Geum.ru

Михаил Мухамеджанов

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   ...   47

Вместо них к квартире стали стекаться остальные жители дома. Видимо у них проснулся интерес к самобытному искусству бурятов. Многие из них протиснулись в квартиру, но вернуться обратно уже не смогли. Желающих поинтересоваться, откуда раздаются все эти «божественные» звуки, с каждым новым звуком становилось все больше.

Организатор всего этого не видел, да и не мог увидеть при всем своем желании. Только по шуму у подъезда, который доносился из открытого окна, он мог догадаться, что участники вечера, как он и хотел, увеличивались в геометрической прогрессии. Конечно же, такого бешеного успеха он не ожидал и с тревогой поглядывал на часы. К счастью, часы показывали только половину одиннадцатого, когда произошла смена жанров, и он с удовлетворением заметил, что буряты, как оказалось, не совсем утратили искусства горлового пения, как об этом информировали официальные источники. На многих это так же произвело неизгладимое впечатление, которое продолжалось еще каких-то два часа.

Когда голос бурята стих, люди с радостью ему зааплодировали, попытались привстать, но тут проснулся старик, показывая, что выражать восторг еще не время. Хозяин взглянул на часы, и обомлел, они уже показывали далеко за полночь. Гости это поняли уже давно и начали вылезать из неудобных поз. До этого сделать это было не так-то просто. Спрессованный людской монолит этого просто не позволял, а так как произошло небольшое, но дружное движение, то и остановить его распад уже было так же невозможно.

Не обращая внимания на оживление в зале, старый бурят продолжал сдавливать горло новым эпическим улигером. Увидев, что первые ряды освобождаются, буряты стали протискиваться ближе к сцене. Скоро стало понятно, что покидать зрительный зал они не собираются. Организатор поискал глазами Майсына, и с трудом заметил его в коридоре, где тот пытался найти и надеть обувь, чтобы незаметно исчезнуть вместе с остальным гостевым потоком. Попытка, помешать этому, не увенчалась успехом. Коридор был полон людьми, и пробить эту пробку оказалось не так просто. К счастью, отчаянные потуги хозяина заметили друзья и остановили беглеца уже на улице. Когда, организатор, наконец, добрался до своего нового приятеля, тот почему-то неожиданно перестал понимать русскую речь. После внушительного объяснения, понимание так же неожиданно вернулось вновь, но он наотрез отказался забирать с собой своих соплеменников, мотивируя это тем, что не может перечить старшим, а уж тем более прерывать самого старшего в роду, если тот пожелал пропеть одну из самых почитаемых в народе поэм. Когда организатор выяснил, что эта поэма в три раза больше по объему, чем прежняя, у него волосы встали дыбом.

Попросив друзей, чтобы они глаз не спускали с этого отпрыска славного бурятского рода, он прошел в свою комнату и сам попытался прервать надрывный стон его главы. Буряты зашипели на него, как змеи, в свою очередь, пытаясь урезонить неучтивого хозяина, даже предлагая довольно большие деньги. Того это оскорбило. Он категорически отказался выполнять их просьбу, объясняя это тем, что сам снимает эту комнату у хозяйки, которая закрылась в своей комнате и, вероятнее всего, уже скоро вызовет милицию. Засидевшихся гостей это нисколько не смутило. Они сами попытались прорваться в комнату хозяйки, чтобы, вероятно, договориться о смене столь неуважительного жильца. Та в скором времени действительно была вынуждена вызвать наряд милиции, потому что в квартире вспыхнула потасовка.

К ее приезду взбешенный организатор с помощью помощников уже одерживал победу, вышвыривая одного бурята за другим в коридор, где его друзья приводили их в чувство и вежливо выпроваживали за дверь. Буряты оказались неплохими бойцами, но вынуждены были отступить перед натиском невоспитанного нахала, который, как оказалось, еще обладал техникой боя, очень похожей на тибетскую, которую они знали, но основательно позабыли, проживая какое-то время в столице. Дать достойный отпор, скорее всего, мог бы их глава рода, но он был стар, немощен, да еще и слаб мозгами. Он абсолютно не понимал, что происходит, и продолжал мучить свое горло даже тогда, когда от ног организатора вылетели в коридор два последних его слушателя мужского пола.

