М. П. Горчакова-Сибирская (отв ред., Спбгиэу), д-р философ наук, проф

1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   80

Е.М.Старобина

ФГУ «Санкт-Петербургский научно-практический центр медико-социальной экспертизы, протезирования и реабилитации инвалидов им. Г.А.Альбрехта ФМБА России», Санкт-Петербург

ОСНОВНЫЕ ИДЕИ НЕПРЕРЫВНОГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ ЛИЦ С ОГРАНИЧЕННЫМИ ВОЗМОЖНОСТЯМИ ЗДОРОВЬЯ

Теория профессионального образования лиц с ограниченными возможностями здоровья в настоящее время только формируется. В связи с этим важно выделить основные идеи, которые должны лежать в основе этой теории. Данные идеи должны отражать современные тенденции государственной социальной политики, развития образования в целом и профессионального образования, в частности, с учетом специфики контингента обучающихся с ограниченными возможностями здоровья, инвалидов. Можно выделить следующие идеи:

1. Идея достоинства и самореализации личности индивида, обеспечивающая реализацию интересов и потребностей лиц с ограниченными возможностями здоровья, которая пришла на смену идеи их социальной полезности для общества, являвшейся до недавнего времени ведущей в системе образования и воспитания данной категории обучающихся.

2. Идея обеспечения профессиональной самореализации лиц с ограниченными возможностями здоровья за счет доступности, непрерывности, многоуровневости и вариативности их профессионального образования.

3. Идеи интегрированности и междисциплинарности как методологические основания интеграции образовательной и реабилитационной составляющих профессионального образования лиц с ограниченными возможностями здоровья, создания реабилитационно-образовательного пространства на различных уровнях, реализации реабилитационно-образовательных технологий, взаимосвязи и преемственности образовательных и реабилитационных учреждений различных уровней и типов, обеспечивающих наиболее полную интеграцию лиц с ограниченными возможностями здоровья в обучение, в трудовую жизнь, в общество,.

4. Идея демократизации, как ведущий вектор развития системы образования, в том числе системы профессионального образования лиц с ограниченными возможностями здоровья, с позиции гармонизации отношений между обществом, государством и личностью, между руководителями и педагогами, между педагогами и обучаемыми, между самими обучаемыми.

5. Идея непрерывности, как основа для построения системы образования лиц с ограниченными возможностями здоровья, обеспечивающая реализацию способностей, запросов и возможностей личности на протяжении всей жизни, повышение уровня образования и квалификации, переподготовку и переквалификацию в связи с изменением состояния здоровья и адекватно отражающая структурные изменения в экономике и социальной политике государства, запросы социальной группы инвалидов.

6. Идея гуманизации, как один из фундаментальных современных подходов к образованию, ведущая идея в концепции непрерывного профессионального образования инвалидов, предполагающая создание условий для овладения каждым инвалидом истинно человеческой, в том числе профессиональной, деятельностью для вовлечения в труд и в социум в соответствии с его интересами, способностями и возможностями. При этом профессиональное образование выступает в качестве инструмента самореализации, самовыражения и самоутверждения личности инвалида и в качестве средства его устойчивости, социальной защиты и адаптации в условиях рыночной экономики, как его собственность, капитал, которым он может распоряжаться на рынке труда.

7. Идея социализации личности инвалида в процессе профессионального образования как фактора развития, образования, интеграции, ориентации в новых социально-экономических условиях, становления человека как субъекта деятельности.

8. Идея профессионализации, как основа обеспечения развития системы «личность - реабилитация - образование - профессия - производство - культура-общество».

10. Идея многоуровневости, обеспечивающая поступательное развитие личности, реализующая потенциальные возможности получения каждым человеком современного необходимого образования, обеспечивающая продуктивность профессиональной деятельности, рациональность трудоустройства, оптимальность профессионального статуса и профессионального маршрута, профессионального самоопределения, самореализации, самоутверждения личности инвалида в условиях рыночной экономики.

