Книга рассчитана на юристов работников суда

Вид материала

Книга

Содержание Глава вторая мотив, цель и квалификация особоопасных государственных преступления Су рсфср, 1919, № 27.

Подобный материал:

• Книга рассчитана на работников суда, прокуратуры, адвокатуры, мвд, кгб, преподавателей, 2642.98kb.
• М. X. Фарукшин Современный федерализм: российский и зарубежный опыт, 5077.62kb.
• Ефремов В. С. Основы суицидологии, 8053.23kb.
• С. Х. Нафиев > И. А. Мухамедзянов квалификация преступлений учебно-практическое пособие, 3946.99kb.
• Волновые явления теплопроводности: Системно-структурный подход. Изд., 79.84kb.
• Проблемы жестокого обращения с детьми, 92.05kb.
• Асоциация юристов украины, 82.68kb.
• Ф. Р. Сундуров Рецензенты: заместитель председателя Верховного суда тасср, 2148.94kb.
• Ю. М. Иванов как стать экстрасенсом москва 1990 Книга, 12883.6kb.
• Книга рассчитана на специалистов-исследователей истории Великой Отечественной войны,, 8582.99kb.

ГЛАВА ВТОРАЯ

МОТИВ, ЦЕЛЬ И КВАЛИФИКАЦИЯ ОСОБО
ОПАСНЫХ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Особо опасные государственные преступления занимают важное место в системе советского уголовного права. Являясь деликтами, посягающими на советский государственный и общественный строй, они всегда рассматривались в советском уголовном праве как наиболее тяжкие и исключительно общественно опасные деяния. Тяжесть ущерба, который таят в себе эти преступления, «е может идти ни в какое сравнение с ущербом, причиняемым другими, так называемыми общеуголовными
преступлениями. Но дело не только в ущербе. Каков бы
ни был ущерб от преступления сам по себе, он имеет
уголовно-правовой смысл и значение только в связи с
субъективными свойствами, с особенностями внутреннего отношения виновного к этому деянию. Именно субъективные свойства деяния придают противоправному поведению, направленному на причинение вреда общественным отношениям, характер того или иного преступления. Особо опасные государственные преступления являются посягательствами, характеризующими отношение
виновного лица к советскому государственному и общественному строю. Для оценки этих деяний вообще и определения уголовной ответственности в каждом конкретном случае исключительно важное значение имеет связь противоправного поведения виновного с психическими свойствами его личности, в частности, с намерениями и желаниями, побуждениями и чувствами, которыми он руководствовался, совершая преступление. Невозможно
найти какую-либо другую группу преступлений, где бы
внутренняя сторону деяния и психологические свойства

личности, в особенности побуждения и- цели, которым он
подчинился в своем поведении, имели бы такое значение.
В большинстве статей раздела об особо опасных государственных преступлениях обязательным условием привлечения к уголовной ответственности выставляется конкретная цель, а именно — цель подрыва и ослабления Советской власти (ст. ст. 66, 70 УК РСФСР), провокации войны и международных осложнений (ст. 67 УК РСФСР), ослабления Советского государства (ст. ст. 68,
69 УК РСФСР), совершения особо опасных государственных преступлений (ст. 72 УК РСФСР). Стремление к достижению указанных целей и составляет отличительную
черту рассматриваемых преступлений: любое общественно опасное деяние, в том числе и образующее объективную сторону какого-либо другого состава, должно быть отнесено к особо опасным государственным преступлениям, если в нем заключена специфическая для этих преступлений цель. Специфичность цели особо опасных государственных преступлений, а также тяжесть
причиняемого ими вреда и определяют их место и значение в системе советского уголовного права.

Цель — не только конструктивный элемент большинства составов особо опасных государственных преступлений, но и основной признак, с помощью которого было выработано само понятие этих преступлений.

Как известно, первые декреты Советской власти о
борьбе с контрреволюцией и ее пособниками не содержали в виде правила описания отдельных особо опасных государственных преступлений, но зато неизменно подчеркивали цель посягательства — контрреволюционными признавались действия, ставящие целью свержение Советской власти, подрыв революции и сопротивление социалистическим преобразованиям производственных отношений. Так, в обращении СНК РСФСР «К населению» от 5 ноября 191? г. предлагалось предавать революционному суду всякого, «кто посмеет вредить народному делу»¹. Более подробные указания на этот счет содержались в циркуляре Кассационного отдела ВЦИК
от 6 октября 1918 г.² Контрреволюционными циркуляр признавал действия лиц, которые организуют контрреволюционные выступления или участвуют в организациях,


' СУ РСФСР 1917, № 2, ст. 22

² СУ РСФСР 1918, № 44, ст. 533.


«ставящих своей целью свержение Советского правительства» или учиняют бесчинства «с целью внести
дезорганизацию в распоряжения Советской власти или
ослабить нравственные чувства или политические убеждения окружающих»¹. Упоминание о контрреволюционной цели содержалось также в декрете ВЦИК от 20 июня 1919 г. «Об изъятиях из общей подсудности в местностях, объявленных на военном положении» ², в Положении о революционных военных трибунах 1919 г.³ и других законодательных актах первых лет Советской власти. На этом признаке главным образом основывалось и определение общего понятия контрреволюционного преступления, даваемого в УК РСФСР 1922 г. и 1926 г. и уголовных кодексах других союзных республик, а также в Положении о государственных преступлениях
1927 г.⁴. Правда, дополнение, внесенное в ст. 57 УК
РСФСР 1922 г. Постановлением ВЦИК в июле 1923 г.,
предусматривало ответственность по статьям главы УК
о контрреволюционных преступлениях за действия, которые хотя и не были непосредственно направлены на достижение указанных целей, тем не менее заведомо для совершившего содержали в себе покушение на основные завоевания социалистической революции. Однако это дополнение, обусловленное появлением новых форм враждебной деятельности в переходный период, в УК РСФСР 1926 г. и Уголовные кодексы других союзных республик, а также в Положении о государственных преступлениях 1927 г. не вошло.

