С. А. Чурсанов. Первый семестр. 01. 09. 10

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 15

06.10.10.

Мы сегодня завершаем рассмотрение некоторых важных для современного мировоззрения аспектов, связанных с пониманием науки, научной методологии, состояния науки. В целом, мы основные направления, характерные для понимания науки в н.в. затронули. Нам еще нужно остановиться на важных понятиях, связанных с научной методологией, основополагающих понятиях, которые были сформулированы в связи с осознанием самого процесса развития науки, изменений, происходивших в науке, и которые в н.в. являются общеупотребительными. Это важно и просто с т.з. какой-то большей эрудиции, потому что эти понятия часто звучат не только в научных произведениях, но и в более широком кругу различных текстов культурной, гуманитарной направленностей. А именно, скажем несколько слов о типах рациональности.

Типы рациональностей.

Начнем с исторически первого типа рациональности, который существовал до 2-й половины 19 в., и уже только в конце 19 в. он начал как-то «размываться», дополняться, и постепенно сформировался следующий тип рациональности в науке. Ну а первый, такой классический, самой простой тип рациональности, который можно проследить, начиная еще до эпохи Нового времени – это классическая рациональность. Этот тип рациональности особенно четко был сформулирован, и особенно последовательно прилагался, начиная с 17 в., и почти до конца 19 в.

Для этого типа рациональности характерна так называемая субъект-объектная схема. Т.е. другими словами, для этого типа рациональности характерно четкое разграничение объекта исследования. А под объектом исследование понимается в широком смысле этого слова весь мир. Т.е. различные научные дисциплины могут, конечно, сосредотачиваться на различных аспектах мира, но в любом случае изучаемое здесь мыслится как некий объект. В том смысле, что оно мыслится как объективно существующее, как некая данность. А человек (ученый) мыслится как субъект, задача которого заключается в том, чтобы эту данность исследовать, описать, охарактеризовать, выявить какие-то закономерности, характерные для этой данности, и, таким образом, решить научные задачи.

Принципиально важным в данной модели является то, что объект мыслится как нечто пассивное, как нечто существующее само по себе (обособленно от субъекта). А субъект мыслится как активный деятель – как сторонний наблюдатель, исследователь, тот, кто анализирует этот объект. Т.е. в качестве активной стороны здесь выступает именно субъект – исследователь.

Второй тип рациональности – это так называемая неклассическая рациональность. Она начала формироваться в конце 19, начале 20 вв. И формирование этого типа рациональности в науке связано, прежде всего, с изучением микромира, т.е. процессов различных излучений, изучение атомов вещества, элементарных частиц.

Главное, что пожалуй отличает классическую рациональность от не классической рациональности – это представление о том, что невозможно об изучаемых реалиях говорить абстрагируясь от измерений, абстрагируясь от того, каким образом эта реальность изучается, т.е. от инструментов, посредством которых эта реальность изучается. Здесь имеются в виду средства. Если говорить, например, о микромире, о структуре атомов, то результаты зависят от того, какими измерительными средствами пытаться эту структуру как-то анализировать, и, соответственно, фиксировать. Здесь речь идет о каких-то средах, которые фиксируют излучения (разного рода ускорители и пр.).

Т.е. здесь уже необходимо использовать такие средства, которые невозможно отделить от изучаемого. Эти средства как бы существенным образом входят в изучаемое; вступают с ним во взаимодействие настолько, что и они сами меняются, и то, что изучается, тоже под их воздействием претерпевают какие-то изменения.

Например, если взять микроскоп (он относится к классической рациональности), то он существует сам по себе. Что через него не наблюдай, он всегда остается самим собой, а то, что наблюдается через него, также продолжает жить какой-то своей жизнью. И микроскоп никак на это не воздействует. Здесь же речь идет о том, что сами средства, они входят существенным образом в то, что изучается; и сами меняются при этом, и, соответственно, меняют то, что изучается.

Если говорить обобщенно, то получается так, что в этой ситуации невозможно говорить об объективном существовании изучаемой реальности. Всегда, если что-то здесь описывается (в неклассической рациональности), всегда это описание оказывается имеющим смысл, только если его сочетать с описанием тех приборов, тех средств, посредством которых это описание и получено. Т.е. вот такое объективированное описание здесь оказывается не имеющим смысла.