Женская половина с детьми, до этого неподвижно наблюдавшая за полем битвы, гордо покинула негостеприимный дом, прицельными плевками под ноги организатора выражая все свое презрение и ненависть. Бурятские детишки на руках тоже пытались выразить свое негодование, разбрызгивая слюну на свои нарядные костюмчики и платьица, и награждая дядю ненавидящими взглядами. Предпоследней покинула комнату девочка с чанзой, смачно плюнув хозяину на живот, а последней - бурятка с дамарой, которая прибавила к плевку довольно длинную тираду их бурятских и русских ругательств, в довершение стукнув бубном неучтивого хама по голове.

Старшина и сержант милиции быстро оценили обстановку, помогли друзьям организатора и жильцам окончательно привести в чувство столпившихся у подъезда бурятов и предотвратили акт вандализма, который те собирались учинить у подъезда негостеприимного дома. Если с мужчинами бурятами это было еще просто, то с женщинами и детьми помогли справиться высыпавшие из подъезда жильцы, вернее, две огромные овчарки, лайка, два терьера и дог, которых ради такого случая спустили с поводков. Понятно, что приседать, задирать свои национальные наряды, а уж тем более оголять нижнюю часть туловища было просто небезопасно.

Увидев, что улица уже не представляет опасности и остается под надежной защитой, милиционеры поднялись в квартиру, успокоили хозяйку, организатора, которого неплохо знали и симпатизировали, на руках вынесли продолжающего сказывать героические улигеры главу рода, передали его родным, пожелали всем спокойной ночи и уехали доигрывать прерванную партию в домино.

Организатор с грустной усмешкой оглядел свою комнату. Следы славного побоища, где, как говориться, не осталось ни одного живого места, действительно производили довольно грустное зрелище, а в разбитом зеркале отражалось что-то отдаленно напоминающее лицо хозяина комнаты с обильным количеством синяков и ссадин. Подсчитывать их и приводить себя в порядок, уже не было сил, поэтому он подошел к дивану и устало опустился на его край. Диван скрипнул и рухнул на бок, сбросив хозяина на пол, как необъезженный монгольский конь. Видимо, он тоже решил выразить тому свои негативные чувства за неучтивость к гостям.

Четверо вошедших друзей дружно присвистнули, остановились перед пузырящейся лужей из плевков, собравшей все презрение и ненависть оскорбленных буряток, и уставились на организатора. Тот поднял на них перекошенную от синяков улыбку и поблагодарил за помощь.

- Не стоит благодарности, - улыбнулся в ответ Саня. – Следующий раз не забудь пригласить медиков, а то троих твоих гостей мы с большим трудом откачали и привели в чувства. Думали, уже вызывать скорую. Думаю, двоим точно понадобится помощь травматолога.

- Да, да, - вторил ему Валентин. – Предупреди докторов, чтобы зарезервировали палату в институте Склифосовского, даже две. Количество гостей растет. Глядишь, через какое-то время и этажа не хватит.

- Да вы чего, ребята? – воскликнул Юрка. – Ему же институт актовый зал предлагает, там уже одной больницей не обойдешься.

- Слушай! – обратился к организатору Аркадий. – А когда ты собираешься пригласить японцев? Страсть, как хочется посмотреть на настоящий рукопашный бой. Я бы тогда и других бойцов пригласил, пусть поучатся, а то: «Мы – самбисты, нам сам черт не страшен». Видели бы они этого черта, думаю, не только бы притихли, но и в штаны наложили, как тот бугай, что тебя приложил первым. Слава Богу, что мы его на улицу выволокли, а то бы весь дом его амбре вдыхал. Ну, ты и гостеприимен! А еще говорил, что таджики одни из самых хлебосольных хозяев в мире. Представляете, мужики, как они гостей провожают?

- Да, мужики! – скривил улыбку тем, что осталось нетронутым на лице, организатор вечера. – И в самом деле, пора завязывать с таким гостеприимством. А то и правда придется свою больницу строить, а всех вас в медики определять.

Все дружно загоготали, и на этом этнографический уголок прекратил свое существование. Его организатор понял, что перед тем, как приглашать представителей малоизвестных народов, необходимо учесть те их национальные особенности, которые открываются в экстремальных случаях. А в официальных источниках об этом абсолютно не было никакой информации.


Инцидент с бурятами не охладил его интереса к другим народам. Он прекрасно понимал, что на месте бурятского рода мог оказаться любой другой, да еще с такими национальными особенностями, от которых волосы вообще попадали бы с головы. Более того он понимал бурятов, защищавших свои традиции. Они действительно не могли прервать старейшего и должны были дослушать его до конца. Просто этого здесь в России никто не понял, в том числе и он сам.

