Г. П. Щедровицкий Социологические проблемы и социология сегодня 12-20 июля 1969 г. Первая лекция

Вид материала

Лекция

Содержание В ходе своего выступления ты говорил о статье Я.Щепаньского. Вторая лекция Третья лекция Четвертая лекция И. Алексеев. И. Алексеев И. Алексеев И. Алексеев И. Алексеев Пятая лекция

Подобный материал:

• Иконникова Н. К. Общая социология, 132.47kb.
• Программа дисциплины Эмиль Дюркгейм вчера и сегодня для направления/специальности 020300, 87.35kb.
• Лекция №1 Научный статус социологии, 108.24kb.
• Учебно-методический комплекс Челябинск 2006 Содержание: Требование к обязательному, 257.47kb.
• Примерной программы наименование дисциплины: Современные социологические теории Рекомендуется, 169.92kb.
• Программа экзамена-собеседования для поступления в магистратуру по специальности: «Социология», 126.21kb.
• Н. В. Романовский историческая социология: проблемы и перспективы, 214.67kb.
• Методические указания по выполнению контрольных работ и домашних заданий (рефератов), 193.5kb.
• Конспект лекций по социологии автор составитель, 713.04kb.
• Демонстрационная версия рабочей программы по курсу «социология» выписка из учебного, 59.84kb.

(подготовка текста не завершена)


Г.П.Щедровицкий

Социологические проблемы и социология сегодня


12–20 июля 1969 г.

Первая лекция

Цель этих лекций состоит в том, чтобы изложить и обсудить совокупность принципов, которые могли бы послужить основанием — методологическим и теоретическим — для развертывания широкой системы социологических исследований. Иначе говоря, эти принципы должны дать основание для составления программы социологических исследований.

Кроме положений, касающихся собственно социологии, эти лекции будут содержать также — и такое включение представляется мне естественным и необходимым — ряд общих мировоззренческих и методологических принципов. Вместе с тем они должны содержать характеристику той ситуации, которая сложилась и существует ныне в зарубежной и советской социологии. Эта характеристика, хотя я и буду стремиться к предельной объективности, неизбежно будет включать оценку и выражать мое отношение к этой ситуации.

При общем достаточно схематичном и фрагментарном изложении некоторые вопросы, которые представляются мне наиболее важными, будут рассмотрены более подробно и более детально.

В ходе изложения я буду придерживаться циклической схемы: многие вопросы будут обсуждаться по несколько раз и по-разному; в первом заходе это будет весьма абстрактный анализ, а каждый следующий будет все более конкретным. Поэтому многие положения в соответствии с принципами восхождения от абстрактного к конкретному будут мною в дальнейшем изложении уточняться и изменяться, иногда до такой степени, что будет казаться, будто они входят в противоречие друг с другом. Но такое противоречие будет лишь видимым. Ведь известно, что рассматривая какую-либо ситуацию или объект на одном уровне конкретности, мы выделим одни признаки, а рассматривая их же на другом уровне конкретности, мы выделим уже другие признаки или же должны будем представить ранее выделенные признаки в принципиально другом виде и, соответственно этому, должны будем изменять свои знания. А.А.Зиновьев в статье «К проблеме абстрактного и конкретного познания», опубликованной в чехословацком журнале «Filosoficky căsopis», 1958, N2, показал, что характеристики «абстрактное» и «конкретное» являются основными показателями отношения знания к эмпирическому объекту и в этом плане — характеристиками истинности теоретического знания. Я напоминаю об этом, чтобы обратить ваше внимание на то, что теоретические положения не могут непосредственно относиться к эмпирическим объектам и проверяться на истинность в этом отношении; они предполагают значительно более сложную процедуру отнесения через другие положения теории. Это значит, что мы можем о каком-то предложении говорить, что оно истинно на одном уровне абстрактности и будет вместе с тем ложным на других, более конкретных уровнях знания; вместе с тем утверждение, что какое-то положение не истинно на определенном уровне конкретности, не исключает того, что это же положение будет истинным на другом, более абстрактном уровне. Нередко на уровне большей конкретности одно теоретическое положение приходится менять на другое, казалось бы, противоречащее первому, но это противоречие не ставит под сомнение истинность первого положения, если только мы знаем, на каком именно уровне абстрактности его надо употреблять. Так, в частности, было у К.Маркса с известными положениями: «все товары продаются по их стоимости» и «ни один товар не продается по его стоимости, все товары продаются по цене производства, отличной по величине от стоимости».

