Михаил Мухамеджанов

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 ... 47

Не смотря на то, что лишился невинности еще до армии, у себя дома, в Россию он попал, если так можно сказать, совершенно неопытным мальчиком. Тот первый опыт был глупым и анекдотичным. Одна бойкая матрона напоила его до потери сознания, и он утром очнулся в ее постели. Сознание содеянного заставило его наделать много глупостей, одной из которых по праву честного человека было желание узаконить их отношения. Слава Богу, что соблазнительница оказалась еще и мудрой. Она ловко и быстро «спустила все на тормозах», успокоила потерявшего покой парнишку и вернулась в семью, к мужу и двум взрослым детям, от которых, как оказалось, уходить, и не собиралась.

Попав в армию, где женское население гарнизонов буквально пожирало глазами молодых, симпатичных матросов, он какое-то время еще продержался, а потом сдался «на милость победительниц». То, что стало происходить потом, ему тоже не очень нравилось. С одной стороны это было приятно, интересно, даже захватывающе, но с другой, все это даже начинало раздражать. Той романтики отношений, о которой он грезил еще дома, не было и в помине. Все было буднично и просто до омерзения. Женщины оказывались легкодоступными, он от них шарахался, но потихоньку превращался в какого-то самца, мысли которого постоянно были заняты поиском новых приключений и ощущений. Несколько раз он влюблялся и тут же старался гасить в себе бушующие чувства учебой, службой и разнообразными увлечениями. В конце концов, научился смирять свою неистово бушующую плоть.

Изредка он решил делиться своими мыслями со Славкой, единственным, как ему казалось, кто мог его понять и был несомненным авторитетом в этих делах.

- Ты слишком серьезен, – учил его Славка. - Надо быть проще. А потом, всему нужно учиться, и этому тоже. Как же ты наберешься опыта, если боишься даже легких интрижек? Для тебя каждая баба – богиня, и в этом ты глубоко заблуждаешься. Судьба дала тебе в руки такой шанс. Обшиваешь половину северодвинских красоток, которые мечтают затащить тебя в свою постель. Ты же для них лакомый кусок. Вот уж, воистину, Бог бодливой козе рогов не дал. Интимной близости они хотят не меньше, чем мы, но делают вид, что не подступись. Это, брат, такое искусство, что нам никогда его не постичь. Ах, да ты у нас выше этого. Тебе же подавай морально устойчивую! Скромную и девственную. Есть такой старый анекдот. Приходит мужик к проститутке, она быстро разделась и в кровать. Он посмотрел на нее и говорит: «Одевайся и сопротивляйся! А кровать с бревном я и дома имею». Кстати, имей в виду, недотроги – самые блудливые козочки. Тут главное вовремя унести ноги, а то захомутает какая-нибудь стерва. Ты думаешь, почему на лодке существует закон: даже не шутить на эту тему? Да чтобы мужики с ума не сходили от мысли, что их верные супруги вытворяют на берегу. Посмотри на офицерских жен! Каждая третья – «б», каждая вторая – вопрос цены. Извини, я знаю, что ты не любишь этих слов и подробностей, но другие подобрать трудно. Короче, меньше думай, пользы будет больше! А иначе так и будешь страдать, каяться и потешать всех и вся. Каждый раз, как только у тебя очередная любовь, звон и грохот на весь флот.

Слушая Славку, Ибрагим во многом с ним соглашался, но поступать так, как это делали другие, не хотел. Слишком пошло и противно было пользоваться слабостью, как женщины, так и своей. Он уважал себя и требовал уважения от других.

Была, правда, еще одна причина, заставлявшая его побаиваться легких романов, но в этом он боялся признаться даже себе. Все его любовные похождения, как правило, оканчивались какими-то нелепыми, даже анекдотичными ситуациями.

