Geum.ru

Записки полярного летчика

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   16

– Ну и славно, хорошо, что выяснили, кто что стоит, а теперь до свидания, не забывайте в заявках указывать срок полета, вес и наименование груза, – жестко закончил Горелый.

Мищенко слышал за дверью голоса мужчин, разговаривавших на повышенных тонах, но сути разговора не понял. Перед ним резко распахнулась дверь и из нее выскочил красный от возбуждения Туранов, который, не задерживаясь, пробежал мимо.

– Геннадий Федорович, чего это он как ошпаренный выскочил?

– Да я с ним устроил разбор полетов, сказал, что мы не намерены на него горбатиться и участвовать в совершаемых им преступлениях.

Теперь очень удивился командир экипажа:

– Извини, Федорович, что я сомневался в тебе!

– Ничего, бывает, но ты смотри, эта змея подколодная может больно ужалить, когда этого не ожидаешь, шипит, угрожает.

– Спасибо, Геннадий, ты настоящий полярный летчик и настоящий друг! – пожимая руку, с чувством сказал Мищенко.

– Хватит сантиментов, вот заявка на полет в большой Арктический заповедник, повезете продукты, смотри на полетную карту, это вот здесь.

– Прилично, четыреста километров в один конец! А что, нельзя с Мыса Челюскин им забросить продукты, наполовину ближе, – глядя на карту, сказал Мищенко.

– Володя, ты разве не знаешь, какая чехарда у нас в народном хозяйстве, управление заповедником в Хатанге, сюда и поступают северным завозом продукты и грузы для него. Короче, завтра летите, обрадуй экипаж, рейс стоящий, хорошо заработаете. Лагерь экспедиции находится на стрелке у слияния рек Шренк и Мамонта, южнее горной вершины с отметкой 366 метров в Геологической гряде. Маршрут вам знаком, надеюсь, приходилось лететь из Хатанги на Мыс Челюскин. Груз будет взвешен и погружен в вертолет ночью, просьба вылетать как можно раньше, Бог даст, сегодня вернетесь на базу, есть еще срочная работа!

– Обижаешь, Геннадий Федорович, без малого три года на берег океана летаем, не раз приходилось пролетать над заповедником Большой Арктический. Не сомневайся, найдем экспедицию, только погода бы не подвела, гляди, какая тишина стоит, редко такое случается, обычно перед непогодой. Не нравится мне погода, – сказал Мищенко, – но что делать, полярные летчики погоду не выбирают! Я правильно говорю? – спросил он, повернувшись к экипажу.

– Правильно, командир, все будет в порядке, во сколько вылетаем? – спросил Пономаренко.

– Думаю, часов в семь, по загрузке машины, – ответил Мищенко.

– Идите, отдыхайте, машина будет готова к этому времени, – сказал бортинженер Керемеджиди.

Еще не наступил рассвет, когда экипаж собрался в аэродромном домике, начальник порта провел предполетный инструктаж, запросил погоду на мысе Шмидта, единственной метеостанции, находящейся на маршруте.

– Ребята, на трассе полета плотные кучевые облака, местами туман, возможны осадки, надо переждать пару часов, пока туман рассеется, – сказал он пилотам.

– Успокойся, Геннадий Федорович, осень на дворе, туман может вообще не рассеяться, полетный день потеряем. Давай добро, взлетаем, а кто нас заправлял? – спросил командир.

– Василий, наш заправщик, он возил на бензовозе горючее из порта, с танкера.

– А где он сейчас, надо спросить, он давал ему отстояться?

– Пробовал его разбудить, спит крепко и перегаром от него разит, так и не добудился, удивительно, где эти алкаши ночью водку находят, – ответил Горелый. – Будьте уверены, спущу с него стружку. Вылет разрешаю, ветер северный десять, облачность триста метров, давайте, мужики, с Богом!

– Если экипаж все понял, по местам, – приказал Мищенко.

Вскоре раздался басовитый звук работы турбин вертолета, после прогрева командир вывел турбины на рабочий режим, уверенно оторвал машину от земли, перевел ее в горизонтальный полет с набором высоты. При таком взлете горизонтальная скорость создает дополнительную подъемную силу на лопастях несущего винта за счет набегающего потока воздуха на взлет и набор высоты тратится меньше горючего. Оторвавшись от полосы, машина заложила крутой вираж и ушла в хмурое осеннее небо, затянутое кучевыми облаками.

– Сергей, рассчитай курс на вершину в Геологической гряде с отметкой 366 метров, полетим на нее, выйдем на стрелку рек Шренка и Мамонта как раз в нужную точку, там и найдем экспедицию, – приказал Мищенко.

Зеленым кузнечиком стрекотал вертолет над тундрой, нарушая ревом своих турбин ее вековое безмолвие. Под ним блестели бесчисленные зеркала тундровых озер и болот. Казалось, им нет числа, в какую сторону ни смотри, они уходили до самого горизонта. Шел второй час полета, когда штурман сообщил:

– Командир, по курсу дождевой фронт и плотный туман, может, сядем, переждем непогоду или обойдем его?

– Что говорят синоптики об этом фронте? – спросил Мищенко.

– Какие синоптики? Подробности знает только Господь, а синоптики на Челюскине говорят, что непогода протянулась без малого до побережья океана. Север Таймырского полуострова закрыт для полетов.

– Жалко возвращаться, столько топлива сожгли. Две трети пути пролетели? – спросил командир.

– Да пролетели, под нами бухта Ледяная озера Таймыр, до конечной точки полета сто километров, – уточнил штурман.

– Там люди без продуктов, такая погода может продержаться до зимы, долетим в слепом полете до долины реки Шренк, потом по руслу до слияния с рекой Мамонт. Скоро будет Шренк?

– Мы подходим к гряде Бырранга, за ней Топографическая гряда с высотами более 500 метров, через сорок минут должны долететь до Шренка, – ответил штурман Толчев Сергей.

– Вот и хорошо, остальной путь проделаем по руслу, вдоль реки, ученые услышат двигатели, укажут место расположения лагеря ракетами, – подвел итог разговору командир.

– Опасно, нам еще вслепую около часа лететь над горами Бырранга, перевалить через Топографическую гряду, можем заблудиться! – засомневался штурман.

– А ты у нас на что, колдуй, прокладывай курс в молоке тумана. Экипажу утроить внимание! Сергей, свяжись с Хатангой, передай обстановку и координаты, скажи, что принято решение продолжать полет вслепую, – приказал Мищенко.

Штурман связался по рации с диспетчером аэропорта, передал:

– Я борт 03, летим над бухтой Ледяная озера Таймыр, курс на высоту с отметкой 366 в Геологической гряде, полет проходит в сплошной облачности и тумане, командир принял решение продолжать полет в слепом режиме. Как поняли, прием?

– Борт 03, вас поняли, счастливого полета, мы на приеме, до связи, – ответил диспетчер.

Прошло полчаса, полет проходил нормально, но штурман не мог связаться с Хатангой, связь глушили сплошные электрические разряды.

– Что творится за бортом? – спросил у него командир.

– Скорее всего проходим центр сухой грозы, за бортом видны сполохи молний.

Через некоторое время Толчев, подняв голову от радиостанции сказал: – Есть связь, диспетчер ответил, что передать?

– Сообщи координаты, что у нас на борту порядок, минут через двадцать будем на точке, пусть ученые укажут место лагеря ракетами.

– База, я ноль третий, полет проходит нормально, летим в зоне сухой грозы и густого тумана, до точки… – он не смог закончить фразу, неожиданно вертолет вздрогнул от сильного удара, начал просаживаться в воздухе, но командир с помощью второго пилота удержал его в горизонтальном полете.

– Что это было? – встревоженно спросил он, поворачивая голову к штурману, который сорвал наушники с головы и непонимающе смотрел по сторонам.

– Скорее всего в машину попала молния, глядите, Толчева оглушило! – ответил Пономаренко.

– Сергей, что с тобой? – спросил командир.

– Грозовой разряд оглушил, передатчик вышел из строя. – Надев фурнитуру, придя в себя, Сергей сказал: – Связи нет, радиовысотомер вышел из строя.

– Ничего, через тридцать минут подлетим к точке, через радиостанцию ученых свяжемся с базой, – успокоил всех командир.

Прошло несколько минут полета, и экипаж с тревогой услышал, что шум работы двигателя изменился. Командир вопросительно повернулся к бортинженеру:

– Что с двигателем?

Керемеджиди повернул встревоженное лицо к Мищенко:

– Обе турбины быстро теряют мощность, тяга упала на тридцать процентов и продолжает быстро снижаться!

– Переключись на другой бак, возможно керосин с примесями, прокачай систему топливоподачи! – приказал Мищенко.

– Уже пробовал, эффекта нет скорее всего, забиты топливные фильтры, надо снижаться, заходить на вынужденную посадку. Турбины от перегрузки греются, у нас запас времени не более шести минут, потом пожар в двигателе и неконтролируемое падение!

– Всем приготовиться к вынужденной посадке! Передавать в эфир наши координаты, возможно, радиостанция вышла из строя только на прием и нас запеленгуют! – приказал Мищенко, вытягивая ручку управления на себя, изменяя шаг лопастей несущего винта, который теперь гнал воздух во встречном направлении. «Надо снизить горизонтальную скорость до нуля, удержать машину от срыва в беспорядочное падение! Иначе конец, разобьемся, вертолет полностью загружен и керосина больше половины заправки в баках, большой будет костер после удара о землю! Спокойно, командир, у тебя еще шесть минут! Плохо, что вышел из строя радиовысотомер, не знаем фактическое расстояние до земли!» – думал Валерий, с надеждой глядя за борт, в непроглядное молоко тумана. Когда перевел взгляд на высотомер, увидел, что машина снизилась на пятьдесят метров, но горизонтальная скорость гасилась очень медленно. Он подтянул на себя ручку управления вертолетом, еще больше изменил шаг несущего винта, машина заметно осела на хвост, теперь винт гнал больше воздуха вперед и вниз, за счет этого скорость горизонтального полета начала быстро падать. Прошло несколько минут томительного ожидания, экипаж понимал, насколько серьезно его положение, вертолет только мастерством летчиков удерживался в воздухе, тяга турбин упала на сорок процентов, температура в двигателе поднялась до отметки воспламенения масла. Тягостное молчание нарушил голос инженера:

– Командир, горит сигнал «пожар в левой турбине».

