Общество риска и человек: онтологический и ценностный аспекты: [Монография] / Под редакцией д ф. н., проф. В. Б. Устьянцева. Саратов: Саратовский источник, 2006

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 17

2. Системные основания социальных рисков:

от латентных форм к реальным структурам

Логика системного анализа риска имеет несколько взаимосвязанных уровней, позволяющих детализировать проблему в разных аспектах. Рассмотрение риска через устойчивые характеристики социума акцентирует внимание на взаимосвязи подсистем общества: с одной стороны, подчеркивает системный характер социального взаимодействия, а с другой – ставит проблему соотношения риска, социального пространства и социального времени. Социальные модели риска могут выстраиваться по различным концептуальным основаниям: структурный аспект, характеризующий потенциалы риска в социальных закрытых системах традиционного общества и открытых системах современного социума, функциональный, описывающий соотношение действий между различными частями социальной системы и элементами, и наконец, эволюционный аспект характеризует единство синхронных и диахронных моментов риска в генетическом аспекте формирования и развития общества. Вопрос о систематических основаниях риска не является чистой теоретической проблемой, но с его помощью осуществляется выход к фундаментальным проблемам цивилизационного развития^²⁷.

Прежде всего, опыт исследования риска в социологии, истории, экономике демонстрирует универсальный статус феномена, а следовательно, невозможность его анализа в рамках отдельно взятой отрасли знания или социальной сферы. Анализ риска нуждается в учёте всей совокупности условий его формирования и напрямую связан с реалиями конкретных обществ, культурными и институциональными контекстами оценки риска. А это порождает альтернативные подходы к рассмотрению системности риска в западных и отечественных исследованиях.

Наиболее завершённая макросоциологическая системная концептуализация риска представлена в теории У. Бека, рассматривающая риск как систематическое взаимодействие общества с угрозами и опасностями, индуцируемыми и производимыми модернизацией как таковой^²⁸. Эта традиция оказалась наиболее влиятельной в мировой социологии и породила целую исследовательскую волну в западной и отечественной социально-гуманитарной литературе, вместе с тем поставив ряд важных методологических и прикладных вопросов.

Положительным моментом теории рефлексивной модернизации У. Бека, Э. Гидденса и их последователей можно считать отход от традиционного контекста частно-научных исследований риска, приближение исследования к реальным многогранным процессам, происходящим в современных обществах: рефлексивная модернизация, детрадиционализация, формирование глобального «открытого общества», разрушение институтов и социальных идентичностей гражданского общества и государства, рост уязвимости социальных и экологических систем. И хотя концепция общества риска претендует на то, чтобы стать фактически новой парадигмой общественного развития, её суть ограничивается рассмотрением того, что господствовавшая в индустриальном обществе «позитивная» логика общественного производства, заключавшаяся в накоплении и распределении богатства, всё более перекрывается (вытесняется) «негативной» логикой производства и распространения рисков^²⁹. Теория У. Бека остаётся феноменологическим описанием исторического опыта западной индустриальной цивилизации в отдельно взятый промежуток её цивилизационной траектории – обществ позднего модерна. Вопрос о рисках в других типах социальной организации не рассматривается, прежде всего в обществах, подвергающихся на современном этапе запоздалой «рецидивирующей» модернизации, хотя для этого закладываются методологические основания.

Версии подобного синтеза теории Бека с социокультурными и институциональными исследованиями российской модернизации были представлены в монографиях О.Н. Яницкого, И.Г. Яковенко, А.И. Ахиезера, В.Н. Шубкина, В.А. Ядова, А.В. Мозговой и др., где осуществляется систематическое рассмотрение и применение концепции У. Бека к модернизационным реалиям российского общества, которые рассматриваются авторами в основном как «разрушительные» и наиболее экстенсивные варианты модернизации, констатируя воздействие деструктивных процессов модернизационных стратегий реформирования российской цивилизации. В частности, в соответствии с «методом парадигматического анализа» в социологии риска О.Н. Яницкого риск рассматривается в качестве одного из способов репрезентации процессов исторической трансформации, включая ценностные, структурные и функциональные характеристики ключевых стадий социального развития. Парадигмальный анализ реализуется в научно-когнитивных, ценностно-институциональных и составляющих социального риска: доминирующего взгляда на мир (мировоззренческий компонент), содержащий комплекс культурных и социальных императивов, и, собственно, “парадигмы”, являющейся характеристикой данной фазы социальной динамики, соответствующей доминирующей мировоззренческой установке^³⁰. Макросоциологическая интерпретация значительно расширяет горизонт исследования именно в российском контексте, инициирует дискуссии по проблемам рисков модернизма и традиционализма в российском ментальном и институциональном пространстве, однако, на наш взгляд, вопрос о риске и в российском, и в мировом контексте имеет много других оснований и не исчерпывается исследованиями по вопросам процессов модернизации и, в частности, «деструктивной» модернизации российского общества.

