М. П. Горчакова-Сибирская (отв ред., Спбгиэу), д-р философ наук, проф

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 80

К ОНТОЛОГИИ ЦЕННОСТЕЙ НИКОЛАЯ ГАРТМАНА

Вопрос об онтологическом статусе ценностей связан в истории с целой проблемной цепью бытия – от греков до Ницше. Это хорошо видел Хайдеггер, но при этом сам указывал на отсутствие «ценностей», «культуры» и других схем в античности и в Средневековье. Действительно, пользуясь подобными схемами, мы рискуем закрыть для понимания что-либо существенное в бывшем мышлении, но проясняем Новое время, когда ценности появляются на западном горизонте. Нигилизм как проект еще не завершен, пустыня только растет. Однако мы уже забываем, что забыли о ценностях как некоем всплеске смысла, амнезия здесь на лицо. Существует реклама ювелирных изделий с подписью «вечные ценности» и этот пример характерен, к сожалению, не только для «массовой» культуры.

Можно ли сегодня всерьез говорить о ценностях? Чтобы ответить на этот вопрос обратимся к онтологии Николая Гартмана, где вопрос о ценностях еще не так давно ставился серьезно.

Прежде всего, Гартман указывает на некоторое родство ценностей и сущностей еще задолго до формулировки понятия ценности. Так, по его мнению, Платон рассматривал в качестве идей справедливость, мужество, мудрость. Проблема в том, что первообразы не даются в опыте, но и не придуманы человеком. Ценности это особый пласт бытия наряду с математическим. Но реальные случаи, соотносимые с ценностями, могут подпадать или не подпадать под них, в отличии от действия математического закона, где реальные случаи всецело ему подчиняются.

Несоответствие реальности и инстанции ценности Гартман называет контрценностью, которая ничего не меняет в самой ценности. Реальность и ценность разведены. Несдержанное обещание, например, проявляется как контрценность, но ценностность обещания неизменна. Таким образом, не стоит и пытаться искать ценность в самом поступке. Но тогда где ее искать?

Реализована ли ценность, полагает Гартман, можно узнать, если только ценность схвачена нами заранее «наподобие мерки». Априоризм ценностей указывает на взаимную бытийственную независимость реальности и ценности. Ценность остается ценностью, если даже поведение человека не соответствует ей, понятно, что тогда и не важно знают о бытии этой ценности или нет. (Бытие ценностей – для Хайдеггера, например, это сумятица и отторжение от корней, как он об этом говорит во «Введении в метафизику», половинчатость и непроясненность).

Тем не мене ценность схватывается в реальном, как ни парадоксально, через контрценность. Справедливость познается лучше всего через переживание и наблюдение несправедливого обращения. Когда восстает нравственное чувство, тогда и открывается «ценностное видение», пишет Гартман. Это и есть извлечение ценности из ценностной реакции. Где есть априори ценности как условие, добавим мы, и есть детерменированность ценностью воли. Здесь Гартман подчеркивает значение тяжести реального переживания и сознательного видения ценностей, что, как мы понимаем, невозможно сыграть или изобразить. Акт воссоздания связи между реальностью и ценностью состоит в том, что тяжесть реального поворачивает сознание к ценности, проявляя ее.

Здесь возникает принципиальный вопрос об относительности ценностей, о ценности лишь как о «оценке», как некоей конвенции, исторически обусловленной и изменчивой. Все это так, говорит Гартман, и указывает на неизменность самих ценностей. Приоритет какой-либо ценности не уничтожает других ценностей самих по себе. Сегодня успех и самодисциплина, а до этого гуманность и мягкость, завтра что-то другое. Такая перемена есть лишь изменение предпочтений, а не ценностей. Ценностное сознание изменчиво, но не ценностность сама по себе. Но это, подчеркивает Гартман, не есть ошибка сознания. Это слепота как отсутствие усмотрения. Ценностное сознание страдает от узости и фрагментарности, не достигая целостности.

Такая ситуация вполне объяснима исходя из природы самой ценностности, «каждая ценность, будучи однажды прочувствованной, претендует на человека в целом», и тогда имеет место тирания одной ценности, которая приводит к слепоте по отношению к другим ценностям.

Сама же какая-либо определенная ценность, если она схвачена, не может быть контрценностью, например, справедливость сама по себе всегда и для всех ценность. Безразличие и отсутствие ценностной реакции, таким образом, свидетельствуют лишь о слепоте. Пробелы нравственного чувства не указывают на небытие ценностей.