-9-

Принимая участие в концерте в Доме офицеров флота в городке Заозерном, он познакомился с молоденькой, хорошенькой женой офицера. Весь вечер они танцевали, шутили, ну и он оказался у нее дома в гостях.

В двухкомнатной, неплохо обставленной квартире на диване важно возлежал красивый сиамский кот. Таких животных Ибрагим прежде никогда не видел и решил его погладить. Женщина еле-еле оторвала кота от его руки и, отшлепав, вышвырнула в прихожую, где тот злобно проорал минут двадцать и затих. Окровавленную руку пришлось обработать йодом и забинтовать.

Когда подошло время возвращаться из увольнения, он вышел в прихожую и обомлел. Картина была жуткой. Из довольно приличного количества верхней одежды, мстительный кот стащил с вешалки только его вещи и изуродовал так, что они уже не подлежали восстановлению. У бескозырки были отгрызены ленточки, а вместо них лохмотьями свисали остатки верха. Из ботинок были вырваны и изжеваны язычки, шнурки, стельки, даже один мысок. Самое грустное зрелище представлял его бывший бушлат, от которого целым остался только воротник. Все остальное лентами спускалось до пола, который устилали обрывки ткани и бесформенные куски ватина.

У хозяйки началась истерика и, держась за живот, она стала предлагать матросу офицерскую шинель. Ибрагиму было не до смеха, на улице стоял морозный ноябрь, и он, облачившись в эти «лохмотья», побежал на базу.

Надеясь, что пронесет, он бежал «огородами», стараясь не попадаться на глаза офицерам. Естественно, не пронесло. Патруль поймал его около КПП, и обескураженный офицер потребовал объяснений. Приложив забинтованную руку к тому, что осталось от бескозырки, Ибрагим отрапортовал, что на него напали беспризорные собаки.

Выслушав его, старший лейтенант выказал сомнения по поводу правдивости рассказа, обратив внимание на то, что брюки и сама форма почему-то были не тронуты.

- Что это за собаки такие? – ухмыляясь, спросил он. – Прямо деликатные и аккуратные. Рвали только то, что обычно снимают в прихожей. Потрудитесь объясниться!

Ибрагим упорно твердил что-то несуразное о стае голодных собак, и его забрали в комендатуру. Начались разбирательства, в результате которых выяснилось, что это уже не первый случай. Дотошные офицеры комендатуры выяснили, что за два с половиной года службы именно этого матроса уже дважды как-то странно, не оставляя следов, кусали домашние животные, трижды забирали в милицию и комендатуру за драки, раз пять возвращали из самоволок и дважды сажали на «губу». К счастью, снова выручил командир, неожиданно вернувшийся из отпуска, и, как обычно, «замял дело».

После этого третьего подобного случая, прославившего его на весь Северный флот, Ибрагим решил больше не искушать судьбу хотя бы до конца службы. Ему было неловко перед своим спасителем, который постоянно вытаскивал его из всех этих передряг.

НОВЫЕ ДРУЗЬЯ И ЕЩЕ НЕМНОГО О ЛЮБВИ

-1-

После случая со Славкиными родителями Ибрагим старался не заходить в дома к своим московским приятелям. Его пугало, что он снова совершит что-то такое, за что его выгонят так же, как это сделала мама Славы. Но его тянуло туда, как магнитом. Там для него открывалась совершенно новая интересная жизнь, которую он когда-то попробовал на вкус еще дома. Этот уклад, быт, интересы чем-то напоминали колонию немцев, переселенных с Поволжья, дома еврейских рябят и, конечно же, семью Женьки Либмана. Теперь ему захотелось не только снова попробовать ее на вкус, но и пожить этой удивительной жизнью самому.

В конце лета, еще перед началом занятий в институте, он познакомился со студентом мехмата МГУ Петром. Этот добрый, тихий, скромный, приветливый, с большим чувством такта и юмора парень ему сразу понравился. Петр обладал глубокими энциклопедическими познаниями, быстро думал, прекрасно анализировал и неимоверно много читал. Наряду со всем этим в нем чувствовался сильный волевой характер. Он согласился подтянуть Ибрагима по математике, отказавшись от денег за репетиторство. Так они подружились, и Ибрагим оказался у него дома.