Вторым возможным основанием систематической концептуализации риска может стать междисциплинарный цивилизационный подход, который открывает перспективу исследованиям наиболее фундаментальных источников возникновения глобальных рисков, даёт возможность проследить сложную нелинейную динамику эволюционных форм неопределённости в различных типах социально организованных систем^³¹. На современном этапе социоисторической концептуализации риска в рамках цивилизационного подхода исследователями наряду с традиционными методами гуманитарной социально-исторической методологии широко используются постклассические установки социальной и исторической синергетики, что выводит проблему цивилизационного риска на принципиально новый уровень. Исследования А.Д. Арманда, А.С. Ахиезера, В.П. Бранского, А.П. Назаретяна, Е.Н. Князевой, С.Н. Курдюмова, Н.Н. Моисеева, Г.Г. Малинецкого, А.С. Панарина В.И. Пантина позволяют проанализировать потенциально - вероятностную характеристику социальных рисков и связать их с диссипативной динамикой процессов иерархизации и деиерархизации социальных систем. В рамках этой методологии возникает целый ряд концептов, позволяющих рассматривать нелинейные траектории риска, связать проблему цивилизации со спецификой микросоциальных отношений, классифицировать риски с помощью социосинергетических релевантных критериев.

Рассматривая комплексный глобальный кризис современной цивилизации в контексте универсальных тенденций и исторических прецедентов, можно указать предварительные критерии идентификации рисков в качестве неизбежного момента в эволюционных траекториях цивилизации. Социальная и биологическая эволюция — это процесс спонтанного приобретения социальной системой и человеком необратимых и устойчиво воспроизводящихся отклонений от прежней «нормы» её индивидуального развития, а тем самым и итоговой организации. Многие характерные черты кризисов, присущие биологическим системам, проявляются и в социальной истории.

Общество как динамическая система постоянно самоорганизуется посредством эволюции кризисов. В рассматриваемых концепциях риски уместно анализировать в качестве индикаторов мультилинейного процесса эволюционной адаптации цивилизационных систем к изменяющимся негативным внутренним и внешним условиям общества, которые сопровождаются возрастанием возможностей и когерентно непропорциональным уменьшением нормативной регуляции внутренней социальной среды. Поскольку же антиэнтропийная активность инициируется увеличением энтропии среды, монотонное усиление активности должно обернуться дисфункциональными эффектами - опасностью катастрофического разрушения вместе с самой системой^³².

В отличие от идеологических, функциональных и позитивистских интерпретаций, в более широком контексте цивилизационного развития риск репрезентирует человеческую способность определять цивилизационное будущее, оказывать влияние на процессы стабилизации и дестабилизации в обществе. Таким образом, социосинергетический принцип системности риска в наиболее общем структурном аспекте можно охарактеризовать с помощью формулы:

«Риск = Опасность + Динамическая Адаптация»^³³.

Анализ риска в контексте системности и активной деятельностной адаптации согласуется с синергетической концепцией устойчивого неравновесия. Адаптация трактуется иначе, чем в моделях функциональной социологии от Г. Спенсера до Э. Дюркгейма, Т. Парсонса, Г. Нисбета. Социальная система приспосабливается не столько к спонтанно изменяющимся условиям среды, сколько к собственным растущим возможностям и последствиям человеческой деятельности. Трактовка риска как комплексного энтропийного механизма акцентирует внимание как на изначальной стохастичности внутрисоциальных отношений, так и на вытекающих отсюда феноменах нелинейности, бифуркационных фаз системы и эволюционных катастроф^³⁴.

Руководствуясь принципом устойчивого неравновесия, деятельностной природой взаимосвязи риска и опасности, учитывая, что в основе феномена социального риска лежит рефлексивная и деятельностная природа субъекта, логика вызовов и ответов, можно прийти к выводу, что, человечество вместе с переходом в цивилизационное состояние, подчиняя себе природу и предотвращая опасности или риски первого порядка в природном бытии, подвергает себя на основании собственных технологических и социальных действий или упущений непредвиденному множеству рисков второго порядка. Это означает, что за риском всегда находятся ранее неизвестные и не устранимые полностью комплексные структуры реальности, образующие во времени следующие эволюционные формы: опасность (объективная угроза), риск (опасность, рефлексируемая субъектом и поддающаяся частичному контролю), риск второго порядка (неопределённые результаты деятельности субъекта, направленной на устранение неблагоприятных факторов) и, согласно В. Бонсу, опасность второго порядка, «представляющая собой неопределённую вероятность негативных событий, возникающую из определённых рисков»^³⁵.

В содержании цивилизационной социосинергетической концептуализации риска можно выделить некоторые конструктивные моменты. Во-первых, цивилизация как тип общности характеризует фундаментальный характер социального процесса, связывая историческое развитие общества с ростом меры опосредования отношений, присущих формам деятельности и способам общения между людьми, а вместе с тем неопределённости. Категориальную структуру социодинамического анализа риска можно представить концептами «общество», «культура» и «цивилизация». Общество как «целостность организованных индивидов, связанных устойчивыми связями», является созидающим субъектом. Посредством культуры, представляющей собой «способы жизни и поведения и формы созидания, через которые общество выражает себя», оно формирует свой объект - цивилизацию как совокупность продуктов, творений и институтов. В этой совокупности связей и отношений можно зафиксировать основные системы и системные риски, связанные со строением, функционированием и развитием цивилизации.