Самые известные примеры неклассической рациональности это примеры из физики элементарных частиц. Например, из того, что касается характеристики атомных структур, скажем – электронов. Описать атом с т.з., например, соотношения электрона и ядра атома можно принципиально различными способами – либо рассматривая положение электрона в пространстве, либо рассматривая скорость. И это описание будет зависеть от того, под каким углом зрения подходить к этому описанию. В классической рациональности можно было бы представить себе описание электрона примерно по аналогии с описанием какой-нибудь планетной системы: Есть ядро (какая-то звезда) и какая-то планета. В любой момент времени эту планету можно как бы зафиксировать и описать с т.з. ее нахождения в пространстве, с т.з. ее скорости. А вот с атомным миром так уже не получается. Т.е. здесь зависит описание от того, с какой т.з. к нему подходить.

Это можно еще пояснить в том смысле, что, скажем, понимание и описание электрона зависит от того, с какой т.з. к нему подходить, как его пытаться зафиксировать. С одной стороны, его можно описывать как частицу (по аналогии с какой-то планетарной системой), с другой стороны – как волну. И в зависимости от того, какими средствами пользоваться, как описывать этот самый электрон, предстают различные модели атомарных структур.

Допустим, если пытаться электрон описывать как частицу (по аналогии с планетарной системой), то это будет одна модель, связанная с определенными способами описания, с определенными способами наблюдений, с определенными способами фиксаций этих наблюдений. Если эту структуру описывать другими средствами, то это получится картина уже такого волнового плана, и электрон уже будет здесь предстоять перед нами не как некая частица, как бы вращающаяся вокруг ядра, а как своего рода облако, окружающее это ядро. Т.е. это уже не фиксированная частица, а это облако, которое это ядро окружает. И, соответственно, можно уже говорить о плотности различных зон этого облака, которой будет соответствовать вероятности нахождения или фиксации следов электрона именно в этой зоне. И это все зависит от того, каким образом этот атом пытаться изучать.

И в этой ситуации (при такой неклассической рациональности) теряет смысл утверждение о том, что атом, как некая объективная реальность представляет собой, например, некоторый аналог планетарных систем, некоторое ядро, вокруг которого двигаются некоторые частицы по определенным орбитам.

Если такую модель и предлагать, то нужно обязательно сразу пояснять, в рамках каких измерений, какими измерительными средствами, в рамках какого подхода получена эта модель. Без этих пояснений эта модель теряет смысл.

Соответственно, и что касается других моделей атома, то здесь тоже сразу же нужно (формируя эту модель), пояснять как она получена. Вот в классической рациональности такая ситуация множественности моделей означала бы необходимость выбора между этими моделями. Т.е. там ученые пытались бы понять, какая из моделей как бы соответствует реальности, а какая не соответствует. Здесь же, если говорить о физике микромира, это в принципе невозможно, потому что реальность как таковая перестает существовать. Она всегда тесно связана с теми средствами, которыми она исследуется.

И, соответственно, в рамках этой рациональности был сформулирован известный принцип дополнительности, согласно которому эти модели предлагается рассматривать не как взаимоисключающие, и именно как дополнительные. Причем, дополнительные не в механическом смысле (не в смысле нахождения чего-то среднего; это в принципе не возможно, настолько они принципиально различны), а дополнительности в смысле своего рода различных граней исследуемой реальности, которую эти модели так или иначе отражают, и, опять-таки, в связи с теми средствами, которыми эти грани получены. Это другая рациональность и другое видение мира, т.е. это видение мира не как пассивного объекта. Это видение мира как того, что невозможно понять и изучит иначе, как самым непосредственным образом с ним взаимодействуя. И, соответственно невозможно описать изучаемую реальность, абстрагируясь от взаимодействия с этой реальностью самого исследователя. Здесь, конечно, речь идет прежде всего о технических средствах взаимодействия с этой реальностью.

В дальнейшем сформировался следующий принцип рациональности, который в н.в. также остается широко распространенным и привлекает особое внимание. Этот принцип связан с далеко идущими принципами, и, в т.ч., мы его попытаемся соотнести с вопросами мировоззренческими для богословия миссии. Это так называемая постнеклассическая рациональность (все эти три названия бессодержательные; они только указывают на отрицание предыдущей рациональности).

Здесь та же линия развивается как бы дальше, и речь уже идет о том, что не только невозможно обособить изучаемую реальность от того как чем она изучается, но невозможно обособить изучаемую реальность и от самого человека. Это еще больше усиливает соответствующий принцип. Т.е. здесь уже говорится о том, что теряет смысл описание реальности вне учета самого человека, т.е. того, кто занимается научными исследованиями.