– Вижу, Саша, вижу, тяни, сколько можешь, машина нагружена под завязку, выключишь турбину, сразу рухнем, еще высоко. Увидим землю, включай систему пожаротушения, а пока тяни, шлейфа дыма еще нет! – приказал Мищенко, стараясь максимально погасить скорость горизонтального полета.

– Командир, горит левая турбина, тянем шлейф дыма, в двигателе пожар, надо включать систему пожаротушения, взорвемся в воздухе! – закричал Керемеджиди.

Неожиданно пелена тумана рассеялась, Толчев, выглянув в блистер крикнул:

– Высота сто пятьдесят метров, под нами вода!

– Вода, это хорошо, сейчас довернем, пойдем вдоль русла, в случае вынужденной посадки не сгорим.

Вертолет заложил вираж, изменил направление полета, с большим снижением полетел вдоль русла реки.

– Саша, тяни ручку, надо погасить горизонтальную скорость до нуля! – крикнул Мищенко второму пилоту, выключая блокировку шага несущего винта, и продолжая тянуть ручку на себя.

– Хватит, командир, винт начнет рубить хвостовую балку! – ответил Пономаренко.

Бортовая гидросистема начала изменять шаг несущего винта концы которого едва не касались хвостовой балки, эффективно снижая скорость машины.

– Пожар в правой турбине, взорвемся! Включаю систему пожаротушения! – крикнул бортинженер.

– Включай, пора! Спустимся на авторотации, сто метров пустяк!

Неожиданно турбины смолкли, наступила тишина, ее нарушал только свист лопастей продолжающего вращение несущего винта, и шипение пены, выплескиваемой в горящее чрево турбин системой пожаротушения, все притихли, ожидая развязки.

«Горизонтальная скорость большая, пятьдесят километров в час, ударимся о землю, разобьемся!» – с тревогой думал Мищенко, но сделать уже ничего не мог, продолжая пилотировать вертолет на грани срыва в падение.

«Что он делает? Можем соскользнуть с воздушной подушки и упасть», – помогая командиру с большим трудом удерживать машину в воздухе, подумал Пономаренко.

«Рискует командир, но другого выхода нет, скорость велика, разобьемся при столкновении с землей!» – анализируя ситуацию, думал штурман.

«Главное, погасить скорость, любой ценой погасить скорость, иначе разобьемся!» – думал Мищенко, удерживая каким-то чудом вертолет от соскальзывания с воздушной подушки.

Мало кто знает, что вертолет может без серьезных последствий совершить аварийную посадку с высоты до ста метров в случае остановки двигателя. Несущий винт продолжает раскручиваться набегающим на него снизу потоком воздуха, который и создает подъемную силу, она препятствует беспорядочному падению. Машина садиться в так называемом режиме авторотации. Страшнее для экипажа, когда заклинит главный редуктор несущего винта и он останавливается в воздухе. Тогда катастрофа неизбежна, так как центр тяжести у вертолета, за счет веса двигательной установки, расположен высоко, срываясь в падение, машина переворачивается и камнем летит к земле, шансов спастись у экипажа и пассажиров не остается.

Машина стремительно теряла высоту и горизонтальную скорость, стрелка прибора скорости горизонтального полета продолжала медленно ползти к нулевой отметке. «Двадцать километров – это уже не пятьдесят! Шансы выжить возрастают!» – думал второй пилот, глядя на прибор.

– Впереди сорок, скальный берег! Командир, сади на воду, разобьемся! – закричал Пономаренко, разглядевший стоявшую на изгибе реки скалу.

– Спокойно! Аварийная посадка! Открой дверь, чтобы не заклинила!» – крикнул Мищенко бортинженеру, изменяя шаг лопастей несущего винта, переводя их в нейтральное положение. Керемеджиди мгновенно обесточил вертолет. «Господи, помоги нам!» – подумал он, отстегивая привязные ремни и спрыгивая с кресла. Вертолет с восьмидесятиметровой высоты рухнул в реку. Полутораметровый слой воды смягчил удар, поднятая волна накрыла и остудила горящую машину, но многотонный, тяжелогруженый вертолет, ломая стойки шасси, заваливаясь набок, по донной гальке со скрежетом полз к берегу, который в пяти метрах от среза воды заканчивался скальным обрывом.

«Все, отлетались! Господи, прости меня, грешного!» – мелькнула последняя мысль в мозгу Мищенко, когда он увидел неотвратимо надвигающуюся на вертолет береговую скалу. Несущий винт начал колотить по скальному обрыву, осколки лопастей полетели в стороны, удар страшной силы сотряс корпус, Керемеджиди бросило к стене пилотской кабины на мешки с мукой, и он потерял сознание. Кабина завалившегося набок вертолета ударилась в скальный обрыв, начала сминаться, со звоном полетело остекление, это были последние мгновения жизни летчиков. Носовая часть машины вдавилась вовнутрь, вжимая в кресла тела Мищенко, Пономаренко и Толчева, они умерли сразу, не почувствовав боли.

Наступила мертвая тишина, которую нарушало шипение противопожарной системы, выбрасывавшей пену в раскаленное чрево турбин, да журчание речки, которая, как и тысячу лет назад, катила по каменистому руслу свои кристально чистые воды. Теперь к ним примешивались вытекающие из лопнувших топливных баков керосин и масло, которые радужной пленкой покрывали поверхность воды, грозя убить все живое.


– Геннадий Федорович, борт 03 не выходит на связь, в эфире сплошные помехи от электрических разрядов, – доложил радист.

«Зря я им дал разрешение на вылет, погода была явно нелетной. Все одно к одному, теперь связь пропала, только этого не хватало!» – с тревогой подумал Горелый. – Когда с ним был последний сеанс, где они находились? – спросил он.

– Полчаса назад Мищенко передал, что летят в сплошном тумане, по расчетам штурмана над бухтой Ледяная, озера Таймыр, курсом на вершину в Геологической гряде с отметкой 366 метров, он принял решение продолжать полет в слепом режиме.

– Коля, вызывай непрерывно, может, даст Бог, откликнутся! «Что делать, что делать, дал разрешение на вылет в плохую погоду, по головке не погладят, если что случилось с экипажем и машиной!» – думал Горелый. Прошло полчаса бесплодных вызовов ушедшего со связи вертолета, страх заполз в душу начальника порта. Он старался не думать о плохом исходе полета: «Мищенко опытный пилот, давно летает за Полярным кругом, он благополучно выпутывался из многих переделок. Потеря связи еще не говорит о катастрофе! Возможно, сели на вынужденную за местники, и мы их не слышим», – успокаивал он себя.

Прошло еще полчаса, радист оторвался от микрофона:

– Геннадий Федорович, пора прекращать вызывать ноль третьего, больше часа не выходит на связь, скорее всего с ними что-то случилось!

– Ты что, Николай, типун тебе на язык! Продолжай вызывать еще полчаса, потом будем думать, что делать!

«Что тут думать, надо сообщать в Красноярск, что связь с бортом потеряна час назад», – подумал радист, настойчиво продолжая предлагать выйти на связь экипажу Мищенко. Прошло еще полчаса, и Горелый понял, что вертолет на связь не выйдет.

– Коля, по аварийной волне свяжись с Красноярском, надо сообщить о происшествии, – сказал он радисту.

– Управление ГВФ на связи, – передавая микрофон, через минуту сказал тот.

– На связи аэропорт Хатанга, с кем говорю?

– Диспетчер управления ГВФ по Красноярскому краю Звонарев. Добрый день, Геннадий Федорович! Что у вас случилось?

– Добрый день, Василий Терентьевич. Полтора часа назад прервалась на полуслове связь с вертолетом МИ-8, командир экипажа Мищенко на вызовы все это время не ответил.

– Я его хорошо знаю, опытный пилот и командир, а при каких обстоятельствах пропала связь, в каком квадрате находилась машина?

– Эфир был забит электрическими разрядами, в последнем сеансе связи они не успели сообщить координаты, за тридцать минут до потери связи сообщили, что находятся над озером Таймыр, курс на высоту 366 в Геологической гряде, летят в сплошной облачности и тумане, командир принял решение продолжать полет в слепом режиме.

– А куда они летели?

– Завозили продукты в Большой Арктический заповедник, в излучину слияния рек Шренк и Мамонта, до точки оставалось максимум сорок минут полета.

– Вы осуществляли их проводку радиолокатором?

– Да, но как на грех за час до потери связи радиолокатор вышел из строя, что делать, все оборудование старое!

– Кто еще мог их видеть?

– Могли работать операторы портов на Мысе Челюскин, и поселка Диксон, других точек сопровождения на всем Таймырском полуострове нет. Но были ли в этих портах полеты, не узнавал.

– Свяжитесь с ними и доложите, конец связи.

Горелый связался с Диксоном и Мысом Челюскин, у них полетов не было, радиолокаторы не включались, о чем он доложил в Красноярск.

– Продолжайте вызывать борт, возможно, сели на вынужденную, ушли за местники, я доложу начальству, конец связи.