Субстрат цивилизации - это энергетический, жизненно важный фундамент системы, медленно эволюционирующий, образует предпосылку для биосферных рисков в масштабе продолжительных социоприродных циклов (угрозы биологической идентичность культуры и цивилизации, эволюционные флуктации и биологические мутации). Риски, которые формируются в субстратном пространстве ресурсов, аккумулируются в масштабе длительного времени и носят всеобъемлющий, глобальный характер. Риски в этом пространстве сигнализируют, как правило, о масштабных и необратимых сдвигах в пространстве цивилизации (риски исчерпания ресурсов цивилизации, демографические риски и снижение жизнеспособности населения в кризисных регионах). Вместе с этим ресурсно-субстратные риски не являются независимыми переменными, они связаны с направленными изменениями в социосфере общества.

Социосферные риски формируются в пространстве интерстрат, суперстрат, а также в коммуникативном пространстве цивилизации. Интерстрат цивилизации – «организационная система», социальные структуры, упорядоченные социальные обмены, институты. Суперстрат - это высший уровень - на нём созидаются универсалии культуры, сосредоточен ансамбль социальных ориентаций и цивилизационных представлений коллективной идентичности: религии, идеологии, образы коллективной морали.

Сфера интерстрата и суперстрата цивилизации охватывает широкий класс социальных субъектов, обладает внутренней устойчивостью и изменчивостью в процессе социальных и исторических трансформаций. На данном макроуровне имеют место эволюционные риски, связанные с длительными и разнонаправленными процессами социально-исторических трансформаций, изменениями в культурной и духовной сфере общества, такими как трансформации нормативных и революционных циклов развития (социальные перевороты, процессы реформирования, транзитивные состояния). Указанные типы риска характеризуют, с одной стороны, внутреннюю комплексность и процессуальный характер цивилизационного пространства, с другой стороны – свидетельствуют о существовании в циклических траекториях генезиса цивилизации фактора неопределённости, обусловленного таким свойством социального времени, как маятниковый ход, и наличием в этом движении органического единства синхронности и асинхронности социальных процессов. Маятниковый ход предполагает движение к исходной точке. Такой исходной точкой является точка возврата этого движения от одной фазы к другой цикла к другой точно такой же фазе - началу либо нового подъема, либо нового спада^³⁶.

Характеризуя моменты неопределённости в различных типах социальной динамики, П. Штомпка выделил четыре главных критерия и два дополнительных для предложенной им типологии социальных процессов, которая оказывается важной для понимания социодинамических составляющих цивилизационного риска:

1) форма или очертания, которые принимает процесс в графическом отображении вдоль оси времени (однонаправленный, мультилинейный, ступенчатый, циклический, спиралевидный, неупорядоченный);

2) итог, результат процесса (морфогенезис, трансмутация, простое репродуцирование или расширенное, трансформация);

3) степень осознания процессов людьми (предсказуемые “явные”, нераспознаваемые «латентные», протекающие вопреки ожиданиям «процессы-бумеранги»);

4) движущие силы процессов (внутренне присущие «эндогенные» или действующие извне «экзогенные», «материальные» или «идеальные», возникающие «снизу» спонтанные или идущие «сверху» спланированные)^³⁷.

Дополняет эту типологию различение уровней социальных процессов: макропроцессы осуществляются на уровне мирового сообщества, национальных государств, регионов, этнических групп; мезопроцессы протекают на уровне больших групп, сообществ, ассоциаций, политических партий; микропроцессы — на уровне жизни человеческих индивидов, в малых группах, семьях, школах. Наконец, шестым критерием для своей типологии П. Штомпка выделил временной диапазон процессов в плане их продолжительности.

Таким образом, рассматривая процессы изменений в пространственно-временном континууме цивилизации, можно выделить конкретные типы риска и соотнести их с определённой фазой социальной динамики и измерением цивилизационного пространства. Анализируя риск с точки зрения типов социодинамики в цивилизационном пространстве, соотношения определённости-неопределённости как моментов линейного и нелинейного хода социального времени, можно рассмотреть социодинамические риски на уровне интерстрат цивилизации.

С точки зрения социодинамики к числу рисков в пространстве цивилизационных интерстрат относятся революционные или неинверсионные, однонаправленные, линейные риски^³⁸. Они характеризуются резким и непродолжительным во времени социальным взрывом, необратимостью перехода от одного состояния в другое и сигнализируют о невозможности социального субъекта противостоять внешней комплексной среде. Как правило, подобные риски являются предвестниками масштабных социоисторических катастроф, хотя оцениваются в качестве маловероятных событий, но они характеризуют крайнюю степень внешних и внутренних противоречий в социальной системе цивилизации, хотя им могут предшествовать длительные периоды стабильного развития, как например, это и было накануне Первой мировой войны, приведшей к краху почти всех европейских империй.