Основным свойством контрреволюционного преступления Положение 1927 г. признавало его направленность


¹ В учебнике «Советское уголовное право. Часть Особенная» (изд.
ЛГУ, 1959) говорится, что уголовное законодательство «периода проведения социалистической революции» не разграничивало контрреволюционный мятеж, массовые беспорядки и бандитизм, поскольку «уголовный бандитизм часто перерастал в бандитизм политический» (стр. 32). В качестве примера назван циркуляр от 6 октября 1918 г. Для такого утверждения, думается, нет оснований. Циркуляр Кассационного отдела ВЦИК, на который ссылаются авторы учебника,
хотя и не придавал какого-либо значения поводам при оценке контрреволюционных преступлений, но зато четко подчеркивал их политическую направленность. К контрреволюционным преступлениям были
отнесены выступления, направлены «против Советов и их исполнительных комитетов или отдельных советских учреждений».

² СУ РСФСР, 1919, № 27.

³ СУ РСФСР, 1919, № 8, ст. 549.

⁴ СЗ СССР, 1927, № 12, ст. 123

против Советской власти, внешней безопасности
и основных хозяйственных, политических и национальных завоеваний пролетарской революции. Не ограничиваясь этим требованием в общем определении, законодатель счел необходимым указать на контрреволюционную цель как на необходимый признак в отдельных составах контрреволюционных преступлений (ст. ст. 2, 3, 7,9 Положения), имевших по своему внешнему проявлению большое сходство с другими преступлениями.

Следует, однако, отметить, что в судебной практике эти требования не всегда соблюдались. Были случаи, когда по
статьям о контрреволюционных преступлениях квалифицировались общественно опасные деяния, совершаемые при отсутствии цели подрыва или ослабления Советской власти¹. В значительной мере этому способствовало произвольное, оправдываемое ссылками на объективные обстоятельства толкование понятия контрреволюционных преступлений, даваемое в работах и выступлениях А. Я. Вышинского, а также отсутствие глубокого исследования этих вопросов, в особенности мотивов, целей и
других психологических характеристик виновного в теории Советского уголовного права ².

Недооценка значения точного установления субъективных свойств особо опасных государственных преступлений не только затрудняла возможность определения


¹ В целях устранения имеющихся в судебной практике недостатков по применению ст. ст. 7, 9, 11 Положения о государственных преступлениях 1927 г Пленум Верховного Суда СССР в своем постановлении от 31 декабря 1938 г. отметил, что по смыслу этих статей применение их возможно «лишь в тех случаях, когда по обстоятельствам дела установлено, что подсудимый действовал с контрреволюционной целью». (Сборник действующих постановлений Пленума Верховного Суда СССР 1924—1957 г, М„ 1958, стр. 5). Вместе с тем и в дальнейшем в судебной практике встречались факты грубого нарушения социалистической законности и осуждения по указанным статьям лиц, в действиях которых не содержалось цели подрыва или ослабления Советского государства.

² Б. А Викторов. Цель и мотив в тяжких преступлениях. М.,
1963, стр. 25—26. Не только исследование психологических особенностей, но, как правильно отмечалось в литературе, вообще анализ вопросов ответственности за особо опасные государственные преступления по существу сводился «к скупым комментариям к закону, содержащим подчас существенные ошибки» (Особо опасные государственные преступления М, 1963, стр. 6).

социального смысла этих преступлении, но и, в особенности, понять эволюцию, которую они претерпели за время существования Советской власти и в соответствии с этим наметить в борьбе с ними правильную судебную политику. Нередко на практике к оценке особо опасных государственных преступлений подходили с прежней меркой, применявшейся в первые годы существования
Советской власти. Между тем глубокие социально-экономические преобразования, происшедшие в нашей стране, не могли не повлиять существенно как на характер мотивов и стремлений, с которыми связывались представления лица о целях своих действий, так и на содержание особо опасных государственных преступлений.

Как известно, в первые годы Советской власти особо
опасные государственные преступления являлись выражением классовой борьбы, которая после победы социалистической революции не прекращается, а принимает новые формы. Особо опасные государственные преступления совершали тогда главным образом представитель свергнутых эксплуататорских классов, «бывшие» люди — фабриканты, помещики, чиновники старого государственного аппарата, белые офицеры и др., т. е. люди,
которые, по выражению В. И Ленина, «с ненавистью,
возросшей во сто крат, бросились в бой за возвращение отнятого «рая»¹. Иначе говоря, в первые годы существования Советской власти особо опасные государственные преступления совершались, как правило, из идейных побуждений, по политическим мотивам, в основе которых лежали классовые интересы: ненависть к Советской власти и социалистической революции, месть на почве недовольства мероприятиями Советской власти по преобразованию общества, стремление свергнуть Советскую власть и реставрировать старые порядки, оказать помощь иностранной военной интервенции.

Разумеется, в первые годы были факты контрреволюционной деятельности и по другим мотивам. Не все, конечно, лица, совершающие особо опасные государственные преступления, действовали из тех или иных, но обязательно только политических соображений — нередко спутниками таких мотивов являлась корысть, трусость и другие низменные побуждения. На судебных процессах


¹ В. И. Ленин. Соч., т. 28, стр. 233.