Прошел еще час, надежда окончательно угасла, и Горелый набрал номер кабинета начальника Хатангского отдела КГБ старшего лейтенанта Галушкина:

– Виктор Алексеевич, здравствуйте. Это Горелый беспокоит. – Хатанга была небольшим городком и руководители знали друг друга в лицо.

– Здравствуй, Геннадий Федорович, как поживает наш всеми любимый Аэрофлот?

– Может быть, и хорошо поживает, – не принял его беззаботный тон Горелый, – да только у нас ЧП.

– Что произошло? – совсем другим, деловым тоном спросил старший лейтенант.

– Два часа назад не вышел на связь вертолет МИ-8 под командованием Мищенко. Я уже сообщил в Красноярск, жду указаний, решил вас поставить в известность.

– Геннадий Федорович, прошу вас приехать ко мне, я вас опрошу и буду проводить дознание о причинах ухода вертолета со связи.

– Жду звонка из Красноярска, пока не могу.

– Я позвоню на телефонную станцию, попрошу девушек все ваши телефонные звонки перевести на мой телефон. Я вас жду, дело не терпит отлагательства.

– Хорошо, я выезжаю.

Через двадцать минут Горелый был в кабинете Галушкина. Поздоровавшись за руку, предложив присесть на стул у приставного столика, лейтенант достал бланки объяснений.

– Назовите фамилию, имя, отчество, – попросил он.

– А это еще зачем? – насторожился Горелый.

– Я вам по телефону объяснил, что возбуждаю дознание по данному факту. Вы как никто больше знакомы с летчиками экипажа и его последним заданием, вот я и возьму с вас объяснения.

Записав данные, начал задавать вопросы издалека, расспросил про Мищенко, его экипаж, тщательно записывая объяснения в протокол. Горелый рассказал все без утайки, удивляясь, что старший лейтенант знает многое о каждом летчике. «Откуда такая осведомленность, он ведь давно не был в порту, не разговаривал с летным персоналом?» – думал он, глядя на офицера.

– Чем я могу быть еще полезен вашей «конторе», так, кажется, в народе зовут ваше учреждение, – спросил гость.

– Вы знаете, что ЦК КПСС принял постановление об усилении борьбы с приписками и хищением социалистической собственности?

– Да, знаю, мы провели партийное собрание, коммунисты приняли постановление ужесточить контроль за грузоперевозками.

– Мы сейчас проводим проверку деятельности Хатангского рыбкоопа и некоторых других организаций.

– Какое отношение к этому имеет отделение Аэрофлота? – удивленно вскинул брови Горелый.

– Самое прямое, поверьте мне! – Видя, как еще больше вытягивается от удивления лицо гостя, продолжил: – Вы перевозите по поселкам и стойбищам продукты и грузы для жителей, геологов, ученых по всей тундре. Мне известно, что среди них есть и левые грузы, которые не учитываются в полетных ведомостях. – Начальник аэропорта сделал попытку открыть рот, но хозяин кабинета, подняв руку, остановил его. – Да и не только левые грузы, но и контрабандный товар перевозится вертолетами из поселков и тундры на берег залива, где грузится на иностранные корабли, прошедшие таможенный досмотр и выпущенные в нейтральные воды, – голос старшего лейтенанта приобрел стальное звучание, он не отрывал глаз от гостя.

«Он все знает! Но откуда такие подробности? Так ведь и до тюрьмы недалеко, и про контрабанду знает! Запираться бесполезно!» – пересиливая противную дрожь в коленях, думал Горелый.

– У вас неприятности, потеряна связь с вертолетом, но эти неприятности могут быть гораздо больше, мне достоверно известно, что летный состав получает доплату, так же, как и вы, за левые рейсы, выполняемые по личному указанию Туранова. Я знаю, что он пытался запугать вас, шантажировал разоблачением в случае отказа от дальнейшего сотрудничества, одобряю настрой вашей партийной организации и лично Мищенко на полный отказ от нарушения законов и сотрудничества с расхитителями социалистической собственности. Более того, мне известно, что у вас с Турановым состоялся серьезный разговор, в котором вы поставили на место этого зарвавшегося торгаша.

– Но у него сильная поддержка, у него первый друг начальник милиции, он ничего не боится!

– Ничего не боятся только круглые дураки, а с начальником милиции я разберусь, поверьте мне. Я знаю, что директор Рыбкоопа наглый и самонадеянный тип, но самоуверенность и сгубит его. И в этой чистке я хотел бы видеть в вас союзника. Я буду помогать вам, вы – мне, так мы прикроем деятельность матерого преступника!

«У меня нет выбора, он все знает! Его осведомленности можно позавидовать, надо сознаваться! Семь бед, один ответ! Лучше быть союзником, чем врагом!» – думал Горелый, слушая старшего лейтенанта.

– Хорошо, я принимаю ваше предложение. Может быть, это и не имеет отношения к молчанию вертолета, но после отказа Мищенко выполнять левые рейсы Туранов через меня пытался надавить на пилотов, а когда я категорически отказался и заявил, что весь груз будет взвешиваться и вписываться в полетную ведомость, открыто угрожал большими неприятностями, просил и Мищенко этот передать.

– Вы это серьезно? – насторожился чекист.

– Да, серьезно, он так и сказал, у вас будут большие неприятности.

– А о дате вылета он знал?

– Конечно, он вчера лично привез на аэродром заявку, контролировал ночью погрузку вертолета.

– А раньше он контролировал по ночам погрузку товаров Рыбкоопа?

– Нет, никогда, это первый случай, сам удивляюсь!

Ответ сильно озадачил оперативника: «Что ему было нужно на аэродроме? У него есть кому контролировать отгрузку. Это более чем странно!» – подумал Галушкин и сказал:

– От этого человека можно ожидать что угодно, будьте с ним предельно осторожны. Кто заправлял вертолет? Откуда брался керосин, из аэродромных емкостей?

– Из старых запасов они добрали пятьсот литров, остальное горючее подвозил бензовоз с танкера. А что, это так важно? – спросил начальник порта, и до его сознания стал доходить смысл вопросов оперативника. – Керосин возил аэродромный бензовоз-заправщик, на котором несколько лет работает Александр Тягунов, он что попало заливать не станет.

– Прочитайте и подпишите свое объяснение. – Положив в папку объяснительную, старший лейтенант сказал: – Поехали на аэродром, мне надо встретится с Тягуновым. Вы разговаривали с ним?

– Нет, не удалось, он ночь возил горючее, утром спал в аэродромном домике. Видно, крепко выпил, от него разило перегаром. Утром проснулся и поехал в порт возить горючее с танкера.

– Вот мы вдвоем с ним и поговорим, узнаем, где он добыл водку, мне и это интересно.

Когда они приехали, бензовоз стоял под разгрузкой, привезенный им керосин сливался в емкость, Тягунов был рядом.

– Александр, это старший лейтенант КГБ Галушкин, он хочет поговорить с тобой, – сказал Горелый. Это несколько удивило заправщика.

– Чем моя скромная персона могла заинтересовать КГБ? – спросил тот, разглядывая гостя.

– Да хотя бы тем, что ты с глубокого похмелья управляешь бензовозом. Дай мне твое водительское удостоверение! – сухо ответил Галушкин, прищурившись, глядя на водителя. Это Тягунова несколько смутило, он долго думал, отдавать права или нет, наконец спросил: – С каких пор КГБ занимается пьяными водителями, насколько я знаю, это дело ГАИ.

– Ты прав, это дело ГАИ, я не могу тебе позволить управлять автомобилем в таком состоянии и сейчас же вызову работников ГАИ, они лишат тебя прав управления на год, только и всего, – спокойно сказал старший лейтенант, выдергивая ключ из замка зажигания бензовоза.

– Что вы, не надо! Я просто так спросил, вот мое водительское удостоверение, – расстегивая нагрудный карман и протягивая удостоверение, сказал водитель.

– Вот и хорошо, значит я разговариваю с Тягуновым Александром Васильевичем? Скажи нам, Тягунов, чем ты заправлял вертолет Мищенко и откуда?

– Как чем? Керосином. Пятьсот литров керосина закачал из аэродромной емкости прошлогоднего завоза, остальной керосин залил из танкера, возил из порта.

– А ты убедился, что горючее, которое получал из танкера, качественное, без примесей? – спросил Горелый.

– Геннадий Федорович, обижаете! Я не первый год работаю, вот они мне выдали свидетельство, что керосин соответствует ГОСТу, не имеет примесей и готов для использования в качестве топлива для вертолетов, – доставая листок бумаги с круглой печатью и протягивая чекисту, сказал Александр.

– А где ты водки достал среди ночи? – спросил старший лейтенант.

– Ночью рыбкооповские грузчики грузили вертолет, командовал Петр Николаевич, он и угостил.

– За какие такие заслуги? – жестко спросил Галушкин. Заправщик замялся, нервно теребя в руках свою фуражку.

– Говори правду, Александр, дело серьезное, уже четыре часа вертолет Мищенко не выходит на связь! – потребовал начальник порта. Лицо заправщика побелело:

– Вы думаете…

– Мы пока ничего не думаем, мы выясняем обстоятельства заправки вертолета! – перебил его чекист.

– А в чем вопрос? Я заправлял его тем керосином, который был на складе ГСМ порта и с танкера, но сначала получил бумагу. Я не виноват! – забеспокоился таким оборотом дела заправщик.

– А какой разговор у тебя был с Турановым? Просто так он бутылки не раздает!

– Товарищ старший лейтенант, он сказал, что керосин хорошо продается в тундре, но к ним поступит по завозу только через месяц, а сейчас запас кончился. Тундровики слезно просят керосина, а его нет. Попросил слить двести литров, я не отказал, – понурив голову, обреченно ответил тот.

