Geum.ru

Б. Л. Международное право и правовая система Российской Федерации. Особенная часть: курс лекций

Вид материалаКурс лекций
Подобный материал:
1   ...   24   25   26   27   28   29   30   31   ...   43
"Смирнов против Российской Федерации", п. п. 43 - 49 Постановления от 7 июня 2007 г.) <1>.

--------------------------------

<1> Похожая ситуация была предметом рассмотрения по делу "Алексанян против Российской Федерации" (п. п. 212 - 218 Постановления от 22 декабря 2008 г.).


Представляется, что в ходе оценки соблюдения критерия необходимости внимание следует уделять тому, можно ли было при существующих обстоятельствах дела иными, более "мягкими" средствами достичь тех законных целей, ради которых и происходит соответствующее вмешательство. Возможно ли вообще было избежать ограничения прав и свобод человека. Так, применительно к вышерассмотренному делу "Смирнов против Российской Федерации" следовало бы ответить на вопрос: можно ли было в интересах надлежащего осуществления следствия, правосудия изъять необходимые документы не у адвоката, а непосредственно в тех компаниях, у тех лиц, которые проходили по материалам уголовного дела?

Таким образом, любое вмешательство в права и свободы, включая права и свободы, гарантируемые ст. 8 Конвенции, должно иметь правовое основание, преследовать законные цели и быть необходимым в демократическом обществе. Несоблюдение государством одного из этих критериев позволяет Суду прийти к выводу о наличии нарушения конвенционных положений. Национальный суд, проверяя законность тех или иных действий, бездействия государства, касающихся ограничения прав и свобод человека, обязан учитывать вышеизложенные критерии. В частности, суд обязан установить не только наличие источника права, предусматривающего возможность вмешательства в права и свободы, но и присутствие законной цели, оправдывающей вмешательство, а также необходимость в ограничении прав и свобод. В противном случае суд должен прийти к выводу о неправомерности осуществленного ограничения.


8.3. Отдельные формы вмешательства в права


8.3.1. Усыновление (удочерение)


При рассмотрении дела "Шепелев против Российской Федерации" Суд подчеркнул, что между ребенком и его родителями существует связь, представляющая собой семейную жизнь даже тогда, когда во время рождения родители больше не живут вместе или их отношения прекратились. Неоспоримо, что когда произошло удочерение, то продолжала существовать связь между заявителем, являвшимся отцом по крови, и удочеренной А. Решение об удочерении явилось вмешательством в право заявителя на уважение семейной жизни, предусматриваемое п. 1 ст. 8. Такое вмешательство является нарушением ст. 8, если только оно не было осуществлено в соответствии с законом, не преследовало цели, будучи законным согласно п. 2 ст. 8, и не представлялось необходимым в демократическом обществе. Суд согласился с властями Российской Федерации, что решение районного суда об удочерении основывалось на соответствующих положениях национального права, а именно на ст. ст. 124 и 130 Семейного кодекса, предусматривающих, что удочерение позволяется, если это соответствует интересам ребенка, и что родительское согласие не требуется, если родитель не проживает вместе с ребенком по неуважительным причинам более шести месяцев. Нет сомнений в том, что вмешательство осуществилось в соответствии с законом, преследовало законную цель защиты прав и свобод ребенка. Рассматривая следующий вопрос, было ли вмешательство необходимым в демократическом обществе, Суд отметил, что по такого рода делам национальные власти имеют возможность допросить все заинтересованные стороны. Задача Суда не состоит в том, чтобы заменить собой органы государственной власти, а чтобы проанализировать в свете Конвенции решение, принятое национальными властями при осуществлении их полномочий по оценке фактических обстоятельств. Статья 8 требует, чтобы национальные власти соблюдали справедливый баланс между затрагиваемыми делом интересами, и в ходе поиска указанного баланса особое значение необходимо придавать интересам детей, которые, в зависимости от их существа и значения, могут перевешивать интересы родителей. Суд подчеркнул, что перед удочерением контакты между заявителем и ребенком носили нечастый и ограниченный по времени характер. Заявитель перестал жить вместе с дочерью, когда ей был один год и 10 месяцев, перестал встречаться с ней, когда ей исполнилось два года, т.е. более чем три года до принятия судом решения об удочерении. С другой стороны, ни одна из сторон не оспаривала наличие тесных связей между А. и С.А., являющимся мужем матери А. Перед удочерением А. они жили вместе уже более трех лет. А. рассматривает С.А. как своего отца. Таким образом, когда принималось судебное решение, значительный период времени существовали фактические семейные связи между А. и С.А. В этом отношении Суд напомнил, что существование или несуществование семейных связей есть важный вопрос факта, зависящий от существования реальной практики личных тесных связей. По настоящему делу решение об удочерении не приводило в движение связь между ребенком и лицом, которое удочерило его, а наоборот, консолидировало, формализовало уже существующие отношения. Суд принял во внимание выводы районного суда о том, что А. проживает в хороших условиях, необходимых для ее развития, что С.А. в состоянии обеспечивать воспитание и развитие ребенка. Каких-либо юридических препятствий для удочерения обнаружено не было. Районный суд также учел позицию органов опеки и попечительства, что удочерение соответствует интересам ребенка. В связи с вышеизложенным, принимая во внимание интересы ребенка, учтенные районным судом, а также ограниченную связь между заявителем и А. на протяжении более чем трех лет, предшествующих удочерению, Суд пришел к выводу, что решение об удочерении соответствует рамкам усмотрения, позволенным государству Конвенцией. Принимая во внимание цели, которые должны были быть достигнуты в ходе удочерения, нельзя сказать что последствия, повлиявшие на отношения заявителя с ребенком, являлись непропорциональными. Соответственно, отсутствовало какое-либо нарушение ст. 8 Конвенции ("Шепелев против Российской Федерации", п. п. 24 - 32 Постановления от 26 июля 2007 г.).


