Geum.ru

Михаил Мухамеджанов

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   47

- Может, наконец, мне объяснят, что здесь произошло? – вздохнул милиционер, начиная приходить в себя, смахнув со лба пот и радуясь, что никакого убийства не произошло.

- Ничего особенного, ака, - начал объяснять Джурбали, подскочивший к нему из толпы, приветливо улыбаясь. - Не стоит так волноваться. Никто никого не убивал, даже не трогал.

- Как же не трогал, а этот? – спросил он, показывая на Ибрагима.

- Этот смелый мальчик высказал свою обиду в лицо Ахмету за то, что тот поколотил его со своими друзьями, отнял деньги и обещал убить, если он кому-то расскажет об этом. Ахмед хотел за это его снова поколотить, но, как только занес руку, чтобы ударить, вдруг упал и что-то себе сломал, кажется руку. Все это видели. Правда, джигиты?

Толпа дружно закивала в знак согласия.

- Так вот, - продолжал Джурбали, с ободряющей улыбкой поглядывая на Ибрагима. – Я хотел вмешаться, восстановить справедливость, но за этого смельчака заступился сам Всесильный и Справедливейший потому, что он храбрый и сильный, как наш великий Рустам. Недаром уважаемая Наргиз апа взяла его к себе, он ее племянник и теперь живет в ее доме. Да продлит Аллах ее благословенные годы!

Услышав имя уважаемой особы, милиционер расплылся в учтивой улыбке, подошел к Ибрагиму, поинтересовался драгоценным здоровьем тетушки, попросил передать ей свои самые наилучшие пожелания от всего сердца и похвалил его за храбрость настоящего мужчины. Потом подошел к лежащему телу Ахмета, потрогал его мыском сапога, услышав стон, подозвал своих подчиненных и приказал вызвать скорую помощь. Она приехала через минут пятнадцать и увезла уже кричащего от боли Ахмета в Медгородок, расположенный рядом с кинотеатром.

Ибрагим стоял, как вкопанный. Теперь уже на него напало оцепенение, прежде овладевшее ребятами. Он никак не мог понять, радоваться ему или нет? Когда Джурбали начал объяснять произошедшее, он подумал, что тот его хочет выгородить из неприятной истории, старательно ее исказив. Когда было произнесено имя его тетушки, в нем вспыхнул протест. Больше всего он не хотел, чтобы это как-то повлияло на всю эту ситуацию, в том числе и на милиционеров. Ведь он же считал себя ответственным за свои поступки, и сам мог ответить за них. И только потом до него стало доходить, что Джурбали пытается извлечь выгоду для себя. Это открытие его и поразило. Оказывается, он ровным счетом ничего не понимал в этой тонкой политике интриги. Видно, он был еще слишком мал, чтобы претендовать на роль вожака, не имея никакого опыта в таких делах.

Посмотрев на ребят, которые с восторгом смотрели на Джурбали, он ужаснулся. Они готовы были упасть перед ним на колени, благословлять его, как избавителя, и выполнить его любое приказание. Ведь именно он защитил их героя от милиции, ловко придумал, как это сделать. Причем, бывшая враждующая сторона смотрела на него с тем же восхищением. Получалось, что он становился предводителем двух группировок.

Еще раз окинув взглядом ребят, особенно задерживая его на лицах таджиков, ему вдруг расхотелось становиться их предводителем. Они так ничего и не поняли, не оценили его поступка. Лживый и ловкий Джурбали оказался для них ближе и понятней. Он же все за них решал, и им не нужно было утруждать себя никакими мыслями. Никто из них даже не подумал воспротивиться, хотя некоторые были его ровесниками, даже старше. Им было так удобно. Оказывается, правду говорила тетушка, пренебрежительно отзываясь о них, как «о стаде баранов, которым требуется козел, который будет топтать их копытами, грызть до смерти и убивать строптивых в назидание остальным».

