А. В. Карпов (отв ред.), Л. Ю. Субботина (зам отв ред.), А. Л. Журавлев, М. М. Кашапов, Н. В. Клюева, Ю. К. Корнилов, В. А. Мазилов, Ю. П. Поваренков, В. Д. Шадриков

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Выпуск 48 Э. Ф. Шарафутдинова чеченский конфликт: этноконфессиональный аспект отв редактор, 3024.85kb.
• Центр системных региональных исследований и прогнозирования иппк ргу и испи ран, 3282.27kb.
• Книга памяти. Йошкар-Ола: Map кн изд-во, 1995. 528 с, К53 ил.,, 1691.88kb.
• Акаев В. Х., Волков Ю. Г., Добаев И. П. зам отв ред, 1632.77kb.
• М. П. Горчакова-Сибирская (отв ред., Спбгиэу), д-р философ наук, проф, 6853.82kb.
• В. М. Пивоев (отв ред.), М. П. Бархота, А. В. Мазур «Свое», 2224.87kb.
• О. Г. Носкова Раздел работа психолога в системе образования и в социальном обслуживании, 10227.59kb.
• В. М. Пивоев (отв ред.), А. М. Пашков, М. В. Пулькин, 3114.99kb.
• Т. А. Ткачева (отв редактор), Е. В. Кузнецова (зам отв редактора), 4827.93kb.
• Редколлегия: Э. П. Кругляков отв редактор, 161.35kb.

ЛИТЕРАТУРА

1. Вилюнас В. К. Психологические механизмы мотивации человека. М.: Изд-во МГУ, 1990. — 288 с.
   
2. Деларю Н. В. Неонатология и ее проблемы: взгляд врачей-неонатоло-гов // Социология медицины. — 2008. № 1 (12). С. 23—26.
   

3. Замфир К. Удовлетворенность трудом. Мнения социолога. М., 1983.

4. Мадьянова В. В. Мотивационные предпочтения врачей-педиатров в
стимулировании их профессиональной деятельности // Российский медицин-
ский журнал. 2003. № 3. С. 13—15.

5. Maslow A. H. Motivation and Personality. N. Y: Harper and Row, 1970.

В. В. Деларю, А. А. Горбунов


Социально-психологическая характеристика психотерапевтов крупного промышленного города

Внастоящее время психическое здоровье относится к числу наи­более серьезных проблем, стоящих перед всеми странами; при этом, как и во всем мире, рост заболеваемости психическими рас­стройствами в РФ происходит преимущественно за счет непсихоти­ческих расстройств, в патогенезе которых ведущую роль играют пси­хогенные факторы (психотравмирующие обстоятельства, внутри- и межличностные конфликты, неблагоприятные социальные условия), т. е. те факторы, патогенное влияние которых наиболее эффективно коррегируется оказанием психотерапевтической/психологической по­мощи [1, 4—6, 8]. Однако проведенные исследования отношения на­селения и специалистов первичного звена здравоохранения показыва­ют их достаточно сдержанное отношение к психотерапевтической помощи [2, 7], что детерминирует интерес к личности врача-психоте­рапевта, его социально-психологической характеристике.

В этой связи в апреле-июне 2009 г. было проведено анкетирова­ние 37 врачей-психотерапевтов г. Волгограда (метод основного мас­сива), которое показало, что решение стать психотерапевтом в поло­вине случаев (56,8 %) было принято, когда респонденты уже работали врачами, но по другой специальности; реже — на старших курсах ин­ститута (в 27,0 %) и еще реже — на младших курсах института (16,2 %). В клинической ординатуре, а тем более в аспирантуре по психотера­пии — не обучался.

Стаж работы в специальности (психотерапии) в 51,4 % — до 10-ти лет, в 48,6 % — 10 и более лет.

Если это специалист со стажем до 10-ти лет, то в большинстве случаев (63,2 %) работает в государственном/муниципальном учреж­дении здравоохранения, реже — в частном (негосударственном) учреждении (31,6 %) и, в единичных случаях, совмещает работу психотерапевта в государственных и негосударственных структурах

(5,2 %).