по делу шахтинской вредительской организации и «Промпартии» было установлено, например, что члены
этих организаций, среди которых были в основном лица,
враждебно настроенные к советскому строю, в том числе и бывшие собственники, не являлись, однако, людьми
только идейной политической борьбы — все они получали за вредительскую работу от бывших собственников и
белоэмигрантских групп, находящихся за границей, и учреждений иностранных государств значительные вознаграждения¹. С другой стороны, как подтверждает опыт борьбы с контрреволюцией, особо опасные государственные преступления иногда являлись спутниками разнузданного эгоизма и совершались по узко низменным и шкурническим побуждениям². Представители свергнутых эксплуататорских классов пытались вовлечь в борьбу ч. Советской властью различные уголовные элементы.
Буржуазия,— поверил В. И. Ленин,— идет на злейшие преступления, подкупая отбросы общества и опустившиеся элементы, спаивая их для целей погромов» ³.

Вместе с тем мотивы, определявшие содержание этих
преступлений, были мотивами политическими, обусловленными идейными побуждениями, ненавистью к Советскому государству и проводимым им социалистическим преобразованиям. Они накладывали свой отпечаток и на характер совершаемых в то время особо опасных государственных преступлений. Наиболее распространенными формами являлись: саботаж (порча, торможение) производства, продовольственного снабжения Армии и населения, сопротивление проведению в жизнь законов
республики и распоряжений Советского правительства;
агитация и пропаганда, направленные- к подстрекательству и совершению указанных преступлений; организация заговоров и восстаний; мятежи, поддержанные


¹ Н. В. Крыленко. Обвинительные речи по наиболее важным
политическим процессам. М., 1937, стр. 328.

² Это обстоятельство и послужило, видимо, основанием для утверждения о том, что «между общеуголовными и антисоветскими преступлениями в этот период невозможно было провести резкого разграничения» (см. «Историч. советского уголовного права». М., 1948, стр. 53), с чем, разумеется, согласиться нельзя. Смешанные мотивы хотя и затрудняли оценку конкретных случаев, но не исключали возможности четкого разграничения контрреволюционных н других преступлений.

³ В. И. Л е н я н Соч., т. 26, стр. 336


странной военной интервенцией; порча и разрушение
железнодорожных путей и средств сообщения, телеграфного и телефонного сообщения и другого государственного и общественного имущества и т. д. Иначе говоря,
подрывная деятельность классово враждебных элементов облекалась в такие формы, которые больше всего соответствовали указанным побуждениям.

Таким образом, специфика рассматриваемых преступлений в первые годы социалистической революции
определялась не только их направленностью против советского государственного и общественного строя, но и
наиболее распространенными в то время мотивами, в частности, антисоветскими побуждениями, определяемыми содержанием идейной и политической борьбы, идейными sui generis убеждениями. В соответствии с этим и наименование, которое было придано таким преступлениям, а именно — наименование контрреволюционных преступлений, — как нельзя более удачно отражало их существенные черты и характерные особенности.

В дальнейшем политические мотивы в этих преступлениях хотя и имели ярко выраженную антисоветскую
направленность, но уже не играли прежней роли и не
обусловливали однозначно поведение виновного лица
даже тогда, когда они совершались людьми, близко связанными с капиталистическим миром¹.

Наряду с враждебными советскому строю мотивами
заметную роль в совершении особо опасных государственных преступлений стали играть и иные побуждения, являвшиеся причиной совершения многих преступлений. Все это, разумеется, не могло не повлиять существенным образом на динамику и характер этих преступлений.

В настоящее время особо опасные государственные
преступления занимают ничтожный процент в сравнении с другими преступлениями. Но дело не только и не столько в этом. Изменилось их социально-политическое содержание. С победой социализма в СССР особо опасные государственные преступления стали представлять различные формы враждебной деятельности агентуры империалистических государств. Большая часть

¹ См. Н. В, Крыленко. Обвинительные речи по наиболее
важным политическим процессам. М., 1937, стр. 328.

исполнителей этих преступлений — субъекты, заброшенные,
извне и подбираемые в основном из антисоветски настроенных эмигрантов, бывших немецко-фашистских пособников и других реакционных элементов¹. В своих действиях они руководствуются не всегда только ненавистью к советскому строю; в отдельных случаях денежные мотивы, боязнь репрессии со стороны иностранной разведки и другие узко личные побуждения могут оказаться более существенными, чем идейные соображения.
Не политические только мотивы привели на нашу Родину таких матерых шпионов, как Пауэре, Винн и др.

В феврале 1959 года для выполнения шпионских заданий американо-турецких разведок на территорию СССР были заброшены турецкие подданные КумельГиль Риза Айдын-оглы и Иса Камиль-оглы. На суде они заявили, что не политические мотивы привели их на территорию Советского государства, а нужда и нищета заставила их пойти на службу к американо-турецким разведчикам ².

Отдельные субъекты этих преступлений из числа советских граждан, которых разведка империалистических
государств пытается при помощи различных уловок и
ухищрений использовать в своих преступных целях, — главным образом, лица, неустойчивые в моральном и политическом отношении, не имеющие твердых моральных
принципов, опустошенные, а нередко просто уголовные
элементы, запутавшиеся в своих преступных махинациях ³. И, естественно, не политические мотивы и не антисоветские настроения лежат в основе их преступного поведения. Среди них почти нет лиц, которые работали бы
бескорыстно, за идею. Как правило, они руководствуются элементарными, эгоистическими побуждениями —


¹ См. Н. В. Турецкий. Особо опасные государственные преступления М., 1965, стр. 26.

