В сборнике представлены тезисы докладов и выступлений участников научно-практической конференции
| Вид материала | Тезисы |
| 6. Вместо заключения; постсоветский парадокс субъективацйи и его политическое значение |
- Л. В. Вандышева Самарский государственный университет, 3856.51kb.
- Программа ХV республиканской научно-практической конференции молодых ученых, аспирантов, 817.59kb.
- Ма при обучении иностранному языку в высшей школе материалы научно-практической конференции, 3171.87kb.
- Д. С. Лихачёва и проблемы современного мегаполиса Сборник докладов участников международной, 3272.71kb.
- Правила оформления тезисов представлены в соответствующем разделе участия в конференции., 12.42kb.
- Курсы esp как реализация профессионально-направленного подхода к иноязычной подготовке, 5339.33kb.
- Актуальные социально-экономические и правовые аспекты устойчивого развития региона., 3483.41kb.
- Опубликовано в Сборнике аннотированных докладов III всероссийской научно-практической, 80.93kb.
- "Новые методы защиты металлопродукции на период транспортировки и хранения.", 212.79kb.
- Тезисы докладов 1 Межвузовская научно -практическая конференция студентов и молодых, 100.64kb.
И здесь мы обратимся к проблеме соотношения власти и "гендерных исследований" в бывшем СССР и попытаемся сформулировать следующий тезис. Итак, на наш взгляд, "гендерный дискурс" (и "гендерные исследования" как институция) здесь парадоксальным образом произведены тем, что в психоанализе называется "зовом Другого", а именно "запросом власти" в бывшем СССР (то есть доминантным политическим дискурсом) в процессе развития власти от прямого государственного насилия (формирующего бесполое советское общество) к "демократическому" гендерному/половому. Именно, смена режима власти от "абсолютистской" к "надзорной", в соответствии с терминами Фуко, производит феномен субъективизации, который характеризуется и гендерной/половой маркировкой как неизбежной характеристикой индивидуализирующейся/экзистенциализирующейся субъективности. Кроме того, в постсоветском контексте та давно известная истина Фуко, что поиск дискурсивных форм осуществляется в рамках властного производства, очень уместна для напоминания в практиках производства "гендерных исследований" здесь как новой постсоветской академической дисциплины - из-за ее, за редким исключением, политической "невинности" в отношении собственного дискурса и институциональных практик). Также и тот отличающийся от Запада парадокс, что здесь "гендерные исследования" возникают раньше женского движения и даже стимулируют его возникновение, тоже указывает на властный (а отнюдь не "объективный" или "невинный") статус научного дискурса как такового (к которому принадлежат сегодня и "гендерные исследования") в советском/постсоветском обществе, сумевшего выполнить в бывшем СССР поистине ленинскую функцию изобретения того, что, по словам Лакана, "не существует" и для чего по видимости не было собственных логических оснований - женской идентичности (по аналогии с несуществующей идентичностью "рабочего класса" в дореволюционной России вместо реально существующей крёстьянской/номадической массы. Самой травматической в этом гендерном производстве является, тем не менее, та ситуация, когда "зов Другого".совпадает с аффирмативными нуждами новой, ожидающей перемен женской субъективности с ее новыми практиками женской субъективации, воплотившими больше 10 лет назад весь тот порыв "к лучшему", который и получил позже маркировку "гендерных исследований". Джудит Батлер называет аффирмативные стратегии субъективного сопротивления перформативными стратегиями власти... Каковы же модификации этого амбивалентного отношения власть/"гендерные исследования" с момента возникновения/порождения дискурса "гендерных исследований" в бывшем СССР, выделившего из социального конструкта "советского человека" такую характеристику индивидуализации как, опять в противоположность "западу", сначала социальный, а затем и биологический пол? На наш взгляд, закономерность такова, что если раньше власть "взимала" с женщин в виде вышеназванных практик "сбора данных" (см. многочисленные статьи про "положение женщин" в бывшем СССР), подтверждая тезис Фуко о желании власти "знать как можно больше о своих подданных", то теперь она хочет знать, побуждая к аффирмации, их новые субъективные нужды - например, показатели сексуальности, желания, интимных чувств, эмоций и т.п. (см., например, статью А. Темкиной "Сценарии сексуальности и сексуальное удовольствие в автобиографиях современных российских женщин" в журнале "Гендерные исследования", № 3, 1999 и др.). Другими словами, можно сказать, что по иронии судьбы именно женщины в тяжелейших постсоветских условиях, аффирмативным образом отвечая на перформативный (санкционированный международной политикой глобализации) "зов власти" (как "зов Другого"), выполняют сегодня столь долгожданную и, пожалуй, передовую (после тоталитарных, аннигилирующих субъективность советских времен) функцию новой политической субъективацйи в ситуации "новой регистрации нужд" - вместо их полного искоренения и подавления.
6. Вместо заключения; постсоветский парадокс субъективацйи и его политическое значение
Таким образом, мы сталкиваемся со сложностью мыслить основополагающие для западной гендерной теории понятия пол/гендер в постсоветском контексте по привычным дискурсивным критериям. В постсоветском гендерном дискурсе 1) не существует классической феминисткой дихотомии "биологическое-социальное" (например, в советских условиях все было "социальным", а сейчас все сводится к "натурализованному полу"); 2) отсутствовало индивидуальное (которое заменяла коллективная идентичность); 3) отсутствовал так называемый эссенциализм женского, связанный с проблемой идентичности - то есть тот самый "женский опыт", столь значимый для теорий западного классического феминизма; 4) не было гетеросексуального дискурса семьи, замененного перформативным исполнением симулятивных социальных ролей, определяемых государством; 5) вместо классического феминистского эссенциалистского "пола" в период возникновения самой проблематики появляется перформативный "гендер", его фактически заменяющий и т.п. Кроме того, парадокскальным является и тот механизм гендерной субъективации, который возникает в постсоветских условиях после долгого заперта советской власти на производство субъективности. В отличие от теории власти Фуко, форма субъекта, получающая в момент возникновения гендерные маркировки, в постсоветских условиях формируется в архаической по западным меркам ситуации биовласти, а соответственно репрезентация/экзистенциализация гендера происходит в парадоксальной и невозможной на "западе" ситуации - ситуации натурализации пола, что также заставляет пересматривать не только привычные для "запада" гендерные маркировки/роли/стереотипы субъективности, но и помещать вопрос о политическом сопротивлении в пространство этого парадокса.
Мысли и выводы, изложенные в данной статье вовсе не претендуют на социологическое или историческое исследование проблемы гендерного дискурса в бывшем СССР. Цель ее - скорее поставить вопрос о тех структурных основаниях постсоветского гендерного дискурса (который, собственно, определяет и специфику, а также формы и задачи гендерного образования в бывшем СССР, вопрос о котором является основным вопросом данной конференции), которые обычно не ставятся, но тем не менее могут оказаться политически значимыми в тех практиках, которые философы называют "реальными" - практиках институционализации гендерного дискурса и гендерных исследований в сфере постсоветского образования. И если на уровне дискурса мы сумеем понимать и артикулировать вышеобозначенные логические парадоксы, возможно, и на уровне практик гендерного образования мы сможем действовать более сознательно и политически эффективно.