Установление (оспаривание) факта отцовства


При рассмотрении дела "Шофман против Российской Федерации" Суд обратил внимание, что решения национальных судов об отказе в удовлетворении требования заявителя об оспаривании отцовства основывались на законе, собственно на ст. 49 Кодекса о браке и семье, которая была применена в споре о ребенке, рожденном в момент действия Кодекса. Последний предусматривал право на оспаривание отцовства в течение одного года после того, как муж узнал или должен был узнать о регистрации рождения ребенка. Время начинало течь в отношении пресекательного срока независимо от того, сомневался или нет муж в своем биологическом отцовстве. Сравнительное исследование законодательства государств - участников Конвенции применительно к процедуре инициации иска об отцовстве свидетельствовало, что здесь отсутствует какое-либо единообразие. За исключением незначительного количества государств, где отсутствуют установленные законом временные пределы оспаривания отцовства, обычно такой срок ограничивается периодом от шести месяцев до одного года, однако может достигать и двух лет. Но различие в правовых системах касается не только сроков как таковых, но также и момента, с которого они начинают течь. В некоторых государствах период отсчитывается с момента, когда предполагаемый отец узнал или должен был узнать, что он был зарегистрирован в качестве отца ребенка. В других государствах точка отсчета начинается с момента, когда лицо узнало или должно было узнать об обстоятельствах, ставящих под сомнение его отцовство. Применительно к последней категории государств предусматривается второй ограничительный срок, дающий возможность оспаривания только до тех пор, пока ребенок является малолетним. В незначительном количестве государств сроки начинают течь с момента рождения ребенка, независимо от знания отцом каких-либо фактов. Суд уже ранее приходил к выводу, что установление сроков для оспаривания отцовства оправдывается желанием обеспечить правовую определенность в семейных отношениях и защитить интересы ребенка. При рассмотрении дела "Yildirim против Австрии" <1> Суд подчеркнул, что "если истек срок для оспаривания отцовства, более высокое значение имеют интересы ребенка в сравнении с интересами отца, оспаривающего свое отцовство". Однако указанный вывод был сделан применительно к делам, когда заявитель знал или имел основания для предположения, что он не является отцом с самого первого дня жизни ребенка, однако по причинам, не связанным с правом, не предпринял шагов по оспариванию отцовства в пределах установленных законом сроков.