Эта мысль иллюстрируется в разных направлениях. И, в частности, в том направлении, что, поскольку исследованиями занимается человек, то характерные его человеческие особенности всегда накладывают отпечаток на то, что он изучает; на то, как он это изучает; на то, что вообще он может или не может изучить; на сами цели и объекты этого изучения. На все это человек оказывает самое непосредственное влияние настолько, что говорить об объективном изучении чего бы то ни было, вообще не представляется возможным. Если что-то изучается, то (с т.з. пост неклассической рациональности) обязательно нужно говорить – как изучается этот аспект, осознанный еще в неклассической рациональности, и плюс еще – кем изучается (в каком социальном контексте изучается).

Т.е. научная деятельность здесь предстает (другими словами) не как однонаправленный процесс, который предлагает классическая схема (т.е. субъект воздействует на объект), а как, фактически, взаимодействие субъекта с объектом. Т.е. результат такой научной деятельности – это некоторая система, которая включает в себя и ту реальность, которая непосредственно изучается (и те средства, которыми эта реальность изучается), и того, кто эту реальность изучает. И, соответственно, в пост неклассической рациональности только такие описания результатов научных исследований признаются имеющими смысл, которые включают все эти стороны. В каком-то таком классическом смысле, претендовать на то, что нечто изучено само по себе, здесь уже оказывается недостаточным.

Т.е. когда человек начинает что-то изучать, он в такой пост неклассической рациональности воспринимает изначально то, что он пытается изучать не просто, как какой-то посторонний объект, и себя не просто, как постороннего человека, «который шел и подумал: а почему бы мне не изучить химический состав какого-нибудь листа на дереве»; нет, он себя мыслит как человека, у которого есть определенные человеческие цели, задачи, потребности, и который если уж берется что-то изучать, то исходит из своей человеческой природы (из своей человечности); соответствующим образом ставит задачи, выбирает объекты для изучения, соответствующим образом воздействует на изучаемое, и в результате этого изучения, в общем-то, меняется сам. Результат этого изучения в свою очередь оказывает на него обратное воздействие, и он сам при этом меняется.

Здесь еще важно то, что человек за своей научной деятельностью видит уже не что-то частное (т.е. изучение какого-то аспекта для удовлетворения своего любопытства), а обязательно пост неклассическая рациональность предполагает еще и учет значения результатов этой деятельности для окружающего мира и для других людей. И все эти аспекты вовлеченности человека в науку здесь приобретают самое существенное значение.

Такая пост неклассическая рациональность выражается, например, в такой актуальной для нашего времени проблеме, как проблема биоэтики. Не может себе позволить современный исследователь взять и начать все, что он задумает, там, в человеческих генах, в процессах формирования человека, в каких-то генетических процессах, взять и начать экспериментировать в этом направлении. Это как раз тот пример, который настолько актуален, что, фактически, связан и с законодательной деятельностью. И мы конечно знаем, что такие научные исследования, связанные с изучением человека (особенно того, что относится к генетическим исследованиям), вот эта проблематика предполагает настолько очевидное вовлечение в научную деятельность аспектов человеческих, этических, нравственных, что, в общем-то, оказывается немыслимой без учета всех этих аспектов; и регулируется соответствующим образом, в т.ч. и в юридическом плане. Это наиболее яркий пример из современности. Т.е. в таком классическом смысле такие исследования совершенно не мыслимы. Не может какой-то ученый сказать: вот человеческий организм – это еще один объект, понаблюдаю ка я за которым, поизмеряю ка я который, а потом возьму и проведу эксперименты, потом что-то попытаюсь усовершенствовать и т.д. Вот такой классический подход здесь совершенно немыслим и недопустим вплоть до уголовного преследования в современном обществе. Это как раз аспект, связанный с тем, что можно отнести к пост неклассической рациональности. Если уж человек что-то берется изучать, то он должен отдавать себя отчет для чего он это изучает, каковы могут быть результаты этих исследований, как воспримут эти исследования окружающие, как эти исследования и их результаты будут соответствовать (или не соответствовать) этическим, культурным нормам.