– Где ты сливал, на аэродроме?

– Нет, я заехал на базу Рыбкоопа. Там меня ждал Петр Николаевич и двое рабочих, он проводил в свой кабинет, в приемной на столе стояла бутылка, лежала закуска, там я посидел, маленько выпил и закусил.

– А директор Рыбкоопа был с тобой?

– Нет, он сказал, что пойдет распорядится насчет керосина, его долго не было, потом пришел, ругался, что не оказалось бочки, пришлось искать.

– Так сколько керосина он слил?

– Я же говорю, что договаривались на двести литров, когда я вышел, возле машины стояла одна двухсотлитровая бочка.

– А сколько ты от него получил наличными? – спросил Галушкин. Голова заправщика поникла.

– Бутылку водки, – выдавил он из себя.

– Давай мы все это запишем. Закончив писать, оперативник подвинул исписанные листы водителю: – Прочитай и распишись. – Поставив подпись, Александр вопросительно поднял голову:

– А права вы мне отдадите?

– Только при условии, что ты о нашем разговоре будешь молчать и не будешь пить в рабочее время!

– Товарищ старший лейтенант, Геннадий Федорович, как на духу говорю, клянусь, что в рот ни капли в рабочее время не возьму!

– Смотри, Тягунов, это последнее предупреждение, еще раз оступишься, выгоню, больше терпеть не буду.

– Клянусь, я оправдаю ваше доверие!

– Пойдем, посмотрим твой бензовоз, – сказал Галушкин, направляясь к автомобилю. Осмотрев бензовоз, старший лейтенант повернулся к водителю: – Расскажи нам, Александр, как можно слить керосин из емкости во время транспортировки от танкера, тебе ведь пломбируют всю сливную арматуру при взвешивании. Так?

– Да, так. Но заливную горловину не пломбируют, через нее с помощью шланга подсосом можно слить топливо самотеком.

– Хорошо, давай посмотрим заливную горловину, прошу вас подняться, будете понятыми при осмотре, – пригласил Галушкин. «Что там можно увидеть, горловина как горловина!» – раздраженно подумал Горелый, влезая на мостки бензовоза, приваренные вдоль цистерны. Внимание оперативника привлекли кристаллы неизвестного происхождения, которые он разглядел у шляпок болтов, крепивших верхнюю крышку к емкости. «Что это может быть? Очень похожи на соль. Да это же действительно соль! Но откуда она взялась на крышке у отверстия заливной горловины бензовоза?» – думал он, положив на язык несколько кристаллов и ощущая во рту вкус соли.

– Откуда на горловине цистерны кристаллы соли, ты что, перевозил на ней мешки с солью? – спросил он.

– Какая соль, какие мешки?! Ничего я не возил! С чего вы взяли?

– С горловины твоего бензовоза, вот посмотри, здесь ясно видны кристаллы соли, можете попробовать на вкус! – Горелый, лицо которого наливалось пунцовой краской, положил в рот несколько кристаллов серого цвета, ощутив привкус соли, повернулся к заправщику.

– Геннадий Федорович, хоть убейте, никакой соли я не возил, могу поклясться здоровьем своих детей! Никаких кристаллов на горловине не было, я вчера смотрел и ничего не видел. Они могли попасть туда только ночью! Но это не я! – срываясь на крик, оправдывался Тягунов.

– Может быть и не ты, но ты оставил без надзора бензовоз с керосином больше чем на полчаса! Это мог сделать кто угодно, ты понимаешь, что такое соль в керосине для турбин вертолета?

– Я ничего не делал, не один год работаю! – закричал водитель.

– Надо внести дополнение в протокол опроса, – сказал лейтенант, доставая листы объяснений. Кончив писать, дал прочитать Тягунову, когда тот расписался, сказал: – Теперь ты мне напишешь обязательство о неразглашении сведений, которые тебе стали известны во время дознания, прочитай и подпиши протокол изъятия кристаллов вещества, похожего на соль, – сказал Галушкин. – Теперь мы возьмем пробы топлива с емкости бензовоза и аэродромной емкости. Куда ты его сливал и сколько рейсов сделал?

– В эту же емкость, сегодня сделал только второй рейс.

Оперативник в пустые бутылки отобрал пробы из цистерны бензовоза и емкости, в которую сливалось доставленное из порта топливо.

– Ты понял, Александр, в какую грязную историю тебя втянул Туранов? Ты подтвердишь все, что мне говорил на очной ставке с ним?

– Конечно, я расскажу, как все было. Мне нечего скрывать! А вы можете сказать, что со мной будет?

– Я думаю, рано говорить о твоей судьбе. Все зависит от того, как ты будешь себя вести во время следствия, твоя судьба в твоих руках. А теперь занимайтесь своими делами, а я поеду к себе. Держите меня в курсе всех дел по розыску вертолета, сообщите, когда найдете, я обязательно должен осмотреть место происшествия, – сказал оперативник, обращаясь к начальнику порта.

Галушкин приехал на базу Рыбкоопа, Туранов был в отъезде, подойдя к стоявшим с сигаретами мужчинам, спросил, кто из грузчиков предыдущей ночью загружал вертолет Мищенко.

– Вот он, Григорий Нестеров, утром рассказывал, что ночь не спал, – сказал один из них, показывая на таскавшего мешки с мукой мужика. Подождав, когда тот выйдет из склада, Галушкин представился и спросил:

– Григорий, ты вчера ночью грузил вертолет на аэродроме.

– Грузил, вместе со Степановым, ну и что из этого? – подтвердил грузчик.

– А с какой целью вы с Турановым ездили на базу Рыбкоопа?

– Да никуда мы не ездили, с чего вы взяли? – испуганно почти сразу откликнулся грузчик, но по его тону и бегающим глазам, которые он прятал, оперативник понял, что тот предупрежден, что должен молчать.

«Вот так история! Правду говорят, что КГБ все известно. Только ночью слили с аэродромного бензовоза две бочки керосина, а уже сам начальник отдела приехал. Надо молчать, как велел директор, иначе затаскают!» – испуганно думал он.

– Я знаю, что Туранов запретил тебе говорить, что сливали керосин с бензовоза, но предупреждаю, что ты принял участие в хищении социалистического имущества, а за это статья уголовного кодекса полагается! Ты подумай, молчать, или рассказать все, как было.

«Господи, он все знает, но я причем? Я на работе, что скажут, то и делаю! Посадят за здорово живешь, ведь суд не станет разбираться, участвовал в краже иди в тюрьму, а детей кто растить будет?» – думал Григорий. Видя, что в душе грузчика идет борьба, старший лейтенант решил помочь ему:

– Ты зря запираешься, если расскажешь все, как было, оформлю явку с повинной, и суд учтет, что ты помог следствию! Кстати, твои объяснения записываются на магнитофон.

– Какой суд? Какой магнитофон? Две бочки керосина слили, я не для себя, по приказу начальника! Вот и Толик Капустин, что был со мной, может подтвердить, мы вдвоем сливали. Цена тому керосину в базарный день сотня рублей. Что здесь такого?

– Ты, брат, бери выше, значительно выше! Вертолет ушел со связи несколько часов назад! Догадываешься, чем это пахнет, если он разбился!? – медленно сказал оперативник.

– Господи, прости! А я здесь причем? – с побелевшим мгновенно лицом шепотом вымолвил грузчик.

– Притом, что заправляли вертолет из этого же бензовоза, откуда вы сливали керосин! Он стоит миллионы рублей, да еще экипаж четыре человека! Не дай Бог, они погибли, это террористический акт, это расстрелом карается! Так что тебе есть о чем подумать. Да и водитель бензовоза мной уже опрошен, сам бензовоз осмотрен, ты для чего сыпал в него соль?! – не давая опомниться, ломал свидетеля Галушкин. При упоминании о соли тот вскинул голову, мозг обожгла мысль: «И об этом знает! Все, конец!». Наткнувшись на пристальный взгляд старшего лейтенанта, он сник:

– Мне Петр Николаевич сказал высыпать два ведра соли и поболтать палкой в цистерне, чтобы разошлась.

– Для чего, он объяснил?

– Сказал, что керосин авиационный может без соли взорваться в керосиновых лампах.

– А как ты сыпал соль, как ее размешивал? Где брал?

– Вон там, под навесом, там немного лежало, крупный помол с кусками лизунца для животных, – показывая в угол хозяйственного двора, сказал грузчик. Галушкин подошел к месту, на которое тот показал, и обомлел. Жалкие остатки соли лежали под навесом на тщательно подметенной земле. Стараясь не выдать своего волнения, спросил:

– Ты не ошибаешься, здесь ведь не осталось соли, одна земля!

– Я то же самое говорил Петру Николаевичу, он заставил нас с Толиком Капустиным сметать соль с земли. Так мы нагребли два ведра, потом Толик мне подал, а я высыпал в бензовоз.

– А как ты ее сгребал, руками?

– Нет, я взял метлу, смел остатки в кучку, потом с Толей нагребли два ведра, – спокойно рассказывал Григорий.

– Нестеров, а чем ты соль в цистерне размешивал? – прервал его оперативник.

– Вон там стоят черенки для лопат, одним из них и размешал, наверное, и сейчас там стоит. Но вы поймите правильно, что мне говорил директор, то я и делал. Он стоял рядом, говорил, чтобы подмели хорошо, потом потребовал, чтобы размешивал хорошо, чтобы соль разошлась!

– А ты видел, в ведре была земля?

– Нет, не видел, у нас на товарном дворе горела только одна лампочка. Да куда же земле деться, я же соль с нее сметал, конечно, попала в ведро. Но я не видел.