² См. Б. А. Викторов Указанная работа, стр. 44. Г. 3. Анашкин отмечает, что у подавляющего большинства осужденных за шпионаж «почти полностью отсутствовали идейные побуждения заниматься шпионажем. Многим шпионам было совершенно безразлично, кому служить, для кого, рискуя головой, заниматься шпионажем»
(Г. 3. Анашкин. Ответственность за измену Родине и шпионаж М., 1964, стр. 176—177).

³ Особенно большой процент судимых в прошлом за различные
преступления наблюдается среди лиц, привлеченных к ответственности за измену Родине. (См. Г. 3. Анашкин. Указ, работа., стр. 171).

корыстными интересами, карьеристскими соображениями и мотивами, а порой просто своеобразным стремлением как-то утвердить себя. Так именно действовали Пеньковский, Вохмяков, Голуб и др.

Голуб, находясь за границей в туристской поездке,
обратился к голландским властям с просьбой о предоставлении политического убежища. Свое поведение Голуб объяснил тем, что, работая научным сотрудников Уральского филиала Академии наук СССР, он не был признан и с ним не считались, он решил поэтому покинуть пределы СССР¹. Совершенно очевидно, что эти мотивы проявились у Голуба не в результате каких-то идейных, политических устремлений, а целиком были
связаны с отрицательными сторонами его характера —
высокомерием, карьеристскими тенденциями, пренебрежительным отношением к окружающим, стремлением
«показать» себя и другими чертами, на которые его сослуживцы неоднократно указывали ему. Корыстными и
стяжательскими соображениями объяснил также свое
поведение изменник Пеньковский ².

Следовательно, по своим изначальным, исходным побуждениям особо опасные государственные преступления часто сближаются с другими общественно опасными
деяниями — во многих случаях они проистекают из тех
же источников, которые питают различные общеуголовные преступления ³. Но из этого, однако, не следует, что
характере субъективной стороны особо опасных государственных преступлений нет черт, определяющих специфику этих преступлений.

Особо опасные государственные преступления не могут быть сведены к общеуголовным преступлениям. Сходство в мотивах не всегда выражает сходство в других субъективных свойствах деяния. Мотив не исчерпывает всего психологического содержания особо опасных государственных преступлений. Немаловажное значение в этом отношении имеют и другие элементы, в частности, цель преступления. Мотив и цель—понятия, тесно связанные, но не тождественные. Действие может быть одинаково мотивировано, но по-разному целенаправлено,
С другой стороны, к одной и той же цели можно


¹ См. «Известия» от 18 апреля 1962 г.

² См. «Комсомольская правда» от 6 мая 1963 г.

³ См. также Г. 3 . А и а ш к и н Цит. работа, с. 184.

стремиться из неодинаковых побуждений. Это не значит, конечно, что мотив и цель могут находиться в разных плоскостях и обусловливать прямо противоположное поведение. Как говорят, мотив песни должен соответствовать
словам; недозволенные действия исходят не из благих побуждений, точно так же положительные действия не
предполагают дурных мотивов; моральная оценка мотива должна соответствовать правовой оценке деяния.
Вместе с тем одинаковые антиобщественные цели могут
вырастать из различных антисоциальных побуждений.

По своей целенаправленности особо опасные государственные преступления резко отличаются от всех других общественно опасных деяний¹.

В большинстве случаев, как отмечалось, необходимым условием уголовной ответственности за эти преступления закон выставляет требование определенной
цели, а именно — цели подрыва и ослабления Советской
власти, провокации войны и международных осложнений. Такая обрисовка субъективной стороны особо опасных государственных преступлений, несомненно, сыграет положительную роль в практическом разрешении вопросов ответственности за эти преступления. Грубые нарушения социалистической законности по делам о рассматриваемых преступлениях, имевшие место в прошлом, в немалой степени были связаны с неправильным определением субъективной стороны данных преступлений.

Установление цели — наиболее трудный момент в характеристике особо опасных государственных преступлений. Она, как правило, не бывает ярко выражена.


¹ На этом основании некоторые авторы усматривают специфику
особо опасных государственных преступлений в антисоветском характере умысла Однако понятие «антисоветский умысел», так же как и понятие «контрреволюционный умысел», характеризуют не столько целевую направленность общественно опасных действий, сколько социальный смысл побуждений, которыми определяется поведение лица, совершающего особо опасное государственное преступление Указание на антисоветский характер умысла как на отличительное свойство особо опасных государственных преступлений неточно характеризует социально-психологическую природу причин, в частности, мотивов, вызывающих эти преступления. Оно, как правильно указывает Б А Викторов (Указ работа, стр. 34), способно привести «к упрощенному пониманию и анализу субъективной
стороны особо опасных государственных преступлений, а следовательно, и к ошибкам в применении закона».

Вряд ли можно найти какую-либо другую группу преступлений, где бы преступник стремился так тщательно скрыть намерения и цели своих действий. Трудность оценки цели в составе особо опасных государственных преступлений и заставляет в каждом конкретном случае обращать тщательное внимание на установление всех обстоятельств дела, в частности, способа действия, последствий, орудий и средств совершения преступления и др.

Большое значение в этом отношении имеют также
нравственная физиономия личности, ее психологические
особенности, мотивы, склонности, интересы и другие индивидуальные свойства, нашедшие отражение в совершенном общественно опасном деянии. Только всесторонний учет особенностей внутренней психологической структуры виновного лица дает возможность понять
цель, достичь которую оно стремилось совершением преступления.