Атмосфера, царившая в доме Петра, настолько поразила и околдовала Ибрагима, что он часами, а иногда сутками напролет стал надоедать домашним. Ему сразу же и безоговорочно понравилось здесь все. И обаятельные родители, и приходившие к ним родственники, и друзья, и вещи, и даже избалованная зазнайка, младшая сестра Пети Надя, которая только-только поступила в медицинский институт. Ибрагим часами мог разговаривать с их матерью Варварой Николаевной доброй и умной женщиной, уделявшей детям и их друзьям все свое время. Ее муж Александр Петрович, полковник, преподаватель в военной академии все свое свободное время так же посвящал семье.

Ибрагим почувствовал, что здесь, в этом доме можно было по-настоящему расслабиться. Здесь не надо было хитрить, приспосабливаться, ожидать какого-то подвоха. Вместо разговоров о деньгах, «перемалывания» костей очередным родственникам и знакомым, говорилось о науке, театре, литературе, поэзии и музыке. Вся семья неплохо играла на пианино. Насущные, бытовые проблемы, тоже присутствовали, но решались как-то легко, тактично и незаметно.

Ибрагим и раньше много слышал о русской интеллигенции, но тут почувствовал, что находится среди лучших ее представителей. Он представлял себе, какого труда все это им стоило, и удивлялся, когда они только все это успевали делать? Перечитывать огромное количество новой современной литературы, быть в курсе всех новостей, как политических, так и культурных, да еще заниматься с детьми спортом, ходить с ними в настоящие многодневные походы с палатками и байдарками. Как губка, впитывал он в себя все, что слышал и видел здесь. Даже понимая, что часто становится надоедливым, уходить не хотелось.

Он очень дорожил и гордился дружбой с Петром. Петр никогда не кичился своей начитанностью, умением, знаниями в отличие от его дружков, которым доставляло удовольствие лишний раз подшутить над «дремучестью» и провинциальностью Ибрагима. Если Петр и подшучивал над кем-то, то делал это тактично и беззлобно. Ему бы Ибрагим простил все, а этих двух снобов сразу же невзлюбил, часто гася в себе приступы ревности и злобы. Ему казалось, что эти двое избалованных москвичей неуважительно относятся к самому Петру. Эти придурки даже не представляли, что он мог бы с ними сделать, если бы не боялся предстать перед Петром и его семьей в совершенно другом, неприглядном виде.

В том, что они, по его понятиям, не стоили дружбы Петра, он был уже уверен. Он с ними специально познакомился и выяснил, что ничего особенного и выдающегося они собой не представляли. Более того в них не было мужского начала, какой-либо четкой цели и самоуважения. Так, всего понемногу, ничего плохого, да и хорошего тоже. Короче, они были никакие. Но вот чего в них было и с избытком, так это избалованности и снобизма, причем, ничем не обоснованного.

В какие-то моменты ему было даже жаль Петра. Со стороны было, конечно же, видней, как эти два гаврика так до конца и не понимали, чего стоит эта дружба, что Петр для них делал намного больше, чем они, хотя Ибрагим так и не мог припомнить случай, когда что-то для Петра сделали они. Ведь Ибрагим своими ушами довольно часто слышал, как они даже удивлялись, что Петька просто блаженный, коли терпит их выходки. Ибрагим понимал, что другу просто не приходилось выбирать, а кроме того, у Петруши, как ласково называли его домашние, был довольно тяжелый, можно сказать, титановый характер. Он очень трудно сходился с людьми, когда дело касалось дружбы, да и заставить его сделать что-то против воли и принципов, было делом немыслимым. И это при всей его видимой мягкости, удивительной тактичности, даже какой-то чрезмерной уступчивости.