В переживаемый в настоящее время период реформирования российской системы образования в соответствии с требованиями развития общества и производства, которые претерпевают коренные изменения, необходимо рассматривать проблему совершенствования системы профессионального образования в аспекте доступности ее для обучающихся с ограниченными возможностями здоровья в целях поиска путей и условий ее преобразования в первую очередь с позиций инновационности механизмов ее развития и управления ею.


А.В. Говорунов

Санкт-Петербургский государственный

Университет

ПРЕДЕЛЫ ТОЛЕРАНТНОСТИ

Рост ксенофобии не может не тревожить и представляет собой серьезную социальную и политическую проблему, поскольку, по всей видимости, грядущие десятилетия в жизни и нашей, и многих других стран западной цивилизации будут связаны с усилением миграционных потоков.

Но при всем том поражает видимая нерациональность темы: и нерациональность самого феномена, и нерациональность его фиксации, явная несоразмерность масштабу проблемы. Причем отчетливо видно, что это явление сложное и многоплановое, в нем присутствуют различные слои.

В первом приближении она предстает как неспецифическая реакция на рост социальных напряжений: общая озлобленность прорывается в самых разнообразных сферах – прежде всего в отношении к чужакам. Основанием для ксенофобии может быть в принципе все, что угодно: вера, обычаи, национальный костюм, кулинарные пристрастия или даже форма носа. Итак, в первом приближении ксенофобия – неакдекватная реакция на сложные социальные условия.

Отчасти подобное представление о ксенофобии коррелирует с представлениями о глубинных биологических реакциях животных в этологической концепции агрессии К.Лоренца.¹ Лоренц развивает «гидравлическую» модель агрессии. Агрессия, не получающая адекватной разрядки, не исчезает и не рассеивается, а накапливается, подобно запруженную плотиной потоку. Отсутствие адекватных форм разрядки агрессии не приводит к ее снятию, но выражается в том, что напряжение накапливается, порог реагирования снижается, и в итоге мы можем получить внезапную вспышку агрессии по любому, даже самому незначительному поводу. У современных этологов есть даже специальный термин, обозначающий степень влияния на индивида биологической инстинктивной основы — «примативность». Причем примативные индивиды — далеко не всегда тупые дегенераты с бычьей шеей и накаченными мускулами, высокий уровень примативности характерен, например, для людей искусства. Стремительно развивающаяся в последние несколько десятилетий дисциплина этология человека² занимается изучением присутствующих в нашем поведении инстинктивных схем и, надо сказать, эти работы представляют серьезный вызов для традиционного представления о человеке как animal rationale.

Если дело обстоит именно так, то все столь же просто, сколь и безнадежно. По крайней мере в нашей стране снижения социальной напряженности придется ждать неопределенно долго, а значит, рост ксенофобии и интолерантности неизбежен. Можно с уверенностью предсказать, что нас еще ожидают значительные выбросы коллективных страстей на почве интолерантности и ксенофобии как реакции (по большей части неадекватной) на те или иные социальные болезни и искажения. Понятно, что человек в отличие от животного все же способен (и потому должен) контролировать свои инстинктивные побуждения. Но уже Спиноза, писавший о «рабстве страстей», понимал до какой степени нелегко задавить страсти при помощи одного только разума. Единственное, что может потребовать (и эффективно проконтролировать!) от индивида общество — это не выражать свои настроения и чувства публично и не подстрекать других к противоправным действиям. А что у человека в душе — туда с приговором суда и даже самой разработанной юридической процедурой не заглянешь. Так что проблема все равно остается.

Единственное, на что в таком случае можно было бы надеяться (в рамках той же концепции К.Лоренца) – это на умелое перенаправление потоков вытесненной агрессии в более безопасное русло. У животных это разного рода демонстративные ритуализованные действия, блокирующие непосредственное проявление агрессии. Такого рода ритуализрованные действия широко распространены и у человека. Футбольный матч или бойцовский клуб – именно та ситуация, где можно в массовом порядке выплеснуть агрессию, не приводя к значительным социальным проблемам (если, конечно, никто не перехватит этот канал и не станет его использовать для культивирования агрессии и не направит ее в какое-то иное, например, политическое русло). Но верно и обратное: по мере снижения социальной напряженности такого рода интолерантность будет ослабевать.