Итак, согласно Николаю Гартману, ценности неизменны, дело лишь в отсутствии усмотрения и исторической обусловленности оценки ценностей. Вопрос о бытии ценностей в этом контексте отсылает нас к вопросу о причинах пробелов нравственного чувства и отсутствию ощущения тяжести реального.

И.А. Иванов

Санкт-Петербургский государственный

инженерно-экономический университет

ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ СТРАТЕГИЯ И ВИЗАНТИЗМ

В ЗАРУБЕЖНЫХ ИССЛЕДОВАНИЯХ

Как известно, культура и цивилизация не существуют сами по себе – традиция существует, пока есть ее носители, пока есть, что передавать и кому передавать, пока есть цивилизационная стратегия. Европейская культурная и цивилизационная парадигма, вобравшая в себя множество разнородных элементов, формировалась в течение веков исходя из идеалов классической греческой образованности, римского правосознания и христианского мировоззрения. Обоснование этому единству дал в свое время выдающийся византийский государственный деятель и декан философского факультета Константинопольского университета Михаил Пселл (XI век), комментируя помещенную на кресте Христа надпись на трех языках: «латынь выбрана, поскольку выражает практическое превосходство и политическую силу – римляне самый сильный и энергичный народ; греческий выбран за любомудрие, поскольку греки превзошли всех в стремлении познать природу вещей, а еврейский выбран за истинную веру, поскольку евреи первые постигли Творца». [1, c.7]

Размывание этой традиции при соседстве или столкновении с более устойчивыми ментальными парадигмами фактически может привести европейскую цивилизацию к утрате собственной самоидентичности, а, следовательно – к краю своего существования как культурной и цивилизационной целостности. И это не может не вызывать тревогу в ее интеллектуальных и идеологических кругах. В этой связи показательно появление двух работ, вышедших из-под пера Э.Люттвака – широко известного специалиста по военной стратегии, советника президента США Р.Рейгана. Первая книга вышла в 1976 году и называлась «Стратегия Римской империи», а вторая появилась в ноябре 2009 года в издательстве Гарвардского университета под названием «Стратегия Византийской империи» (переведена на русский язык в 2010). Э.Люттвак особенно подчеркивает, что «некогда пребывавшая почти в полном научном небрежении (как будто вся Римская империя действительно бесповоротно погибла в 476 г.), ее восточная половина, которую мы называем Византией, ныне привлекает к себе столь пристальное внимание, что становится даже предметом популярных исторических сочинений»[2, c.5]. Это – запоздалое возвращение к своим корням. Как сказал С. Рансимэн про европейский мир: «мы все родом из Византии». Обращение современных западных историков, философов, социологов, политологов и экономистов к более чем тысячелетней истории восточно-римской или византийской цивилизации не случайно еще и потому, что они пытаются разгадать секрет удивительной «стрессоустойчивости», «кризисоустойчивости», одновременно «гибкости» и «прочности» Византии как целостного государственного и общественного организма.

И действительно, несмотря на все исторические перипетии и коллизии, на протяжении всего существования Византии римские законы всегда оставались основой законности и права, а греческая мысль – основой интеллектуальной жизни. Греческая наука и философия, греческие историки и поэты были образцами для подражания среди наиболее образованных византийцев. Сама Церковь много изучала языческих философов, усвоила их интеллектуальные достижения и использовала их для большей внятности проповеди христианского учения.

Такое прочное усвоение классических достижений стало особым источником силы Византийской империи. Укоренившись в греческой традиции, Византия в течение тысячелетия была крайне важным оплотом культуры и науки, а укоренившись в римской концепции государственности, Византийская империя занимала преимущественное положение в средневековом мире. Византийское государство обладало уникальной административной машиной и высококвалифицированной и хорошо отлаженной системой городского хозяйства. Ее военная техника – самая высокая по техническому уровню того времени. У нее была отличная система законов, высокоразвитая экономическая и финансовая системы, громадное благосостояние. Обращение золотых монет стало в ней стержнем государственной экономики. По всем этим признакам Византия кардинально отличалась от других государств поздней античности и раннего средневековья с их натуральной экономикой. И ее насильственное уничтожение, и сам феномен «Византии после Византии», и продолжение тенденций ее развития в «византийском содружестве наций» говорят о том, что эта культурная парадигма в силу многих причин не реализовала полностью свой культурный и цивилизационный потенциал.