А с ними он дружил честно, преданно и с удивительной любовью, вероятнее всего, стараясь не замечать всех издержек этой дружбы. Просто иначе он дружить не умел, а школьные годы просто так бесследно не проходят.

Ибрагим потом часто думал о том, как Петр вообще с ним подружился? Ведь они были из различных миров, причем, Ибрагим не всегда вел себя так, как бы это устроило самого Петра и его семью. Ведь все они часто чувствовали какую-то неестественность и странность в его поведении, от которой он сам страдал.

-2-

Однажды поздней осенью, как обычно, засидевшись у Петра, он стал свидетелем визита Надиных подруг. Надя была единственной, кого он недолюбливал в семье друга, поэтому к ее друзьям относился так же. Но тут с ним произошло что-то непонятное.

Он увидел Лену и забыл, что она подруга Нади. Он вообще забыл обо всем на свете, и весь вечер, не отрываясь, смотрел только на нее. Он понимал, что смущает эту симпатичную девушку, что она краснеет, что все заметили это, и вредная, глупенькая Надя без конца шутит по этому поводу, но ничего не мог с собой поделать. Он не слышал, что ему говорил Петр, что-то рассеянно отвечал Варваре Николаевне, не заметил, как пришел с работы Александр Петрович. Он подумал, что нужно встать и уйти, но удивился, что не может сделать и этого. Впервые в жизни он не мог подчиниться своим же приказам. Он сразу оглох, поглупел и не видел никого и ничего, кроме нее.

Он не помнил, как оказался на улице, но только там немного пришел в себя.

«Что это было?» – думал он.

Никогда еще он не испытывал ничего подобного. До этого ему казалось, нет, он был уверен, что уж с этими чувствами справиться без особого труда. Ведь у него был какой-никакой опыт, да и плоть свою он научился как-то смирять, даже гордился этим, а тут с ним происходило то, что не укладывалось ни в одну логическую систему, вернее, не подчинялось никакой логике. Больше всего его поражало то, что его первая, как он считал, настоящая и сильная любовь к девушке-мусульманке у себя на Родине неожиданно прошла, словно испарилась. Он больше не хотел о ней думать, вспоминать, как и ту сердечную рану, напоминавшую о себе больше трех лет и мешавшую ему сближаться со слабым полом. Все это вдруг исчезло, даже не оставив следов. Он ни о ком больше не хотел думать, кроме Лены. Это было каким-то наваждением.

И он испугался. Ведь он этого не хотел, все время старался не думать об этом, даже запрещал. Это мешало ему достичь главной цели: определиться в жизни.

Резкая перемена его поведения была настолько разительной, что это сразу же заметили окружающие. Сокурсники, поглядывая с удивлением, стали интересоваться его здоровьем, а однажды во время перерыва к нему подошел декан, порекомендовал ехать домой, отлежаться дня три, но лучше обратиться к врачу. Саня и Валька тоже советовали ему обратиться в медсанчасть.

Приехав домой, он попытался подумать о чем-нибудь другом, расслабиться, даже напиться. Выпив в одиночестве даже больше, чем обычно, он не только не расслабился, а совсем наоборот, почувствовал себя еще хуже. Водка «вывернула его наизнанку», прочистила мозги и заставила тосковать еще сильнее.

В какой-то момент промелькнула мысль, попробовать выбить клин клином, как это советовали бывалые ходоки, тот же Славка. Но это желание, пойти к несчастной одинокой бабе, которая только и мечтала о близости, подействовало на него даже хуже водки. Пользоваться слабостью женщины только потому, что некуда вылить свою тоску и утолить бушующую плоть, было еще омерзительней.

После трех бессонных ночей, где Надина подруга преследовала его даже во сне, он решил, что, вероятнее всего, перетрудился, и на самом деле подумал о визите к врачу.

