А. В. Карпов (отв ред.), Л. Ю. Субботина (зам отв ред.), А. Л. Журавлев, М. М. Кашапов, Н. В. Клюева, Ю. К. Корнилов, В. А. Мазилов, Ю. П. Поваренков, В. Д. Шадриков

Вид материала

О построении локальной периодизации истории отечественной психологии (на примере психологии воли)
Другое составляет специфику научного исторического знания», история есть путь к Другому
Первый период
Iэтап (1860-е—1910—1920-е гг.)
Второй этап (1910-20-е — конец 1950-хгг.)

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 58

О построении локальной периодизации истории отечественной психологии (на примере психологии воли)

Значимость и необходимость построения периодизации истории психологии отмечались многими исследователями (Тутунджян, 1982; Ждан, 2002; Ярошевский, 1985; Якунин, 1998 и др.). При изучении немалой по объему литературы, обращает на себя внимание тот факт, что в ней почти отсутствуют научные работы, в которых обобщалась бы проблема воли с позиций историко-психологического анализа. Недостаточная полнота и объективность историко-психологи-ческих знаний о волевой сфере создают серьезные фактические и логические трудности при формировании целостного представления о логике, тенденциях и направлениях развития психологии в России.

Для построения системного историко-психологического представления о феномене воли встает вопрос о периодизации ее истории с позиций общих теоретических принципов истории психологии. Еще О. М. Тутунджян (1982) отмечал о необходимости различения макропериодизации, «когда речь идет о всеобщей истории психологии», и микропериодизации, относящаяся «к периодизации развития психологической науки в отдельной стране» [4, с. 110]. Но и внутри микрокропериодизации «необходимо различать периодизацию, свойственную каждой области психологии» [4, с. 110], так называемую «отраслевую периодизацию», которую можно найти в детской психологии, социальной психологии, психологии труда и т. д. Отметим, что данная задача успешно решается в опыте создания периодизационных моделей, к которым можно отнести периодизации: источниковой базы изучения истории развития психологических знаний (В. А. Кольцова); военной психологии (В. А. Каращан); психологии труда (Е. А. Климов, О. Г. Носкова); психотехники (Ю. Н. Олейник); истории преподавания психологии как учебной дисциплины (Н. Ю. Стоюхина).

Одной из продолжающихся тенденций в развитии психологии является постоянное обогащение ее концептуального аппарата, создание новой психологической терминологии, уточнение дефиниций психологических категорий. На наш взгляд, концепт «воля» в наибольшей степени претерпевал и продолжает испытывать подобные изменения и в силу этого, построение локальной периодизации психологии воли поможет продвинуться в понимании этого вопроса.

Любая периодизация представляет историческое время в виде отрезков, которые концентрируются как периоды устойчивого или относительно неизменного состояния науки в широком смысле. Периодизация невозможна без четких критериев и требует предельной объективности иустойчивыхметодологическихориентиров. Конечно, периодизация имеет дело с исключительно сложным процессом развития изменения во времени событий и поэтому неизбежно упрощает историческую реальность. Деление истории-процесса на временные отрезки технически облегчает систематизацию событийного ряда с целью его изучения. Однако, как писал К. Ясперс: «Упрощения эти могут служить стрелками, указывающими на существенные моменты» [7, с. 52].

Опираясь на опыт отечественной методологии, нами была предпринята попытка сформулировать принципы (правила) построения периодизации (Л. Е. Гринин, 2008), которые легли бы в основу создания периодизации истории психологии воли. Первое правило: наличие одина-ковыхоснований, согласно которому построение периодизации требует при выделении равных по таксономической значимости периодов исходить из одинаковых причин (критериев). Второе правило: соблюдение иерархии. При сложной периодизации, когда крупные ступени внутри себя разбиты на все меньшие, периоды каждого последующего уровня деления должны быть таксономически менее важными, чем периоды предыдущего уровня. В периодизации необходимо различать ее смысловую (концептуальную) и хронологическую стороны. И здесь можно говорить о третьем правиле: дополнительного основания, согласно которому помимо главного основания периодизации, определяющее количество и характеристики выделяемых периодов, присутствует еще и дополнительное, с помощью которого уточняется хронология.