- Только так, - говорила она в минуты отчаяния, - можно заставлять их жить по-человечески. Иначе они так и останутся в грязи, невежестве, смотря в рот каждому, кто только им прикажет что-либо делать. Обидно говорить такое о своем народе, но он действительно начинает вымирать по недомыслию, серости и глупости, затаптывая самых лучших своих сыновей. Каждый народ страдает тем, что не любит умных и сильных, но мы оказались даже хуже своих врагов - ненавистных узбеков, а когда-то были самым сильными, мудрыми и красивыми. Весь мир поражали своими мудрецами, учеными и поэтами. Теперь только одна красота и осталась, да и то на Памире. Этих монголы не достали, побоялись лезть в горы. Что меня убивает больше всего, так это то, что узбеки переняли от нас все наши добрые традиции и теперь их сохраняют лучше нас. У них же толком не было никакой культуры, а они теперь даже к женщинам, женам своим относятся лучше, уважительней. Ты не слушай меня, мальчик! Это я так, от бессилия и горечи плачу о своем народе потому, что не в силах что-либо изменить. Да и что могу сделать я – женщина? Нет, я не хочу сказать, что у нас нет мужчин. Наоборот, наши мужчины ответственны, храбры и не страдают отсутствием героизма, но, как это, ни странно и, ни горько, они умеют только подчиняться. Заставить их принять какое-то свое волевое решение, стукнуть кулаком по столу и гонять других пинками и палками, совершенно невозможно. Скольких я двигала во власть, назначала на хорошие, ответственные посты, результат был один, надувание щек и абсолютная беспомощность. «Апа, а что мне делать?.. Апа, меня эти одолевают… Апа, помогите!.. Спасите!». Как же все они мне надоели! Ни одного, даже самого малого самостоятельного решения, все мне в рот смотрят. А ведь, казалось бы, созданы самые великолепные условия, окружение – все свои, надежные, выполнят любой приказ, бери власть и действуй! Нет, советоваться, конечно, надо, но не по каждому же пустяку. Когда дело касается серьезных моментов, пусть только попробуют не посоветоваться, голову оторву, но спрашивать совета, какую директиву Москвы им выполнять: собирать хлопок завтра, через три дня или через неделю, это же уму не постижимо. Эта Москва сама запуталась в своих директивах, шлет их пачками, сама не ведает, что творит, а потом, где Москва, где они? Возьмите ту, которая устраивает погоду, землю и вас дураков, и действуйте! Остальные, как говорят в этой Москве, спустите в отхожее место. Сколько их можно учить? А потом, для чего я их туда направила, штаны протирать, да гостей важных принимать? Они же думать должны, учиться и становиться настоящими ответственными мужами. Так нет же, «апа, мы боимся». Тьфу! Хоть бы поспорил кто, поучил меня глупую женщину уму-разуму.

- Тетушка, - спрашивал Ибрагим. – Извините, что прерываю вас, но вы же сами не любите, когда у вас не спрашивают совета. Я же видел, как вы их ругаете. Они же потом за сердце хватаются. А еще, вы же не любите, когда вас учат, спорят с вами.

- Ах ты мой добрый защитник, - улыбалась она. – Пожалел своих никчемных дядюшек? Да, я очень не люблю, когда меня учат, еще больше не люблю, когда спорят, и страшно сержусь. А почему же тогда ты все время со мною споришь, учишь меня? И ведь не боишься.

- Но я ведь спорю тогда, когда считаю себя правым. Вы же сами потом признаете, что я был прав. И не боюсь я потому, что за мной правда, а правды боятся все, даже вы.

- Милый мой! Конечно, ты прав. Правды боятся все, и я тоже. Но я говорю не об этом. Я говорю о том, что ты не боишься говорить мне правду, ты не боишься спорить со мной. С одной стороны это плохо. Перечить старшим – значит, не уважать их мнение, а с другой, я даже рада, что у меня есть спорщик, причем, один единственный. Все остальные почему-то не решаются.