В обвинительной речи по шахтинскому делу
Н. В. Крыленко справедливо говорил, что для того, чтобы решить вопрос о виновности и ответственности лица,
«надо принять во внимание все совершенное им, весь
комплекс данных его психологических и всяких иных качеств, всю совокупность общественной и политической
обстановки данного момента, возможность изменения
общественно-политической обстановки в следующий завтрашний момент и возможность опасности этого лица сегодня и завтра на основании того, что он совершил вчера» ¹.

При этом значительно повышается также воспитательное значение уголовною процесса, ибо, выясняя субъективные свойства преступления и преступника, мы обращаем внимание на психологические переломы, которые привели лицо к совершению преступления.

Уголовный закон непосредственно не упоминает о мотивах совершения особо опасных государственных преступлений. Шпионаж остается шпионажем независимо от того, действует ли виновный из-за трусости или из корыстных побуждений, получая деньги за свое предательство. Но было бы неправильно на этом основании полагать, что мотивы не играют большого значения для


¹ Н. В. Крыленко. Обвинительные речи по наиболее крупным
политическим процессам. М., 1937, стр. 342.


уголовной ответственности. Между тем в юридической литературе мы сталкиваемся с явной недооценкой мотивов
при квалификации особо опасных государственных преступлений. Чаще всего в литературе характеристика мотивов особо опасных государственных преступлений исчерпывается утверждением, что они не влияют на квалификацию преступления¹, а в отдельных случаях о мотивах рассматриваемых деяний вообще не упоминается.

Совершенно очевидно, что такой взгляд на мотивы особо опасных государственных преступлений не ориентирует судебно-следственные органы на всестороннее раскрытие субъективных свойств преступления и преступника.

Формируясь в сознании лица, мотив накладывает
отпечаток на весь психический процесс, выбирающий поступок. В сочетании с другими обстоятельствами, характеризующими личность виновного, он содействует установлению цели, а через нее и направленности умысла ². Мотив больше, чем какое-либо другое обстоятельство, свидетельствует, насколько четко виновный представлял цель преступления, мог ли он учесть последствия своего поведения. Не обнаружив мотива преступления, нельзя
понять сами действия и определить их направленность.
Наглядным примером тому может служить состав антисоветской агитации и пропаганды.

Согласно закону (ст. 7) агитация и пропаганда признается антисоветской и квалифицируется как особо опасное государственное преступление, когда сна совершена с целью подрыва или ослабления Советской власти. Практически эту цель установить нельзя, не установив мотива совершенных действий и не исследовав обстоятельств, характеризующих личность виновного. Например, чтобы определить действительное содержание и направленность тех или иных, близких по форме к антисоветской агитации и пропаганде высказываний, необходимо выяснить, в связи с чем и по каким мотивам это делается. Если обнаружится, что в основе таких высказываний лежало, предположим недовольство, возникшее в связи с теми или иными трудностями или неправильными


¹ См., например, Советское уголовное право. Часть Особ. М,
1957, стр. 41; Государственные преступления, изд. «Высшая школа»,
М, 1961, стр. 32.

² См. также Б А Викторов Указ работа, стр. 42


бюрократическими действиями должностного лица то, естественно, они не могут квалифицироваться как антисоветская агитация и пропаганда. Такие действия
больше характеризуют недостатки воспитания и характера лица, нежели их направленность против советского
государственного и общественного строя.

В отдельных случаях, если подобные действия связаны с систематическим распространением заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, они могут образовать состав
преступления против порядка управления, предусмотренный ст. 191 ' УК РСФСР. Напротив, если агитация и
пропаганда, в частности, распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, совершаются по политическим-мотивам, из классовой мести, ненависти к советскому государственному и общественному строю или из других низменных побуждений, то они приобретают антисоветский характер и, следовательно, должны рассматриваться как совершенные с целью подрыва или ослабления Советской власти.

Установление мотива помогает правильно раскрыть
содержание субъективной стороны и других особо опасных государственных преступлений, например, измены
Родине, шпионажа, вредительства и диверсии и т. д. Интересный в этом отношении пример приведен в статье
В. С. Тикунова «Социалистическая законность — руководящий принцип в деятельности органов государственной безопасности»¹.

В канун одного из праздников рабочая Мария М. совершила умышленный поджог конторы строительства,
где она работала. Расследованием было установлено,
что преступление совершено в силу стечения тяжелых
личных обстоятельств. Мария М. воспитывалась в детском доме; по окончании 8 классов она поступила в ремесленное училище, где получила специальность штукатура-лепщика; на строительстве по специальности устроиться не смогла и поэтому работала подсобной рабочей; к этому прибавилось еще и то, что она оказалась беременной от человека, который бросил ее. Все это вместе взятое и надломило ее неокрепшую волю и вызвало


¹ «Советское государство и право», 1959, № 8, стр. 24—25.

решимость совершить это деяние. После поджога Мария М. сама рассказала о случившемся.

Таким образом, только взвесив все обстоятельства
дела и в особенности мотивы, побудившие Марию М. совершить преступление, можно было правильно определить характер совершенных ею действий. Действия Марии М. не заключали в себе цели ослабления Советского государства. Можно сказать, что у нее отсутствовало даже сознание и понимание такой цели.

Мотив преступления, будучи непосредственно связан
с личностью виновного, имеет также исключительно
важное значение в индивидуализации ответственности
Т за особо опасные государственные преступления, являясь отправным пунктом в определении рода и вида наказания.