Если это врачсо стажем в психотерапии 10 и более лет, то, ско­рее всего, совмещает работу психотерапевта в государственных и не­государственных структурах (38,9 %) или работает в государствен­ном/муниципальном учреждении (33,3 %), хотя может работать и ис­ключительно в частном учреждении (27,8 %).

В подавляющем большинстве случаев (83,8 %) врачебной катего­рии по психотерапии нет (категория есть всего у 16,2 %: высшая — у 8,1 %; первая — у 5,4 %; вторая — у 2,7 %; естественно, что высшую категорию имеют только врачи со стажем 10 и более лет).

Наличие первичной специализации по психотерапии есть только у половины (52,6 %) психотерапевтов со стажем до 10 лет и у трети (38,9 %) со стажем 10 и более лет.

Сертификат специалиста по психотерапии есть немногим более чем у половины (56,8 %), при этом несколько чаще у психотерапев­тов со стажем 10 лет и более, чем у их менее стажированных кол­лег — у 61,1 % против 52,6 % соответственно. То, что всего 38,9 % психотерапевтов со стажем 10 лет и более проходили первичную спе­циализацию по психотерапии, но среди них сертификат специалиста имеют 61,1 % можно объяснить, в первую очередь, законодательно оформленным более «льготным» отношениям к тем врачам, которые стали работать психотерапевтом еще до 1995 г. и для которых про­хождение первичной специализации на момент анкетирования еще не являлось обязательной процедурой для получения сертификата специалиста.

Курсы повышения квалификации по психотерапии за последние 5 лет проходили также немногим более половины респондентов (56,8 %; у врачей со стажем до 10 лет этот показатель составил 52,6 %; у их более стажированных коллег — 61,1 %).

За последние 3 года в каких-либо научных конференциях по пси­хотерапии большинство (59,5 %) не участвовало; единичными были выступления с каким-либо сообщением (13,5 %; в основном это были врачи со стажем 10 и более лет).

Преимуществами своей работы считает ее интересный, творче­ский характер (86,5 %); значительно реже — другое (относительно спокойный характер работы — 24,3 %; престижность специальности и близкое расположение места работы от дома — по 16,2 %; хорошие заработки — для 13,5 %).

Профессиональная деятельность определяется достаточно высо­ким уровнем внутренней мотиваций (4,29+0,17 балла по методике К. Замфир [3]), хотя при этом понимание общественной полезности работы выше удовлетворения от ее выполнения (4,55+0,18 и 4,03+ +0,22 балла соответственно).

У 56,8 % респондентов психотерапевтические сеансы носят, как правило, индивидуальный характер; у 35,1 % — индивидуальные и групповые сеансы сочетаются «примерно пятьдесят на пятьдесят» и всего 8,1 % респондентов проводят в основном групповые сеансы.

Менее 3 % процентов опрошенных считают, что стоимость одно­го сеанса (или консультации) у врача-психотерапевта должна состав­лять в среднем до 350 рублей; 37,8 % — 350—700 рублей; 40,6 % — 700—1750 рублей; 8,1 % — более 1750 рублей; по мнению 8,1 % пси­хотерапевтическая помощь должна быть бесплатной для пациента (остальные 2,7 % затруднились ответить на данный вопрос).

Полученная социально-психологическая характеристика психоте­рапевтов крупного промышленного города неоднозначна. С одной стороны, обращает на себя внимание недостаточная подготовка по специальности, но, с другой стороны, имеется высокий уровень внут­ренней мотивации, а качественное выполнение любой творческой де­ятельности, включая и психотерапевтическую, в значительной мере определяется именно внутренней мотивацией [3]. Естественно, что для дальнейшего развития психотерапии необходимо улучшение пост­дипломной подготовки по данной специальности.


ЛИТЕРАТУРА

1. Алехин А. Н. Медицинская психология: поле практики и задачи на­учной дисциплины. [Электронный ресурс] // Медицинская психология в России: электронный научный журнал. 2010. № 2. URL: el="nofollow" href=" " onclick="return false">ссылка скрыта.
   
2. Горбунов А. А., Деларю В. В. Отношение к психотерапии в россий­ском обществе (по результатам анкетирования специалистов первичного зве­на здравоохранения и населения) [Электронный ресурс] // Медицинская психология в России: электронный научный журнал. 2009. № 1. URL: sy.ru.
   