Но в росте ксенофобии прослеживаются и другие, более фундаментальные моменты. Можно выделить несколько пластов интолерантности:

1. Интолерантность как психологический феномен, как черта характера, что часто проявляется проблемных отношения в семье между родителями и детьми, в отношениях различных возрастных и этнических групп. Эта проблема, несмотря на всю ее значимость для вовлеченных индивидов, современная психология и конфликтология в целом умеет решать. Базовым направлением является работа на устранение эмоционального наслоения и на рационализацию конфликта — тогда появляется шанс нахождения компромисса.
   
2. Интолерантность как результат невежества, предвзятого мнения об оппоненте. Неспособность понять истинные мотивы его поступков приводит к тому, что ему приписывают ложные, надуманные мотивы.
   

В связи с таким пониманием интолерантности/ксенофобии обычно различают массы и элиту. Если массы еще могут заблуждаться, то со стороны элит подобная позиция выглядит совершенно недопустимой. В противном случае считается, что мы либо имеем дело с ненастоящей элитой (она сама столь же невежественна, как и массы, и разделяет ее предрассудки), либо же элита занимает лукавую позицию и на деле преследует какие-то иные цели, просто используя ксенофобские предрассудки массы.

3. Толерантность как индифферентность. Вполне можно быть терпимым в отношении того, что не особо для нас значимо. Ради невозмутимого сосуществования кое-чем можно и пожертвовать. К такому варианту толерантности исторически близка толерантность некоторых групп протестантов, исходивших из скептической позиции. Именно таков господствующий тип толерантности в современном либеральном обществе: я согласен терпеть рядом с собой Другого в том случае, если это не затрагивает меня лично.³
   
4. К этой позиции близко примыкает и следующий мотив в толерантности – толерантность как уступка. Народная пословица говорит, что из двух ссорящихся неправ тот, кто умнее. Если так, тогда толерантность – это позиция «взрослого» по отношению к «ребенку»: мы знаем, что он неправ, но до поры не заостряем на этом внимание. Именно такова, зачастую, толерантность в отношениях различных конфессий, своеобразная «фига в кармане». Мы знаем, что правда только за нами, но из неких соображений пока на этом не настаиваем. Однако и здесь тоже нет подлинной толерантности, поскольку не происходит полноценного признания Другого.
   
5. Подлинная толерантность выступает как приятие Другого в системе полноправного диалога (Я-Ты), готовность использовать его позицию как отправную точку в самоизменении. Такому пониманию толерантности посвящено немало ярких страниц в диалогической традиции в философии.⁴
   

Но есть одна трудность, с осознанием которой, на мой взгляд, связана определенная теоретическая зрелось в понимании толерантности – это вопрос о ее пределах. Точно так же, как философия Канта поставила вопрос о принципиальных границах познавательной деятельности, подобный вопрос имеет смысл и в сфере представления о толерантности. Стоит ли признавать всех подряд и на этом основании заниматься постоянным самоизменением? Такая готовность к самоизменению возможна лишь до определенных пределов, пока не затрагиваются фундаментальные моменты моей картины мира и основные ценностные установки, связанные с идентичностью нашей культуры. И толерантность по отношению к этим принципиальным моментам была бы равносильна беспринципности, утрате идентичности. В рамках нашей культурной традиции принципы как перчатки не меняют.

Отчасти в этом суть недавнего «карикатурного» скандала, который во многом просто поражал своей нерациональностью. Для европейского читателя эти карикатуры выглядели максимум как не слишком удачная попытка пошутить. Но через полгода (!) после публикации сотни тысяч мусульман вышли на улицы с выражением искреннего негодования. Такое невозможно инспирировать искусственно, это явный показатель того, что «задело».