Коэволюционные (инверсионно-революционные) риски характеризуют переходные состояния в социальной системе после кризиса и осуществления революционного перехода в новое состояние, предполагающие возможность инверсионного возвращения в прошлое и частичное восстановление прежних структур, синтез с предыдущими структурами и образование между ними нового центра равновесия, например, процессы реставрации некоторых политических режимов после их краха (бонапартизм в революционной Франции, авторитарная модернизация в России в период индустриализации, период реформирования в России в 90 гг.).

Таким образом, неинверсионные или нециклические риски описывают разнонаправленные мультилинейные изменения в цивилизационном пространстве, связаны с рефлексией неопределённости интенсивных социальных флуктуаций в общественном сознании, а также чрезвычайно быстрыми темпами смены внутренних курсов социальной развития; они образуют органическую составляющую процессов радикальной модернизации (революционно-неинверсионные риски), умеренной модернизации общества (инверсионно-революционные риски), наиболее характерные для обществ переходного типа, или радикальной антимодернизации и ретрадиционализации в современной исламской цивилизации^³⁹.

Динамика неинверсионных рисков в цивилизационном пространстве связана также с внутренними инерционными механизмами, которые выражаются в стремлении к внутреннему самохранению, а это может приводить к обратному реставрационным процессам, восстановлению и социоисторической инверсии. И в этом последнем случае неопределённость уже связана не с внезапностью перехода к инновационному пути развития, как это происходит в революциях, а с неопределённостью в процессе отбора уже отвергнутых программ развития, - а таких вариаций может быть множество. Неопределённость в этом случае начинает определяться тем, насколько и в каком направлении будет колебаться маятник инверсионного риска^⁴⁰.

Наконец, после того, как общество достигает относительной внутренней стабильности по отношению к внешней и внутренней социальной среде, цивилизация переходит на устойчивую фазу цикла, превращая первоначально катастрофические для своего существования риски, как например, исчерпание биоресурсов в период донеолитической революции, в нормальный, контролируемый риск в результате внутреннего инновационного ответа цивилизации. Этот класс рисков можно обозначить в качестве рисков устойчивого развития цивилизации или инволюционных рисков. Для них характерно сочетание инновационной логики развития с умеренными консервативными тенденциями, приверженностью традициям и стабильно функционирующим институтом цивилизационных интерстрат. Наконец, риски консервативных циклов выражают наибольшую стабильность внутренней среды, в которой вопрос о рисках и безопасности носит частный характер, и связан с частичными отклонениями в социальной динамике.

Итак, принцип системности описывает многоуровневый и противоречивый характер процессов эволюционной адаптации сложных биосоциальных и цивилизационных систем, который выражает, по словам В. Бранского, «тройной смысл нелинейного характера связи действия с причиной: а) неоднозначность действия (стохастичность, нелинейность первого рода); б) диспропорциональность (нелинейность второго рода); в) реактивность (обратная связь, нелинейность третьего рода)»^⁴¹. Нелинейность социоисторической динамики цивилизационного пространства второго и третьего уровня формирует контуры постсовременного мира, в котором конфигурация социального пространства детерминирована рисками и опасностями второго порядка. Природа взаимозависимости рисков и опасностей второго порядка заложена в цивилизационных основаниях воспроизводства современного общества.

Системность и нелинейность риска раскрываются в следующих феноменах цивилизации:

Рост численности населения, исчерпание территориальных ресурсов, поглощение экологического пространства социума динамично развивающейся техносферой способствуют формированию глобального пространства риска. С высокой скоростью увеличивается вероятность наступления катастрофических событий, разрываются защитные пояса цивилизации, открывая социальное пространство для распространения последствий катастрофических событий.
Социальные риски становятся всё более значительными по масштабу распространения и по вероятности наступления, несмотря на былую эффективность институциональных механизмов предупреждения, управления и развитую культуру безопасности в наиболее благополучных странах мира.
Распространение получают «синергетические эффекты взаимодействия рисков» - нелинейные социодинамические риск-тренды различного масштаба и степени вероятности в экологическом, социально-экономическом и социокультурном пространстве цивилизации^⁴².
Эффект неэквивалентного социального обмена рисками нарушает баланс стабильного воспроизводства хозяйственной и природной сферы. Трансферт опасных продуктов и технологий в страны и регионы, не располагающие необходимыми институциональными структурами по контролю риска и должной культурой безопасности, способствуют расширению пространственных границ непредсказуемости.
Синергетические эффекты взаимодействия социоприродных рисков сопровождаются интенсивными бифуркационными трансформациями экологического пространства: смещением климатических циклов, изменением ритмов и фаз биологического, социального и культурного времени. Это, в свою очередь, приводит к смещению эволюционных траекторий цивилизации, способствует синхронизации рисков, усилению последствий воздействия катастрофических событий в социальном пространстве и возникновению феномена «самоорганизованной критичности» общества риска^⁴³.

Диахронные моменты цивилизационного риска тесно связаны не только с пространственной организацией цивилизации, борьбой внутренних и внешних вызовов, противоборством центробежных тенденций и центростремительных сил, но также с конкретными типами социальной динамики, которые актуализируют риск в качестве основания цивилизационного самоопределения этнических, гражданских и социальных общностей. Российская цивилизация представляет собой яркий пример воздействия как неинверсионных, так и инверсионных (консервативных, нормативных) рисков на социальную и духовную жизнь, менталитет и институциональный дизайн политической системы^⁴⁴.