В ряде случаев в моем изложении будут аналогичные ситуации, хотя, конечно, мое изложение не будет по настоящему систематическим и, соответственно, не будет строго удовлетворять методу восхождения от абстрактного к конкретному.

После этих предварительных замечаний я перейду к изложению основного содержания.


1.

Волею судьбы, может быть по случаю, а может быть и произвольному выбору, все мы — социологи, хотя, конечно, одни в большей степени, другие в меньшей. Это значит, что мы находимся в определенной социальной организованности и должны соблюдать правила игры, которые существуют в этой организованности. Казалось бы, что тем самым определены способы нашего поведения и деятельности. Однако, несмотря на то, что мы принимаем существующее в ней правило и нормы поведения и деятельности, ее проблемы и задачи, несмотря не все это остается все же большая свобода выбора задач и способов деятельности для каждого из нас. Нам приходится выбирать не только способ работы, но также и способ жизни, и вырабатывать отношения ко всему окружающему миру и к самой социологии. Это первый тезис, который я хочу специально подчеркнуть: несмотря на нашу принадлежность к уже сложившейся системе социологии, к ее институтам, мы обладаем относительно большой свободой выбора и нам предстоит решать, что мы будем делать в рамках этой социологии, чем мы будем заниматься, — и вместе с тем это будет решение вопроса, чем будет заниматься сама социология и какой ей предстоит быть.

К сожалению, такая постановка вопроса, фиксирующая значение сознательного выбора стратегии поведения и деятельности людей, не всегда учитывается. Часто бывает так, что мы принимаем существующую систему социологических работ — у нас в стране или на западе как некоторый факт, определяющий и нормирующий нашу собственную деятельность и способы работ. Мы принимаем ту систему задач и результатов, которые существуют сегодня в социологии, как неизбежный эталон и канон, определяющий наше отношение ко всему остальному и наши оценки. Мы принимаем все это по традиции и мало задумываемся над тем, почему существуют именно такие направления исследования, такие задачи и такие результаты, чем они обусловлены и вызваны, насколько они соответствуют тому, что могла и должна была бы делать социология.

Сейчас я все время говорю о социологии как о чем-то известном и определенном, во всяком случае как о чем-то определенно существующем. Но если бы меня спросили, что такое социология и что представляет собой та социология, о которой я говорю, то я не ответил бы на этот вопрос — во всяком случае, сию минуту. Пока та социология, о которой я говорю, это — некоторый «Х». И не только потому, что я недостаточно хорошо знаю, что представляет собой сегодняшняя социология. Скорее — потому что я рассматриваю социологию как некоторую достаточно свободно формируемую нами науку, как организованность, зависящую от многих факторов, в том числе и от нашей активной деятельности в ней. Таким образом, я говорю о возможной социологии, определяемой, с одной стороны, конечно, традицией, а с другой стороны, — нашей свободной и целенаправленной деятельностью. А так как наша деятельность определяется в первую очередь идеалами, то я говорю также о той социологии, которая должна быть и должна соответствовать тем идеалам, которые мы выработаем.

Как видите, я фиксирую ваше внимание на известной условности моей позиции; в дальнейшем я буду более подробно обсуждать как саму эту условность, так и ее необходимые ограничения.

Итак, не фиксируя свободы и произвольности позиции социолога внутри самой социологии, мы очень часто принимаем уже существующие в социологии оценки и исследования как готовый, извне данный нам канон. При этом часто существует еще иллюзия, что в формулировании соответствующих проблем и при проведении исследований такого рода мы идем от «практики жизни», от ее требований. Считают, что при этом проблемы извлекаются из самой что ни на есть «гущи социальных интересов», из реальных социальных потребностей и т.д. и т.п. Мне представляется, что подобного рода убеждения являются грубой иллюзией, а если говорить еще точнее, — большим самообманом.