3. Замфир К. Удовлетворенность трудом. Мнения социолога. М., 1983.

4. Клиническая психотерапия в общей врачебной практике / Под ред.
Н. Г. Незнанова, Б. Д. Карвасарского. СПб.: Питер, 2008.

5. Пограничная психиатрия / Под ред. Ю. А. Александровского. М.:

РЛС, 2006. 1280 с.

6. Психотерапевтическая энциклопедия / Под ред. Б. Д. Карвасарского.
3-е изд., перераб. и доп. СПб.: Питер, 2006. 944 с.

7. Delaru V. V., Gorbunov A. A. Attitude of citizens in Russia to psychotherapy // European Society or European Societies: a View from Russia / Ed. By V. A. Mansurov. M. — Lisbon: Maska, 2009. P. 432—433.
   
8. Mental health: facing the challenges, building solutions: report from the WHO European Ministerial Conference, Copenhagen, 2005.
   

М. В. Дрынова, Н. В. Пережигина


Методологический аспект рассмотрения личности в ситуации болезни

Проблемой личности занимается целый ряд наук: философских, общественно-исторических, юридических, педагогических и пси­хологических. Однако до сих пор в учении о личности нет единства, поэтому существуют немалые сложности в использовании понятийно­го аппарата. Человек, являясь личностью и организмом, представляет собой сложнейший интегративный результат биологического развития материи и процесса общественного развития [5, с. 325]. «Личностью не родятся, личностью становятся...» [3, с. 91].

Личность не может характеризоваться развитием какой-либо од­ной из ее сторон — рациональной, эмоциональной или волевой. Лич­ность — это некая нерасторжимая целостность всех ее сторон. В ши­роком понимании она вмещает в себя как отдельные психические функции, так и физическую конституцию (тело). Она составляет един­ство (систему) как в смысле интеграции психических и соматических процессов, так и в смысле постоянного осознания самой себя во вре­мени и пространстве [2].

Становление индивида как личности предполагает осознание им самого себя как существа, отличного от других, как некоторой субъ­ективно замкнутой реальности. Все это проявляется в факте именова­ния себя «Я», поэтому данный феномен есть центральный пункт формирования личности и ее структуры. В известном смысле можно утверждать, что личность — это и есть «Я», поэтому многие предста­вители зарубежной и отечественной психологии полагают, что узкое понимание личности должно включать только ее ядро, т. е. «Я-кон-цепцию» и направленность личности (мотивацию, ценностные ориен­тации).

Как мы знаем, «Я-концепция» формируется в процессе развития личности и выполняет троякую роль: способствует внутренней согла­сованности личности, определяет интерпретацию опыта и является источником ожиданий. На протяжении всего взрослого периода жиз­ни «Я-концепция» человека одновременно стремится сохранить пре­емственность и претерпевает изменения. Важные события личной жизни (женитьба, рождение детей, личные трагедии, болезни) застав­ляют нас пересматривать отношение к себе как носителю биологи­ческого и психического, к окружающему миру и другим [7].

Субъективно осознаваемая изменчивость «Я», наблюдающаяся при ряде заболеваний, в том числе и при легких кожных страданиях, сопровождается изменениями проявлений темперамента и характера, а также затруднениями в автоматизированном использовании интел­лектуального опыта и приобретении новых знаний. Возникает субъ­ективно ощущаемое затруднение в самопроизвольности выражения индивидуальных особенностей, их дезавтоматизация с последующими нарушениями социально-психологической адаптированности.

Все это само по себе может приводить к излишнему «самокопа­нию» и рефлексии, возникает пессимистическая оценка своих ка­честв, нарастает застенчивость и обидчивость. Больные, пытаясь скрыть свою «несостоятельность», избегают трудных для них ситуа­ций или прилагают большие усилия для обеспечения прежнего соци­ального статуса за счет активации различных форм совладающего поведения и компенсации.