Постсоветскую историю часто разделяют на два периода, по времени осуществления важнейших трансформаций в цивилизационных стратегиях. Период правления Б. Ельцина наиболее часто называют эпохой революции, поскольку в это время протекали наиболее бурные процессы, связанные с инерцией распада СССР и становлением новой федерации в России. Приход к власти В. Путина в 1999 году совпал по времени с началом периода, который сегодня называют эпохой стабилизации.

Вместе с тем логика взаимодействия революционных и эволюционных циклов в российском политическом пространстве демонстрирует неоднозначность этих терминов применительно к российскому цивилизационному контексту. Это отражается во мнениях ведущих российских социологов и политологов о текущих результатах модернизации в России^⁴⁵:

модернизация идёт достаточно успешно, однако она может сорваться из-за неадекватных представлений элиты о процессах, происходящих в стране, и неадекватности самой элиты стоящим перед ней задачам;
модернизация не имеет успеха, поскольку атомизация общества, распад традиционных структур превалирует над формированием современных институциональных начал и культурных интеграционных механизмов;
модернизация носит неустойчивый, волнообразный характер - волны её подъёма сменяются волнами рецидивирующего традиционализма.

Из этого следует, что на данном этапе политического реформирования российская цивилизация по-прежнему сохраняет высокий внутренний потенциал рисков. Однако данные риски связаны не с переходом к новым программам революционных преобразований, а обусловлены консервацией в рамках традиционных институтов и ценностей, уже утративших связь с коллективными идентичностями населения. Риск определяется возможностью инверсионных траекторий возврата, антимодернистского реванша и опасностями соскальзывания к традиционалистским, а по сути - антимодернистским сценариям развития: авторитаризм, консервация институтов, этноцентризм, постепенный демонтаж институтов гражданского общества и утрата гражданской идентичности, её замена этнополитическими идентичностями, а как следствие – латентный рост внутренней этнической напряжённости в российском обществе.

Инверсионные риски связаны также с незавершённостью процессов реформирования в экономической сфере, государственной и правовой системе, что повышает вероятность для сценария инверсионного соскальзывания, создаёт потенциал конфликта с либерально и оппозиционно настроенными силами, сформировавшимися в период революционных преобразований, роста стратегических противоречий в геополитическом пространстве, бессилие перед сетевыми структурами транснациональных корпораций. Однако возможен и другой «оптимистический» сценарий - сценарий инволюционного риска, который повысит несущую способность российского общества, если российская элита будет проводить курс инновационного развития в хозяйственно-политической сфере, культивируя в социальной и культурной сфере ценностную рациональность.

Таким образом, современное общество риска – это мир, полный парадоксов нелинейного развития постиндустриальной цивилизации^⁴⁶. Общество риска развивается одновременно в досовременном мире судьбы (прошлое), в рационализированном мире техники и научной рациональности, в котором рисками управляют (настоящее), и в постсовременном мире глобальных рисков (будущее), вызванных к жизни нашим желанием предотвратить их наступление. Вместе с тем анализ риска требует рассмотрения и другого полюса проблемы – ментальных оснований данного феномена, что раскрывается с помощью принципа коммуникативности.

Изучение хода цивилизационного развития показывает, что генезис риска, как и другие культурные феномены, зависят от уровня технологии конкретного общества, а так же, что интенсификация рискогенных процессов связана с наполнением социальной среды информацией о рисках и формирование на их основе культуры риска и технологий их оптимизации^⁴⁷. При анализе этой зависимости выделяют пять информационных революций. Первая была связана с изобретением языка, вторая - письменности, третья - с книгопечатанием, четвертая - с созданием электронных средств информации, и пятая - компьютерная революция - с изобретением микропроцессорных средств и информационных технологий. Каждый раз новые информационные технологии поднимали информированность общества о рисках на несколько порядков, радикально меняя объем и глубину знания, а вместе с тем и уровень культуры в целом. При этом, как справедливо подчёркивает О.Н.Яницкий, социальные риски существуют только в форме знаний о них^⁴⁸. Таким образом, имеем несколько составляющих проблемы риска: во-первых, понятие культурной идентичности, во-вторых, коммуникативные механизмы передачи рисков, в-третьих, информационные риски, формирующиеся на их основании.

Анализируя социокультурные измерения риска, следует подчеркнуть наибольшую значимость этой проблемы в аспекте коммуникативности. В западной социологической литературе принцип коммуникативности наиболее последовательным образом был сформулирован Ю. Марковицем в рамках коммуникативной теории риска. «Для интерпретации риска в качестве социальной проблемы, - подчёркивает автор, - её необходимо рассматривать в аспекте всеобщей коммуникации. Единственным адресатом для социальных рисков является коммуникация о социальных рисках, не просто научная или только политическая коммуникация, но всеобщая коммуникация, выходящая за рамки частных систем, а именно социальная коммуникация»^⁴⁹.