- Почему только я, а баба Ира? Папа тоже часто спорит. Извините, ваш дядя Ильхом тоже с вами спорил. Я хотя и маленький был, но слышал. Я уже не говорю о дедушке, с которым вы не спорили, потому что сами его боялись. Он никогда не говорил со мной об этом, но я же видел. Вы же из-за этого к нему меня не пускали? Простите, что я говорю вам обо всем этом, он ваш отец и вам, наверное, это неприятно, но это же правда.

- Опять ты со своей правдой, правдоискатель ты мой, - улыбнулась она и вдруг сделалась задумчивой. – Знаешь, дорогой Ибрагим, правда не всегда бывает такой однозначной, как ты ее себе представляешь, попробую тебе объяснить это. Что касается бабы Иры, я не спорю. Она была светлым человеком и всегда говорила мне в лицо то, что думала. И я с ней не спорила, даже побаивалась спорить. А вот о дедушке твоем и дяде Ильхоме я бы сказала так. Они были хорошими, сильными людьми, смелыми, мудрыми. Им бы и надо было возглавить род, повести его за собой, своим примером зажигать остальных, растить себе достойную смену, а что сделал твой дедушка? Бросил все и ушел в горы. И ты думаешь это правильно? Он же нас бросил, если говорить начистоту. Ильхомджон сделал примерно тоже. А папа твой и слышать не желает о власти. Ведь им всем так было удобно, меньше забот, меньше здоровья нужно тратить на своих близких. Вот и получилось, что я - женщина взвалила на себя их ношу. Когда-нибудь ты все это поймешь. Не сейчас, чуть позже. Мне бы очень хотелось, чтобы ты это понял. Поэтому я рада, что ты растешь настоящим мужчиной, смелым и умным. Может, когда-нибудь и свою старую тетку поучишь уму-разуму. Я этому только рада буду.

Вспоминая этот разговор, Ибрагим тогда окончательно решил, не делать никаких попыток что-то менять в этих мальчишеских компаниях. Они хотели, чтобы ими правил ловкач и лжец, пусть так и будет. Пусть сами потом жалеют, рвут на себе волосы. Лично он свое место под солнцем отвоевал и выскочил из этого унизительного положения, теперь его вряд ли кто посмеет тронуть. Тогда он стал свободен в своих поступках и мог делать все, что пожелает.

Дома ему досталось от тетушки, хотя и не очень сильно. Конечно же, ей было приятно, что он сумел постоять за себя, однако она опасалась, что друзья и родные покалеченного могли мстить. Взяв с него честное слово, что без ее ведома он не будет ввязываться в подобные истории, она позаботилась, чтобы этот случай не оставил последствий. Во всяком случае, больше об Ахмете он ничего не слышал. Даже тогда, когда родители переехали в Душанбе и поселились в том самом районе, где когда-то жила семья Ахмета, о нем никто не вспоминал.

Джурбали недолго праздновал свою победу. Скоро его осудили на десять лет за групповой разбой. Он оказался злобным, недалеким, да еще не чистым на руку. Введенные им порядки были еще хлеще Ахметовских. К тому же выяснилось, что именно он сообщал милиции о драках, проще говоря, «стучал» на своих же ребят. Он хитрил, стравливал и предпочитал «загребать жар» чужими руками. Эта хитрость его и сгубила. Он поручил часть кровавой работы своим подданным, а они дружно явились в прокуратуру.

Стараясь держать слово, данное тетушке, Ибрагим немного поумерил пыл, однако доказывать всей душанбинской шпане, что он имеет право свободно разгуливать там, где ему хотелось, уже не требовалось. Решающую роль в этом играла его громкая слава. По крайней мере, никто с «этим психом» предпочитал не связываться. К тому же его заметили и стали приближать к себе многие городские авторитеты. Учитывая все это, в том числе и близость к влиятельной тетушке, в городе он заимел что-то вроде статуса неприкосновенности.