При построении периодизации истории психологии воли в качестве ее основ нами были использованы следующие положения:

При смене хронологических периодов новое в исследовании проблематики воли не уничтожает прошлое, а накладывается на него.
В рамках каждого периода существуют противоборствующие позиции и течения как альтернативные.
Конкретное историческое событие происходит потому, что не реализовалось другое, и прошлому как «сбывшейся возможности» (М. Хай-деггер) в дальнейшем противостоит нереализованная возможность, которая только дожидается своего вызова. Часто востребованным перед новыми вызовами становится то другое, что дожидалось своего часа и что было задвинуто на периферию научного интереса и исследований.
Идея В. Дильтея и Г.-Г. Гадамера об отношении к историческому прошлому как «Другому». «Взгляд на прошлое как на Другое составляет специфику научного исторического знания», история есть путь к Другому [3, с. 87].
Идея о «главных событиях», позволяющая выделить из огромного множества те «системы событий», которые оказали наибольшее влияние на появление идей и основных концепций или были доминирующими на определенных промежутках времени. «Главные события», на наш взгляд, составляют своего рода «реперные» точки в каждом из периодов, а также определяют осознание того, что принимаемые как факты те или иные события на самом деле являются результатом протяженных во времени историко-психологических процессов.

Руководствуясь рассмотренными идеями построения периодизации, а также опираясь на собранный материал и имеющиеся источники, автором предложена следующая периодизация истории развития психологии воли:

Первый период охватывает время с Ж века до первой половины XIX века. Это философский период в развитии психологической мысли.

Второй период охватывает время с середины XIX века до конца 90-хгг. ХХ века. Данный период можно охарактеризовать как время создания философских и естественнонаучных концепций воли. В этом периоде выделяются три этапа:

Iэтап (1860-е—1910—1920-е гг.) отмечен изменением места психологии в системе научного знания: ее связь с философией была поставлена под сомнение. Основными событиями здесь выступают полемика И. М. Сеченова — К. Д. Кавелина и, как отголосок полемики, дискуссия 1887— 1889 гг. по проблеме свободы воли, в которую были вовлечены выдающиеся русские ученые-философы Н. Я. Грот, Л. М. Лопатин, Г. И. Чел-панов, П. Е. Астафьев, психиатры С. С. Корсаков, А. А. Токарский.

Второй этап (1910-20-е — конец 1950-хгг.) характеризуется оформлением собственно научных психологических положений: разработка М. Я. Басовым теории воли в рамках психологии как науки о формах активности; представление о воле как акте реакции (К. Н. Корнилов); идея о воле как составной части структуры характера (В. М. Экземплярский). В понимании природы воли отдельный интерес вызывают взгляды С. Л. Рубинштейна и подход Л. С. Выготского к воле как высшей психической функции в контексте культурно-исторической теории.

В организационном плане этот этап отмечен выделением групп ученых, занимающихся исследованиями психологии воли (в Москве — К. Н. Корнилов, в Ленинграде — Ю. А. Самарин, в Киеве — В. К. Ко-тырло, в Рязани — В. И. Селиванов, в Тбилиси — Ш. Н. Чхартишвили).

III этап (1960—1990-е гг.) отмечается наиболее яркими, неоднозначными подходами и решениями в исследовании воли. С конца 1950-х гг. начинают складываться уже центры исследования воли: московская, ленинградская (санкт-петербургская), тбилисская и рязанская школы.

К этому этапу относится появление разнообразных теорий и подходов, авторы которых считали необходимым обращаться к обсуждению проблем воли в рамках своего категориального аппарата, таких как: воля как произвольная форма мотивации (В. А. Иванников), воля как произвольное управление поведением и деятельностью человека (Е. П. Ильин), воля как особая форма психической регуляции (В. И. Селиванов), воля как один из побудительных механизмов наряду с актуально переживаемой потребностью (Ш. Н. Чхартишвили).

Вследствие замены господствующей в психологии естественнонаучной парадигмы на гуманитарную можно говорить о начале третьего периода (с конца 90-хХХ века до сегодняшнего дня), который характеризуется акцентированием внимания психологов на проблемы внутреннего мира человека, самосознания, Я-концепции. И в этом контексте проблема воли и волевой сферы личности получает новое осмысление.

Несмотря на периодическое снижение интереса к вопросам воли, попытки решить многие аспекты по-прежнему составляют одну из особенностей отечественной психологии. Построение периодизации истории психологии воли, на наш взгляд, поможет обобщить все то ценное, что накоплено в истории отечественнойпсихологическоймыслиинауки.

ЛИТЕРАТУРА

Гринин Л. Е. Методологические основания периодизации истории // Философские науки. 2006. № 8. С. 117—123.
Ждан А. Н. Об одном из подходов к периодизации истории психологии // В кн.: Современная психология: Состояние и перспективы исследований. Часть 4. Методологические проблемы историко-психологического исследования: Материалы юбилейной научной конференции ИП РАН, 28— 29 января 2002 г. / Отв. ред. А. Л. Журавлев, В. А. Кольцова. — М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2002. С. 178—184.
Савельева И. М., Полетаев А. В. О пользе и вреде презентизма в историографии // «Цепь времен»: Проблемы исторического сознания. — М.:

ИВИ РАН, 2005.