Культурные образцы восприятия риска ни в коем случае не являются произвольно манипулируемыми, иррациональными представления, но являются концептами, сформированными в процессе антропосоциальной эволюции и заложенными в структурах повседневного восприятия и социального поведения, которые могут быть частично преобразованы, но не исключены полностью^⁵⁰. Конструктивным моментом в риске является не сам риск, а степень затронутости или угрозы. Риск возникает в открытой ситуации действия, в котором субъекты начинают взаимодействие с интерпретациями будущих сценариев социальной деятельности. Поэтому в концепте риска латентно присутствует социальная или индивидуальная дефиниция о том, каким является потенциальный ущерб и насколько он допустим для воспроизводства социального бытия.

Индивидуальная перцепция риска изначально вписана в образы коллективной памяти, стереотипы о личной и социальной безопасности. По замечанию В.Н. Кузнецова, «риск – это социокультурный феномен, представляющий в превращённой форме правила запрета в динамике перемен от ситуации неопределённости в направлении желательных изменений с учётом фактора времени и реального масштаба»^⁵¹. В условиях, когда разрушается доверие к традиционным структурам повседневного опыта, основными характеристиками социальной реальности становятся потенциальность и открытость пространства восприятия и интерпретации для негабитализированных угроз и опасностей. В момент страха возникает социальный риск в качестве интуитивных представлений об угрозах.

Большая часть людей в открытом обществе проявляют повышенную чувствительность относительно распределения негативных последствий в пространстве и времени. Формирование информационных рисков в аспекте коммуникации объясняется не только культурным опытом предыдущих поколений, субъективными оценками и социальным опытом, но и принципиально новыми механизмами передачи, трансляции и хранения информации в этом типе общества^⁵². Значительно возрастающие потоки информационных сообщений делают процессы восприятия, понимания и оценки информации всё более сложным и формируют новый вид риска - информационный. Вместе с усложнением структуры социального мира, с ускорением происходящих в нём процессов человек всё больше зависит от информации, которая практически превращается для него в сферу риска.

Происходящее «сжатие социального времени и пространства», нарастание скорости информационной коммуникации не есть простое изменение физических параметров культурной и социальной коммуникации. Существенное сближение событий в потоке ускоряющегося информационного времени придаёт новое качество, новую вариацию значимым характеристикам информации о негативных событиях в глобальном культурном пространстве, заключающееся в том, что риски, отдаленные друг от друга во времени и в пространстве, различные по природе и не зависимые друг от друга, теперь сближаются, коэволюционируют, кооперируются настолько близко, что начинают оформляться в рискоёмкое информационное пространство. Тем самым резко усложняется картина человеческого мира и возможные вариации рисков.

Социальная риск-коммуникация - сложный процесс, состоящий из взаимозависимых уровней: вертикальные коммуникации, коммуникации по нисходящей и по восходящей, горизонтальные коммуникации, процесс обмена информацией, каналы передачи информации, обратная связь, помехи, семантика, невербальные коммуникации, фильтрация. Как продемонстрировали исследования информационного восприятия негативных событий, с рисками субъекты ассоциируют не только физический ущерб, вероятность наступления, но также степень опасности, связанную с деструктивными процессами в сфере социальной и культурной идентичности^⁵³. Коммуникативные свойства риска тесно связаны с существенными чертами риск-перцепции, оценочной и знаково-символической структурами социального пространства. Но самую главную роль в них играют возрастание информационной составляющей рискогенных состояний социальной среды. Наличие горизонтальных и вертикальных каналов передачи информации усиливают воздействие сведений о негативных событиях на сознание людей.

Открытое общество - высоко дифференцированное социальное образование без центра управления со многими подсистемами и акторами, действующими в открытом пространстве сетей. По выражению М. Кастельса, человек современности пребывает сетевом обществе, в котором «власть потоков имеет приоритет по потокам власти»^⁵⁴. В открытом обществе риски проистекают из внутренних потенциалов сложных информационных систем. Хотя риски в подобной социальной организации всё в большей степени становятся вопросом индивидуальных решений, ни наши собственные решения, ни решения других невозможно вычислить, потому, что они производятся в потоке взаимодействующих сетей. В этом моменте заключается противоречие общества открытых и нерегулируемых потоков, состоящее в том, что информационная составляющая того или иного социального действия и решения не обязательно предполагает адекватность текущей ситуации, - это выражается в дуализме информации и знания. «Знание или познание, - подчеркивает К. Япп, - фиксируется в качестве частного случая применения операции наблюдения, а именно таким образом, каким это имеет место в перспективе социального действия. Эта оперативная релевантность феномена незнания проявляется не только в гносеологическом аспекте в связи с вопросами познания, но и справедлива для всех коммуникативных операций в целом, а, значит, и для социального действия: единство их проявления можно усмотреть в феномене риска, но при этом данное единство предусматривает дифференцию специфицированных и неспецифицированных видов незнания»^⁵⁵.