На более глубоком уровне личности, объективно определяемых изменений, возникает и в дальнейшем нарастает (в условиях хрони-фикации болезненного процесса) утрата доболезненных индивидуаль­ных свойств, появляются признаки социальной дезадаптации. Лич­ностные изменения в этих случаях чаще всего больными не осозна­ются, но окружающим они заметны. В рамках таких личностных изменений выделяются их различные варианты: дисгармония лично­сти, снижение уровня личности, регресс личности, психический ма­разм [5, с. 355—356].

Другой аспект рассмотрения излагаемой нами проблемы связан с определением причинной роли психологических аспектов существо­вания человека в его заболевании, механизмов его развития, оформ­ления внешних (клинических) проявлений болезни, а также их влия­ния на успешность лечебных мероприятий.

T. H. Holmes, R. H. Rahe (1967) создали теорию жизненных со­бытий и разработали специальную шкалу для определения уровня выраженности стресса в повседневной жизни. В шкале содержится ряд житейских событий, включая и ситуацию болезни, которая опре­деляется авторами как травматизирующая ситуация, ставящая перед человеком проблемы, с которыми он не может справиться самостоя­тельно на должном уровне. Выраженность стрессогенного влияния «патологического процесса» оценивается в 53 балла из возможных 150. Если их число возрастает более чем в 2 раза (300 баллов), то вероятность заболевания у такого человека составляет 80 % [6].

Символическая природа тела человека дает возможность исследо­вать тело и в свете тех традиций, которые разрабатываются в отечест­венной психологии как культурно-историческая теория. Предметом психологии телесности здесь будут являться закономерности развития телесности на разных этапах онтогенеза, структура и психологические закономерности ее функционирования в качестве человеческого, т. е. культурно-детерминированного феномена в норме и патологии, условия и факторы, влияющие на формирование телесного конструк­та (Абрамова Г. С., Юдчиц Ю. А., 1998) [1].

Болезнь как патологический процесс в организме двояким обра­зом участвует в построении внутренней картины болезни (ВКБ). Во-первых, телесные ощущения местного и общего характера приво­дят к возникновению сенсорного уровня отражения картины заболе­вания. Степень участия биологического фактора в становлении ВКБ определяется тяжестью клинических проявлений, астенией и болевы­ми ощущениями. Во-вторых, болезнь создает трудную для больного жизненную ситуацию, которая включает в себя множество разнород­ных моментов: медицинские процедуры и прием лекарств, общение с врачами, перестройку отношений с близкими и коллегами по работе. Эти и некоторые другие моменты налагают отпечаток на собствен­ную оценку себя в ситуации болезни и формируют окончательное отношение к своему заболеванию.

Следует отметить, что в механизмах взаимоотношений психики и тела большую роль играют так называемые механизмы «замкнутого круга». Нарушения, первоначально возникающие в соме, вызывают реакции в психике, а последние являются причиной дальнейших со­матических изменений. Так по «замкнутому кругу» разворачивается целостная клинико-психологическая картина психосоматических бо­лезней [4].

Делая вывод, мы можем заключить, что внутренняя картина здо­ровья является составной частью сознания, представлениями челове­ка о своем физическом состоянии и сопровождается определенным чувственным тоном, составляющим эмоциональный компонент «Я-концепции» личности. Самочувствие человека субъективно не всегда отражает объективное состояние здоровья, устанавливаемое по данным врачебного осмотра. Поэтому следует понимать, что психоло­гия соматически больного человека является частной проблемой бо­лее широкой области знаний — психологии телесности.


ЛИТЕРАТУРА

1. Абрамова Г. С., Юдчиц Ю. А. Психология в медицине. М.: Кафед-

ра-М, 1998.

2. Конечный Р., Боухал М. Психология в медицине. Прага: Авиценум,
1983.

3. Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975.

4. Павлова О. В. Психосоматические аспекты патогенеза хронических кожных заболеваний // Психологический журнал. 2003. Т. 24. № 5. С. 88—94.
   
5. Сидоров П. И., Парняков А. В. Клиническая психология. 2-е изд. до-полн. М.: ГЭОТАР-МЕД, 2002.
   
6. Теории личности в западноевропейской и американской психологии (хрестоматия по психологии личности) / Под ред. Д. Я. Райгородского. Са­мара: БАХРАХ, 1996.
   

7. Хьелл Л., Зиглер Д. Теории личности. СПб.: Питер, 2000.