Общий тон обсуждения этой ситуации был таков: незнание религиозной традиции ислама и свойственная всем журналистам ветреность тому причиной. Но, во-первых, возмущение не утихло и после многочисленных извинений ответственных лиц на разных уровнях, включая и дипломатический, а во-вторых, ведь эти карикатуры были опубликованы не в иранских, скажем, газетах, а во вполне европейской Дании, где мусульман совсем немного. И уж слишком часто в комментариях аналитиков мелькало слово «война». Такое впечатление, что истинный смыл этого скандала в ином. Обе стороны дошли до некоторых фундаментальных моментов в своих картинах мира и дальнейшее движение для них обеих было бы равносильно отказу от собственных принципов. Для европейской традиции – это выстраданное большой кровью и драматическими тяготами ориентированное на рационализм секулярное сознание. Коль скоро, как выяснилось в эпоху религиозных войн, необычайно трудно найти общий язык на основе представлений о святом в различных конфессиях, было найдено другое универсальное основание для общего диалога – научный разум. Здесь можно абстрагироваться от огромного числа разделяющих нас различий: от различий между старыми и молодыми, женщинами и мужчинами, богатыми и бедными, автохтонами и гетерохтонами и проч. Все проблемы можно разрешать мирным путем, если удается свести их к рациональной форме. Разум – это универсальное средство обсуждение самых разных конфликтов и проблем. Хорошо это или плохо, но Европа выстрадала секулярное сознание, отделяющее церковь от государства и объявляющая веру исключительно личным делом.⁵ С этих позиций толерантность в этой ситуации подпадала бы под п. 3 в нашей классификации – толерантность как уступка. Носители развитого научного сознания готовы смотреть на своих оппонентов как на тех, кто по каким-то причинам еще не прошел их путь и не «дорос» до их позиции, а потому необходимо проявить по отношению к тему терпимость и снисходительность. Это позиция «взрослого» по отношению к «ребенку».

С противоположной же стороны мы имеем мощную пассионарную религию, для которой опыт секуляризации не слишком близок. Всякий, кто верит иначе или, не дай Бог, вовсе неверующий, может и должен быть наказан государственной властью. В этом и суть конфликта. С европейских позиций можно и нужно пытаться выстраивать рациональное (и критическое) отношение ко всему на свете, с точки зрения противоположной стороны – такому критицизму есть довольно жесткая граница, а далее ход строго заказан. Оказалось, что нет никакого такого дискурса, который мог бы объять собою противостоящие точки зрения. Рациональные извинения были совершенно недостаточны в глазах оскорбленных мусульман, но и европейцы при всей их политкорректности отнюдь не были готовы двигаться от секуляризации в свое историческое прошлое.

* * *

Основанием для ксенофобии может быть что угодно. Отделять себя от других, превращая их в чужаков, можно совершенно по разным основаниям, в том числе и совершенно случайным. Кроме того, существуют давние обиды и взаимная нелюбовь между определенными районами города или концами деревни, между фанатами разных футбольных команд. Однако в решающие моменты подобного рода различия оказываются вполне преодолимыми. Такое впечатление, что в принципе возможен компромисс между любыми оппонентами при одном важном условии: они должны быть принципиально понятны друг для друга.

Наверняка многие и в Европе, и в России, слыша очередное сообщение о кознях террористических исламистских организаций или шокирующих заявлениях исламских лидеров, задавал себе вопрос: ну чего же им еще надо? Ведь они уже больше не колонии, никто не унижает их национальное и политическое сознание. Больше того, ведь мы им столько добра делаем. И самое главное: мы предлагаем им жить так, как живем мы. Что же может быть лучше? Если они будут столь же ответственны и организованы, как мы, если будут так же много и хорошо работать, если будут стремиться получить такое же хорошее образование, как и у нас, то и у них все наверняка будет, как у нас. (Ну, у нас, понятное дело, все же получше, просто потому, что мы пораньше начали этим заниматься, побольше успели, да и вообще, ведь именно мы все это придумали).

Особенно обидно должно быть жителям тех стран, где присутствуют крупные анклавы выходцев с Востока: мы дали им в свое время приют, мы на свои деньги им помогали, они на наши налоги пользуются нашей прекрасной системой социальной помощи, — и против нас же восстают. Ну какого рожна им еще нужно? В конце концов, ведь именно достижения нашей демократии вообще позволили им заявлять свою позицию и быть с чем-то несогласными. Не будь у нас столь высокого уровня толерантности, не было бы и проблемы с теми, кого она не устраивает и кто собирается устанавливать у нас дома свои порядки. Попробовали бы они проделать что-нибудь такое в другом обществе, там бы им быстро показали что к чему.