По Кастельсу, «информация - это организованные и переданные данные»^⁵⁶. В отношении знания он приводит простое, но относительно открытое определение Д. Белла: «...знания - это организованный комплекс описания фактов или мыслей, представляющий взвешенное суждение или экспериментальный результат, передаваемый в систематизированном виде посредством общения...»^⁵⁷. Информация и знание являются, таким образом, разными понятиями. Однако они обладают общими чертами, к которым относятся организация содержания и его передача.

Преобразование информации в знание предполагает работу мысли, эмоций, активной коммуникации с социальным миром, использование всего когнитивного потенциала личности: разум, веру, критические способности, готовность аргументировать позицию. Или, как пишет И. Кант, «обычным критерием для того, чтобы узнать, составляет ли чьё-нибудь утверждение только уверенность или, по крайней мере, субъективное убеждение, т. е. твердую веру, служит пари. Нередко человек высказывает свои положения с таким самоуверенным и непреклонным упорством, что кажется, будто у него нет никаких сомнений в истинности их. Но пари приводит его в замешательство»^⁵⁸.

Для определения концепта информационного риска принципиально важным оказывается различия между знанием, информацией, коммуникативным актом и материальной инфраструктурой данного акта – информационными технологиями. Как таковая, информация является лишь предпосылками для получения знания. Тем не менее, рефлексивный характер суждений, которые необходимы для преобразования информации в знание, представляет собой нечто большее, чем простую проверку фактов. Когнитивная и социальная компетентность подразумевает владение декларативными знаниями, инструктивными и ситуационными навыками отбора данных, обеспечивающими прагматическую и эпистемологическую достоверность информации в коммуникативном взаимодействии, знанием принципов, методов и подходов к апробации знания. Если возникает опасность утонуть в потоке информации, то именно знание позволяет «сориентироваться в мышлении», обеспечивает последовательность передачи смысла на семантическом, лингвистическом, прагматическом и институциональном уровне. Если информация представляет собой данные, то она сама по себе является производной от технологии социальной коммуникации, которая делает её таковой: речь идет о придании формы, «квантификации» информации через механизмы стандартизации в институтах информационного общества: это делает её манипулируемой, передаваемой с минимальными экономическими издержками, способствует отрыву от исходных культурных и личностных контекстов, обеспечивающих её эпистемическую достоверность, социальную и субъективную значимость. Эта операция может производиться над тем, что является знанием, и над тем, что к знаниям не относится, что нередко приводит к подмене знания квази-знаниями.

Процесс информационализации посредством технологий придаёт материальное измерение знанию, что делает его более оперативным и облегчает обработку, передачу, но вместе с этим таит риск избыточности и искажений. Таким образом, знание становится «средством производства новых рисков»^⁵⁹. Информация представляет собой то, что преобразуется через соответствующую обработку, в то время как знание представляет собой то, что производится: производство знания всегда основано на уровне познания и на преобразовании информации. Именно форма превращения информации ведёт к производству знания, но и само знание преобразуется в информацию, с тем, чтобы затем подвергнуться обработке и произвести новое знание. Именно в этом «непорочном круге», заложена основа инноваций, обеспечивающих новые достижения в области эффективности производства знания.

Дуализм между информацией и знанием оказывается важным и в социально-экономическом аспекте, поскольку с помощь него описываются институциональные структуры разделения труда в экономической системе и власти в политике, характеризует фундаментальные причины и следствия процесса рефлексивной модернизации.

Как уже отмечалось, основное следствие процесса модернизации в когнитивной сфере - информационализация знаний и возникновение информационно-коммуникативных рисков в пространстве сетевого общества, которые образуют флуктуирующие среды искаженной информации и распространяются с огромной скоростью по медиаканалам сетевой сферы. Наличие дифференцированной институциональной среды коммуникативных критериев оценки социального знания - СМИ, экспертные отрасли науки, власти - служат ускорению процессов информационализации, а вместе с этим - способствуют повышению рискоёмкости среды общества риска. Таким образом, формируются риски «информированного незнания»^⁶⁰, а повышение информированности и снижение уровня социальной и когнитивной компетентности могут стать инициаторами кризисов, сбоев, катастроф.

Экономика познания описывает особую стадию развития капиталистической системы, которая основывается на познании и приходит на смену этапу накопления физического капитала. Как предсказал Маркс в середине XIX века, познание будет заменять собой рабочую силу, а созданное богатство будет всё меньше и меньше измеряться работой в её непосредственной и количественной форме и будет всё больше зависеть от общего уровня развития науки и технологического прогресса. Экономика познания особо выделяет организационную и технологическую взаимодополняемость, которая существует благодаря новым технологиям между новыми возможностями кодификации, хранения и передачи информации человеческим капиталом работников, способных использовать эти технологии, и «реактивной» организации экономики, которая позволяет в максимальной степени задействовать производительный потенциал.

Экономические и общественные преимущества, которые, как казалось, обещал приход общества знания, уступили место целому ряду сомнений относительно пределов «информационной эры». Третьей промышленной революции сопутствовало изменение системы знаний. В этой связи возникновение неизбежно возникновение двойной социальной «парадигмы» – «нематериальной и сетевой»^⁶¹. Растущая дематериализация социального бытия человека, которая стала возможной благодаря замене ручного труда машинным, а впоследствии и благодаря развитию сферы услуг и, наконец, благодаря цифровой революции и приходу виртуальной реальности, привела к появлению общества, в котором владение областью нематериального обеспечивает всё большими социальными ресурсами и, следовательно, большей властью над областью материального.