Тутунджян О. М. Проблемы истории психологии // Вопросы психологии. 1982. № 5. С. 109—113.
Якунин В. А. История психологии. СПб., 1998.
Ярошевский М. Г. История психологии. М., 1985.
Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1994.

Д. Б. Богоявленская

К вопросу о полипарадигмальности отечественной психологии

На частном примере одного из разделов психологии — психологии творчества — мне хотелось бы уяснить вопрос: возможен ли в принципе диалог между парадигмами, или между ними реален только диспут. И можно ли отнести к науке работы, совмещающие разные парадигмы, но не рефлексирующие различие своих оснований.

Психология творчества является подходящим объектом для этого анализа не только потому, что автор работает в данной области, но и потому, что в настоящее время для российской психологии творчества характерно, за редким исключением, совмещение двух парадигм — тестологической и процессуально-деятельностной. Это можно объяснить тем, что Советская психология развивалась в рамках марксистской философии и соответствующей ей деятельностной парадигме. Вместе с тем, принятие теории соответствующей господствующей в обществе идеологии, умноженной на тоталитарный стиль в государстве и, соответственно, в науке, оказывалось во многих случаях достаточно формальным. Это во многом объясняет положение в этой области психологии, после того как рухнул «железный занавес» по настоящее время. Здесь работа в тестологической парадигме сопровождается традиционным (а для многих искренним) указанием на методологическую позицию классиков деятельностной парадигмы: С. Л. Рубинштейна, А. Н. Леонтьева и пр.

Однако феномен «Двуликого Януса» свойственен и профессионалам. В этом случае действуют другие более глубокие причины. С одной стороны это внутренние разногласия различных направлений внутри одной парадигмы (вот здесь возможен и необходим диалог), что характерно для любой науки, но что не позволило в более широких масштабах освоить достижения отдельных направлений в области изучения общей теории продуктивного мышления. Поэтому проникающая с конца 1960-х гг. теория креативности Дж. Гилфорда была воспринята как следующий и, следовательно, новый шаг в развитии имеющегося знания. То, что Гилфорд в рамках тестологической парадигмы стремился объяснить продуктивное мышление, которое было представлено в работах С. Л. Рубинштейна в ставшем виде (а заложено уже К. Дункером) и, на самом деле, было шагом назад, как правило, до сих пор не осознается. В подтверждение этому следует знать, что современные исследования критического мышления идут в сторону попыток раскрытия механизмов продуктивного мышления. «Критическое мышление иногда называют направленным мышлением» [Д. Халперн, 2000. с. 22].

С другой — общая беда советской психологии: постановлением ЦК 1937 г. надолго был наложен запрет на развитие психодиагностики.

Отсюда некритичность в использовании зарубежных методик в условиях социального заказа. Но методы неразрывно связаны с теориями, в рамках которых они разработаны. Выход из создавшейся ситуации часто находится за счет вкладывания в термины из теории одной парадигмы содержание понятий из альтернативной парадигмы. То, что это «вещи несовместные» демонстрирует сопоставительный анализ творчества в тестологической и процессуально-деятельностной парадигмах.

Именно тщательный анализ мышления как процесса позволил нам отметить, что если человек рассматривает решение задачи лишь как средство осуществления внешних по отношению к познанию целей, то мышление обрывается, как только задача решена. Если же познание само есть цель, то мыслительная деятельность развивается. Здесь наблюдается феномен «самодвижения деятельности», приводящего к выходу за пределы заданных ситуативных требований. В качестве его операционального психологического раскрытия выступает феномен развития деятельности по инициативе самого субъекта. В такой ситуативно не-стимулированной продуктивной деятельности и «кроется тайна высших форм творчества». «Самочинное» развитие деятельности, совершаемое вне утилитарной потребности, по своей воле, свободному выбору — это и есть проявление подлинного субъекта деятельности. Не особая специфическая способность, а позиция субъекта деятельности определяет возможность творческих достижений. Таким образом, реализация в деятельности «отношения человека к миру» (о чем говорил С. Л. Рубинштейн) позволила понять логику самого процесса.

В соответствии с этим, стояла задача разработки новой модели эксперимента. Такая модель для идентификации творческих способностей как развития деятельности по собственной инициативе (при этом творческое действие теряет форму ответа) должна быть объемной — содержать две плоскости: шкалированную фиксацию заданной деятельности и также шкалированую плоскость фиксации выхода за пределы ее требований в область непредзаданную как результата ее развития. Такая модель позволяет реализовать новый психодиагностический метод «Креативное поле» для исследования и идентификации высшей формы творчества — «спонтанных открытий». Метод позволяет оценить не только меру их проявления, но и их структурные компоненты по значительному числу параметров одновременно в одном материале. При этом параметры представлены не разрозненно, а в их интеграции, что и дает целостное представление о творческом потенциале личности. Его можно увидеть визуально, это своеобразная фотография, или, скорее, рентген [Д. Б. Богоявленская, 2009].