И в самом деле, чего же им надо? Для нас очевидной максимой является «со своим уставом в чужой монастырь не ходят», но они идут именно в наш монастырь и именно со своим уставом. Как же они этого не понимают?

Почему нам так трудно договориться, почему Восток все время выступает в качестве страшилки для Запада? Неужели они не понимают, что пора их расцвета в далеком прошлом, их время прошло? Мир давно изменился, а они этого просто не заметили. Они настойчиво тянут нас в прошлое, в архаику. Но мы-то уже это проходили, мы давно ушли вперед. Они просто не поняли, что существует только один настоящий путь движения — это путь нашей цивилизации. Мы предлагаем им самое лучшее, что только может быть: с нашей же помощью следовать за нами по пути глобализации. А они — сумасшедшие фанатики — пытаются затянуть нас в пучину допотопной старины. Но что самое обидное — они используют достижения нашей цивилизации — технические, социальные и политические — против нее же самой, используют совершенную технику связи и хорошие средства сообщения, высокие технологии для того, чтобы вернее нанести как можно большие разрушения, они пользуются толерантностью западной демократии для того, чтобы эту толерантность подорвать.

Европейская философия 20 в. много усилий отдала попыткам понять и осмыслить проблему Другого. Одним из важных результатов этих исследований был вывод о том, что присутствие Другого необходимое условие формирование собственной идентичности. Адекватно ответить на вопрос о том кто такие Мы можно вовне не перечислением собственных важных черт, а только тогда, когда можно указать на кого-то иного и определить его как заведомое не-Мы. Логика развития культуры представляет собой своего рода экспансию: она вбирает в себя все из встреченного ею на пути, что в состоянии переварить. Но в определенный момент эта экспансия дает сбой и мы отчетливо видим: этого мы не может «переварить», эту культуру не удается интегрировать в нашу собственную. Это Другая культура. И только в этот момент мы можем определенно ответить на вопрос о нашей идентичности чуть ли не остенсивным определением: Мы – это не-Они.

Именно такого рода отношения сложились между европейской и исламской культурами, между Западом и Востоком. При всей условности такого деления, нельзя не признать, что существуют различные способы ориентации в мире, различные варианты фундаментального целеполагания и принципиально различные картины мира – в отношении к коллективу и к отдельному индивиду, в отношении к женщине, к богатству и способам его добывания, к собственной судьбе и проч. По многим важным позициям «Восток» и «Запад» выступают как такие альтернативные культурные ориентации.

Исторически такое противостояние Запада и Востока разрешалось путем пространственного разграничения: после обоюдных силовых попыток, путем баланса установилась определенная географическая граница. Однако трудность современной ситуации в том, что за счет иммиграции все подобные пространственные границы нарушены и противостояние цивилизаций и противостояние картин мира происходит уже внутри Европы.

Удачной иллюстрацией к этим рассуждениям выступает недавно вышедшая на русском языке книга известного (и даже скандально известного) автора Э.Саида под названием «Ориентализм».⁶ Работа посвящена критике всей западной традиции познания и понимания Востока, причем речь прежде всего идет об арабском Востоке. С точки зрения автора, вся западная традиция предвзята и выстраивается в некий единый масштабный комплекс, называемый им ориентализмом, который включает в себя помимо чисто академического знания еще и определенные практики – политическую и экономическую практики, империализм и колониализм. А это значит, что волей-неволей весь спектр возможных отношений к Востоку укладывался в эти заведомо предвзятые рамки.