– Как засыпал соль в цистерну?

– Сделал воронку из рубероида, вставил в отверстие и высыпал, чего тут хитрого. Наверное, там же возле черенка кусок этот и валяется.

– Пойдем, покажи черенок и рубероид. – Грузчик подошел к навесу, под которым были составлены черенки для лопат, внимательно посмотрел, и выбрал из кучи один, стоявший с края, протянул старшему лейтенанту:

– Вот этот. – Даже при беглом осмотре на белой поверхности дерева был виден грязный маслянистый налет. – Вот и рубероид от воронки, – он подал полуметровый кусок рубероида.

Сердце оперативника окончательно оборвалось – рубероид был скручен в воронку вовнутрь защитной посыпкой из асбеста, талька и других твердых материалов, которые предохраняют его стирание, между кристаллами на рубероиде сохранились кристаллы соли и грязный налет.

– Григорий, я твои показания записал на магнитофон, пойдем в машину, я запишу твои объяснения, заодно оформим обязательство о неразглашении сообщенных мне сведений. Подумай, узнает директор, может выгнать, у нас работу трудно найти.

– Не маленький, понимаю, – подписывая прочитанные листы, сказал грузчик.

– Вот и молодец, теперь позови мне Толика Капустина, составим протокол выемки, я его тоже опрошу.

Капустин слово в слово повторил сказанное Григорием.

– Ты дополнить ничего не хочешь?

– Хочу, мы ему говорили, что соль с землей, нельзя ее мешать в авиационный керосин, Туранов заставил, сказал, что с вертолетом ничего не будет и вообще это не наше дело.

– Анатолий, а ты в присутствии директора сможешь подтвердить свои показания?

– А почему я должен отвечать за его действия? Надо же, какой умник, кричал: «Делайте, раз я велю, я за все отвечу!». Пусть отвечает.

– Он прямо так и сказал?

– Да, так и сказал, Григорий, наверное, рассказал вам уже.

– Хорошо, ты был предупрежден, что твои пояснения будут записаны на магнитофон. Прослушай их, а я пока запишу в протоколе.


Заканчивалось короткое арктическое лето, экипаж Дикунова провел его в полетах над дрейфующими льдами Карского моря и моря Лаптевых, успешно выдержав экзамен на звание полярных летчиков, получил допуск на посадки на дрейфующий лед. Им было чем гордиться, летали без аварийных ситуаций.

В комнате общежития, где жили летчики, раздался резкий звонок телефона, Валера взял трубку:

– Дикунов слушает!

– Быстро собирайтесь, поднимай экипаж Стародубцева, автобус уже едет, сбор по тревоге! – Медведев положил трубку. Это означало только одно – какой-то экипаж не вышел на связь в назначенное время.

– Ребята, три минуты на сборы, тревога! – скомандовал Дикунов. Летчики быстро оделись в летные одежды и сели в стоявший у крыльца аэродромный автобус. На командном пункте аэродрома Медведев рассказал, что вчера не вышел в назначенное время на связь вертолет МИ-8. Он следовал с грузом продуктов для зоологической экспедиции, которая стоит на реке Мамонта в Большом Арктическом заповеднике.

– Штурманы, достаньте полетные карты, найдите озеро Таймыр, реку Нижняя Таймыра, впадающую в нее левым притоком речку Шренк, в ее среднем течении реку Мамонта. От Диксона до истока этой реки 583 километра. В последний раз вертолет вышел на связь в районе бухты Ледяная озера Таймыр. Передали, что следуют курсом на вершину с отметкой 366 в Геологической гряде. Летят в сплошной облачности и тумане, при таких условиях возможно отклонение от курса, но я мало в это верю. Экипаж Мищенко очень опытный, давно на Севере. Предположительно попали в сухую грозу, передача оборвалась на полуслове. Базовой отметкой для вас будет вершина, о которой я уже сказал, район поисков до озера Таймыр. Надо облететь озеро, если вертолет упал в него, должно быть радужное пятно от горючего и масла. Приказываю прочесать весь район предполагаемой вынужденной посадки. Самолеты, базирующиеся на мысе Челюскин, к сожалению, работают во льдах, так что вся надежда на вас. Вы будете базироваться на мыс Челюскин, так гораздо ближе до зоны поиска. Старшим группы назначаю Дикунова. Торопитесь, друзья, со дня на день выпадет снег, вообще никого не найдем. В случае обнаружения вертолета разрешаю посадку на галечную косу, но только в экстренном случае! – напутствовал пилотов командир эскадрильи.

Залиты горючим по горловины основные и дополнительные баки, установленные в салоне, два самолета один за другим отрываются от полосы и исчезают в хмуром осеннем северном небе. Перерезая их курс, на юг тянулись нескончаемые косяки гусей, лебедей, уток. Это был самый верный признак, что скоро на тундру и горы упадет снег, мороз скует гладь озер и рек.

– Командир, подходим к бухте Ледяная, – доложил штурман.

– Борт 05, Владимир, как слышите, прием?

– Слушаем тебя, командир, – отозвался Стародубцев.

– Володя, расходимся на три-четыре километра, идем парралельным курсом вдоль озера Таймыр до залива Нестора Кулика, там поворачиваем влево и идем на север к отметке 366, потом разворот и вновь летим до берега озера. Как понял, прием.

– Все понял, расходимся, идем парралельным курсом вдоль озера, поворот налево, летим до отметки 366, конец связи.

– Экипажу приступить к наблюдениям, самолет поведу один, – приказал Валера.

Рыбаков отдав управление командиру, припал к окну кабины. Яшин, лежа на полу самолета, смотрел через нижний блистер. Подлетев к берегу озера, самолеты разошлись и полетели над водой. Озеро Таймыр раскинуло свои воды на расстоянии 175 километров. Ветер гнал по его поверхности небольшой вал, голубая, кристально чистая вода, как огромный драгоценный камень, находилась в окружении зеленой тундры. Берега его были усеяны стаями остановившихся на отдых перелетных птиц, которые до наступления холодов старались улететь из тундры за тысячи километров в жаркие заморские страны, чтобы весной вновь пролететь тысячи километров и вернуться к родному гнездовью.

«Что их заставляет два раза в год подвергать свою жизнь множеству опасностей, лететь тысячи километров, чтобы весной вновь вернуться в еще промороженную, забитую остатками прошлогоднего снега тундру. Не просто прилететь, а прилететь к своему родному гнездовью, где они вылупились и выросли, встали на крыло. Так же и человек, где бы он не летал, куда бы его не забрасывала судьба, он тоскует по родине, по родным и близким, душой всегда готов туда улететь!» – глядя на стаи птиц, которые, покачиваясь на волнах, кормились у берега озера, думал Дикунов.

– Командир, подлетаем к заливу Кулика, пора выполнять левый поворот, на поверхности озера масляных пятен и следов катастрофы нет, – прервал ход его мыслей голос штурмана Рыбакова.

– Внимание, борт 05, уходим на левый поворот, что видели, прием.

– Понял, ничего не видели, выполняю поворот, до связи, – откликнулся Стародубцев.

Самолеты, закончив поворот, полетели на север, над хребтом Бырранга, пересекли горную Топографическую гряду, под крылом вновь поплыла тундра, по которой текла река Шренк. Остаток дня они утюжили тундру и горы между Ледяной бухтой и вершиной с отметкой 366. Погода стояла ясная, это облегчало поиски, но за весь день ничего примечательного не увидели, уже в густых сумерках приземлились в аэропорту Мыса Челюскина. Утром, не дожидаясь рассвета, заправив баки горючим под пробки, самолеты взлетели и взяли курс к зоне поисков. С редких тучек на тундру падали снежинки, первые предвестницы наступающей зимы.

– Утроить внимание, на тундру и горы падает снег, завтра может навалить, тогда до весны не найдем вертолет, – приказал Дикунов, наблюдая, как с океана надвигается фронт тяжелых темно-лиловых от снега туч. Весь день они провели в бесплодных поисках.

– Валера, сожгли все топливо, пора идти на Челюскин, – по рации передал командир борта 05 Стародубцев.

– Прекращаем поиски, следуй за мной, курс на мыс Челюскин в зоне видимости.

– Понял, сближаюсь. Через минуту в наушниках раздался взволнованный голос Стародубцева: – Внимание, я 05, вижу вертолет! Лежит на боку на галечной косе у поворота реки Шренк! Как поняли, прием.

Сердце Дикунова екнуло.

– Володя, слышу тебя. Молодец, не отходите далеко от цели, летим к вам!

Вскоре летчики увидели летящий по кругу самолет. В сгущающихся сумерках на речной косе проглядывались очертания лежащего на боку вертолета МИ-8, рядом были разбросаны обломки лопастей несущего винта.

– Владимир, я иду на посадку, возможно, нужна помощь экипажу. Завтра по радиоприводу быстрей найдете место катастрофы, буду на связи. Ты летишь на мыс Челюскин, передаешь координаты, пусть высылают вертолет. На обратном пути возьми горючего, заправим мой самолет и полетим домой.

– Мысль ясна, наблюдаю посадку. Все в порядке?

– Да, коса сухая, держит хорошо, счастливого пути.

– До свидания командир!

Подрулив к лежащему вертолету, Валера выключил магнето, мотор остановился, за бортом слышался тихий плеск воды. Заполярная тундра с редкой растительностью на берегах замерла в ожидании какого-то большого события, стояла звенящая тишина, нарушаемая лишь бормотанием речки. Никаких признаков жизни экипаж вертолета не подавал. Выпрыгнув из самолета на прибрежную гальку, летчики подбежали к лежащему на боку вертолету. Корпус его был деформирован ударом о землю, носовая часть вдавлена вовнутрь, по всей косе валялись обломки вертолетных лопастей, ясно слышался запах керосина, вытекшего из разбитых при посадке баков. Сумерки сгустились, усилился снегопад.