Правда, за пределами города обещание тетушке все же приходилось частенько нарушать. Ведь там уже действовали свои законы и порядки. Но он уже никого и ничего не боялся, хотя со временем все больше пытался уладить конфликты мирно. И это приносило свои плоды. Главное, он совершенно перестал бояться улицы, незнакомых мест и незнакомых компаний. Он знал, что сможет за себя постоять, в крайнем случае, найти способ уладить все миром. Поэтому свое детство и юность он считал удачными. В них было все: и оплеухи, и обиды, но в основном преобладали победы и радости. А главное, он гордился тем, что даже в самые неприятные моменты своей суматошной, подчас чрезмерно активной жизни ему удавалось сохранять самоуважение и независимость.

Об униженном положении своих собратьев он уже старался не думать. В этом очень постарались его двоюродные и троюродные братья, не понимая его, даже не стараясь понять. Они посмеивались над ним, не разделяли его желания, общаться и дружить «с кем попало», перечить старшим и интересоваться тем, что, по их мнению, было пустой тратой времени и денег. Вероятно, именно последнее и явилось той последней, но весомой и решающей каплей, заставившей его махнуть на них рукой. Его ужасало, что их устраивает такая жизнь, пугают какие-то изменения и ограничены интересы. С ними было просто скучно. Весь мир сходил с ума от Окуджавы, группы «Битлз», Элвина Пресли, Высоцкого, Галича, не говоря уже о других крамольных личностях, а всем этим интересовалась только золотая таджикская молодежь, да еще комсомольские вожаки. Причем, первые это делали потому, что это модно, а вторые для того, чтобы заклеймить позором проклятый Запад.


Гуляя по ночному опустевшему городу и предаваясь этим, милым сердцу, воспоминаниям, Ибрагим получал истинное наслаждение. На душе было спокойно и радостно. Несмотря на усталость и бессонные ночи последних дней, он не желал терять драгоценное время общения с родиной на пустые сны.

Омрачало лишь одно. Мать с отцом почему-то уехали в Канибадам* улаживать какие-то дела. Это было странно. Хотя он не давал телеграммы о приезде, в разговорах по телефону он намекал, что возможно приедет в начале июня. Вылететь пришлось в середине. Интересно, какие дела могли их заставить так срочно уехать, если только вчера утром он говорил с мамой и обещал им всем сюрприз сегодня?

Правда, сюрприза могло и не получиться. В суматохе он совершенно забыл, как покупал билет на самолет дней за семь до вылета. Тогда к нему на шею бросился троюродный брат Шавкат, улетевший домой двумя днями раньше. Шавкат был противным и нудным типом, особой радости от встречи с ним Ибрагим не испытывал, потому и не предал ей значения. К тому же тот не видел билета, не знал даты вылета. Правда, мог и узнать, дав девушкам шоколадку. Но этот жмот даже конфетку пожалел бы, а за шоколад и вовсе бы удавился. Вот если бы он сказал тетушке, кого видел в кассе аэрофлота, то остальное представить нетрудно. Дату вылета блудного племянника ей преподнесли бы на блюдечке.

А может, все это разыгравшаяся фантазия и излишняя подозрительность? Узнали дату, ну и что? Это же не государственная тайна. И все-таки все это было как-то странно.

Через минуту он об этом снова забыл. В конце концов, он приехал отдыхать, увидеть друзей и хороших знакомых.

Немного подумав, он решил не возвращаться домой, а отправиться к другу детства Женьке Либману, который жил на берегу шумящего «Лучоба». Так он решил «убить сразу двух зайцев». Увидеть друга и любимую речку.