Э.Саид приводит весьма яркие и убедительные примеры, доказывающие, что все востоковедение было – где явно, а где более тонко и скрыто, – неизменно ангажировано определенным ракурсом видения Востока. И этот ракурс по тем или иным основаниям легитимизировал колониальное освоение Востока. Э.Саид тратит немало сил на то, чтобы разоблачить множество западных предрассудков по поводу Востока. Он называет это «ориентализацией Востока» – утрированием тех черт, которые превращают его в полную противоположность Западу. Это прежде всего пассивность Востока, все его несомненные достижения относятся к классическому периоду, современный же Восток – его исключительная сфера застоя и деградации. Это неизменность Востока, когда мы вполне может использовать древние тексты для понимания современного положения дел. Время течет только для Запада, Восток же вне истории и вне времени, он по сути вообще никогда не меняется. Это и приверженность догматизму и тирании, антидемократичность Востока. Это представление о Востоке как причудливой и экзотической сказке, где царят поражающие воображения диковины и пороки, где таятся несметные богатства и волшебные тайны. И, конечно, это пресловутая восточная чувственность, Восток как царство безудержной и манящей сексуальности. К этому также следует добавить привычку ориенталистов оперировать неоправданно широкими генерализация, скроенными для всех и на всем времена, вроде «арабского ума» или «восточной ментальности», а также «текстуальность», «книжность» ориентализма – доминирование текстуальных источников над непосредственным восприятием жизни.

Однако если бы дело заключалось только в такого рода искажениях – не было бы особой проблемы: слишком уж очевидна тенденциозность такого образа. Ведь, в конце концов, помимо политиков есть еще и ответственные академические исследователи, свободные от подобного рода ангажированности, которые выстраивают честную и объективную картину Востока. Но именно здесь, по мнению Э.Саида, заключаются главные методологические трудности и их обсуждение – его несомненная заслуга. Это прежде всего соотношение презентации и репрезентации во взаимодействии культур и проблема позиции познающего субъекта.

Основной момент репрезентации, в отличие о презентации, состоит во вторичности этого образа. Европейская культура всегда, по его мнению, оперировала неким вторичным образом Востока, сформированным Западом за него и вместо него.⁷

Но тогда, как кажется, проблема в принципе может быть исчерпана тем, что Восток противопоставит искаженной западной репрезентации собственную, более адекватную автопрезентацию. Также вполне можно было бы ожидать появления некой симметричной ориентализму конструкции «оксидентализма» (возможно, не столь же тенденциозной, но связанной с попыткой сделать Запад понятным для человека Востока). Однако, как с горечью отмечает Саид, такая автопрезентация отсутствует, как отсутствует и традиция «оксидентализма». Восток поразительно пассивен в своих познавательных действиях. В этом еще одна причина трагического взаимного непонимания этих культур. Одним из серьезных препятствий на пути установления полноправного диалога культур выступает неравность такого взаимодействия: одна из культур оказывается более «сильной» и в итоге ей удается представить собственный партикулярный образ иной культуры в качестве универсального и единственно адекватного образа. И тому есть серьезные основания.

При формировании образа другой культуры – как ни в какой другой познавательной ситуации важно учитывать позицию субъекта познания. Обычная позиция представителя европейской науки – это взгляд со стороны своей культуры, попытка сделать изучаемую культуру понятной для европейца. Но такой взгляд оказывается поневоле ангажированным и искаженным, поскольку интересы социумов исследователя и предмета исследования не совпадают. Отсюда и различие акцентов и перспектив, в которых воспринимаются те или иные события.

Универсальным методологическим ходом при формировании образа Другого, как показал в свое время Э.Гуссерль в «Картезианских размышлениях»,⁸ выступает аналогизирующая апперцепция. Масштабом восприятия Другого – причем таким масштабом, который у меня «всегда с собой» – выступаю я сам. Поэтому Другой для меня – это прежде всего Alter ego, некий вариант меня самого. И если он не вписывается в задаваемые таким методологическим ходом рамки, то воспринимается как искаженный вариант меня. Именно такова была, как убедительно показывает Саид, логика взаимного представления Востока и Запада на первых этапах взаимодействия. Ислам воспринимался христианством как одна из ересей, а сам Мохаммед – как самозванец.⁹ Как остроумно замечает А.В.Ахутин, ссылаясь при этом на Ф.Шлегеля, чужая культура в первом приближении всегда воспринимается как глупость.¹⁰ При всей теоретической уязвимости, такая позиция имеет довольно серьезные основания.