С ускорением обработки и передачи информации возникает растущее несоответствие между масштабом чрезвычайно быстрого технологического времени и скоростью человеческой мысли. В масштабе человеческой мысли становится всё сложнее фильтровать, обрабатывать и управлять быстро размножающейся информацией. Несмотря на то, что чаще всего внимание уделяется движению дематериализации, которое происходит в сетевых обществах, приходится констатировать, что новые технологии также позволили материализовать или экстернализовать различные когнитивные функции благодаря использованию машин.

Более того, инновационный характер развития общества знания заставляет делать выбор и производить отбор, вследствие чего отличительной чертой новых технологий является то, что они сталкиваются напрямую с культурным характером выбора. Тем не менее, перевод накопленных человечеством знаний в цифровую форму не может отождествляться с модернистским «творческим уничтожением» традиционных знаний в духе «чистой доски», согласно которому единственно приемлемая культурная норма соответствовала бы техническим нормам текущего момента.

Управление информацией о рисках может приводить к возникновению специфических проблем коммуникации. Идентификация рисков характеризуется определённой уязвимостью. Собственно экспертиза способна порождать уверенность. Вместе с тем, она даёт немало поводов и для сомнения, поскольку знания искажают восприятие некоторых рисков в процессе процедур идентификации. Восприятие рисков зависит от категории применяемых знаний. Изменение - будь то научной или организационной парадигмы - оказывает влияние на восприятие и коммуникацию рисков. Поскольку результаты любой экспертизы непосредственно зависят от применяемой методики, выбор последней предопределяет степень погрешности и недостоверности самой экспертизы. Общественное самопознание опирается на постоянный анализ и пересмотр общественной практики. Разумеется, в условиях взаимосвязи знаний, свойственной для сложных систем, чрезмерно большой объем знаний может в итоге привести к снижению уровня безопасности.

Чем более комплексный характер носят знания, чем больше параметров они включают, тем в большей степени сделанные выводы становятся уязвимыми даже в случае малейшей ошибки в расчетах. Здесь необходимо указать на роль ситуационного анализа на интуитивной основе. Кроме того, следует отметить важность для любой структуры некой области «скрытых знаний», которые могут привести к «недооценке ряда рисков в связи с тем, что последние никогда раньше не проявлялись»^⁶². Исследование вероятности риска и его предупреждение сами являются деятельностью, для которой характерен определённый уровень риска. При попытке сделать что-либо слишком хорошо непроизвольно возникает возрастающая опасность совершения ошибки. Даже в обществе знания не уменьшающаяся степень неуверенности, а стало быть, и риска, будет по-прежнему существовать.

В настоящей работе предпринята попытка обзора современного состояния проблемы социального риска, выполнена систематизация основных подходов, предложена социально-философская концептуализация для последующего анализа наиболее значимых для современного этапа развития исследований риска, выявлены принципы концептуализации, представлены связи проблемы с точными, когнитивными, естественными и социально-историческими науками, показана эффективность их взаимовлияния друг на друга, проанализированы фундаментальные философские и прикладные описательные аспекты риска в информационном обществе, рассмотрены базовые модели, социально-исторические контуры. Конечно, статья носит во многом обзорный характер, потому что каждый поднятый вопрос заслуживает отдельного исследования. Основная же задача состояла всё-таки именно в постановке проблем, направленной на выяснение наиболее общих и существенных направлений в актуальных исследованиях риска, общих принципов, без анализа которых утрачивается логика и последовательность изложения более специфических и контекстуально-обусловленных аспектов этого поистине неисчерпаемого феномена.

Подводя итог, можно задаться вопросом: почему всё же столь важно обосновывать фундаментальность рискологии как самостоятельного направления именно социально-философских исследований? Есть ли тут нечто большее, чем мимолётное стремление к новизне, которое подчас в некоторых моментах не соответствует выбору тем в рамках классических образцов философствования? Представляется, что философия как никакое иное направление исследование риска придаёт фундаментальный или даже “трансдисциплинарный” характер исследованиям, чего не всегда можно достичь в “дисциплинарных рискологиях”. Анализируя и сопоставляя результаты частных научных исследований, разрабатывая и синтезируя концепты риска с материалами культуры, истории, науки, достигается известная полнота и завершённость в изложении проблемы риска в том плане, что философия способна выявить исторические рамки феномена и тем самым определить степень ограниченности понимания проблемы обществом, наукой и самой философией. В итоге философия и социальные науки, противопоставленные невообразимой динамике социальной реальности, образуют два взаимосвязанных уровня объяснения, причём в нашем случае именно на пересечении этих уровней и обнаруживаются концептуальные основания риска и предельные возможности его концептуализации.

Blog

Общество риска и человек: онтологический и ценностный аспекты: [Монография] / Под редакцией д ф. н., проф. В. Б. Устьянцева. Саратов: Саратовский источник, 2006