В. И. Ленин указывал: «В личном смысле разница
между предателем по слабости и предателем по умыслу
и расчету очень велика; в политическом отношении этой
разницы нет, ибо политика — это фактическая судьба
миллионов людей, а эта судьба не меняется оттого, преданы ли миллионы рабочих и бедных крестьян предателями по слабости или предателями из корысти»¹.

Антиобщественные мотивы, в связи с которыми возникает решимость совершить особо опасное государственное преступление, по своему содержанию могут быть различными и не все они имеют одинаковое значение как в установлении цели, так и в определении степени общественной опасности и назначения наказания. По своему характеру они отчетливо делятся на две группы: мотивы политические или, как их иногда именуют, враждебные мотивы (классовая месть, ненависть к советскому
строю) и низменные мотивы (корысть, трусость, малодушие и т. д.), являющиеся различными формами проявления эгоизма. Как те, так и другие могут быть причиной совершения любого особо опасного государственного преступления. Однако их значение и роль в формировании антиобщественных целей в отдельных составах этих преступлений далеко не одинаковы. Так, например,
при измене Родине наряду с характерными для особо
опасных государственных преступлений побуждениями— ненавистью к советскому государственному и

¹ В. И, Ленин. Соч., т. 30, стр. 329.


общественному строю, корыстью немаловажное место занимают и такие мотивы, как трусость, малодушие, боязнь ответственности за совершенное преступление и др.

Напротив, в антисоветской агитации и пропаганде, террористическом акте против представителя иностранного
государства указанные мотивы имеют ничтожное значение; на первый план здесь выступают мотивы, обусловленные отношением виновного к советскому государственному и общественному строю. Шпионаж, террористический акт, вредительство, диверсия совершаются главным образом из корысти, ненависти к советскому государству, из политической мести.

Правильное установление мотива преступления и его
соотношение с целью является также необходимым условием определения субъективной стороны особо опасных
государственных преступлений. Важное значение это
приобретает в тех случаях, когда цель не указывается в
качестве конструктивного элемента состава.

Как известно, за последнее время в советской юридической литературе развернулся большой спор о содержании субъективной стороны особо опасных государственных преступлений, в частности, о содержании умысла при измене Родине и шпионаже. Одни криминалисты — а таких большинство — высказываются за прямой
умысел при измене Родине и шпионаже, утверждая,
что виновный в этом случае не только предвидит, что в
результате его действий может быть причинен ущерб
внешней безопасности Союза ССР, но и желает наступления таких последствий ³. Другие, напротив, полагают,


¹ В Указе Президиума Верховного Совета СССР от 17 сентября
1955 г. «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны» говорится о применении амнистии к тем советским гражданам, которые в период войны по малодушию или несознательности оказывались вовлеченными в сотрудничество с оккупантами («Ведомости Верховного Совета СССР», 1955, № 17, ст. 345).

² Г. 3. Анашкин делит, например, субъектов измены Родине
по мотивам на три группы: «Это лица, изменившие Родине: а) из
корысти и иных низменных побуждений; б) по малодушию или трусости; в) из ненависти к СССР, к советскому государственному строю и социалистической системе хозяйства». (Г. 3. Анашкин. Указ, работа, стр. 171).

³ Г. Дмитриев, М. К а р п у ш и н. О характере умысла в особо опасных государственных преступлениях. «Правоведение», 1964, № 2; Б А. В и к т о р о в, В. И. К У р л я н д с к и и, П. С. Д м и т р ие в. О характере субъективной стороны при измене Родине и шпионаже. «Советское государство и право», 1965, № 2; Государственные преступления. М., 1961, стр. 31, 40; Советское уголовное право. Часть Особенная. Изд. МГУ, 1964, стр. 26—27.

что эти преступления могут совершаться как при прямом, так и косвенном умысле ¹. Рассмотрим основные доводы, приводимые сторонниками как той, так и другой точек зрения.

Сторонники прямого и косвенного умысла при измене Родине свою позицию мотивируют прежде всего тем,
что при анализе субъективной стороны преступления надо исходить из требований закона. Поскольку закон об ответственности за измену Родине специально не оговаривает цель подрыва или ослабления Советского государства, нет оснований ограничивать ответственность за эти преступления требованием прямого умысла. На это сторонники противоположного мнения отвечают, что при решении вопроса о том, входит или не входит цель в
состав преступления, нужно учитывать не только требования уголовного закона, но и характер преступления. Например, при определении кражи закон не упоминает о цели преступления, но вряд ли кто на этом основании решится утверждать, что цель не является конструктивным признаком кражи.

Второй довод, выставляемый сторонниками прямого
и косвенного умысла. В настоящее время, утверждают
они, особо опасные государственные преступления совершаются, как правило, не из идейных побуждений, ненависти к Советской власти, а из корысти, людьми, запутавшимися в своих собственных махинациях. Поэтому утверждение о прямом умысле при измене Родине, об обязательности цели подрыва для состава данного преступления противоречит содержанию мотивов этих преступлений ². На это есть известный ответ противников данной точки зрения. Они говорят, что требование прямого умысла при измене Родине и шпионаже не должно обязательно связываться с наличием антисоветских


¹ В. Д. М е н ь ш а г и н, Б. А. К у р и к о в. Научно-практический
комментарий к закону об уголовной ответственности за государственные преступления. М., 1961. Л. Н. Смирнов. Особо опасные государственные преступления. «Советское государство и право», 1959, № 2. Г. 3. А н а ш к и н. Ответственность за измену Родине и шпионаж. М., 1964, стр. 194 и след.

² См Г. 3. А н а ш к и н. Указ, работа, стр. 155.