На протяжении всей большей части своей истории Европа воспринимала себя (и не без причин!) не только как политического или экономического лидера, но прежде всего как лидера культурного. Именно она сумела подняться до категории общечеловеческих ценностей. Именно европейская философия в течение многих столетий формировала образ человека вообще, человека как такового. В точки зрения новоевропейской философии его суть состояла, прежде всего, в мышлении. Причем в качестве образца, которого считывались эти характеристики, перед нею стояло сознание все того же европейца (очищенное до трансцендентального субъекта) как модель сознания вообще, единственно последовательного и развитого сознания.

И собственную историю Европа воспринимала под этим углом зрения. Да, в ней было много такого, что выглядело не слишком приглядно и за что сейчас следует каяться. Это и крестовые походы, и эпоха колониализма с ее жестокой эксплуатацией колоний, их естественных и человеческих ресурсов. Но при всем том Европа видела в этом и некоторые искупающие содеянное моменты. Прежде всего, в том, что и она тоже давало нечто взамен, и в этом смысле ограбление колоний принимало характер взаимообмена. Она несла остальному миру собственную передовую культуру. Ведь именно европейская культура выступала синонимом культуры как таковой, а все остальные – либо и не культура вовсе, а собрание курьезов (вроде папуасских племен), или же те или иные формы уклонения от единственно верного пути.

Впервые в наиболее явной и четкой форме эту позицию выразил блестящий певец Британской империи – Р.Киплинг в образе Белого Человека. Что несет его в беспросветную глушь, в тропические леса и знойные пустыни, что он делает на этой «извилистой, продуваемой ветрами дороге», которая и составляет всю жизнь британского колониального офицера? Неужели только погоня за богатством? Вовсе нет. Белый Человек постоянно помним о своей великой миссии – быть представителем великой культуры среди всего прочего мира. Да, он многое забирает, но и дает не меньше: он дает самого себя, свой образ жизни, свою культуру. Ведь именно благодаря этой культуре Европа и оказалась при очном столкновении культур – сравнительно молодая Европа на фоне тысячелетней истории Ближнего Востока, Индии, Китая – более эффективной, более «сильной», а потому и более «правой». Она на деле доказала, кто вернее понимает мир самим фактом своего успеха.

Формула эта проста (Саид приводит ее в выражении Г.Киссенджера): у нас была научная революция, а них – нет, у нас был Ньютон – а у них нет. Именно поэтому европейская культура и смогла создать передовую и эффективную военную технику. Именно поэтому она создала дисциплинированного солдата, который заведомо гораздо эффективнее в военных действиях, нежели, пусть и обладающие героическим сознанием и сказочной силой и ловкостью, но все же отдельные воины. Именно поэтому Европа создала и наиболее эффективную политическую систему, которая начисто разбила раздробленную, неэффективную, насквозь прогнившую, хотя и освященную авторитетом веков политическую систему Востока (там, где таковая была). Именно поэтому Европа смогла создать справедливую правовую систему, которая каждому человеку гарантирует его долю справедливости. Собственно, ведь это и есть культура.

Данная ситуация и задает легитимность процессов глобализации: нет в действительности никакого культурного многообразия, все этой девиантные варианты. По сути есть только одна магистральная общечеловеческая культура – и это новоевропейская культура. Все остальное – формы уклонения или задержки развития. Только за ней будущее, только она является единственно законным носителем и выразителем общечеловеческих ценностей. Форм проявлений духа много, но форма, в которой дух сознает сам себя – одна, и она принадлежит нашей культуре. Поэтому вполне законно (и даже весьма гуманно!) стремиться к полному ее доминированию в мире. Конечно, многие архаические культуры выглядят весьма романтично и красиво, но все это хорошо только в качестве элемента туристического бизнеса, признаков экзотики, как гондолы в современной Венеции, жить же надо по-другому.