Скоро, сам того не замечая, он начал превращаться в убежденного космополита. Приятелей и друзей из представителей других народов становилось все больше, а убежденность, что национальность не является определяющей в характеристике самого человека, все крепче. К своему удивлению, он стал замечать, что стал совершенно иначе относиться даже к тем народам, которые прежде недолюбливал.

Многих его друзей и знакомых интересовало, в чем причина такого повышенного интереса к другим народам? Долгое время он и сам не знал истинной причины. Ему казалось, что так он утоляет свое любопытство. Осознание стало приходить позже. Оказалось, что он продолжал спор с тетушкой, а через нее и со своим народом, пытаясь доказать им, что они не правы, ограждая себя от других народов и считая тех же узбеков своими врагами. Ведь этим они обедняли свой народ и, в конечном счете, приводили к его вымиранию. Но чем дальше продолжался спор, тем больше возникало противоречивых вопросов, ответа на которые он так и не находил.

К примеру, один такой вопрос его совершенно измучил. Опасно ли проникновение чужих культур в самобытную культуру таджикского народа? Ведь вместе со всем добрым и хорошим они несли с собой и зло, которое калечило и губило славные и добрые традиции. Он же сам видел, как попадая под их пагубное влияние, его соотечественники начинали морально разлагаться, пьянствовать, сквернословить, терять человеческий облик. Но самое ужасное, что они теряли то, чем так гордились их отцы и прадеды на протяжении целого тысячелетия: честностью, уважением к старшим, трудолюбие и добросовестное отношение к труду. И здесь он полностью разделял тетушкино мнение.

Получалось, что однозначного ответа на эти вопросы на сегодняшний момент просто не было, а найти ту золотую середину, которая бы склоняла ответы в его пользу, не позволяли обстоятельства, в числе которых снова возникали не слишком приятные национальные особенности каждого народа.

У тех же его любимых евреев было одно весьма неприятное качество, отталкивающее иные народности до тошноты. Ибрагиму пришлось потратить немало сил и времени, убеждая Женьку и других еврейских ребят, особенно Яшку, чтобы они прекратили раздражать остальных своими «еврейскими замашками», всем своим видом показывая свое превосходство, принадлежность к избранному народу и носясь со своим сионизмом, как с писаной торбой. Ведь, как только они поняли это и превратились в обыкновенных доброжелательных ребят, все остальное решилось само собой. Они мгновенно были приняты в компанию, причем, даже стали ее костяком и душой. Правда, дома им, как потом выяснилось, здорово досталось за такое «отступничество» от своего великого народа и еще более великого, грозного Бога.

Самое ужасное и грустное, что дома доставалось не только им, а всем подряд. Нацменов наказывали за то, что они якшаются с «неверными собаками», русских – за любовь к «христопродавцам» и чучмекам, от которых ничего, кроме подлости, ждать нечего, и еще много такого подобного, чего Ибрагим не знал, но уже догадывался.

И выходило, что тетушка большей частью оказывалась права.

Признавать это было страшно и обидно, поэтому он с еще большей энергией продолжал искать те ответы, которые бы успокоили, наконец, его мятежную душу.

Как-то, слушая воспоминания своих друзей об армейской службе, он вдруг с ужасом подумал, что, окажись он в других войсках, где не было тех братских и дружеских отношений, которые присутствовали на их многонациональной подлодке, ему пришлось бы очень туго. Не смирись он с оголтелым большинством, либо кого-нибудь убил бы он, либо распяли его самого, что, скорее всего, может даже и свои - таджики, татары или узбеки.


Но сейчас, ни о чем этом он уже не думал. Все эти нелегкие думы остались там, в далекой России. Он приехал домой, и этим было сказано все.

Родина встретила своего блудного сына тепло, с неистребимым таджикским радушием и любовью. Потянулись нескончаемые застолья, встречи с друзьями, соседями и многочисленными родственниками. Он часто удивлял россиян, рассказывая о том, что у него только двоюродных братьев и сестер сорок три человека, не считая родных, притом, что две его родные тетки вообще не имели детей. А уж сосчитать остальных родственников не смогли бы даже работники Госкомстата. Теперь нужно было обежать всю свою душанбинскую родню. По крайней мере, тех, кому внимание должно было быть оказано в первую очередь.