Вообще разговор о том, что кто-то и что-то извлекает «из практики жизни», в принципе, является иллюзорным или обманным, ибо, прежде всего, не соответствует способу человеческой работы. Если мы берем человека вообще, так называемого среднего человека, то он всегда исходит не из «жизни» и не из той ситуации, которая в этой «жизни» существует, а из культурной традиции, а с так называемой жизнью человек, как правило, вообще никак не связан и не имеет дела. Исходная данность для любого человека — нормы социальной культуры или, как я буду говорить сокращенно, «культурные нормы», и они в принципе, отгораживают его от жизни. Человеку, чтобы действовать и существовать, достаточно исходить из этих норм и следовать им, и тогда ему, как правило, не нужно будет интересоваться, что такое жизнь и какова она. И именно так в большинстве случаев живут люди. Лишь очень немногие — обычно их называют еретиками — и лишь в особых ситуациях набираются окаянства и прорываются через систему культурных норм и традиций к той самой «жизни», о которой мы часто всуе говорим, но с которой мы обычно не имеем дело; лишь очень немногие из людей и лишь благодаря особым, необычным стечениям обстоятельств прорываются к «жизни» через систему культурных традиций, выходят за рамки мертвых шаблонов и могут говорить о том, что действительно нужно для «жизни». Ретроспективно такие прорывы оцениваются как результаты исключительной важности и результаты действий гениев. Такая оценка выступает вместе с тем как свидетельство крайней редкости подобных случаев.

Здесь я должен отметить, что в принципе оценка так называемых потребностей жизни, определение способов работы, задач и целей деятельности, исходя из этих потребностей, — крайне сложное дело, требующее изощренных приемов и средств. Как правило, оценить то, что называется «реальностью жизни» в ее противопоставленности культурным традициям и нормам, вообще невозможно. Обычно люди сталкиваются друг с другом на почве разных культурных традиций, на почве разных видений мира, которые заданы этими традициями. Отсюда та удивительная слепота людей к подлинным условиям и ситуациям их реальной жизни, о которых много пишут в художественной литературе и в социологических работах. Людовик ХVI за несколько недель и даже за несколько дней до начала Великой французской революции не мог себе представить, что революция вообще возможна. Он сам, так же как и его ближайшее окружение не могли оценить подлинного значения и влияния на людей произведений Руссо, Вольтера и Бомарше. Сочинения этих писателей считались и объявлялись крамольными, но их подлинное значение и действие в то время не оценивалось и не могло быть оценено. Во всяком случае никто бы в то время не поверил тому, что подобные сочинения могут вызвать и вызывают революционное настроение. А они, как мы знаем, вызвали ее. Но сейчас, рассматривая историю сквозь призму исторических исследований последующих столетий, мы нашу сегодняшнюю литературу оцениваем с помощью эталонов и схем, извлеченных из прошлой традиции, и при этом ошибаемся ничуть не меньше, чем ошибались политические деятели тех времен. Стало общим принципом и догмой, что литературные произведения такого рода оказывают «зловредное» влияние, а происходит ли так на самом деле сейчас — этого мы не знаем.

Я привел этот пример в качестве такого, который мог бы по ассоциации вызвать у вас массу других примеров, подтверждающих сам тезис, что оценка реальной ситуации и определение того, что нужно или, наоборот, не нужно в этой ситуации, — крайне сложны и, как правило, даже почти невозможны. Хотя вместе с тем прорыв от культурных норм и традиций к социетальной реальности, противопоставленной слою культуры, необходим и та ситуация, в которой мы сейчас живем, предполагает, как я постараюсь дальше показать, подобный прорыв, и мы его во что бы то ни стало должны осуществить.