Особенности организации метакогнитивного опыта у детей с различными формами дизонтогенеза

Врамках онтологического подхода и структурно-интегративной методологии интеллект рассматривается как проявление внутрен­них комплексных, относительно стабильных, когнитивных структур, системно аккумулирующих в онтогенезе весь ментальный опыт субъ­екта [1].

Ментальные структуры — это фиксированные формы опыта со специфическими свойствами, такими, как: 1) репрезентативность (они участвуют в процессе построения объективированного образа того или иного фрагмента реальности); 2) многомерность (каждая ментальная структура имеет некоторое множество аспектов, учет ко­торых обязателен для уяснения особенностей ее устройства); 3) ко­нструктивность (они видоизменяются, обогащаются, перестраиваются и т. д.); 4) иерархический характер организации (например, в одну перцептивную схему могут быть «вложены» другие перцептивные схе­мы разной степени обобщенности; понятийная структура представля­ет собой иерархию семантических признаков и т. д.); 5) способность к регуляции и контролю способов восприятия действительности.

Согласно онтологической теории интеллекта, в структуре мен­тального опыта выделяются три уровня: когнитивный опыт, метаког-нитивный опыт и интенциональный опыт.

Первый включает в себя ментальные структуры, обеспечивающие процесс восприятия, переработки и хранения наличной и поступаю­щей информации, второй — ментальные структуры, позволяющие осуществлять непроизвольную и произвольную регуляцию процесса переработки информации и сознательно управлять непосредственно интеллектуальной деятельностью, третий — ментальные структуры, которые лежат в основе индивидуальных интеллектуальных предпоч­тений и склонностей и предопределяют субъективные критерии вы­бора конкретной предметной области, направления поиска решения, источников информации и т. д. [там же].

В свою очередь особенности организации когнитивного, мета-когнитивного и интенционального опыта определяют свойства ин­дивидуального интеллекта (то есть конкретные проявления интеллек­туальной деятельности в виде тех или иных интеллектуальных способностей, характеризующих продуктивность и индивидуальное своеобразие интеллектуальной деятельности субъекта).

Особую актуальность данный подход приобретает при оценке развития интеллекта в условиях дизонтогенеза в подростковом воз­расте, т. к. позволяет сместить акцент с негибкой количественной оценки в сторону качественного анализа и, что наиболее важно, в сторону поиска интеллектуального ресурса, связанного с формирова­нием структур ментального опыта у подростков с разными формами дизонтогенеза.

Интеллектуальное развитие является гетерохронным процессом. Каждый возраст является сенситивным для преобладания динамики того или иного слоя ментального опыта [1, 2, 3]. Так, в подростко­вом возрасте, характеризуемом сменой типа познавательной деятель­ности и началом формирования теоретического мышления, на пер­вый план выходят метакогнитивные структуры, заново интегрирую­щие весь накопленный к этому периоду ментальный опыт ребенка и выводящие его на качественно иной уровень интеллектуального раз­вития. К этому периоду завершается «развертывание» генетически за­данных параметров когнитивного опыта, часто деформированных в условиях дизонтогенеза, и поэтому развитие навыков произвольного и непроизвольного интеллектуального контроля (в виде свойственных подростку когнитивных стилей), а также учет своеобразия интенцио-нального опыта является приоритетным при построении коррекцион-ных моделей развития интеллекта.

Именно с этой позиции — учета специфики особенностей орга­низации индивидуального ментального опыта ребенка и соответст­венно поиска его интеллектуального ресурса — следует, на наш взгляд, изучать интеллект подростков с разными формами дизонтоге-неза. Одной из наиболее важных задачв данном контексте является выявление связей между особенностями организации непроизвольно­го интеллектуального контроля, референтами которых являются ког­нитивные стили, и произвольного интеллектуального контроля, рефе­рентами которого являются характеристики понятийного мышления, с одной стороны, и факторами дизонтогенеза у детей из различных нозологических групп, с другой. Таким образом, особенности интел­лектуальной сферы у подростков с тем или иным видом дизонтогене-за рассматриваются не с точки зрения клинического отклонения от нормы, а в неразрывной связи с ее компенсаторными механизмами.