– Яшин, быстро фонарь, – приказал командир. Они поднялись по обшивке борта, через рассыпавшееся от удара остекление кабины посветили внутрь. У Валерия потемнело в глазах, он увидел трупы командира Мищенко Владимира, второго пилота Пономаренко Александра, штурмана Толчева Сергея, тела их были вдавлены в кресла смятой передней частью вертолета. Тело бортинженера Керемеджиди лежало в салоне на мешках с мукой. «Все погибли, Царство Небесное, жаль, хорошие были летчики, от Бога!» – подумал он. Все были хорошо знакомы с погибшими.

– Ребята, а Керемеджиди странно выглядит, совсем как живой! – воскликнул Яшин.

– Прекрати, Константин, он мертв, – оборвал его штурман.

– Мне тоже кажется, что у Керемеджиди цвет лица не такой, как у погибших летчиков. Костя, неси самую большую монтировку, будем ломать дверь, – приказал командир.

– У меня только одна, но ловкая, – ответил механик и принес настоящую фомку. – С таким инструментом не только дверь вертолета, дверь сейфа вскроем, – сказал он. С большим трудом общими усилиями экипажу удалось сорвать с места деформированную ударом о землю дверь. Открыв ее, увидели в салоне ящики и мешки с продуктами, они были частично разбиты и разорваны, издавали резкий запах авиационного керосина.

– Ребята, аккуратнее, любая искра, и взлетим на воздух. Константин, проверь, может, он и правда живой, – сказал Дикунов. Соблюдая осторожность, Яшин пролез в салон и приложил руку к артерии на шее бортинженера.

– Сердце бьется, есть слабый пульс. Он жив!

– Андрей, помоги ему вытащить раненого, я здесь приму у вас.

Вдвоем пилоты подтащили к двери находящегося в бессознательном состоянии бортинженера. Валерий подхватил его подмышки и рывком вытащил из вертолета. Ему послышалось, что тот издал стон.

– Он застонал, он живой! – закричал Яшин.

– Я тоже слышал, слезайте быстро на землю, примите у меня раненого, но сначала принесите носилки из самолета, сразу уложим, я окажу первую помощь, – сказал Валера.

Перед отлетом каждому экипажу дали по паре брезентовых складных носилок и большие коробки аптечек, в которые были вложены вкладыши с инструкциями о применении препаратов. Он вспомнил, что первое, что надо сделать, вывести пострадавшего из болевого шока. Раненого принесли к самолету, Дикунов достал шприц-тюбик с морфием, оголив руку, вколол наркотик. Достав упаковку жидкого лекарства в пластиковом мешке с одноразовой внутривенной капельницей, жгутом перетянул руку на предплечье, дождавшись, когда вспухнет вена, вколол в нее иголку капельницы.

– Прости, Саша, это пока все, что мы можем для тебя сделать! Быстро связь бортом 05, – приказал он. Когда Стародубцев ответил, сказал в микрофон: – Бортинженер Керемеджиди выжил, подает признаки жизни. Ввел ему морфий, сейчас лежит под капельницей. Скорее всего множественные переломы костей. Утром нужен врач. Я больше не знаю, что надо делать. Он без сознания, прилетишь на Челюскина, пусть врач постарается связаться со мной, буду на приеме!

– Есть, принял. Очень рад, что Александр выжил, конец связи, – отключился Стародубцев.

Пилоты не заметили, как опустились сумерки холодной полярной ночи, голод давал о себе знать, но в спешке сборов о неприкосновенном запасе никто не подумал.

– Пролетели мы, ребята, кушать ничего не взяли с собой. Ночь придется потерпеть, – с сожалением сказал Рыбаков.

– Что-нибудь придумаем! – возразил бортмеханик, все с удивлением посмотрели на него. Яшин с видом заговорщика полез в разбитый вертолет, нашел спальные мешки погибших. В одном из них он услышал знакомое всем мужчинам России бульканье. Развернув, нащупал две бутылки спирта, чудом сохранившиеся во время катастрофы. Разложив бутылки, он свернул спальники и бросил на береговую гальку. Сам стал изучать содержимое груза. Вскоре на борт были подняты четыре жестяные коробки галет, пять банок тушенки, несколько брикетов концентрата гречневой каши.

– Андрей Трофимович, прими, – сказал Константин с борта вертолета.

– Чего ты там намышковал? – изумился тот.

– Бери, потом спасибо скажешь, – важно ответил Яшин, передавая продукты. Он спустился на землю, вдвоем перенесли находки к самолету.

– Жаль, что котла нет, сейчас бы знатную кашу заварили из гречневых концентратов с тушенкой! – пожалел командир.

– Обижаешь, начальник, – вытаскивая из хвостового отсека вместительный котелок, сказал механик.

– С Константином мы с голоду не помрем! – потирая руки, сказал Рыбаков. Общими усилиями на берегу собрали дрова, разожгли костер, повесили на него котел с водой.

– Ребята, надо надеть мешок на раненого, замерзнет за ночь. Предлагаю разрезать низ у мехового спальника, просунуть в него носилки, сложив у них ножки, а сверху прикрыть другим спальником, – предложил Константин.

– Хорошая мысль, но сложная в реализации, – не согласился с ним командир. – Сделаем проще, я с Андреем приподниму ноги, а ты наденешь на них спальник. Так, не поднимая с носилок, положим Керемеджиди в мешок. – Надо поставить носилки в самолет и прикрыть чехлом, ему теплей будет, – сказал Валера. Летчики перенесли раненого в самолет, прикрыли чехлом.

Выпрыгнув из фюзеляжа, Констанитн сказал:

– А теперь фокус! Закрыли глаза, не подсматривать! – Он развязал мешок и достал бутылку спирта. – Теперь глаза можно открыть! Командир и штурман от неожиданности потеряли дар речи, увидев у него в руках бутылку спирта.

– Это действительно фокус! Где взял? – спросил потрясенный Рыбаков.

– Места надо знать! – назидательно сказал Яшин, наслаждаясь произведенным эффектом, – но это еще не все, фокус продолжается! – выуживая из спальника вторую бутылку спирта, сказал он.

– Костя, ты волшебник! Добыл не только закуску, но и выпивку! – удивленно сказал командир, – давайте помянем погибших, пока варится каша.

Быстро вскрыли банку тушенки, коробку галет, разлили спирт по алюминиевым кружкам, разбавили водой из реки, стоя, не чокаясь, подняли кружки.

– Помянем наших погибших друзей, пусть им земля будет пухом! – сказал Валера и выпил содержимое, остатки вылил на землю.

– Желаем вам Царства Небесного, дорогие наши товарищи! – сказал Андрей и летчики последовали примеру командира. Когда немного закусили, Рыбаков взял бутылку и разлил остатки по кружкам.

– Предлагаю второй тост за здоровье Керемеджиди и всех пилотов!

Сдвинув кружки, летчики осушили их до дна. Спирт сделал свое дело, боль утраты притупилась, рядом с самолетом весело пылал костер, постреливая по сторонам красными искрами, блики пламени исполняли причудливый танец на фюзеляже. Доваривая кашу, летчики стояли вокруг костра, глядя на причудливый танец языков пламени, думали, что жизнь продолжается. Так же, как и экипаж разбившегося вертолета, они могут погибнуть в очередном полете, но после их смерти будут смеятся и грустить люди, будет вращаться вечное колесо жизни. Рация не работала, горы мешали прохождению радиоволн. Дикунов выключил ее, и экипаж, расстелив меховые спальники под плоскостями самолета, отошел ко сну.

Утром командир проснулся раньше всех и не узнал окрестностей. Горы и тундра были густо засыпаны первым снегом. «Вовремя мы отыскали вертолет, сегодня пришлось бы поиски прекратить, все покрыто белым покрывалом!» – подумал он и крикнул:

– Подъем! Разбуженные летчики долго озирались по сторонам не в силах понять, что произошло. Придя в себя и умывшись ледяной водой, Яшин залез в самолет, пощупав пульс, выпрыгнул на гальку и сказал:

– Пульс прощупывается, в рубашке родился Керемеджиди, Бог даст жить, будет. Опоздай мы на сутки, так и умер бы в вертолете.

– Костя, у нас там ничего со вчерашнего дня не осталось? Голова чугунная, – спросил Рыбаков.

– Теперь только одно средство – мочить больную голову в студеной речной воде! – рассмеявшись, Костя показал на берег реки!

Когда рассвет перешел в день, рация ожила:

– Командир, я борт 05, горы и тундра завалены снегом, иду с вертушкой. Включай рацию на радиомаяк, запеленгуем с двух точек и найдем вас.

– Доктора везете? Керемеджиди еще жив!

– Конечно, хирург районной больницы, говорят, умелец.

Вскоре все услышали шум авиационных двигателей, ракетой указали направление посадки. Первым приземлился самолет Стародубцева, он подрулил к запорошенному снегом самолету Дикунова. Открылась дверь и на гальку с хрустом упала двухсотлитровая бочка с бензином.

– Привет пилотам! Для любимого командира выпросил на Мысе Челюскин три бочки. Все рады, что мы нашли вертолет, сегодня о поисках нечего и думать, – сказал Владимир. Дальнейшие его слова заглушил рев турбин снижавшегося вертолета. Экипажи благополучно вернулись на базу.


На столе в кабинете Галушкина раздался телефонный звонок, он снял трубку:

– Слушаю вас.

– Виктор Алексеевич, с мыса Челюскин передали, что нашли разбившийся вертолет с экипажем Мищенко, к нам вылетает комиссия, полетят на место катастрофы.