По сути дела, я уже высказал утверждение, что традиции в существе своем слепы. Вырабатываемые на определенных этапах развития человеческого общества, либо ограничено для этого времени, либо как утопические проекты, вносимые в будущее, и проверяемые лишь за счет обратных связей, культурные нормы транслируются затем из поколения в поколение и определяют формы и способы жизни многих генераций людей. Границы, в которых эти нормы могут «работать» и, соответственно, могут оцениваться как удовлетворительные, в силу устройства самого общества, достаточно широки. Нормы остаются «жизненными» и продолжают действовать несмотря на то, что очень скоро между ними и реальными социетальными ситуациями возникают расхождения и рассогласования. В социуме непрерывно складываются новые формы и способы жизни, подспудно преодолевающие и разрушающие культурную традицию. Они образуют способы жизни, еще не поднятые до уровня культуры или же создающие зародыши новой культуры. В любом социуме всегда существует достаточно богатая практика, нарушающая соответствующие нормы культуры и идущая вопреки им. Именно учитывая все это, я говорю, что традиция слепа. Хотя для справедливости надо заметить, что это — весьма жизненная слепота, та слепота, которая обеспечивает преемственность в социуме и его устойчивость. Поэтому всякий, кто ориентируется на культурную норму, рискует разойтись с реальными условиями социетальной жизни, но он при этом не разойдется с социальным целым, не вылетит из социальной жизни, сохранит свое место и свои связи в коллективе.

Естественно, возникает вопрос, как мы можем преодолеть это постоянное противоречие между меняющимися условиями социетальной жизни и функциональной консервативностью норм культуры, преодолеть или, во всяком случае, научиться так учитывать отношения между ними, чтобы постоянно приводить нормы в соответствие с уже происшедшими или наметившимися изменениями в социетальных системах. Мы должны научиться все время соотносить друг с другом культурные нормы, определяющие нашу деятельность и поведение с естественно меняющейся практикой нашей социетальной жизни.

Здесь есть два пути. С одной стороны, люди все время поднимаются выше и выше в уровнях норм; они стремятся выйти к так называемым вечным истинам. Если сопоставлять друг с другом конкретные науки и философию, то нетрудно заметить, что именно философия занимается так называемыми «вечными истинами» — каждый раз я употребляю слово «вечные» в кавычках, подчеркивая тем самым его метафорический характер, но некоторая часть смысла этого выражения остается, ибо философские положения действительно действуют очень долгое время и остаются «истинными» несмотря на многие и многие изменения социетальных ситуаций. И если мы оцениваем жизнь «философски» и «философски» подходим к ней самой, то мы можем ориентироваться и действовать на основе общих философских истин.

Но эти истины, как вы понимаете, не конкретны и они не могут обеспечить необходимыми средствами и нормами всю совокупность нашего поведения и наших действий. Чтобы действовать в конкретных социетальных ситуациях — а подчас они превращаются в узко коммунальные ситуации — нам нужны значительно более конкретные нормы и средства, более детально и более дифференцированно учитывающие исторически меняющиеся особенности разных ситуаций. С этой точки зрения «вечные» истины философии, конечно, не могут обеспечивать всех аспектов социетального поведения и деятельности. Поэтому мы приходим к необходимости создавать и производить по ходу своей деятельности новые нормы культуры, все время подгонять их под непрерывно меняющиеся условия социетальной жизни. Тем самым оправдан новаторский подход и работа еретиков, нарушающих установленные культурные нормы и всегда разрушающих, в известном смысле, сложившийся уже социум. Это разрушение всегда таково, хотя оно остается ничем иным как разрушением, — что оно обеспечивает «высшую» жизненность самой социальной системы. Героическая деятельность еретиков обеспечивает пластичность и мобильность норм нашей культуры. Но это утверждение опять-таки не устраняет и не исключает характеристики деятельности еретиков как разрушительной, — разрушительной для любых систем уже сложившейся культуры.

Мне представляется, что нынешняя ситуация, причем не только в области социологии, я бы даже сказал — в области всех систем нашей жизни, такова, что уже существующие нормы культуры, нормы,

переданные нам традицией, вошли в резкое противоречие с практикой жизни и с теми потребностями жизни, о которых мы можем говорить в философском гипотетическом смысле и плане. Именно об этом я хочу говорить в следующем кусочке моей сегодняшней лекции.


