идей, которые стоят за постмодернизмом.

Но с другой стороны, и к таким людям можно обращаться с христианской проповедью, особенно помня о том, что христианство надкультурно, т.е христианство представляет собой единство во Христе такой сверхкультурное, не связанное ни с какой конкретной культурой. Т.е. христианство возвышает любую культуру, но в то же время, он не связано незыблемо ни с одной из культур.

И помня об этом, можно пытаться обращаться к людям настроенным сознательно постмодернистски. Причем, может быть даже обращаться с более серьезной христианской проповедью. Можно пытать в обращении к ним миновать вот этот предварительный этап объяснения ценности христианства таким практическим смыслом, а доносить до них христианство в более глубоком предельном смысле, т.е. говорить здесь непосредственно о единстве во Христе, о единстве, которая создается не культурой, не идеологией, не какими-то политическими, культурными, социальными формами, а любовью ко Христу, доверием Христу, верой во Христа. А поскольку речь идет о доверии Христу лично, то в этой ситуации как раз и открывается возможность такой культурной множественности. Т.е. для христианина принципиально важной является вера во Христа, любовь ко Христу, доверие Христу. А в каких культурных формах при этом пребывает христианин – это уже дело вторичное и не принципиальное. Поэтому здесь возможно обращение к человеку, настроенному постмодернистски, открывает в некотором смысле перспективу сразу более глубокой проповеди христианства, минующей начальный этап обоснования христианства как средства культурных, психологических и др. задач.

И говоря о соотношении христианства с культурой, можно еще отметить, что такая тенденция, которая иногда проявляется в христианской жизни, к отождествлению христианства с какими-то конкретными культурами, представляет некоторую проблему не только для Б.М., но и в целом для христианского богословия, в целом для Церкви. Например, в чем эта проблема выражается в н.в., в каких актуальных аспектах? Например, в правлении православной диаспоры. В той проблеме, что не удается в диаспорах (т.е. в странах традиционно не православных) организовать христианскую жизнь на богословских канонических основах. В частности, не удается добиться того, чтобы был реализован один из важнейших канонических принципов организации церковной жизни, который кратко формулируется так: одно место – один епископ. Т.е. получается так, что в диаспоре люди оказываются склонны объединяться не столько по христианскому принципу (т.е. в любви ко Христу; в единстве во Христе), а склонны в значительной степени объединяться по культурному признаку. Конечно, этот культурный признак тесно связывается с верой, но все-таки, здесь возникает серьезный вопрос о том, не получается ли в этой ситуации так, что для христиан все-таки важнее единство культурное, чем единство во Христе. Что выражается в том, что, скажем, водном каком-нибудь крупном современном европейском городе может быть несколько православных епископов. И когда в этот город пребывают православные христиане, то им уже важно не просто соединиться друг с другом со Христом, а важно соединиться со своими единоплеменниками (по национальному признаку), с теми, кто принадлежит к той же культуре, что и они. И здесь возникает серьезная богословская проблема…

И вот в этом смысле, может быть несколько парадоксальным образом, такая принципиальная установка постмодернизма на множественность культур, и, соответственно, на то, что ни одна из этих культур не может претендовать на то, чтобы для человека представлять нечто существенное и определяющее, может быть в некотором смысле созвучна христианской проповеди. Вопрос принадлежности к той или иной культуре может оказаться уже несущественным. Возможно такой человек испытывает меньший риск, что культурные предпочтения некоторым образом заслоняют от него любовь ко Христу, устремленность ко Христу. Такие примеры тоже есть. Т.е. может оказаться так, что человек, укорененный в какой-то культуре, в каких-то идеях, такому человеку гораздо труднее обратиться ко Христу, поскольку такое обращение все-таки требует отказа от привычного, требует построения своей жизни на других основаниях.