Все это, конечно, связано и с такими примерами, как разработки в области ядерного оружия. Здесь мы уже знаем, что даже отдельные страны в н.в. не могут себе позволить развивать соответствующие исследования (например: Иран). Не может не только какая-то группа, но даже отдельно взятая страна взять и начать, ни о чем не думая и никого не спрашивая, изучать и экспериментировать все, что захочет в определенной сфере, поскольку результаты этих анализов оказываются жизненно важными для окружающих. И таких примеров привести очень много.

Теперь, что касается вопроса богословской оценки вот этих изменений, произошедших в науке с т.з. понимания рациональности.

Если говорить о классической рациональности, то конечно с богословской т.з. такая рациональность вызывает целый ряд серьезных вопросов. Если говорить о богословии, то классическая рациональность, будучи спроецированной в богословии, привела к развитию тех представлений о мире, которые часто именуются деизмом. Сущность этих представлений заключается в том, что мир мыслится как «часовой механизм», созданный Богом, запущенный Богом и отпущенный Богом; который дальше развивается по тем законам, которые в нем изначально заложены. Ну а человек здесь понимается как своего рода «дешифровщик». И задачей научной деятельности оказывается задача как бы «разбора этого общемирового часового механизма», определения – какая шестеренка на что влияет, как эти шестеренка взаимодействуют и т.д. Т.е. научная деятельность предстает перед нами как деятельность дешифровки, разбора соответствующего механизма.

Здесь сразу обращает на себя внимание с богословской т.з. сложность включения в такую научную картину мира очень важного христианского положения о том, что в отношениях с Богом первостепенные значения имеют личные отношения (молитва, любовь, послушание и т.д.). Т.е. в этом «мировом механизме» очень трудно найти место для утверждения основополагающих христианских свидетельств, потому что становится непонятно, зачем нужна молитва, если мир существует сам по себе (потому что молитва предполагает определенный ответ).

Кстати, такие деистические представления как раз стали развиваться в богословии 17 – 19 вв. и привели к такому своеобразному направлению в богословии (например: в библеистике), когда различные чудеса, описываемые в Св. Писании, толкователи пытались, исходя из деистической картины мира, объяснить какими-то естественными законами (например: Вифлеемская звезда объясняется как особое астрономическое событие, заключавшееся в сочетании каких-то планет). И этот классический субъект-объектный подход нашел свое отражение, в том числе и в богословии.

Даже на этих примерах понятно, насколько все это сложно совместить с богословием и с христианским опытом. Потому что, конечно, с богословской т.з. совсем наверное не об астрономическом событии идет речь в Св. Писании, когда говорится о Вифлеемской звезде.

И, соответственно, с этой т.з. здесь возникают серьезные вопросы с богословской т.з. Совместить такой рациональный подход с богословским мировоззрением довольно сложно, и здесь появляются серьезные проблемы.

А если говорить о богословии миссии, то здесь эти проблемы усложняются еще больше. Почему такое распространение получили те примеры, которые мы привели, в богословии? Причем, они продолжают оставаться распространенными даже в эпоху, когда классическая рациональность и деистическое (механистическое) видение мира, в общем, уже ушло в прошлое; и в наше время они продолжают оставаться распространенными. Естественно, возникает вопрос: почему?

Сложность здесь, наверное, заключается в том, что в некотором смысле эти объяснения эффективны с т.з. богословия миссии. Т.е. человеку, который подвержен таким научным иллюзиям (такого примерно плана: главное знание, самое надежное знание может дать человеку только наука), такому человеку может быть действительно как-то (по крайней мере, на первых порах) очень удобно попытаться сказать, что ничего не согласующегося с такой механистической картиной мира в духе классической рациональности, христианство не предполагает; и даже чудеса оказываются только чудесами только на первый взгляд, а на самом деле за ними лежат те же самые механизмы, только еще пока не понятые человеком.

И если формулировать эту проблему более общим образом, то с одной стороны, конечно, в богословии миссии мы следуем принципу, который еще сформулировал ап. Павел: со всеми быть всем. И если человек может быть как-то проникнут этими научными иллюзиями, то конечно может быть важно его не пугать, и не смущать, а попытаться и на этом языке, который он считает единственно истинным, что-то объяснить и что-то проповедать.