Одна только тетушка Саодат закатила в его честь такой прием, что уйти с него было не так-то просто. Кроме родни она пригласила в дом еще две улицы соседей.

А хотелось еще побродить по любимым улицам, побывать в тех местах, что снились ему в далекой отсюда Москве. Поэтому, даже утомленный от беготни по родственникам, он уже в одиночестве бродил по ночному городу, пугая одиноких прохожих и городских собак.

Жаль, что в это время практически невозможно было встретить своих ровесников, всю ту душанбинскую шпану, с которой прошли беззаботное шаловливое детство и посерьезневшая юность. По крайней мере, сейчас хотелось помнить только теплые, милые и забавные странички той, давно промчавшейся в прошлое жизни.

Как же он соскучился по всему этому!

Так надолго он отрывался от дома в первый раз, и соскучился так, что последнее время чуть ли не каждую ночь видел все во сне. Это было до того приятно, что до ужаса не хотелось просыпаться, отрывать глаза, чтобы реветь навзрыд и кусать подушку. Четыре с лишним года – это не шутки.

Вообще-то из дома его провожали на два года, да и служить он должен был не во флоте, а в автобате, просто произошел случай, резко изменивший решение призывной комиссии.

На сборном пункте у него украли вещмешок, в котором находились документы. В их числе были автомобильные права, полученные после окончания школы ДОСАФ. В результате пришлось задержаться на полторы недели. Домой его, естественно, не отпустили, да и сам он особо не рвался. И без того грустное прощание было омрачено тетушкиными скандалами. Она категорически не желала отпускать его в армию, опасаясь, что оттуда он, как и его беспутный отец, обязательно привезет жену иноверку, да еще с ребенком.

За это время смышленого паренька, да еще знающего два языка, свой и узбекский решили использовать как переводчика и помощника, что-то вроде старшины. Скоро офицеры заметили, а вернее всего, кто-то «настучал», что у парня какой-то необыкновенный слух. Через две закрытые двери он умудрялся слышать, как кому-то из призывников назначали место его дальнейшей службы. Это и решило его армейскую судьбу. Состоялась дополнительная медкомиссия, где врачи внимательно исследовали этот феномен.

Когда пришли дубликаты документов и неожиданно нашлись права, его, наконец, отправили служить. О том, где будет проходить служба, он узнал уже в учебном центре Северного военно-морского флота под Киевом. Для него это было неожиданностью. Все-таки три и два года – большая разница, особенно для молодого парня.

Недоумение и грусть в глазах заметил командир отделения мичман Бубнов и потребовал объяснений. Узнав причину грусти, он приказал - отставить сопли, улыбнулся и объяснил, что матросу еще здорово повезло потому, что предыдущие служили целых пять лет.

Так Ибрагиму пришлось отслужить почти три с лишним года, а остальное уже было на совести тетушки и родителей.

Если бы не эта дурацкая свадьба, он бы летел домой на крыльях и ничто бы его не остановило. Честно говоря, он был даже рад этому и не жалел. Все это время прошло не впустую.

В начале службы он, конечно же, страшно тосковал, а потом новая жизнь с ее бешеным ритмом так захватила и увлекла его, что грустить и даже звонить домой он стал реже, да и было некогда.

Вероятно, так происходит со всеми, кто отрывается от привычной, обыденной, размеренной жизни и попадает в бурный водоворот новых, совершенно непредсказуемых, удивительных и интересных событий. И все же, при каждом удобном случае он выкраивал минуты, чтобы позвонить домой или черкнуть пару строк.

Родина и сама часто напоминала о себе. Как же щемило сердце, когда он случайно слышал знакомую речь, неповторимую родную музыку или покупал дары родины в магазине «Таджикистан»*. О доме напоминали ему и его новые знакомые, которые часто просили что-нибудь рассказать о своем далеком, таком близком его сердцу, удивительном крае.

Долгожданная встреча с родиной опьянила его, вышибла все грустные мысли напрочь, взлохматила голову и приделала крылья. Как пес, сорвавшийся с цепи, он носился по родному городу, стараясь увидеть, услышать, ощутить все и всех сразу. С какой-то сумасшедшей, ненасытной жадностью вдыхал он знакомые с детства ароматы, по которым почему-то особенно соскучился. Ведь там, в Москве, даже в ресторане «Узбекистан» или магазине «Таджикистан», в том же постпредстве на Скатертном он вдыхал похожие, но совершенно не такие запахи, какими можно было надышаться только здесь, на этих милых, дорогих сердцу улицах.