--------------------------------

<1> Постановление от 19 октября 1999 г.


Примечание. В связи с этим нельзя не обратить внимание на значение как для Суда, так и для национальных судебных систем метода сравнительного правоведения при рассмотрении вопросов соблюдения прав и свобод человека. Критерий необходимости ограничения прав и свобод человека оценивается Судом в том числе через состояние законодательства других государств - участников Конвенции в сравниваемой сфере общественных отношений. Если в большинстве государств имеется более высокий уровень защиты прав и свобод человека, чем в конкретном государстве, нельзя исключать возможности того, что Суд применительно к такому государству может констатировать несоблюдение критерия необходимости в ограничении прав и свобод, что приводит к установлению нарушения соответствующих конвенционных положений.

По настоящему делу ситуация иная. Похоже, что в течение двух лет с момента рождения ребенка заявитель не подозревал о том, что ребенок не его и растил ребенка как собственного. Он узнал об обстоятельствах, ставящих под сомнение его отцовство, в сентябре 1997 г., когда установленный законом срок уже истек <1>. Когда заявитель узнал о том, что биологическая реальность, то, что он не является биологическим отцом ребенка, может быть иной, то без промедления предъявил иск. В течение трех месяцев с момента получения соответствующей информации, он подал заявление о разводе, а также иск об оспаривании отцовства. Суд подчеркнул, что районный суд на основе генетической экспертизы признал, что заявитель не являлся отцом ребенка. Был доказан биологический факт, что позволяло удовлетворить поданный заявителем иск. Сторонами, заявителем и властями Российской Федерации не оспаривалось, что иск был бы удовлетворен, если бы он был подан в течение одного года после регистрации рождения ребенка <2>. Суд обратил внимание, что правовые системы договаривающихся государств по-разному разрешают проблему, которая возникает, когда соответствующие обстоятельства становятся известными по истечении сроков. В некоторых государствах в порядке исключения суд может предоставить возможность инициировать процесс. В других государствах соответствующий иск может быть предъявлен прокурором. В деле заявителя оценка соответствующих обстоятельств возлагается на суд и предусматривается ст. 49 Кодекса о браке и семье. Рассматриваемое положение адекватно защищает интересы мужа, который, узнав о том, что он не является отцом ребенка, имеет право выбора: либо согласиться с юридической презумпцией его отцовства, либо ее опровергнуть в суде. Однако мужьям не позволено обращаться с соответствующими заявлениями, если им стало известно о биологической реальности по истечении одного года с момента регистрации рождения ребенка. Власти Российской Федерации не представили причин, оправдывающих необходимость в демократическом обществе указанного ограничения, предусматривая неизменяемый пресекательный срок, истекающий независимо от знания предполагаемым отцом обстоятельств, ставящих под сомнение его отцовство и тем самым могущих обусловить исключение в применении данного срока. Согласно прецедентной практике Суда, ситуация, при которой юридическая презумпция превалирует над биологической и социальной реальностью, не обращая внимания на установленные факты и желание заинтересованных лиц, без предоставления выгоды какой-либо стороне, несовместима с обязательством обеспечивать реальное уважение личной и семейной жизни, даже принимая во внимание широкое усмотрение государства в оценке рассматриваемой ситуации. Суд посчитал, что непредоставление заявителю возможности подать иск об оспаривании отцовства по истечении одного года, в случае когда информация становится известной после указанного срока, является непропорциональным преследуемой цели. Не был соблюден справедливый баланс между общими интересами соблюдения правовой определенности в семейных отношениях и правом заявителя опровергнуть юридическую презумпцию его отцовства с учетом биологических доказательств. Суд пришел к выводу, что, несмотря на широкое усмотрение государства в данном вопросе, последнее не смогло обеспечить заявителю право на уважение личной жизни, которым он наделен согласно ст. 8 Конвенции. Соответственно, было нарушение ст. 8 Конвенции ("Шофман против Российской Федерации", п. п. 36 - 46 Постановления от 24 ноября 2005 г.). Как известно, в действующем Семейном кодексе РФ отсутствует указание на соответствующие сроки (ст. 52) (подробнее см. Лекцию 20).