Но с другой стороны, конечно, при этом важно понимать, что это достигается ценой игнорирования весьма серьезных проблем, которые, конечно, сразу же появляются, если мы пытаемся христианство донести в каком-то более глубоком смысле. И выход здесь, наверное, заключается в том, что, прибегая к таким упрощенным приемам миссионерской проповеди, очень важно человеку как бы не закрывать перспективы его; очень важно, чтобы он не решил, что христианство – это и есть самая совершенная наука в классическом смысле (и не остался при этом убеждении). Важно чтобы у человека оставалась перспектива, чтобы он понимал, что – да, можно попытаться так что-то объяснить, но за этим объяснением стоят более серьезные и глубокие пласты. В противном случае понимание общения с Богом, понимание молитвы, понимание послушания – все это приобретет механистический формальный характер.

Вспомним о непознаваемости человека объективирующими внешними методами. Это утверждение как раз на прямую указывает на недостаточность такой классической рациональности. Невозможно с христианской т.з. воспринять другого человека достаточно глубоко по христиански так, чтобы быть готовым за него отдать даже жизнь, если не видеть за этим человеком ничего, кроме одного из «винтиков» вот этого единого мирового механизма. Здесь уже обязательно нужно увидеть в человеке и воспринять то, что выходит за рамки вот этих разнообразных процессов, механизмов (физических, биологических, социальных), в которые, конечно, человек тоже вовлечен по своей природе, но все-таки важно увидеть, что он ими не исчерпывается. Это что касается классической рациональности.

Здесь нужно вспомнить еще один момент, который мы отметили на предыдущем занятии, а именно – синкретизм, т.е. характерное проникновение в научную среду каких-то магических, оккультных представлений. И здесь, обращаясь к классической рациональности, можно попытаться выделить нечто объединяющее эту классическую рациональность с разного рода оккультными представлениями, что, возможно, как раз и облегчает доступ этих оккультных представлений в научную среду, и что, соответственно, затрудняет их распознание и отторжение как чего-то ненаучного.

Вот что объединяет разного рода магические и оккультные практики, и научную деятельность (при всем их отличие в других аспектах) – это идея всеобщей детерминированности. Т.е. это идея фактически является объединяющей классическую рациональность и разного рода оккультные практики. Как в оккультизме считается, что нужно сделать то-то и то-то, и гарантированно произойдет то-то, и то-то, поскольку таково устройство соответствующих сфер мира, бытия, эта же идея характерна и для науки – все подчинено определенным законам. Если эти законы узнать и использовать, то за определенными действиями будут следовать определенные вычисляемые и гарантированные следствия. Вот эта объединяющая идея здесь присутствует.

Конечно, что касается средств, методологии, нахождения и проверки этих законов, то здесь, конечно, можно констатировать отличие научной методологии, и в том, что принято в разного рода магических практиках, и в оккультных системах. Но вот эта общая идея возможно здесь как-то не позволяет провести четкую границу. По крайней мере, можно констатировать, что вот эта проблема проникновения в научную среду таких разного рода оккультных представлений, она для настоящего времени достаточно актуальна. Это что касается классической рациональности.

Далее мы говорили о неклассической рациональности. Здесь можно сказать, что в рамках такого научного подхода, все-таки мир перед нами предстает, как явление более сложное, как явление менее «механистическое», как то, что является многогранным, как то, что может открывать человеку (в зависимости от того, какими средствами человек обращается с этим миром) различные свои грани. И в этом смысле, здесь, в неклассической рациональности, те недостатки классической рациональности, о которых мы говорили, по крайней мере, «смягчаются».

Но с другой стороны, здесь ситуация с т.з. богословия миссии достаточно сложная, поскольку такое «смягчении» имеет в том числе и некоторый негативный эффект. Это связано с некоторой тенденцией к тому, что можно назвать релятивизацией (от слово ре’лати – относительный). Т.е. тенденция к тому, чтобы все начинать воспринимать относительно. Скажем, предлагается какой-то результат, и у человека, мыслящего неклассический сразу возникает примерно такая мысль: это результат, достигнутый только лишь в каком-то одном аспекте, полученный в определенных условиях, с помощью определенных средств – это отнюдь не результат абсолютный и окончательный.

Эта проблема для богословия миссии становится актуальной в этической сфере. И, кстати, в этом смысле классическая рациональность имеет некоторые преимущества. В рамках классической рациональность (что, кстати, часто и делалось, если обратиться к истории науки) часто этические законы объясняются и обосновываются как именно, как законы; именно как то, что является выражением самого устройства мира. И в этом смысле, этические законы здесь предстают перед человеком как нечто совершенно объективное, совершенно независимое от того как он эти этические законы формулирует, для чего он их использует, к чему он их прилагает и т.д.