– Что с экипажем?

– Признаки жизни подает бортинженер Александр Керемеджиди, но находится в бессознательном состоянии. Остальные при аварийной посадке погибли.

– Жаль, хорошие летчики были, я лично знал Мищенко и его экипаж, очень жаль. Спасибо, что позвонил, я обязательно полечу на место катастрофы.

Утром в аэропорту приземлился самолет ЯК-40, – прилетела из Красноярска аварийная комиссия, их ждал вертолет, на который они сразу пересели. Там уже находился старший лейтенант Галушкин. Вертолет летел над тундрой и горами, покрытыми первым снегом. Словно сказочная кристально белая скатерть покрыла всю землю от горизонта до горизонта, на ней отчетливо выделялись пятна озер и болот. В воздухе было тесно от перелетных птиц, напуганных первым снегом, старающихся быстрей улететь подальше от ледяной стужи полярной зимы. Кругом люди видели торжество жизни, невольно забыв о скорбной причине их полета.

– Мы у цели, снижаемся! – стараясь перекричать шум двигателя, крикнул высунувшийся из пилотской кабины штурман. Вертолет начал снижаться, пассажиры прильнули к иллюминаторам, стараясь разглядеть место катастрофы с воздуха. По тундре, среди небольших скальных холмов несла свои воды река Шренк, берега которой имели галечные косы. Неожиданно впереди показалась возвышенность, которая скальным обрывом уходила в воду, русло реки делало крутой изгиб. Вода, не в силах пробить себе путь через небольшие скалы, обтекала их, делая крутую петлю, в самом начале которой с воздуха были хорошо были видны свободные от снега участки берега, места посадки самолетов и вертолета. Винты смели снег с береговой отмели, она чернела, нарушая белоснежный покров тундры.

Когда вертолет снизился, стал виден лежащий на боку изуродованный ударом о береговую скалу МИ-8. Каждый подумал: «Вышли бы на реку километром ниже, не случилось аварии, остались в живых! Видно, не судьба!». Пилоты по просьбе следователя транспортной прокуратуры Дутова заложили вираж, сделали круг над разбитым вертолетом Он сфотографировал место происшествия с высоты полета, Галушкин тоже сделал несколько обзорных снимков взятым с собой фотоаппаратом «Зенит-М». Вертолет, поднимая снежную пыль, приземлился на речном берегу, недалеко от лежащего МИ-8. Следователь приступил к осмотру места происшествия, комиссия по разбору аварии, состоявшая из бывших летчиков и инженеров, помогала ему. Было достаточно беглого осмотра вертолета, чтобы сделать вывод об ошибке экипажа во время слепого полета. Направление полета указывал лежащий вертолет, было видно, что он летел вдоль реки на недопустимо маленькой высоте, и экипаж поздно заметил крутой поворот русла, огибающего невысокий скальный массив. Но разрушения носовой части говорили о том, что скорость, с которой он столкнулся с откосом скалы, была небольшой.

«Скорее всего экипаж совершал вынужденную посадку, но почему? Мищенко опытный полярный летчик, он не полетит так низко при любой погоде, надо искать причину вынужденной посадки», – рассуждал оперативник, обходя прилегающую территорию. Река Шренк отличалась от большинства тундровых рек, имевших болотистые берега. В месте аварии она текла по скальной возвышенности между горными грядами, и ее дно устилала обкатанная водой галька. Подойдя к срезу воды, он заметил на середине реки лежащие на дне фрагменты стоек шасси. От них в галечном дне тянулся едва видимый желоб, оставленный корпусом вертолета, который днищем полз по дну, раздвигая гальку. Внимательно осмотревшись, Галушкин присел: «Нет, это не вынужденная, это аварийная посадка! Что-то случилось в полете, раз командир принял решение бросить машину в воду, и так погасить скорость. Что могло случиться? Пожара на борту не видно, несущий винт вращался до самого столкновения с береговой скалой. Тогда что?» – эта мысль не выходила из головы. Неожиданно пришла разгадка: «Есть только одно объяснение, – двигатель перестал тянуть! Причем тяга падала очень быстро! Вот причина аварийной посадки!» – думал старший лейтенант, вставая и направляясь к вертолету. Двое грузчиков Рыбкоопа, прилетевших из Хатанги, выгрузили продукты, отсортировали неиспорченные вытекшим из расходного топливного бака керосином, остальные погрузили в вертолет, на котором прилетела комиссия, и он улетел в лагерь ученых на стрелку с рекой Мамонта.

Комиссия приступила к внутреннему осмотру вертолета, но видимых причин вынужденной или аварийной посадки так и не нашла. Участники комиссии в своих разговорах склонялись к тому, что виной аварии был человеческий фактор, ошибки экипажа при пилотировании в условиях слепого полета. У Галушкина была другая версия, чтобы ее проверить, он спросил у председателя комиссии, в прошлом заслуженного авиационного инженера:

– Скажите, могут вызвать потерю мощности двигателя растворенные в керосине соль или небольшое количество попавшей туда земли?

– Почему вы задаете такой вопрос?! – настороженно спросил тот, и подумал: «Этот желторотый опер куда со своими глупыми вопросами лезет? Совершенно не знаком со спецификой расследования авиакатастроф, а мнит из себя следователя!».

– У меня есть оперативная информация, что в топливе вертолета Мищенко было растворено два ведра соли с примесью земли!

– Это еще для чего и кем?!

– Это сделали рабочие Рыбкоопа перед тем, как слить часть керосина, предназначенного для заправки вертолета из цистерны бензовоза, для того, чтобы он не взрывался в керосиновых лампах.

– Оставьте при себе свои агентурные сведения, запорная арматура пломбировалась при выезде бензовоза из речного порта, это теоретически и практически сделать невозможно, – раздраженно ответил инженер. – Какие-то фантазеры у вас состоят на службе, до этого ведь надо додуматься! Выбросьте эту мысль из головы! Вертолет был заправлен сертифицированным горючим! Нам представлены подлинники документов! Эта версия сразу отметается!

– Но у меня действительно есть оперативная информация, что в топливе вертолета Мищенко было растворено два ведра соли с примесью земли! – настаивал Галушкин.

– Оставьте в покое свои агентурные сведения! Не мешайте работать комиссии! – разозлился председатель.

– Хорошо, я спрашиваю чисто теоретически, могла ли в ходе полета повлиять на работу двигателя растворенная в горючем соль?

– В летной практике таких случаев не описано, поэтому с достоверностью дать ответ на этот вопрос не могу. Чисто теоретически, при понижении температуры жидкости растворенные в ней соли должны выпадать в кристаллы. Но имеет ли это отношение к работе вертолетного или авиационного двигателя во время полета, сказать не могу.

– Спасибо, я удовлетворен ответом, разрешите мне взять пробы топлива, так, на всякий случай.

– Пожалуйста, но наружные баки разрушены и пусты, они были пробиты ударом о грунт, посмотрите, может быть, в расходном баке остался керосин. Возьмите одного из прилетевших с нами техников. Толя, помоги старшему лейтенанту, сделай, что он просит, – сказал председатель комиссии, радуясь, что оперативник перестанет донимать вопросами.

– Анатолий, в расходный бак поступает уже прошедшее через фильтры топливо? – спросил оперативник.

– Да, оно проходит через фильтры, потом поступает в расходный бак.

– А мы можем взять образцы топлива с фильтров, сколько их?

– Два, на каждый бак по фильтру, если устанавливаются в салоне дополнительные баки, из них топливо проходит через эти же фильтры. В рубашках фильтров должен остаться керосин, давайте посуду, попробую слить.

Техник быстро и профессионально сцедил из обоих фильтров топливо в пустые бутылки. Старший лейтенант составил акт изъятия образцов, упаковал бутылки под улыбки следователя, который, видя его действия, подумал: «Наверняка этот старлей Шерлоком Холмсом себя мнит. Чем бы дитя не тешилось! Здесь все ясно, как дважды два. Можно хоть сейчас писать заключение, катастрофа произошла по вине экипажа!». Следователь закончил осмотр места происшествия, техники освободили трупы летчиков, вертолет со скорбным грузом вернулся в Хатангу. Пока участники комиссии ужинали, Галушкин написал сопроводительную, упаковал бутылки с образцами горючего из бензовоза, аэродромной емкости, кусок рубероида и черенок, а также образцы топлива, взятые в разбившемся вертолете. Приехав на аэродром, передал посылку летчикам прилетевшего из Красноярска ЯК-40. Вернувшись, позвонил в Красноярск, связался с начальником управления КГБ, генерал-майором Сафоновым, доложил о своих предположениях.

– Считаешь, что у тебя есть веские доказательства? – спросил тот.

– Анатолий Ефимович, я уверен на сто процентов, плохо, что сами фильтры не снял, не дали нарушить целостность конструкции, как сказал следователь. Считаю, что для подтверждения моей версии нужно быстрое экспертное исследование направленных мной образцов и материала фильтрующих элементов самих фильтров! Поручите следователю вынести постановление о назначении экспертизы.

– Хорошо, старший лейтенант, в ближайшее время разбившийся вертолет будут вертолетом-краном вывозить из тундры, я дам команду на проведение экспертизы фильтров.

– Товарищ генерал, надо ускорить экспертизу образцов топлива! От этого зависит судьба не только этого негодяя Туранова, но и семей погибших летчиков. Насколько я понял, комиссия настроена дать заключение об ошибке пилотов как причине аварии.

– Да, ты прав, если пилоты не виновны, надо сделать все для их реабилитации, чтобы справедливость восторжествовала! – генерал положил трубку.

Через неделю в кабинете Галушкина раздался звонок, сняв трубку, он невольно подтянулся, – звонил генерал Сафонов.