Побуждении¹. Цель ослабления Советского государства
может возникнуть и на основе корыстных стремлений,
денежных мотивов. Например, лицо, выдавая иностранной разведке за вознаграждение сведения, составляющие государственную тайну, не может не желать последствий — причинения ущерба внешней безопасности СССР. Субъект не может не желать последствий, если желанна конечная цель. Далее. В защиту широкого понимания умысла при измене Родине и шпионаже выставляется соображение о том, что совершение действия в ущерб тому или иному объекту не всегда предполагает желание причинения ущерба этому объекту.

Другое мнение, напротив, исходит из того, что желание нельзя ограничивать стремлением человека удовлетворить внутренние потребности, достигнуть того, что ему нужно; что тот, кто совершает умышленное преступление в ущерб внешней безопасности, не может не желать причинения этого ущерба.

Совершенно очевидно, что на основании приведенных соображений объективному читателю очень трудно сделать определенный вывод о характере субъективной стороны измены Родине и шпионажа. Вряд ли, как мы полагаем, этому помогут и новые доводы, которые могут быть выдвинуты сторонниками обеих точек зрения в обоснование своих положений: основное внимание в этом споре акцентируется на таких обстоятельствах, которые лежат за пределами составов этих преступлений. Вопрос о субъективной стороне измены Родине и шпионажа решается применительно к материальным преступлениям, когда содержание субъективной стороны определяется прежде всего отношением виновного к наступившим общественно опасным последствиям². Между тем наказуемость измены Родине и шпионажа


¹ Впервые в советской юридической литературе попытку связать
понятие прямого умысла при контрреволюционных преступлениях
с наличием антисоветских побуждений сделал Б. 3. Змиев (Уголовное право. Часть Особенная, вып. II. Казань, 1925, стр. 60).

² Тенденция рассматривать субъективную сторону формальных
преступлений применительно к материальным преступлениям наблюдается в юридической литературе и при характеристике других общественно-опасных действий. Б. С. Никофоров правильно указывает, что эта тенденция основана на формулировке прежнего законодательства, в котором при определении умысла недостаточно подчеркивалось отношение виновного к характеру совершаемых им действий. «Советское государство и право», 1965, № 6, стр. 26.

в советском уголовном законодательстве никогда не
ставилась и не ставится в настоящее время в зависимость от наступления каких-либо общественно опасных последствий, в частности, причинения ущерба внешней безопасности Советского государства¹.

Закон, определяя измену Родине и шпионаж, говорит о действиях, умышленно совершенных в ущерб государственной независимости, территориальной неприкосновенности или военной мощи СССР. Эта формулировка показывает лишь направленность таких действий, их опасность для советского государственного и общественного строя, но этим еще не подчеркивается фактическое наступление последствий и характер намерений
виновного. Для правовой оценки измены Родине не играет решающей роли отношение виновного к наступившим последствиям, так же как не имеет значения и самый факт наступления последствий. Достаточно установить, что было совершено умышленное действие в ущерб государственной независимости, территориальной неприкосновенности и военной мощи. То же самое можно сказать и о шпионаже. Собирание, передача, похищение с целью передачи сведений, составляющих государственную «ли военную тайну, образуют оконченный состав преступления вне зависимости от последствий, которые шпионаж вызвал или мог вызвать.

Поскольку последствия лежат за пределами состава
измены Родине и шпионажа, то, естественно, в оценке
этих деяний нельзя придавать решающего значения
субъективным свойствам, характеризующим отношение
лица к наступившим общественно опасным последствиям. Это отношение, как свидетельствует судебная практика, может быть различным и не всегда оно связано с желанием определенной цели. Действия объективно могут быть направлены против внешней безопасности, но субъективно лицо может не желать причинения вреда этим отношениям. Так, оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности


¹ За то, что общественно опасное последствие не является обязательным элементом состава измены Родине и шпионажа, высказывается ряд советских криминалистов. См. например, Советское уголовное право. Часть Особенная, 1962, М., стр. 24, Особо опасные государственные преступления, М., 1963, стр. 21.

против СССР по мотивам малодушия или трусости, несомненно, является актом предательства, измены Родине, однако вряд ли можно утверждать, что в этом случае намерения лица связаны с желанием причинить ущерб внешней безопасности Советского государства.

Аналогичное положение, нам думается, может быть и
при совершении указанных действий по другим низменным мотивам. Лицо, передающее из корысти или иных личных видов иностранной разведке сведения, составляющие государственную тайну, может не только безразлично относиться к факту причиненного ущерба внешней безопасности, но и не желать наступления указанных последствий или просто над этим не задумываться. Но от этого совершенное деяние не перестает быть
актом измены Родине.

Кузнецов в сентябре 1965 г., находясь с группой советских туристов в Финляндии, явился в американское
посольство и попросил предоставления ему возможности
выехать на постоянное жительство в США. Сначала его
доставили в Стокгольм, а затем —в Западную Германию, во Франкфурт-на-Майне.

Мотивом совершения этих действий явилась жажда
стяжательства, подогреваемая дурными страстишками,
запавшими в душу Кузнецова под влиянием различных
обстоятельств. Кузнецов жил в Ленинграде, рос и воспитывался в трудовой семье, окончил строительный институт. Перед ним открывались большие возможности. Однако он пренебрег этим, отказался от выполнения общественного долга, вел беззаботный образ жизни, тратил много усилий на приобретение заграничных вещей. Постепенно, погрязая в болото мещанских интересов,
Кузнецов пришел к тому, что «только западный образ
жизни делает человека счастливым».