Д.Афиногенов. Можно ли из Ваших слов сделать вывод, что Вы считаете подлинной деятельностью только новаторскую деятельность?


Такой вывод был бы не точным. Я признаю разные виды деятельности и все считаю «подлинной» деятельностью. Но мне хотелось сейчас развести и разъяснить два вида деятельности. Одна из них ориентирована на социетальные задачи и исходит из уже готовой системы культурных норм. Другая деятельность, по моей мысли, ориентирована собственно культурными проблемами и ее объектами являются сами нормы культуры, которые сознательно перестраиваются.

Само различение этих двух видов деятельности является очень сложным (и спорным) и его трудно понять без соответствующей модели социальной действительности. Поэтому, чтобы вы понимали более точно то, что я говорю, мне придется сказать несколько слов о самой модели. Это будет, вмести с тем, как бы теоретический комментарий к тому, что я говорил до сих пор на эмпирическом и во многом публицистическом уровне.

Вы должны быть знакомы с исходными моделями теории деятельности; они описаны довольно подробно в моей статье «О методе семиотического исследования знаковых систем» [Щедровицкий 1967 a], в статье «Об исходных принципах анализа проблемы обучения и развития в рамках теории деятельности» [Щедровицкий 1966 a], а также в известной вам работе «Система педагогических исследований» [Щедровицкий 1968 a]. Главным понятием, определяющим сами эти модели, является понятие воспроизводства и обеспечивающие его трансляции норм культуры. Схема, иллюстрирующая эти процессы, создает как бы два слоя действительности и, соответственно, — два слоя объектов, с которым может иметь дело человек. Один слой — этой слой социетальных систем и объектов, включенных в них, другой слой — нормы культуры. Само различение двух слоев является чисто функциональным и постоянно снимается практикой человеческой деятельности: то, что сначала принадлежало к слою культуры, затем превращается этой практикой в объекты новых социетальных ситуаций, социетальных ситуаций второго уровня. Но при полной относительности функциональных противопоставлений остаются материальные различия, обусловленные этими функциями. Преобразование норм культуры, превращенных в объекты социетальных систем второго порядка, остается все же работой по поводу норм культуры, во всяком случае, если исходить из действительности самих схем. В эмпирическом материале все дело выглядит значительно сложнее и там не так-то легко ответить на вопрос, где собственно социетальное, а где, напротив, культурная работа. Именно поэтому я говорю, что различение того и другого очень сложно и не может быть по настоящему понято без учета особенностей наших моделей.

Должен заметить, что аналогичное различение возникло также и в американской социологии в связи с тем, что появилось схождение собственно социологии и культур антропологии. В интуиции исследователя выступала достаточно отчетливо различие объектов собственно социологии и культур антропологии. За счет этого было фиксировано различие между двумя типами объектов, хотя подлинный смысл этого различия, как мне кажется, отчетливо не осознавался и не осознается до сих пор. Но как бы там ни было, в настоящее время сложилось признаваемое многими различие между собственно социологией и культурологией, которое, независимо от сознания тех или иных исследователей, ведет все к большему различению и разделению примерно того же, что мы различаем как социетальные системы и системы норм культуры.

В дальнейшем мне придется очень много и широко пользоваться этим различением. Думаю, что мы не сможем обойтись без него также при анализе производственных учреждений (или организаций) и человеческих групп. Но я снова повторяю, что это очень сложное различение и эмпирические трактовки его нуждаются еще во многих и многих уточнениях и пояснениях. Поэтому я просил бы вас воспринимать и понимать его пока как введенное чисто абстрактным путем, на схемах и моделях, и с большой осторожностью переносить на эмпирический материал. Мои оговорки не исключают возможности характеризовать с помощью понятий нашу нынешнюю ситуацию, ибо трудности эмпирического отнесения не связаны с проблемой действительного существования.