Лишь один раз, когда на Ленинградском проспекте неожиданно появилось кафе «Бахор», он чуть не сошел с ума от счастья, уловив знакомый аромат. Там действительно блюда готовили его соотечественники, но, увы, все это продлилось несколько дней. Россияне не оценили прелести национальной кухни.

Первым из меню исключили плов из маша. Люди были в шоке, когда им предлагали отведать какой-то мелкий, дикий горох, вероятнее всего, годный на корм скоту. Еще больше им было непонятно, почему таджики с особым почтением относятся именно к этому блюду, с нескрываемой завистью поглядывая на «счастливчиков», на столах которых стояли целые тарелки с этой дымящейся гадостью. Затем им не понравилась непривычная зира, которую заменили привычным, зеленым, консервированным горошком, потом убрали другие травы и специи. Какой-то непонятный соус заменили обычным кетчупом, манты перестали делать на пару, а плов уже готовился не на пережаренном масле. Окрестные жители вместе СЭС бурно возражали, что из кафе по утрам валит черный, едкий дым, требующий вмешательства пожарных. Через недели три и вовсе поменяли таджиков, на более понятливых азербайджанцев, которые уже категорически не возражали, использовать несвежие продукты, и клали в порции мяса даже меньше, чем требовала дирекция, а не больше, как эти упрямые бараны.

Ошарашенные увольнением таджики потом долго удивлялись странности москвичей. Действительно, это же уму непостижимо. Сорвать их с места, хотя они не очень-то и хотели, привести в Москву, чтобы ее удивить и порадовать, только для того, чтобы через две недели вернуть их на место. Но что удивляло больше всего, ведь они и так радовали тех же москвичей у себя дома, приезжающих за шесть тысяч километров лишь затем, чтобы отведать их блюда, несколько раз попросить добавки и сказать, что такой сказочной еды не пробовали никогда в жизни. Ведь трата не дорогу несоизмерима со стоимостью всех блюд, какие они только могли приготовить. Неужели москвичи настолько богаты и щедры, если только не назвать это безумным расточительством, что могут позволить себе такие выходки? Ведь когда они рассказывали все это своим землякам, которые приезжали из самых отдаленных кишлаков, чтобы самим удостовериться, что это правда, даже у душанбинцев глаза вылезали из орбит.

Да что там Душанбе, вся республика дружно и долго обсуждала эту ошарашивающую новость и единодушно пришла к выводу, что сам Аллах не позволяет всем этим безбожникам вкушать настоящую, божественную пищу. И правильно поступают те же кавказцы, когда скармливают им, как свиньям, несвежее, а то вовсе протухшее мясо в шашлыках и остро приправленных блюдах, когда эти неверные сами едят, что попало, уже давно позабыв, каким бывает настоящее молоко и другие самые обыкновенные продукты. Недаром, там в этих дьявольских городах и, конечно же, в самой столице так много предприятий по переработке одних отходов в другие. Один микояновский мясокомбинат чего стоит? Как утверждали очевидцы, он испускал такую вонь, что ее не убивал даже спертый, тяжелый и удушающий запах в поездах метро в часы пик.

Будучи сыном своего народа, Ибрагим тоже долго не мог понять, почему в России так старательно избавляются от нормальных, более-менее приличных столовых, уравнивая их с самыми низкосортными? Ведь от этого страдали все, даже спецстоловые, спецраспределители, даже престижные рестораны, где тоже падал уровень обслуживания, не говоря о том, что дефицитными становились уже самые простые и необходимые продукты.

Его просто убило, когда в ресторане гостиницы «Националь» официант, пробегая мимо, поставил на столик к тем же иностранцам поднос с грязной посудой и убежал в подсобку минут на сорок. Надо было видеть их лица, с которыми они взирали на эти объедки, полагая, что им принесли их заказ, но почему-то не подали, как полагается. Столик до этого был чистым. Еще любопытней было наблюдать за их вытянутыми физиономиями, когда он совершенно невозмутимо, не извиняясь, забрал поднос и через минуту принес на нем их заказанный суп и, как им показалось, в той же посуде. Он потом еще долго удивлялся, почему французскую бабушку с внучкой чуть не стошнило тут же, у столика, и они пулями вылетели в туалет. Такого проявления неуважения к гостям на Востоке не могли себе позволить даже в самой занюханной забегаловке.