И вот эта специфика византийского государства получила разнообразное освещение в современных трудах. Для примера перечислим некоторые зарубежные исследования, изучающие разные аспекты византизма в экономической, социальной, политической, культурной сферах: A. E. Laiou, The Economic History of Byzantium (Harvard, 2002); A. E. Laiou, C. Morrisson, The Byzantine Economy (Cambridge, 2007); W.Treadgold, A History of Byzantine State and Society (Standford, 1997); J.Haldon, The social history of Byzantium (Oxford, 2009); S.A. Tacacs, The Construction of Authority in Ancient Rome and Byzantium: The Rhetoric of Empire (Cambridge, 2009); J.Pelikan, Christianity and Classical Culture. The Metamorfosis of Natural Theology in Christian encounter with Hellenism. (Yale, 1993); Cameron A., Christianity and the Rhetoric of Empire: The Development of Christian Discourse (Berkeley, 1991); D.J. Constantelos, Poverty, Society and Philanthropy in the Late Medieval Greek World (New York, 1992); T.S. Miller, The Orphans of Byzantium: Child welfare in the Christian Empire (Cambridge, 2003); K. Ierodiakonou, Byzantine Philosophy and its Ancient Sources (Oxford, 2002); A. Kaldellis, Hellenism in Byzantium: The Transformations of Greek Identity and the Reception of the Classical Tradition (Cambridge, 2008); D.Bradshaw, Aristotle East and West: metaphysics and division of Christendom (Cambridge, 2004); A. del Campo Echevarria, La teoria platonica de las ideas en Byzancio (ss.V-XI): principios, desarrollos e inversion final de la ontologia classica (Madrid, 2010); B. Tatakis, Byzantine Philosophy (Indianapolis, 2003); L.G.Benakis, Texts and Studies on Byzantine Philosophy ( Athens, 2002); G. Page, Being Byzantine: Greek Identity before the Ottomans (Cambridge, 2008).

При этом нужно отметить, что исследователи стремятся избегать поверхностных оценок, стереотипов и преувеличений в отношении сильных и слабых сторон византизма. Понимая, что слепая реконструкция этой парадигмы невозможна, они стремятся найти адекватные современности пути решения схожих проблем, таких как:

- сохранение языковой и культурной самоидентичности в условиях массовой миграции;

- патриотизм, национальный вопрос и надэтнический универсализм в контексте федеративного устройства;

- сочетание принципа иерархичности государственного аппарата с принципом выборности властей;

- сосуществование секулярной и религиозной сфер жизни общества (принцип «диархии» и «симфонии» светских и духовных властей), принципы межрелигиозного диалога;

- участие государства в «инсталляции» этических норм в политике, экономике, здравоохранении и т.д.

Некоторые ученые прямо призывают к деконструкции «мифов» о византизме, унаследованных со времен эпохи Просвещения – это мифы об авторитаризме, сервилизме и цезаропапизме, стагнации и интеллектуальной беспомощности Византии. Их подробно разбирает балканист и византолог Д. Ангелов в своей статье “Byzantism: The Imaginary and Real Heritage of Byzantium in Southeastern Europe”, подчеркивая, что современные ученые различают византизм как стереотип и византизм как реальный исторический образ Византии. Кроме того, критикуя редуцирование церковно-государственных отношений к цезаропапизму Д.Ангелов отмечает, что «наследие византизма на Балканах сказалось не только в культурной идентичности (религия, язык, историческая память), но и в специфической политической культуре с ее уникальной динамикой государственно-конфессиональных отношений» [3, c.4].

Думается, что не только для европоцентричной и американоцентричной (и даже исламоцентричной) модели развития византийская парадигма является в чем-то и недостижимым идеалом, и цивилизационным конкурентом, но и для славянского, в том числе и для российского менталитета, есть в византизме и свои притягательные, и свои соблазнительные стороны. Как бы то ни было, прежде, чем составить свое представление о «византизме», его разновидностях и аспектах, нужно сперва тщательно изучить эту цивилизационную парадигму. И здесь неоценимым подспорьем могут послужить многочисленные, и, к сожалению малоизвестные в России, исследования зарубежных ученых.

Литература

1. Kaldellis A., Hellenism in Byzantium: The Transformations of Greek Identity and the Reception of the Classical Tradition. – Cambridge University Press. – 2008. – 482 p.

2. Люттвак Э., Стратегия Византийской империи, М., 2010. – 664 с.

3. Angelov D.G., Byzantism: The Imaginary and Real Heritage of Byzantium in Southeastern Europe. // New Approaches to Balkan Studies, vol.2, 2003. – pp. 3-21.

Е.К. Краснухина

Санкт-Петербургский

Государственный университет

Blog

М. П. Горчакова-Сибирская (отв ред., Спбгиэу), д-р философ наук, проф

К ОНТОЛОГИИ ЦЕННОСТЕЙ НИКОЛАЯ ГАРТМАНА