– Здравия желаю, товарищ генерал! Галушкин у телефона!

– Здравствуй, старший лейтенант! Мне принесли заключения экспертов, из которых следует, что в керосине, слитом с фильтров вертолета, установлено наличие концентрированного раствора соли, в концентрации, достаточной для ее кристаллизации в условиях охлаждения топлива до минусовых температур, какие наблюдаются при полете на высоте более трехсот метров, и засорения кристаллами топливных фильтров! Кроме того, обнаружено присутствие механических примесей в недопустимой концентрации. Ты оказался прав, эксперты не исключают возможность потери мощности двигателя из-за засорения фильтрующих элементов кристаллами соли и примесью земли, находившимися в топливе. Я приказал возбудить уголовное дело, к вам ближайшим самолетом направляется следователь Дорохов Владимир. Он вынес постановление об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу в отношении Туранова. Кроме того, необходимо провести обыск на его рабочем месте и в квартире, надо искать денежные средства, ценности. С сегодняшнего дня следователь поручает тебе проводить следственные действия. Жди, он скоро передаст нужные документы по факсу, прими все меры, чтобы подозреваемый не скрылся. По поручению следователя можешь допрашивать свидетелей. Молодец, правильно мыслишь, старший лейтенант! – закончил генерал и положил трубку.

Через полчаса заработал факс, по которому следователь передал постановление об избрании в отношении директора Рыбкоопа меры пресечения содержания под стражей, санкционированное прокурором Красноярского края, и другие документы, на основании которых Галушкин имел право от его имени выполнять следственные действия. Прихватив с собой папку с протоколами, старший лейтенант приехал на базу Рыбкоопа. Директор отсутствовал, и он допросил грузчиков Нестерова и Капустина об обстоятельствах слива керосина. Они слово в слово подтвердили показания, изложенные в объяснительной. Тягунов подтвердил свои пояснения. Галушкин заехал в районный отдел милиции, взял с собой помощника дежурного, не объясняя причины. Он знал, что Туранов дружит с начальником РОВД, тот обязательно сообщит своему другу, что за ним поехали. Вернувшись на базу Рыбкоопа с милиционером, вошли в приемную директора. Предъявив служебное удостоверение, оперативник спросил:

– Я могу увидеть Петра Николаевича?

– Боюсь, что вам придется долго ждать, он занят, у него важное совещание! – густо покраснев, ответила секретарь.

– Боюсь, что это вам придется долго ждать своего шефа! Звоните, просите открыть, сошлитесь на срочную телеграмму из Красноярска, о нашем присутствии ни слова! – тоном, не допускающем возражений, приказал Галушкин.

– Но ведь он меня уволит! – прошептала секретарь, на глазах девушки навернулись слезы. Усмехнувшись, офицер успокоил:

– Уверяю вас, он не сможет этого сделать, звоните, не бойтесь! Возьмите себя в руки! Девушка дрожащими руками сняла трубку:

– Петр Николаевич, извините, срочная телеграмма из Красноярска, лично вам.

– Ты что, не знаешь, что я занят, прими сама! – проревел бас из-за двери.

– Но курьер требует, чтобы расписался сам получатель.

– Хорошо, возьми у него журнал, я сейчас открою.

Девушка, положив трубку, вжалась в кресло, ожидая развязки. Обтянутая дерматином под цвет кожи, дверь кабинета приоткрылась, в щель показалась рука:

– Давай журнал, я распишусь, и больше меня не беспокоить! – раздался из-за нее строгий голос председателя.

– Прошу прощения, гражданин Туранов, но у меня к вам есть несколько вопросов! – резко открывая дверь, сказал Галушкин. Казалось, что глаза хозяина кабинета от удивления вылезут из орбит, он лишился дара речи, увидев лейтенанта КГБ в приемной своего кабинета. В это время оперативник, оттеснив растерявшегося директора, вошел в кабинет, где увидел сидевшую на диване полуобнаженную женщину, стыдливо прикрывавшую свою наготу одеждой. На Туранове был надет роскошный махровый халат. Сделав несколько снимков, старший лейтенант спрятал фотоаппарат, повернувшись к женщине, сказал:

– Быстро одевайтесь, оставьте нас! Лихорадочно одевшись, она выскочила за деверь. Только теперь дар речи вернулся к Туранову:

– Да как ты смеешь?! У меня важное совещание, стоит мне позвонить генералу, ты вылетишь из своего зачуханного КГБ! Рука его потянулась к трубке телефона, но Галушкин отстранил ее.

– Я советую для начала прочитать этот документ, поступивший мне сегодня по факсу от генерала Сафонова Анатолия Ефимовича, начальника территориального управления КГБ по Красноярскому краю. Читайте, это касается вас! – протягивая постановление о заключении под стражу, твердо сказал оперативник. Трясущимися руками Туранов взял постановление, по мере того, как он его читал, лицо его приобретало меловой оттенок, головной мозг напряженно работал, переваривая и анализируя прочитанное. «Ничего не получится, они ничего не докажут! Мои люди будут молчать, и я буду молчать и все отрицать!». Прочитав, он попытался вернуть, но старший лейтенант остановил его, протягивая еще один документ:

– Это вам, подозреваемый, распишитесь, что получили копию постановления о заключении под стражу!

– Да ты что, подлец! Под какую стражу? Да я позвоню первому секретарю окружкома партии, тебя сотрут в порошок! – он схватился за трубку телефона.

– Конвой, наденьте на арестованного наручники! – приказал Галушкин, придержав трубку на аппарате. Милиционер быстро и профессионально застегнул на холеных запястьях стальные браслеты наручников.

– Не надо делать резких движений, ваш арест санкционирован прокурором края, так что не надейтесь на помощь друзей. Садитесь на диван, по поручению следователя мы проведем обыск в вашем кабинете! Пригласите понятого и сами зайдите в кабинет, – предложил секретарю оперативник.

Обыск дал поразительные результаты – один из сейфов, стоявших в кабинете был забит до отказа банковскими упаковками рублей и долларов США, пачки банковских упаковок оказались и в диване, на котором совсем недавно сидел Туранов. В разгар обыска зазвонил телефон, секретарь подняла трубку, послушала, протянула Галушкину:

– Это вас! Из окружкома!

– Старший оперуполномоченный, старший лейтенант Галушкин слушает вас.

– Это хорошо, что меня еще слушают старшие оперуполномоченные! Это первый секретарь окружкома КПСС Золотухин. Доложите мне, что происходит? Почему вы позволяете себе врываться в кабинет моего друга, проводить там обыск? Вы ответите за свой произвол, это я вам гарантирую!

– Давайте сразу называть вещи своими именами, – дождавшись, когда на другом конце провода сделают паузу, сказал старший лейтенант. – У меня на руках постановление следователя капитана Дорохова о возбуждении уголовного дела в отношении Туранова Петра Николаевича, о производстве обыска, и избрании ему меры пресечения в виде содержания под стражей, утвержденные прокурором Красноярского края.

– Засунь свое постановление …

– Извините, что мне приходится перебивать вас, но это не мое постановление, а следователя следственного отдела территориального управления КГБ по Красноярскому краю капитана Дорохова, утвержденное его начальником, генерал-майором Сафоновым Анатолием Ефимовичем, санкционированное прокурором Красноярского края! Если больше нет вопросов до свидания, у меня много работы! – он положил трубку.

Слушая телефонный разговор в его начале, Туранов поднял голову, но она у него медленно опускалась по мере того, как отвечал первому секретарю окружкома КПСС Галушкин. «Наверное, у них есть что-то, раз какой-то опер позволяет себе так разговаривать с первым секретарем окружкома! Все равно не докажут умысел на уничтожение вертолета, я никому об этом не говорил! Что делать?» – лихорадочно соображал задержанный.

– Я хотел бы знать, в чем я обвиняюсь? – с вызовом спросил он.

– Пока вы подозреваетесь в совершении террористического акта, повлекшего гибель вертолета и трех членов экипажа, причинении четвертому тяжких телесных повреждений, контрабанде, хищении вверенного государственного имущества в крупном размере. Обвинение вам предъявит следователь по истечении трех дней! А пока мы поедем к вам домой и там проведем обыск.

В квартире, как и в кабинете, стоял несгораемый сейф, в котором хранились валюта и деньги. В нижнем ящике оперативник нашел полтора килограмма золотых украшений.

Вскоре из больницы поселка Мыс Челюскин пришла скорбная телеграмма, заверенная врачом, которая свидетельствовала, что спасти Керемеджиди Александра не удалось, он скончался.

Хатанга небольшой городок, в этот же день все жители знали, что старшим лейтенантом отделения КГБ Галушкиным арестован закоренелый расхититель государственного имущества, державший весь Таймыр в своих руках, всемогущий Туранов! Народ шептался, что его все равно выпустят, у него такие большие связи! Все жалели молодого лейтенанта, полагая, что его в лучшем случае выгонят из Комитета государственной безопасности. Но шло время, следователь с участием Галушкина закончил расследование, состоялся судебный процесс, выездная сессия Красноярского краевого суда, с участием близких родственников погибших пилотов, рассмотрела дело в Хатанге. Туранов был признан виновным по всем пунктам обвинения и приговорен к высшей мере наказания – расстрелу с конфискацией имущества.

Еще больше удивились жители Туры, увидев на плечах молодого оперативника погоны капитана. Генерал подписал приказ о присвоении досрочно очередного воинского звания расторопному оперативнику.

Больше всех радовались летчики всех заполярных портов. Суд своим приговором установил, что причиной аварии и гибели экипажа вертолета МИ-8 явился подготовленный террористический акт, задуманный и исполненный Турановым, что реабилитировало погибших пилотов.