Покаявшаяся в былых прегрешениях Европа теперь предлагает прежним колониям самое дорогое, что есть у нее: хотите жить так, как мы? С хорошими машинами и дорогами, с демократическим государством, с развитым общественным мнением, наукой и техникой, с развитой системой образования и здравоохранения, с системой социальной защиты? (Кто же от такого откажется?) Тогда получайте наше образование, будьте дисциплинированными и трудолюбивыми, как мы, и со временем и вы (или ваши дети, внуки …) будут жить так же, как мы.

Однако современная цивилизация неожиданно для себя сталкивается с проблемой, которую, казалось бы, давно уже была преодолена: неевропейский мир оказался вовсе не готов перенять мировоззренческие установки Европы (хотя при этом охотно пользуется плодами ее цивилизации – средствами связи и сообщения, высокими технологиями и проч. Пользуется с выгодой для себя и ее политическими установками на либерализм и толерантность).

Это был не только неожиданный, но и весьма неприятный сюрприз. Ведь в конечном итоге именно отсюда растут корни таких явлений, как терроризм в качестве инструмента мировой политики.

Можно сказать, что Европа стоит перед необходимостью радикального пересмотра оснований собственной самооценки. И прежде всего речь здесь идет о самых фундаментальных вещах.

Попытка понять и артикулировать предельные основания собственной позиции и своего отношения к миру в форме философских построений, как правило (за исключением, пожалуй, феноменологии) связаны с онтологизацией этих представлений. Они, так или иначе, осуществляются в модусе «на самом деле», им приписывается статус адекватного отображения реально существующего положения дел. С этих позиций не может быть «на самом деле» никакого культурного разнообразия, есть только попытки найти истину (и в этом движении мы продвинулись дальше всех) и разные варианты уклонения от нее (каковых великое множество).

При всей привлекательности диалогической модели взаимодействия культур, все же приходится признать, что подобное взаимодействие редко бывает равновесным и равноправным, всегда какая-то сторона (в данном случае – новоевропейская культура) оказывается более энергичной и «сильной». Исход такого взаимодействия диктуется логикой процесса при-знания, так ярко описанного еще Гегелем в «Феноменологии духа».

Однако именно эта стратегия, во многом обусловившая политическое, экономическое и культурное доминирование европейской цивилизации в мире, неожиданно начинает давать сбои. В случае взаимоотношения Запада и Востока – это процессы крушения империй в период мировых войн и распад колониальной системы. Формы его проявления – непонятный и необъяснимый с точки зрения этой логики отказ неевропейских народов принимать установки и ценности европейской культуры. Именно непонятность и видимая нелогичность (с позиций логики европейской культуры) этой ситуации и делает ее особенно опасной.

В итоге складывается сложная, но по-прежнему неравновесная ситуация. Слабость Востока в этом взаимодействии помимо прочего выражается в слабости рефлексии собственной позиции. Те позиции, которые артикулирует Восток, для западного сознания выступают как явная несправедливость и возврат в преодоленное им историческое прошлое – движение от секулярного общества к доминированию религиозной идеологии. Однако и Европа оказывается перед непростой перспективой необходимости пересмотра собственных фундаментальных оснований, в том числе и базовых традиций европейской философии.¹¹

Позиция мультикультурализма тоже оказалась не слишком эффективной, прежде всего, потому, что из нее проистекают неэффективные политические и социальные практики. Во многом именно на этой основе формировалось понимание толерантности как индифферентности, приводящее в итоге к тому, что плотная и крепко собранная этническая община, во многом выстроена на круговой поруке, создает серьезные проблемы пусть либеральной и толерантной, но довольно рыхлой социальной структуре метрополии. В итоге именно в недрах таких стран вызревают очаги экстремизма.

Итак, пределами толерантности во взаимоотношениях существенно различных культур выступают, прежде всего, мировоззренческие несовпадения. Но это не делает ситуацию трагически безнадежной, не означает, что единственной перспективой является взаимная конфронтация и погром. Однако становится ясно, что диалог культур не возникает сам собой как следствие развитой теоретической позиции. В известной мере действует логика принуждения к диалогу и взаимному поиску компромисса из-за невозможности выживания в любом другом случае. Пока же европейская культура не смогла выработать никакого эффективного ответа на вызов инокультурности. Более того, адекватная фиксация проблемы еще только начинается.