--------------------------------

<1> Ребенок родился 12 мая 1995 г.

<2> 16 ноября 2000 г. Железнодорожный суд г. Новосибирска отказал заявителю в удовлетворении его требований в связи с подачей иска по истечении одного года с момента регистрации рождения ребенка.


По делу "Калачева против Российской Федерации" заявительница жаловалась на предполагаемое нарушение Российской Федерацией ст. 8 Конвенции в связи с отказом национальных судов установить факт отцовства биологического отца ее дочери, несмотря на результаты экспертизы ДНК. Суд по данному делу в Постановлении от 7 мая 2009 г. подчеркнул, что национальные судебные органы столкнулись с конфликтом интересов матери ребенка, рожденного вне брака, и предполагаемым отцом. Хотя это не задача Суда - подменять собой компетентные национальные власти при выяснении наиболее оптимального варианта установления отцовства через судебные процедуры, Суду следует проанализировать, насколько действия властей, рассматривавших требования заявительницы, соответствовали требованиям и духу ст. 8 Конвенции (п. 32 Постановления). Согласно семейному законодательству Российской Федерации, решение, устанавливающее отцовство, должно следовать из полного и объективного анализа всех доказательств, которые подтверждают или опровергает происхождение ребенка. Более того, ни одно из доказательств не может иметь преимущественного значения для суда. Суд учитывает вывод национального суда и позицию властей Российской Федерации о том, что заявительница не смогла предоставить достаточные доказательства ее отношений с А. и его отцовства. Однако Суд напомнил, что в ходе осуществления судебного разбирательства районный суд назначил экспертизу ДНК для разрешения спора об отцовстве. Экспертиза показала, что имеется возможность на 99,99% того, что ответчик является отцом ребенка. Суд не упускает из виду то обстоятельство, что на сегодняшний день экспертиза ДНК является единственным научным методом, подтверждающим отцовство в отношении ребенка, и, соответственно, ее доказательственная сила значительно перевешивает иные доказательства, предоставляемые сторонами для того, чтобы доказать или опровергнуть факт интимных отношений. Заявительница утверждала, что она и ответчик скрывали свои отношения, поэтому генетическая экспертиза могла являться единственным убедительным доказательством оспариваемого отцовства. Ответчик подверг сомнению приемлемость результатов экспертизы, ссылаясь на предполагаемые нарушения во время взятия пробы. Заявительница, в свою очередь, оспорила его аргументы и настаивала на правильности проведения экспертизы. Национальные суды признали результаты экспертизы недопустимыми и отклонили требования заявительницы без назначения новой экспертизы. Суд вновь напомнил, что согласно ст. 8 Конвенции, рассматривая вопросы установления отцовства суды должны уделять особое внимание наилучшей защите интересов детей. По рассматриваемому делу интерес ребенка состоял в наличии недвусмысленного ответа на вопрос, является ли А. ее отцом. Похоже, что ответ на это вопрос нельзя было дать без экспертизы ДНК, и необходимо было провести повторную экспертизу, поскольку результаты первой были признаны недопустимыми из-за формальных процедурных оснований. Действительно, заявительница не заявляла ходатайства о проведении повторной экспертизы, как отмечают власти Российской Федерации. Но, как следует из буквального толкования Гражданского процессуального кодекса РФ, у суда имелась возможность по своей инициативе назначить повторную экспертизу, если правильность первоначальной экспертизы подверглась сомнению. Это было особенно важно по настоящему делу, когда за нарушение, связанное с изъятием пробы, если это и было, ответственно бюро медицинских экспертиз, т.е. государственный институт. На этом фоне национальные суды, признав результаты назначенной судом экспертизы ДНК недопустимыми, без инициации проведения новой экспертизы, не применили п. 2 ст. 87 ГПК РФ в свете принципов, изложенных в ст. 8 Конвенции. При таких обстоятельствах Суд посчитал, что национальные власти при рассмотрении дела заявительницы не исполнили своего позитивного обязательства по обеспечению справедливого баланса между столкнувшимися интересами сторон в процессе с учетом интересов ребенка. Соответственно, было допущено нарушение ст. 8 Конвенции (п. п. 33 - 38 Постановления от 7 мая 2009 г. по делу "Калачева против Российской Федерации").