Посоветоваться было не с кем. Оказалось, что среди его довольно большого числа приятелей и знакомых не было того, с кем бы он мог поделиться свалившейся на него напастью. Ответ Валентины Петровны он приблизительно знал, она обязательно связала бы это с нагрузками на работе, со Славкой отношения были разлажены, у Сани и Вальки опыта в этих делах было еще меньше, Женька и отец были далеко. Пожалуй, единственными, кому бы он мог открыться, были Петр и его мама, но и к ним идти постеснялся, вернее, почувствовал, что друг как-то странно смотрел на него и Лену. Видимо, ему все это почему-то не очень нравилось.

В институтской медсанчасти молодая женщина врач-терапевт, предупредив небольшую очередь, что, вероятнее всего, приема не будет, стала водить его из кабинета в кабинет. В кабинет главного врача он уже входил в сопровождении пяти специалистов. И, наконец, его на машине неотложной помощи доставили в знаменитую больницу имени Кащенко. По дороге Ибрагим решил, что у него какое-то страшное психическое заболевание и приготовился к самому худшему. Такие случаи в МИФИ были не редкостью.

Седой симпатичный профессор с бородкой, похожий на академика Павлова, в окружении пяти врачей долго листал его амбулаторную карту, потолстевшую только за один день в три-четыре раза, внимательно изучая экспресс анализы, записи специалистов и рентгеновские снимки головы. Потом он так же долго задавал Ибрагиму различные вопросы. Отвечая на них, Ибрагим с ужасом ждал приговора.

Наконец, профессор аккуратно сложил все листочки в амбулаторную карту, захлопнул ее, сел напротив Ибрагима и, лукаво улыбаясь, произнес:

- Вынужден вас огорчить, вы не наш пациент. Вы конечно больны, да еще как. Всем бы так болеть. Лично я бы был счастлив, если бы мой зять заразился от вас хотя бы на сотую часть. Боже мой, до чего же наш народ безграмотен и доводит все до абсурда! Простые человеческие чувства принять за психическое расстройство. Ну, вам-то простительно, вы же у нас физик, да еще из республики, где об интимных отношениях говорить не принято, а вот моим коллегам непростительно. Вы уж их простите Бога ради! Так вот, ставлю вам окончательный диагноз: вы влюблены. Причем, с первого взгляда. Вы когда-нибудь слышали об этом? Вижу, что не слышали. Вы, молодой человек, абсолютно безграмотны в этих вопросах. Физика физикой, но такие вещи тоже знать необходимо. Ведь, чтобы так любить, нужен особый талант. Так вот дар у вас есть, а знаний никаких. Поэтому-то вы и приняли это великое чувство за болезнь и ввели в заблуждение моих коллег. Что же вы им постеснялись рассказать о ваших чувствах? Хотя придется вас немного оправдать, вероятно, они и не спрашивали. Так ведь? – спросил он, скосив лукавый взгляд на молодую врачиху, привезшую Ибрагима на консультацию. Потом он снова обратился к Ибрагиму. - Советую вам почитать Куприна, Мопассана, Толстого, еще кого-нибудь из классиков. Мой внук в свои одиннадцать лет, по-моему, уже дважды все это перечитывал. Ну, и неплохо бы кое-что почерпнуть из популярных медицинских книг. У ваших великих поэтов тоже можно многому научиться. Когда вы всему этому научитесь, а я нисколько в этом не сомневаюсь, ваша избранница будет самой счастливой женщиной на свете. Вы очень смелый и мужественный человек. Я бы, например, не решился вот так открыто признать, что у меня с головой не все в порядке. Вы молодец, что пришли к нам, решились. Я представляю, что это вам стоило. Кстати у вас реакция и аналитическое мышление просто потрясающие. Я понимаю, что наука требует отдавать себя целиком, но все же забывать простых житейских истин не следует. Единственное, чтобы я вам посоветовал, как врач, так это беречь сердце. Я так думаю, что вы все близко принимаете именно к нему, поэтому и чувства у вас такие глубокие и сильные. Еще раз простите моих коллег. Таких «больных» в их практике не много, да и в моей, признаюсь, за пятьдесят лет вы – чуть ли ни первый. Так что, желаю вам счастья и почту за честь узнать, чем кончится ваша история. Если ваша избранница умная женщина, она поймет все и оценит. Ну, а если нет, послушайте старика, не тратьте на нее напрасно силы и чувства. Считайте, что звезды чуть-чуть ошиблись. Они ведь тоже, к сожалению, часто ошибаются. Да вы и сами быстро в этом разберетесь.