Нами выполнено сравнительное исследование особенностей ин­теллектуальной сферы у младших подростков с разными формами дизонтогенеза — подростков с СДВГ (синдромом дефицита внимания и гиперактивности), ДЦП (детским церебральным параличом) и ЗПР (задержкой психического развития) и подростков с нормальным раз­витием. Всего в эксперименте приняло участие 173 подростка, из них — 51 ребенок из обычных среднеобразовательных школ, 42 под­ростка с детским церебральным параличом (ДЦП), частично обучаю­щихся в обычных школах, частично находящихся на надомном обучении, 40 детей с задержкой психического развития (ЗПР), обуча­ющихся в специальных учебных учреждениях, а также 40 детей с по­ставленным в различные возрастные периоды диагнозом синдром дефицита активности и гиперактивность (СДВГ).

В рамках проводимого исследования выдвигались следующие ги­потезы: 1) при различных формах дизонтогенеза в подростковом воз­расте структура и развитие интеллектуальной сферы имеет разнонап­равленный и неоднозначный характер, включая как прогрессивные, так и регрессивные проявления разных форм ментального опыта; 2) у каждой нозологической группы с тем или иным типом дизонто-генеза имеются присущие именно ей специфические особенности на­рушения интеллекта, а также (соответственно) и компенсаторные возможности; 3) специфика нарушений, равно как и компенсирую­щий ресурс, прежде всего коренятся в своеобразии формирования метакогнитивного опыта ребенка, представленного в виде механизмов непроизвольного и произвольного интеллектуального контроля, кото­рые, в свою очередь, определяются как ранним средовым влиянием, так и органической заданностью когнитивных структур.

В нашем исследовании использовались следующие методики для выявления особенностей непроизвольного интеллектуального контро­ля (НИК): методики для диагностики когнитивных стилей полезави-симость/поленезависимость (методика «Включенные фигуры» Уитки-на) и импульсивности/рефлективности (методика «Сравнение похо­жих рисунков» Кагана), проба Мюнстерберга, понимание серийных картинок с «зашумленным смыслом». Для выявления особенностей произвольного интеллектуального контроля (ПИК) использовались методики, обеспечивающие диагностику сформированности понятий­ного опыта: методики «Понятийный синтез» (составление предложе­ний с тремя словами, не связанными между собой по смыслу), «Классификации» Выготского-Зейгарник, задание на понимание двух пословиц.

Результаты, полученные по двум группам — младшим подросткам с ДЦП (42 человека) и группы «нормы» (51 человек), — позволяют сделать некоторые выводы. Расхождения в показателях получены пре­имущественно по стилевым характеристикам, представляющим сферу НИК, в то время как в сфере ПИК значимых расхождений не обна­ружено. Так, различия между этими группами наблюдаются по пока­зателям методики Уиткина (дети с ДЦП обнаруживают склонность к полезависимому стилю), а также по показателям методики Кагана (дети с ДЦП тяготеют к импульсивному стилю и делают значимо больше ошибок). Что касается особенностей понятийного опыта — классификация понятий, понимание пословиц, понятий синтез — зна­чимых различий между данными группами подростков не выявлено.

Таким образом, при неравных стартовых познавательных характе­ристиках дети «нормы» и дети с ДЦП к подростковому возрасту по­казывают схожие результаты по важнейшей составляющей интеллек­та — в сфере произвольного интеллектуального контроля. Эти тенден­ции позволяют предположить наличие ресурсных возможностей интеллектуальной сферы у детей с органическими поражениями ЦНС, позволяющие им качественно и количественно не отставать от детей «нормы». Именно понятийный опыт, как «компенсация сверху» (по Л. С. Выготскому) покрывает «пробелы» онтогенеза — сенсомо-торное развитие, тактильное восприятие и другие факторы, поражен­ные при ДЦП.

В целом можно заключить, что существующий традиционный взгляд на подростка-школьника с интеллектуальной недостаточно­стью как на пассивного объекта коррекционных воздействий смеща­ется в сторону ресурсного подхода, актуализирующего уникальную форму организации ментального опыта и подчеркивающего роль ак­тивного субъекта, способного контролировать свои ментальные ре­сурсы, а значит, осуществлять выбор жизненных стратегий.