Женька был одним из самых близких и верных друзей детства и юности. Вместе они ходили в спортивные секции, где попеременно занимались легкой атлетикой, плаванием, фехтованием и борьбой, правда, Женька в основном предпочитал смотреть, как борется друг. Если бегать, прыгать, плавать, даже фехтовать на саблях ему еще как-то удавалось, то борьба просто приводила его в отчаяние. Он не то, что бороться, правильную стойку не мог сделать, как полагается, поэтому тренер терпел его только из-за своего любимчика, Ибрагима. К тому же его мама возражала, что сын участвует в «мордобитии». Совсем другое дело, когда мальчики ходили в кружок юннатов при Сельхозинституте.

Женька сопровождал друга повсюду, даже в театр оперы и балета имени Айни, где Ибрагим старался не пропускать ни одного нового оперного спектакля. Женька оперу ненавидел и сидел на спектаклях исключительно ради друга, делая вид, что влюблен в «это дикое пение».

Другие мальчишки, в их числе братья Ибрагима такого себе даже не могли себе представить. Все попытки уговорить их пойти в театр, даже на детский спектакль, вызывали такое недоумение, что Ибрагим начинал волноваться за их психическое состояние. Только из-за уважения к нему они вежливо отказывались, а после его ухода облегченно вздыхали и крутили пальцем у виска. Дескать, и у нормальных людей бывают сдвиги по фазе. Ибрагим на них не обижался, а Женьке был признателен за его участие.

Общаться с Женькой было приятно, интересно и полезно. Тот был начитан, хорошо рисовал, много знал и даже пытался учить Ибрагима арабскому языку, который немного выучил, когда жил с родителями в Ираке. С ним можно было поговорить о том, о чем другие их ровесники и представления не имели. Друзья часто рассуждали и спорили о религии, истории и литературе. Причем, Женька разбирался в этом намного лучше. Сказывалось то, что его родители были начитанными и интеллигентными людьми. В их домашней библиотеке можно было найти такие книги, каких не было даже в научной библиотеке, которую создавал сам великий ученый республики Сулейман Умаров

Спустя полгода со дня их знакомства в городском дворце пионеров неожиданно выяснилось, что Женька неплохо играет на пианино. Еще в самом раннем детстве его учили музыке, сначала на скрипке, потом - на пианино. Лет в десять он вдруг взбунтовался, родители огорченно вздохнули и перестали возить с собой громоздкий инструмент.

Когда Женька заиграл, Ибрагим от удивления грохнулся на пол мимо стула, не почувствовал ушиба и просидел он около часа на полу, боясь шелохнуться, пока Женька исполнял популярные произведения Шопена, Глюка, Бетховена и Баха. С этого момента Женька стал ему еще дороже. А потом дома у Женьки он впервые услышал пластинки с «Пятым концертом для фортепьяно с оркестром», «Аппассионату» и «Романс для скрипки» Бетховена.

С этих пор почти каждый вечер Женька и его мама знакомили его с новым композитором. Самыми любимыми у него долгое время оставались Бетховен и Моцарт. А через какое-то время, благодаря стараниям друга, он уже даже двумя руками осторожно выводил начало «К Элизе» и несколько аккордов «Лунной сонаты» Бетховена. У себя дома о таком он даже не мог мечтать.

Из чувства благодарности он решил взять Женьку с собой горы и показать, как можно заработать приличные деньги, собирая лечебные травы, змей и пауков. До этого он ни с кем этим не делился. Это было его личной тайной даже от многих своих родственников. Узнавая, чем он занимается в горах, люди приходили в ужас.