Рассматривая структуру человеческой деятельности, мы выясняем, что она всегда задается средствами и нормами, зафиксированными и передаваемыми через культуру. Некоторые, важные для меня аспекты мысли можно пояснить на сравнительно известных примерах. Научная деятельность, как особый и специализированный вид деятельности появляется сравнительно поздно. До этого исследование объектов и получение знаний было включено либо в практику, либо в инженерно-конструктивную деятельность. Знание, как таковое, не было тем продуктом, который можно было передать или, образно говоря, продать другому человеку. Такими передаваемыми и продаваемыми продуктами было продукты «техники» или «искусства» как техники, а знание вырабатывалось инженером в тех случаях, когда существующие нормы инженерной деятельности не обеспечивали создания «продаваемого» продукта. Но, чем сложнее становились исследования, проводимые в процессе инженерной деятельности, чем чаще возникала необходимость в них, чем более трудоемкими они казались инженерам, тем больше росла потребность в специально выделенной профессии исследователя, ученого; надо отметить, чтобы быть точным, что я сейчас говорю не об ученом-педагоге, а об ученом-исследователе — различие их может считаться сейчас уже признанным, хотя смысл этого различения требует специальных пояснений. Потребность в специально выделенной профессии исследователя росла, но само выделение ее не могло произойти до тех пор, пока сами продукты исследовательской работы — знания и сами методы исследования не получили отражения в культурных нормах, до тех пор, пока эти нормы не стали канонами, выделяющими деятельность исследователя как особую деятельность из всех других. Только в связи с этим социальным процессом знания стали трактоваться как некоторые «конечные» продукты, определенной деятельности и не приобрели ценность сами по себе безотносительно к тому. реализованы они в некотором техническом устройстве или нет.

Когда появились нормы продуктов и методов научной деятельности, стало возможным оценивать, что является подлинным и ценным результатом ее, а что не удовлетворяет необходимым требованиям. А до этого не было и не могло быть научно-исследовательской деятельности как особого и специального вида деятельности.

Начиная какую-либо деятельность, человек всегда исходит из определенного образца будущего продукта своей деятельности, а этот образец всегда должен быть зафиксирован в какой-то или в каких-то культурных нормах. Чтобы родилась деятельность, нужно иметь еще задачу, а задача предполагает, кроме ориентации на образец продукта, также еще и ориентацию на образец метода или процедур деятельности, с помощью которых этот продукт получается.

Благодаря всему этому создается историческая преемственность каждого акта деятельности или акта социального поведения со всеми прошлыми способами и актами человеческой деятельности, действующая через всю систему норм культуры.

Но в своей деятельности человек постоянно создает, кроме того, новообразования, такие элементы и связи, которых не было в предыдущих деятельностях и которые не зафиксированы в нормах культуры. В частности, в своей деятельности человек непрерывно ассимилирует природу, перерабатывая ее из одних состояний в другие, человек непрерывно ассимилирует другие социальные системы, либо их подчиняя себе, либо вступая в них, либо же используя их в качестве материала, подобно природному материалу. За счет этого в деятельности все время появляются новые элементы и связи, которые не были и не могли быть зафиксированы в культуре. Вся совокупность взаимодействий с материалом и формами, которые не были еще зафиксированы на уровне норм культуры, и называется мною практикой социетальной жизни. Она, таким образом, задается как разнообразные взаимодействия с любым материалом, со всем тем, что выступает в качестве материала для деятельности. А с другой стороны, как бы в оппозиции к взаимодействиям с материалом находятся культурные нормы, как то, что транслируется из поколения в поколение.

Но я не случайно говорил вам во введении об основных принципах абстрактного и конкретного в рассуждениях. Я еще не раз буду уточнять уже сделанные мною утверждения и вводить в них новые содержания и новые связи. Подвергнется ревизии и все то, что я сейчас говорил по поводу соотношения между собственно социетальными и культурными моментами деятельности. В дальнейшем я введу новое определение «социальной жизни» и «социального действия» и в связи с этим внесу многие уточнения в то, что я сейчас говорю. В частности, если сейчас я вынужден вводить и задавать социальную жизнь через отношение к материалу, причем культурные нормы выступают как форма, накладываемая на материал, то позднее я откажусь от этого противопоставления и буду характеризовать социальную жизнь как целое, исходя из ее иерархической структуры.