8.3.2. Изменение имени, отчества и фамилии


По делу "Знаменская против Российской Федерации" заявительница жаловалась по ст. 8 Конвенции в связи с тем, что национальные суды не рассмотрели ее дело об установлении происхождения ее мертворожденного ребенка от умершего друга и внесении соответствующих изменений в имя ребенка. С точки зрения Суда, в основе настоящего дела лежит возможность заявительницы получить признание г-на Г. в качестве биологического отца умершего после рождения ребенка, несмотря на наличие юридической презумпции, что муж является отцом ребенка, родившегося в течение 300 дней с момента расторжения брака. Дача фамилии и отчества ее умершего друга мертворожденному ребенку является важным аспектом такого признания. По делу отношения между заявительницей и г-ном Г. не оспаривались. Никто не подвергал сомнению отцовство г-на Г. в отношении ребенка, которого заявительница родила 4 августа 1997 г. Поскольку ребенок умер после рождения, то установление отцовства не накладывало длительных обязательств поддерживать материально соответствующих лиц. Отсутствовал конфликт интересов заявительницы с какими-либо еще интересами. Отказывая в удовлетворении требований заявительницы, национальные суды не указали законных или убедительных оснований для сохранения прежнего положения status quo. Власти Российской Федерации признали, что национальные суды действовали неправомерно, рассматривая требования заявительницы через призму гражданских прав ребенка, не принимая во внимание права заявительницы.

Примечание. Как следовало из текста Постановления, национальные суды заняли следующую правовую позицию: ст. 49 Семейного кодекса РФ, регулирующая вопросы установления отцовства в судебном порядке, применяется в отношении живых детей. Принимая во внимание, что ребенок умер, он не имел гражданских прав и обязанностей, и указанное положение неприменимо. Дело подлежит прекращению, потому что оно не может быть рассмотрено в рамках гражданского судопроизводства. Кассационная инстанция, оставляя решение без изменения, также указала: "Дело не может быть рассмотрено через гражданский иск, поскольку ребенок не приобрел гражданских прав" (п. 17 Постановления от 2 июня 2005 г. по делу "Знаменская против Российской Федерации").

Власти Российской Федерации признали, что требование заявительницы должно было быть рассмотрено. Согласно прецедентной практике Суда, ситуация, когда юридической презумпции позволяют превалировать над биологической или социальной реальностью, без обращения внимания на установление фактов и желаний заинтересованных лиц, а также наличия какого-либо интереса, несовместима, даже учитывая усмотрение в этом отношении государства, с обязательством обеспечивать эффективное уважение личной и семейной жизни. Соответственно, было нарушение ст. 8 Конвенции ("Знаменская против Российской Федерации", п. п. 20, 25, 29 - 32 Постановления от 2 июня 2005 г.).