Американская разведка старалась «выжать» из Кузнецова все, что можно было выжать. И Кузнецов не
скромничал. Стараясь заработать на «красивую жизнью,
он подробно рассказывал все, что знал. Когда Кузнецов оказался больше не нужен американской разведке, его вышвырнули на улицу. Спасаясь от голода, он пришел в Мюнхенский монастырь, но вскоре оттуда ушел и через некоторое время, скопив на дорогу немного денег, прибыл в Бонн и обратился в Советское посольство за


разрешением вернуться на Родину. Ему разрешили это сделать¹.

В данном случае не возникает сомнений в оценке поведения Кузнецова. Его действия образуют изменнический акт, предусмотренный ст. 64 УК РСФСР. Стремясь осуществить задуманную цель, он сознательно совершал действия, причиняющие ущерб внешней безопасности СССР. Но было бы большей натяжкой считать, что Кузнецов желал наступления этих последствий. Человек с подобным кругозором не задумывается много над последствиями своих действий для интересов Родины, так же, как не задумывался над этим и Кузнецов. Его желание не простиралось дальше мелочных интересов, обусловленных его болезненным эгоизмом и мещанским существованием. Отмеченное обстоятельство не изменяет оценки действий Кузнецова, хотя в личном отношении оно имеет большое значение, особенно в решении вопроса о привлечении к уголовной ответственности, применения наказания и других мер воздействия. Видимо, оно
сыграло не последнюю роль и в данном случае, при решении вопроса об освобождении Кузнецова от уголовной ответственности и удовлетворении его просьбы вернуться в тот же«коллектив, где он раньше работал.

Мы не можем согласиться с тем, что если желанно
действие, то, следовательно, желанным является и общественно опасное последствие².

Действия человека могут вызвать самые различные
по своему характеру и отдаленности общественно опасные последствия и, естественно, не все эти последствия
могут быть опосредованы желанием и находиться в соответствии с волей лица. Они могут быть настолько отдалены от действия, что их просто невозможно учесть и предвидеть. Следовательно, вопрос о том, входит или нет общественно опасное последствие в цель действия, зависит от того, с каким последствием связывает закон
уголовную ответственность и как к ним относился виновный.


¹ «Известия» от 18 ноября 1965 I.

² «Наступившие вредные последствия, если они являются прямым следствием совершенных действий, нельзя рассматривать иначе,
как вызванные тем же желанием, каким были порождены и сами эти
действия» (Б А Викторов. Указ работа, стр. 36).


Отождествление выражений «действовать в ущерб»
и «действовать с целью причинения ущерба» основано
на смещении понятий «направленность» и «цель» преступления. Эти понятия, хотя и тесно связанные, не тождественные. Направленность- характеризует больше внешнюю сторону деяния; она показывает, против каких общественных отношений направлены действия, каким интересам они причиняют или могут причинить ущерб. Цель же характеризует тот результат, к которому стремится виновный, совершая преступление ¹.

Вместе с тем это — не совершенно различные понятия. Цель действия помогает установить, направленность преступления, с другой стороны, на фоне направленности преступления более четко обрисовывается цель деяния. В отдельных случаях, когда общественно опасный результат выступает как цель действия или
как необходимое средство для реализации поставленной
цели, эти понятия могут совпадать (например, шпионаж,
совершенный из ненависти к советскому строю и с целью
причинить ущерб внешней безопасности Советского государства). В других же случаях они не совпадают и совпадать не могут.

Измена Родине и шпионаж относятся к числу тех
преступлений, для ответственности за которые решающее значение имеет характер совершенных действий, их направленность против внешней безопасности Советского государства. Сознание указанных особенностей совершенных действий и должно входить в содержание умышленной вины этих преступлений. Что же касается последствий, т. е. были они осознаны, представлял их виновный или относился к ним безразлично, — для квалификации этих деяний не имеют значения, хотя и могут быть учтены при назначении наказания.

С субъективной стороны измена Родине и шпионаж
характеризуются тем, что лицо сознает, что оно совершает действия, направленные в ущерб государственной
независимости, территориальной неприкосновенности и военной мощи СССР. Знание о том, что действие направлено против внешней безопасности СССР и означает в


¹ «Направленность основывается на действии (поступке), цель преступления — на виновнике преступления». (Э. Л а и м, Г. Лёвенталь, Направленность преступления и цель преступления. Neuelustiz, №. 9, 1958, 3. 306).


данном случае сознание общественной опасности содеянного.

К своему действию человек не может относиться безразлично и оценивать его по-разному. Действие всегда
желанно, если только оно не совершено под влиянием
непреодолимой силы или физического принуждения.
Следовательно, измена Родине и шпионаж мыслимы
как акты, совершаемые только с прямым умыслом.

Для привлечения к ответственности за измену Родине и шпионаж надлежит установить, что лицо намеренно совершило перечисленные в законе действия, направленные в ущерб внешней безопасности (выдало врагу государственную тайну, выступило с антисоветскими клеветническими измышлениями и т. д.). ¹


Характер этих действий и отношение к ним виновного лица можно установить только с учетом всех обстоятельств и особенно мотивов, целей, намерений, а также
обстоятельств, характеризующих его личность. Таким
образом, здесь, как и в других случаях, установление
мотива и цели преступления дает возможность правильно разрешить вопрос о содержании субъективной стороны преступления и уголовной ответственности.

¹Правильно указывает В. Д. Меньшагин, что «нельзя говорить
о косвенном умысле при таких преступлениях, где само деяние (действие или бездействие) образует оконченный состав преступления и где в состав не включается наступление определенных общественно опасных последствий («Советское уголовное право. Часть Общая» М., 1962, стр. 146).