Ибрагим вышел из больницы смущенным и посрамленным.

«Боже мой! - думал он. - Какой же я идиот, да еще и трус! Оказывается, я просто боюсь признаться, что влюблен, и все время думаю только о Лене. Столько ее ждал, а как только она появилась, прячу голову, как страус. Мерзкий, паршивый трус! А еще считаю себя умным человеком и даю советы другим».

Он еще долго ругал себя, удивляясь тому, что профессор, назвал его мужественным и смелым, не распознав истинной причины его прихода в больницу. Потом он представил себе, как смеялись бы над этой историей все его друзья и знакомые. Это его тоже развеселило, немного успокоило, и он снова захотел увидеть Лену.

-3-

Лена только что окончила школу, в институт не поступила и работала на швейном объединении. Она жила с родителями, дедушкой, бабушкой и младшей сестрой в трехкомнатной квартире с соседями, где их семья занимала две комнаты. Ее родители чем-то напоминали родителей Петра. Они были так же добродушны, интеллигентны, просты в общении и так же уделяли молодежи свое свободное время. Их дом так же наполняли душевный уют, литература, поэзия и музыка.

Отец Лены, Семен Николаевич был архитектором, и чувствовалось, очень даже неплохим. По крайней мере, в квартире не было места, куда не прилагалось его мастерство и настоящие натруженные руки. Как позже выяснилось, во время войны он был сапером, да еще офицером, а они, как известно, ошибаются только один раз. Вероятно, именно поэтому во всех его действиях присутствовала особенная продуманность и невероятная аккуратность. Вместе со всем этим он был необыкновенно начитан, обладал обширными энциклопедическими знаниями, любил и неплохо знал поэзию, литературу и музыку.

Сначала Ибрагиму показалось, что этим он очень похож на Петра, но оказалось, что его знания и увлечения намного глубже и шире. Петр значительно уступал ему в спорте, хотя и занимался борьбой, в той же музыке и поэзии. Короче, гармоничности в отце Лены было намного больше, несмотря на разницу в возрасте. Собственно говоря, Петру это было и не нужно. Он был прекрасным математиком, и это говорило само за себя.

А вот что действительно их отличало, так это невероятная дотошность Семена Николаевича во всем и вся. Он все время пытался докопаться до сути вопроса и поэтому перечитывал огромное количество справочников, определителей, словарей, которые занимали в их небольшой комнате все свободное пространство.

Происходил он из донских казаков, о которых Ибрагим знал только по книгам, в основном по произведениям Шолохова. Эти герои ему нравились своей простотой, удалью и свободолюбием. Зачитываясь «Тихим Доном» и «Поднятой целиной», он влюблялся в Мелихова, Нагульного и мечтал когда-нибудь увидеть настоящего казака.

Первого такого казака он увидел во время службы в армии. Это был командир его подводной лодки. Этот человек настолько поразил его своими поистине великими человеческими качествам, что он был просто влюблен и очарован. Он мог сравнить его разве что со своим любимым дедом Ниязи. Даже отец немного до него не дотягивал. Командир так же отвечал ему взаимностью. Под конец службы Ибрагима они вообще стали добрыми друзьями.

Blog

Михаил Мухамеджанов

Содержание