Что касается неклассической рациональности, то здесь уже незыблемость этических норм обосновать оказывается гораздо сложнее, т.е. каждую из этических норм человек становится склонен воспринимать в неклассическом смысле: да, это норма; но эта норма с т.з. зрения определенных условий, определенных установок, определенных ситуаций, средств. А с т.з. может быть какого-то другого угла зрения, других средств оценки ситуации – это уже может быть и не норма (и там совсем другое будет нормой), и совсем другая модель может быть сформулирована (в том числе и этическая). Т.е. появляется некоторый релятивизм, что для миссии представляет некоторую проблему.

Теперь пост неклассическая рациональность. Если пытаться говорить предельно глубоким образом, то эта картина все-таки оставляет больше возможностей для представления христианского видения мира. Она более согласуема с христианским видением мира. Если мы обратимся к Св. Писанию, к святоотеческим работам, то конечно мы здесь увидим, что мир предстает перед нами как открытый и вверенный человеку. Человеку изначально даются заповеди владычествовать миром, господствовать в мире; во 2-й главе книги Бытия поясняется, что человек призван хранить и возделывать рай, т.е. окружающий мир. Таинственное повествование о наречении имен животных, содержащееся во 2-й главе книги Бытия тоже конечно трудно истолковать в механистическом смысле (что человек был призван как бы «расшифровывать» внутренние механизмы животных, и в соответствии с этим нарекать им имена). Здесь ясно, что Бог оставляет простор в сотворенном мире для человека, чтобы человек мог доопределять этот мир в своей деятельности, в своем взаимодействии с ним. И эти свидетельства Св. Писания трудно совместить с классической рациональностью.

Что касается пост неклассической рациональности, то здесь как раз эти свидетельства оказываются вполне согласуемы – мир создается открытым и вверяется человеку Богом, и от человека уже зависит, каким этот мир станет. Соответственно, если говорить об изучении этого мира, о воздействии на этот мир, то человек всегда призван этот мир рассматривать не как некий «механизм», а как некоторую среду общения и с Богом, и с другими людьми; и организовывать этот мир, упорядочивать и изучать его так, чтобы он в наибольшей степени способствовал достижению христианской жизни, т.е. единению людей в любви между собой и с Богом через окружающий мир. И здесь вот этот пост неклассический принцип очевидно может быть приложен. Принцип, заключающийся в том, что невозможно окружающий мир изучать как некоторую данность, которая существует сама по себе. Изучая мир, человек призван всегда учитывать для чего он это делает, как это изучение отразится на нем самом и на окружающих людях, как это изучение повлияет на сам этот мир, что эти изменения будут означать для других людей и для Самого Бога (будут ли эти изменения соответствовать тому, угодно это Богу или нет). Т.е. вот этот спектр пост неклассических вопросов здесь вполне согласуется с христианским видением мира.

Но здесь в богословии миссии тоже возникает некоторая проблема, связанная с тем, что в каком-то начальном смысле (начальной проповеди), с одной стороны, может быть удобной схема более жесткая, и прежде всего, более удобной с т.з. донесения этического христианского учения, та схема, при которой состояние мира мыслится не как результат общения между человеком и Богом и между людьми, а как нечто заданное и жестко определенное. Вот в этой ситуации можно предлагать и этическое учение христианское, как нечто само собой разумеющееся, как нечто изначально как бы встроенное в мир.

В ситуации пост неклассической такая схема уже оказывается невозможной. Этические нормы здесь тоже оказываются результатом того, что создает человек. Приобретает все это такой конвенциональный характер. И, соответственно, христианское этическое учение не потому принимается христианином, что оно изначально заложено в мире как один из нравственных законов, а потому, что это именно те нормы, которые способствуют в возрастание в любви между людьми (и между человеком и Богом), которые наилучшим образом соответствуют воле Божией, через которую человек может наилучшим образом проявить свое послушание и верность Богу. Т.е. здесь уже, с одной стороны, получается так, что этика получает более глубокое христианское обоснование, но с другой стороны – это обоснование, которое человеку, еще пока только ищущему и пока неуверенному в том, что главное в христианской жизни – это быть угодным Христу, для такого человека такое обоснование может быть не вполне убедительным. Т.е. здесь возникает некоторый риск такого нравственного релятивизма.

Blog

С. А. Чурсанов. Первый семестр. 01. 09. 10