К сожалению, Женька, а потом и его мама тоже пришли в ужас. Никакие уверения, что змеи по-разному защищаются, берегут свой яд и кусают только в случае настоящей угрозы, не действовали и вызывали еще больший панический страх. Если Женька, передергиваясь и цепенея от ужаса, еще мог выслушивать красочные рассказы друга, то мама и слышать ничего не желала. Стало понятно, что совместную поездку в горы уже повторишь. Женьке и первой хватило выше крыши. Мало того, что он чуть не лишился дара речи, наблюдая, как друг ловил эту гадость руками, ему пришлось еще сопровождать его до города с мешками, в которых она сидела. И он впервые не помогал Ибрагиму, не делил поровну тяжесть, которую тот взвалил на свое плечо. Слава Богу, тот это понимал, иначе на свое второе плечо ему пришлось бы взвалить еще и бесчувственное Женькино тело.

Несмотря на все это Ибрагиму хотелось верить, что друг сможет пересилить себя и периодически возобновлял разговор о поездке. Он теперь мечтал, как они вдвоем смогут наловить, а главное, доставить в город такое количество змей, что все остальные змееловы просто умерли бы от зависти. А что самое замечательное, их заработок мог спокойно перекрыть довольно приличную зарплату Женькиного отца за год, притом, что они совершили бы всего несколько поездок. Сезон отлова не такой уж большой, всего два-три месяца, как раз период школьных каникул. Это ли не подарок другу? Женькины родители были не слишком богаты, потому и ездили по миру, чтобы заработать на кооперативную квартиру. А сын своей долей мог бы значительно сократить срок их скитаний и даже претендовать еще и на свою отдельную комнату.

Увы, мечта Ибрагима так и не осуществилась. Окончательную точку в этом поставил Женькин отец. Он относился к змеям с еще большим ужасом, чем его супруга. От укуса гюрзы на его глазах погиб рабочий. Эта тварь ухитрилась укусить за шею, и спасти его не смогли даже с помощью сыворотки. Услышав, чем уговаривают заняться его сына, он категорично заявил, что не допустит этого ни в коем случае. А, если сын все-таки решится на это, то он пообещал, что самолично оторвет ему голову, чтобы не мучился от укуса какой-нибудь гадины. Друга сына он отговаривать не стал, понимая всю бесполезность слов и заметив на руке след от укуса, но порекомендовал быть осторожнее и поискать менее опасное занятие.

Отец Женьки был хорошим специалистом, горным энергетиком, и его часто приглашали на строительство гидроэлектростанций. На этот раз он приехал в Таджикистан на строительство Вахшской гидроэлектростанции. Ибрагим тогда учился в шестом классе. Григорий Моисеевич поселился в Нуреке, а семью оставил в Душанбе, где мама Жени Елена Аркадьевна устроилась работать в городскую больницу. Она была хорошим хирургом. В числе ее пациентов были многие родственники Ибрагима, даже он сам.

Однажды он серьезно вывихнул левую руку, гоняясь за змеями в горах, и отец привел его к ней. И она так удачно вправила вывих, что рука зажила через две недели. Обычно такие травмы другим врачам удавалось вылечивать за два – три месяца.

Там же в больнице он и познакомился с Женькой, куда тот пришел жаловаться матери, что не пойдет в школу, потому что мальчишки его бьют и обзывают «жиденком».

Ибрагим плохо знал район, где находилась школа Женьки, но пошел туда и разобрался с Женькиными обидчиками. Несмотря на загипсованную руку, он так отметелил самого активного участника травли друга, подростка - узбека, что того чуть самого не уложили в гипс. К счастью, все кончилось миром. Кто-то из дерущихся ребят крикнул, что этому психу покровительствует признанный душанбинский авторитет Зафар. Драка мгновенно прекратилась, и обидчики предложили загладить свои распри распитием пиалок с вином в самой чайхане «Рохат»*.

Женька попробовал водку в первый раз, и Ибрагиму пришлось тащить на себе умирающего от смеха друга через весь город. Люди, провожавшие взглядом эту пару, охали и ахали, но сочувствия не выражали.

Когда они дотащились до базара на улице Путовского, их обступила толпа, из которой вышел высокий, стройный старик, с правильными чертами на лице, вероятнее всего щугнанец*, и громко назидательным тоном произнес: