В сборнике представлены тезисы докладов и выступлений участников научно-практической конференции
| Вид материала | Тезисы |
- Л. В. Вандышева Самарский государственный университет, 3856.51kb.
- Программа ХV республиканской научно-практической конференции молодых ученых, аспирантов, 817.59kb.
- Ма при обучении иностранному языку в высшей школе материалы научно-практической конференции, 3171.87kb.
- Д. С. Лихачёва и проблемы современного мегаполиса Сборник докладов участников международной, 3272.71kb.
- Правила оформления тезисов представлены в соответствующем разделе участия в конференции., 12.42kb.
- Курсы esp как реализация профессионально-направленного подхода к иноязычной подготовке, 5339.33kb.
- Актуальные социально-экономические и правовые аспекты устойчивого развития региона., 3483.41kb.
- Опубликовано в Сборнике аннотированных докладов III всероссийской научно-практической, 80.93kb.
- "Новые методы защиты металлопродукции на период транспортировки и хранения.", 212.79kb.
- Тезисы докладов 1 Межвузовская научно -практическая конференция студентов и молодых, 100.64kb.
ГЕНДЕРНЫЕ 90-е...: О ВОЗМОЖНОСТЯХ ГЕНДЕРНОГО ДИСКУРСА И ГЕНДЕРНОГО ОБРАЗОВАНИЯ В БЫВШЕМ СССР
Цель моего выступления - философская проблематизация процесса формирования гендерного дискурса в бывшем СССР, который начался в 1990-е годы. Другими словами, меня интересует не исторический или социологический анализ процесса легитимации дискурса гендерных исследований в постсоветский период в рамках привычных концепций новых научных парадигм и новых, в том числе междисциплинарных областей знания, к которым в постсоветской академии на фоне ее традиционной дисциплинарности a priori относится новая социальная дисциплина гендерные исследования, а, скорее, обнаружение некоторых логических оснований этого процесса с точки зрения феминистской теории репрезентации. Осмысление логических оснований дискурса гендерных исследований в постсоветской культуре, возможно, позволит лучше понять и сделать более эффективными и конкретные политики его социальной институционализации и реализации здесь.
Только в постсоветской ситуации появляются дискурсы, ответственные по сравнению с советским периодом за промысливание проблематики пола, в том числе и. так называемый дискурс постсоветских "гендерных исследований", официальным рождением которого, очевидно, можно считать знаменитую статью Захаровой Н.К., Посадской А.И., Римашевской КМ. в журнале "Коммунист" "Как мы решаем женский вопрос", и возникновение в 1990 году Московского Центра Гендерных Исследований. Если исходить из формальных (количества гендерных институций, программ, курсов, количества исследователей и появившихся гендерных издательских проектов в бывшем СССР) и неформальных (производство новых смыслов в интеллектуальной среде 1990-х, реализация внутреннего женского неприятия положения вещей на уровне культуры и политики, соотношение академического дискурса с политическими практиками) показателей, то 90-е годы, очевидно, можно назвать "гендерными 90-ми" - именно в этот период в постсоветской интеллектуальной культуре произошла поистине революционная легализация не просто нового академического дискурса - дискурса гендерных исследований, но и самого феномена женского, а также феминизма. Но одновременно с возникновением и развитием гендерного дискурса в бывшем СССР появляются и вопросы, на которые надо отвечать - и в особенности в терминах политического преобразования и действия здесь и сейчас.
1. Гендер вместо пола, или против биологического
В противоположность общепринятому в дискурсе постсоветских "гендерных исследований" тезису о том, что главным препятствием для их развития в постсоветских условиях являются биологический детерминизм и эссенциализм, главным теоретическим тезисом данной статьи является противоположный тезис о том, что и дискурсивная, и институциональная практика "гендерных исследований" в бывшем СССР может, быть только перформативной - то есть никогда не эссенциалистской: Под понятием "перформатива" мы используем наиболее общее определение Джудит Батлер как указание на коренное отсутствие всяких так называемых "уникальных", "аутентичных", "данных" сущностей (например, "пола", "мужского" и "женского" и т.п.) в практиках репрезентации.
В защиту данного теоретического тезиса можно привести следующие логические аргументы. Первый из них касается переосмысления традиционной для западного феминистского дискурса категориальной пары "биологическое-социальное". На наш взгляд, логика развития дискурса возникших более 10 лет назад в бывшем СССР "гендерных исследований" позволяет пересмотреть ее роль для постсоветских условий. С одной стороны, (сознательно или бессознательно) происхождение "гендерных исследований" в постсоветских условиях на первый взгляд опирается опирается на известную западную феминистскую дискурсивную оппозицию "биологическое-социальное" в пользу "социального" и в противовес так. называемому "биологическому" - инстинктам и репродуктивной сексуальности. Отсюда в постсоветской академической гендерной литературе постоянное "заколдовывающее" цитирование (вплоть до полной бессмыслицы серийного воспроизводства) отличия понятия "гендер" как "социального пола" (gender) от биологического "пола" (sex), которое является базисным для возникновения дискурса "гендерных исследований" здесь. С другой стороны, сама эта оппозиция в отечественной культуре, на наш взгляд, сконструирована дискурсивно иначе, чем в "западной" культуре. Если в "западной" культуре первый феминистский порыв эмансипации женского естественным образом был связан с желанием освобождения от "биологического" (как функции "естественного предназначения") и стремлением к "социальному" (как новой, социальной женской реализации в обществе), то у "нас", можно сказать, и не было этого самого "биологического". Парадоксом является то, что в советской коммунистической культуре в трактовке женского вместо "биологического" (в противоположность "западу") преобладало "социальное" - в частности, знаменитый социальный конструкт гомо советикус, где "биологические" характеристики были заменены идеологическими, то есть символическими, а модель репродуктивной биологии была скрыта за моделью "социального воспроизводства" так называемой "новой социальной общности - советского народа".
При этом не стоит забывать, что и в досоветский период в знаменитой русской "метафизике пола" пол никогда не сводился не только к индивидуальному полу, но и к биологическому: он был "универсальной метафизической сверхсущностью" - претендуя в системе русской метафизики на функцию гегелевского Абсолютного Духа. Основной коннотацией понятия "пол" была коннотация символического - вплоть до радикальйой символизации телесного, где ведущее место занимала трактовка пола Владимиром Соловьевым, базирующаяся на страхе телесности, биологического и репродуктивной сексуальности, вместо которых были введены понятия "духовной любви" и "духовного пола". Таким образом, в русской философской традиции именно "биологическое" (против которого борются сегодня постсоветские представительницы "гендерных исследований") оказывается тем самым "темным континентом", о котором говорил Фрейд в связи с женской сексуальностью. Что касается советского периода, то здесь достаточно вспомнить многочисленные работы 20-х годов, посвященные по видимости новой, обнаруженной советской властью сексуальности нового человека (в том числе, женщины) по физиологии, гигиене или половому воспитанию, чтобы обнаружить, что парадоксом всех этих трактовок пола является то, что в них явным образом все "инстинктивное", "физиологическое, "биологическое" сведено к идеологическому. Отсюда такие всем известные трактовки "биологического" как "физиология женщины и производительность труда", "роль полового воспитания в формировании трудящегося" и т.п.
В результате можно сделать вывод, что в коммунистическом идеологизированном Советском Союзе "биологическое" официально не было репрезентировано и - даже более того - существовал социально санкционированный страх "биологического" как помехи для "идеологического", а общей дискурсивной установкой культуры был отказ от" биологического, связанного с имеющими низкий статус второстепенных и даже "стыдных" (в терминах Ив Косовски Сэджвик) понятиями "тело", "сексуальность" и т.п, принявший в советской тоталитарной культуре форму маркировки в качестве "стыдных" таких понятий как "половые отношения", "половая идентичность", "половые функции" и т.п. (кроме, пожалуй, идеологизированного "полового воспитания"). То, что "гендерные исследования" возникают здесь больше 10 лет назад вне вопроса о половой идентичности, доказывает формулировка известного советского/постсоветского социолога Г.Г. Силласте, которая специально отмежевывается от ("стыдных"?) понятий "половые отношения" в социологии, заменяя их на "социогендерные": "Социальная суть явлений проявляется только тогда, когда возникают социогендерные (а не "половые" - И.Ж.) отношения, выявляемые в ходе социологических исследований, или когда изучается социальный статус конкретной половой (гендерной) группы".
Таким образом, в отношении особенностей функционирования традиционной западной феминистской категориальной пары "биологическое-социальное" можно сделать вывод, что в коммунистическом идеологизированном Советском Союзе существовал социально санкционированный страх "биологического", направленный против проблематики "пола" как таковой, в то время как именно с "биологическим", то есть "биологическим детерминизмом" связываются параметры "эссенциадизма". Отсюда тот эпистемологический парадокс, в результате которого а едином порыве на аффирмацию так называемого "нового социального" для женщин в период перестройки в .бывшем СССР пришлось/удалось вводить в постсоветские "гендерные исследования" характерную для возникновения "западных" women's studies проблематику тела, сексуальности и желания (в частности, в виде проблематики репродуктивных прав, сексуальности, проблематики абортов или проблемы насилия и т.п.) гораздо позже, чем проблему женских социальных статусов. Свидетельство этому - также знаменитая статья Н.К.Захаровой, А.И.Посадской, Н.М.Римашевской 1989 года о социально-экономическом положении женщин, о которой было сказано выше и от которой принято вести официальный отсчет возникновению здесь такого феномена как "гендерные исследования".
2. Симулятивное женское, или об отсутствии эссенциализма
Следующим тезисом об особенностях постсоветского гендерного дискурса в его соотношении с западным является тезис о том, что, так называемый, эссенциалистский вопрос о сущности женского в контексте отечественной культуры/власти существует в ней только в форме мужского симулятивного женского - вне традиции так называемых "собственных"/женских, позже получивших в западной теории определение "эссенциалистских" логических оснований и средств репрезентации. Русская "философия женственности" рубежа 19-20 веков или практики создания известных женских образов в "великой русской" литературе 19 века (Татьяны из "Евгения Онегина" Пушкина или Анны Карениной из "Анны Карениной" Толстого, или множества других) только подтверждают факт интенсивной симуляции женского мужским в русской культуре: ведь на самом деле чем выше символизация женского в культуре и симуляция "женственности" самой культуры, тем хуже реальное положение женщин в обществе и жестче запрет на артикуляцию женского самими женщинами. Этот апеллирующей к особенностям "локальной" культуры аргумент, кроме того, указывает, в частности, на тот парадоксальный по "западным" меркам факт, что даже сегодня женское производится здесь исключительно мужским доминантным политическим дискурсом, получившим - особенно после знаменитого Пекина-95, то есть IV Всемирной конференции по положению женщин в Пекине - международный заказ (в виде ратификации международных документов о положении женщин, реактивизировавших актуальность подписанной еще Советским правительством в 1981 году международной "Конвенции о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин") на производство женского. Не отсюда ли и тот известнейший постсоветский логический парадокс, которого по-разному пытаются объяснить все без исключения - и "западные", и "локальные" - ученые, исследующие как тему постсоветских "гендерных исследований", так и тему женских движений в бывшем СССР, что "гендерные исследования" здесь, в отличие от "запада", возникли раньше женского движения и даже породили его?...
Общепризнанным фактом, подтверждающим вышеназванные аргументы о том, что в зарождающейся постсоветской гендерной культуре не проработан классический для западного феминизма эссенциалистский вопрос о сущности женского, является тот очевидный парадокс производства женского в бывшем СССР, что когда в результате дело все-таки доходит до конкретных практик легитимации/репрезентации женского в обществе -- например, в виде женского движения, участия женщин в политике, женской литературы, исскуства или гендерных институции в системе высшего постсоветского образования, то в них миметизируются классические просветительские, то есть "мужские" логические средства репрезентации, а не изобретаются "собственные", "женские" - опять же в отличие от "западных" стратегий репрезентации женского, настаивающих, особенно в момент возникновения, на смене классической/просветительской/рационалистической/мужской методологии. Дискурсивным фактом является, например, отказ известных российских женщин-писательниц - таких как Татьяна Толстая, Людмила Петрушевская, Валерия Нарбикова - от своей "женской природы" или "женской сущности". До классического феминистского, подвергающегося сегодня критике вопроса о сущности женского в терминах "самого женского", таким образом, дело так и не доходит даже в процессах нового/постсоветского производства женского в бывшем СССР.
3. Социальные статусы как перформативная симуляция
Основным тезисом здесь является тезис о том, что "гендерные исследования" в бывшем СССР, толчком к возникновению которых больше 10 лет назад хотя и явилась ретеоретизация знаменитого "женского вопроса" в статье ЗахаровойН.К., ПосадскойА.И., РимашевскойН.М. "Как мы решаем женский вопрос", в то же время возникают вне вопроса о женской идентичности, но в рамках вопроса о социальных статусах - то есть в первую очередь о социально-экономическом и политическом положении женщин, когда в качестве основных показателей экзистенциалистского понятия "женского опыта", сыгравшего большую роль для западной феминистской теории, приводятся показатели положения женщин как социальной группы на момент так называемой "перестройки" - смотри как эту статью, так и статью еще одного претендующего в этой области на первенство теоретика Г.Г.Силласте. Проблема (половой) идентичности в рамках формирующегося здесь дискурса "гендерных исследований" и логики, которую можно назвать логикой социальных статусов, также определяется через его коллизии и возможности: ""Гендер", - пишут Е.А.Здравомыслорва и А.А.Темкина, - это социальный статус, который определяет индивидуальные возможности образования, профессиональной деятельности; "доступа- к власти, сексуальности, семейные роли и репродуктивное поведение". Характерно, что для этих разных, часто конкурирующих и теоретически непримиримых направлений внутри формирующегося дискурса постсоветских "гендерных исследований" в рамках вышеназванной логики социальных статусов, общей становится та дискурсивная установка, о которой мы говорили выше - а именно отказ от так называемого биологического. В то же время именно, эта исходная общая дискурсивная установка на исследование социальных статусов и позволяет сделать вывод о том, что "гендерные исследования" здесь, с самого начала своего возникновения апеллируя к социальным статусам, апеллируют тем самым не к традиционному на момент возникновения для "западных" women's studies вопросу о сущности женского, а к критерию перформативного существования женского: ведь особенность социальных статусов в советских обществах, исходя из анализа Славоя Жижека тоталитарных коммунистических обществ в знаменитом философском бестселлере "Возвышенный объект идеологи", обеспечена не слепой верой в коммунистические идеалы, а напротив, коренным разрывом между коммунистической идеологией (которой и соответствуют социальные статусы с их повторяющимися ритуалами) и не соответствующей ей реальной, базирующейся на неверии в нее жизнью в советском обществе. Показатель социальных статусов в таком случае приобретает вышеназванную характеристику перформативности - а именно перформативного исполнения советских симулятивных идеологических норм, само общество - бодрийяровский показатель симулятивного общества, а апеллирующие не к проблеме (женской) идентичности, но к социальным статусам постсоветские "гендерные исследования" в качестве основного предмета парадоксальным образом получают то, что Джудит Батлер называет "перформативным гендером".
4. Одно вместо другого: гендер и/или феминизм. Или еще раз о перформативности гендера
В контексте вышесказанного можно дать и второе определение перформативизма, используемое в психоанализе Жака Лакана - а именно, ерез-структуру разрыва между смыслом и значением в структуре высказывания, которую можно назвать структурой "одно вместо другого" (подразумевающей интерпретацию высказывания в виде, например, знаменитого лакановского вопроса "Che vuoi?", означающего не "Чего ты хочешь?", а "Ты говоришь это, однако что ты мне хочешь этим сказать?"), и касаться оно будет общего логического отношения существующих здесь "гендерных исследований" уже не к понятию "женского" или "женской сущности", а к феминизму. Новое определение перформативизма базируется на двух тезисах. Первый - тезис о том, что классический феминизм (как проблематизация "женской сущности") в терминах логики социальных статусов не может - логически - состояться, но может играть и играет конструктивную роль утопии (свидетельством чему являются два известных поп-феминистских образа писательницы Маши Арбатовой и журналистки Дарьи Асламовой, существующих исключительно в утопических/виртуальных пространствах масс-медиа (TV и прессы), которые при всей их исключительней шеи медиа-популярности так и не пробили, по выражению Лакана, барьер Реального, не пройдя на выборах в российскую Государственную Думу 1999 года, исчезнув в результате и из виртуального "а-ля феминистского" пространства на TV (из популярного ток-шоу "Я сама") и подтвердив еще-раз проблематичность существования утопического статуса как такового). Второй тезис является основным и постулирует то, что "гендерный дискурс" в актах легализации/репрезентации женского здесь вынужден, по свидетельству многих ученых, которые и репрезентируют "гендерные исследования" как новую социальную дисциплину в бывшем СССР, выполнять феминистскую функцию - то есть "активного желания женщин изменить свое положение в обществе", что также означает перформативную конструкцию "одно вместо другого". "С утверждением того, что гендер на "востоке" не несет в себе маркировку "феминистский", я оы согласилась не полностью... м думаю, что развитие гендерных исследований - в условиях отсутствия влиятельного женского феминистского движения - становится "порождающей средой" для феминизма." или "Быть гендеристом (гендерологом), не будучи феминистом - невозможно".
В результате самым парадоксальным выводом о соотношении феминизма и "гендерных исследований" здесь и является, на наш взгляд, вывод о том, что конструкция их соотношения строится как перформативная конструкция "одно вместо другого", которая в лакановской интерпретации перформативного высказывания имеет и дополнительную коннотацию разрыва между значением и фантазией. В таком случае вышеобозначенная реартикуляция Н.К.Захаровой, А.И.Посадской и Н.М.Римашевской "женского вопроса" в статье 1989 года, положившая начало позже возникшему и ретранслируемому здесь известному определению "гендера" как "социального пола", с другой стороны, отнюдь не является случайной для дискурса "гендерных исследований" в бывшем СССР и по второй причине - ставя вопрос о статусах, она в то же время безусловно содержала в себе скрытый, нелегальный пафос феминизма (продемонстрированный и в "революционных" форме и языке статьи), с самого начала определив тем самым - вплоть до сегодняшнего дня - структуру "гендерных исследований" как перформативную структуру "одно вместо другого". И хотя, с одной стороны, в постсоветских "гендерных исследованиях" мы зачастую сталкиваемся с тем поистине трагическим дискурсивным парадоксом, когда женщины-ученые, будучи феминистками по внутренним убеждениям, не смогли выразить это на уровне публикаций, часто имеющих антифеминистскую текстуальную форму, тем не менее, можно сделать вывод о том, что, с другой стороны, общая логическая конструкция дискурса "гендерных исследований" здесь, являясь перформативной конструкцией "одно вместо другого", с необходимостью - также вплоть до сегодняшнего дня - включает в себя пафос и коннотацию феминизма. Одновременно подтверждая еще раз и тезис о том, что существующий в СНГ дискурс "гендерных исследований" с самого начала - исключительно перформативный.
В результате вышеприведенных рассуждений сделаем первый парадоксальный теоретический вывод об особенностях функционирования понятия "гендер" и соответствующего ему дискурса "гендерных исследований" в бывшем СССР - а именно, вывод о том, что они здесь существуют в виде постмодернистского гендерного дискурса (при общей сознательной нелюбви "гендеристов" и используемой ими риторики о заботы "самих женщинах" к постмодернизму). Другими словами, то иронии судьбы, о чем пишет Джудит Батлер, мы/"восток" прямо и демонстрируем...
Кроме того, отсюда же следует и второй парадоксальный теоретический вывод: если на "западе" "гендерные исследования" приходят на смену "женским" как деконструкция идентичности, то у нас главным парадоксом является не то, что "гендерные исследования", как уже было сказано, возникают вообще вне вопроса об идентичности, а то, что когда позже они все-таки начинают проблематизировать идентичность с помощью оказавшегося у нас перформативным по определению понятия "гендера", то делают это, напротив, в форме ее конструкции.
Данные метафизические парадоксы являются, на наш взгляд, решающими для формы и особенностей развития "гендерных исследований" здесь и для всех тех сложных логических отношений между понятиями "гендер", "феминизм", "женское" в постсоветском контексте, которые еще только предстоит концептуализировать.
5. Зов Другого в гендерных исследованиях: власть и новая политическая субъективация
Если в предыдущих параграфах мы пытались понять некоторые логические основания производства дискурса "гендерных исследований" здесь, то теперь попытаемся проанализировать его форму и обуславливающие ее причины.
Основным признаком формы "гендерных исследований" в бывшем СССР является то, что первые исследования здесь - это форма "сбора данных". Например, Г.Г.Силласте, напоминая, что "одно из первых в российской социологии исследований социального статуса женщин было проведено под руководством автора в 1990 году" и что "речь идет об исследовании "Женщины и демократизация. Общественное мнение женщин по актуальным социально-политическим вопросам", которое было проведено на кафедре социологии и социальной психологии АОН по инициативе ее ректора - члена-корреспондента РАН Р.Г. Яновского", не только подтверждает вывод о том, что первые "гендерные исследования" действительно имели форму "сбора данных" ("общественное мнение женщин"), но и косвенно подтверждает ранее сформулированный тезис о производстве женского в СССР доминантным мужским дискурсом.