8.3.3. Признание лица недееспособным


По делу "Штукатуров против Российской Федерации" заявитель утверждал, что полное лишение дееспособности явилось неадекватным ответом на те медицинские психические проблемы, которые он испытывал. В ходе рассмотрения указанного дела Суд подчеркнул, что согласно ст. 8 власти должны обеспечить справедливый баланс между интересами душевнобольного лица и иными законными целями. Однако в таких сложных вопросах, как определение психического состояния лица, государства пользуются широким усмотрением. Это объясняется тем обстоятельством, что национальные власти непосредственно общаются с таким лицом и могут разрешить соответствующие вопросы. Задача Суда заключается в том, чтобы рассмотреть с точки зрения Конвенции решения, принятые властями в процессе осуществления их полномочий. В то же самое время уровень позволяемого усмотрения со стороны национальных властей варьируется в зависимости от существа вопросов и значения этих вопросов для заявителя. Более строгий контроль должен быть осуществлен в отношении серьезных ограничений в сфере личной жизни. Далее Суд напомнил, что, хотя ст. 8 Конвенции не содержит явных процессуальных требований, процесс принятия решения, представляющего вмешательство, должен быть справедливым и таким, чтобы обеспечить интересы, защищаемые ст. 8. Объем усмотрения государства зависит от процесса принятия решения. Если в ходе осуществления этого процесса были допущены серьезные упущения, выводы национальных властей в большей степени открыты для критики. В первую очередь Суд отметил, что вмешательство в право на личную жизнь заявителя было серьезным. Вследствие признания его недееспособным заявитель стал полностью зависим от его официального опекуна почти во всех сферах жизни. Более того, полная недееспособность применялась в отношении неопределенного периода времени и, как показало дело заявителя, не могла быть пересмотрена иначе как через опекуна, который препятствовал любой попытке прекратить применяемые меры. Во-вторых, Суд уже констатировал, что процедуры в Васильевском районном суде осуществлялись с нарушениями. Так, заявитель не принимал участия в судебном разбирательстве и лично не был допрошен судьей. Заявитель не смог оспорить в кассационном порядке решение от 28 декабря 2004 г., поскольку городской суд г. Санкт-Петербурга отказался рассматривать кассационную жалобу. Его участие в процессе принятия решения было сведено к нулю. Суд особенно озабочен тем, что слушания по делу заявителя продолжались 10 минут. При таких обстоятельствах нельзя сказать, что судья мог бы иметь какую-либо пользу от непосредственного контакта с заинтересованным лицом. В-третьих, Суд обратил внимание на мотивировочную часть решения от 28 декабря 2004 г. Суд учел серьезность обжалуемого вмешательства и тот факт, что судебные процедуры по делу заявителя в лучшем случае были небрежны. Суд отметил, что районный суд основывался только на медицинском заключении от 12 ноября 2004 г. Заключение упоминало агрессивное поведение заявителя, негативное отношение и антисоциальный образ жизни; обосновывалось наличие шизофрении, и поэтому заявитель не осознавал своих действий. В то же время заключение не объясняло, какого рода действия заявитель не понимал и не мог контролировать. Уровень заболевания заявителя непонятен, так же как и возможные последствия заболевания заявителя для общественной жизни, здоровья, моральных интересов. По этим основаниям заключение от 12 ноября 2004 г. являлось достаточно неопределенным. Суд не подверг сомнению компетенцию докторов, которые обследовали заявителя и признали, что заявитель серьезно болен. Однако, с точки зрения Суда, существование психических отклонений, даже если они носят серьезный характер, не могут являться единственным основанием, оправдывающим полную недееспособность. По аналогии с делами, касающимися лишения свободы, с целью обоснования полной недееспособности, психические расстройства должны быть такими, чтобы оправдать применение соответствующих мер. Вопросы, которые были сформулированы судьей докторам, не касались уровня заболевания заявителя. Вследствие этого в заключении от 12 ноября 2004 г. не исследовался в достаточных аспектах вопрос об уровне недееспособности заявителя. Представляется, что существующие законодательные рамки не оставляли судье иного. Гражданский кодекс Российской Федерации различает понятия полной дееспособности и полной недееспособности, однако он не различает пограничные ситуации, за исключением случаев злоупотребления наркотиками и алкоголем <1>. В этой связи Суд обратился к принципам, сформулированным в Рекомендации Комитета Министров Совета Европы N R (99) 4 "Принципы, касающиеся юридической защиты недееспособных взрослых". Хотя эти принципы не являются обязательными для Суда, они определяют общие европейские стандарты в рассматриваемой сфере. В противоречии с этими принципами российское законодательство не предусматривало более гибких форм вмешательства. В результате, с учетом обстоятельств дела, права заявителя, содержащиеся в ст. 8, были более строго ограничены, чем это было необходимо. Изучив процесс принятия решения и мотивировку национальных решений, Суд пришел к выводу, что вмешательство в право заявителя на частную жизнь было непропорциональным преследуемой цели. Соответственно, было нарушение ст. 8 Конвенции применительно полного признания заявителя недееспособным (