1. Таким образом, процессуально-деятельностный подход позволяет распространить принцип детерминизма — действие внешнего через внутренние условия — на понимание природы высших форм творчества, которые ранее трактовались как спонтанные, рационально необъяснимые, как результат действия высших сил или только сферы бессознательного.

Психометрический же подход опирается на формальную модель. Интерпретация креативности происходит в терминах случайности, для моделирования которой использованы вероятностные закономерности.

2. Опора на стимульно-реактивную схему эксперимента в тестоло-
гической парадигме привела к объявлению креативности общечелове-
ческим свойством, индивидуально различающимся лишь количественно.

Метод «Креативное поле» позволяет диагностировать качественно специфичный тип творчества, свойственный данному человеку.

3. Морфологическая модель интеллекта [Guilford, 1958] — адди-
тивное объединение множества независимых факторов, не представ-
ляет их целостность.

В нашей концепции дается четкая иерархия взаимодействия подсистем, образующих целостную систему, которая обладает свойствами, отличными от свойств, входящих в нее компонентов.

4. Психометрика фиксирует межиндивидуальные различия коли-
чественных оценок эмпирических признаков, предположительно от-
несенных к креативности.

В авторской концепции разработан адекватный теоретическому определению, специфически психологический метод диагностики качественных характеристик индивидуального проявления творчества.

5. Статистика указывает лишь общие тенденции и ничего не го-
ворит об индивиде.

В нашем подходе предоставляются строго индивидуальные количественные и качественные оценки результатов диагностики.

6. Многолетнее использование статистического аппарата для «объ-
ективного» измерения признаков креативности показало значительный
субъективизм в процедуре обработки данных и их интерпретации.

Метод «Креативного поля», при наличии четкой системы показателей хода работы испытуемого в эксперименте, исключает субъективное толкование его мыслительных действий. Теоретически обоснованная иерархия конечного числа способов решения каждой экспериментальной задачи задает строго объективную систему отсчета для количественной оценки индивидуальных результатов.

7. Психометрика измеряет отдельные признаки разобщенных интел-
лектуальной и мотивационной сфер и пытается с помощью формально-
го аппарата корреляций установить величину связи между ними.

Разработанный нами метод служит для диагностики процесса и результата неизбежного взаимодействия этих сфер, собственно определяющего характер творческой деятельности.

8. По подсчетам Гилфорда в последнем варианте модели интеллек-
та из 180 факторов 120 непосредственно связаны с памятью. В частно-
сти, дивергентная продуктивность «сильно зависит от возвращения
единиц информации из кладовой памяти» [Guilford, 1988, с. 91].

В нашем понимании результат творческой деятельности шире, чем исходная цель, и не определяется только ресурсами наличного опыта, хотя и опирается на него.

9. Многолетние измерения признаков креативности подтвердили
исходное предположение Гилфорда об ожидаемой низкой надежности
тестов креативности [Guilford, 1950]. На фоне общего накопления
опытного материала отсутствовали данные, подтверждающие их ва-лидность.

За несколько десятилетий масштабных исследований методом «Креативное поле» была экспериментально подтверждена его валид-ность на более 8,5 тыс. испытуемых (дошкольниках, школьниках, взрослых разных профессий). Лонгитюдные исследования длительностью от 7 до 37 лет, в которых отслеживался жизненный путь испытуемых, доказали прогностическую надежность метода.

ЛИТЕРАТУРА

Богоявленская Д. Б. Психология творческих способностей. Самара, 2009.
Халперн Д. Психология критического мышления. М., 2000.

3. Guilford J. P. New frontiers of testing in the discovery and development of
human talent. In Seventh Annual Western Regional Conference on Testing
Problems. Los Angeles,1958. Р. 20—32.

4. Guilford J. P. An odyssey of the SOI model. Autobiography of Dr.
J. P. Guilford. Tokyo, 1988.

Т. П. Войтенко

Психология как научная дисциплина: специфика исследовательской логики и нормативной методологии

Вовсе не случайно оформлению психологии как самостоятельной научной дисциплины в 70—80-е годы XIX века предшествовали громадные дискуссии, а вся последующая, сравнительно короткая, история описывается как состояние «хронического кризиса». Методологические трудности психологии обусловлены ее уникальностью как области научного знания.

Как известно, в 1879 году психология была отнесена к естественнонаучным дисциплинам. Но уже в начале ХХ столетия Л. С. Выготский, анализируя причины методологического кризиса новой науки, писал: «Психология хотела быть естественной наукой, но о вещах совершенно иной природы, чем те, с которыми имеет дело естествознание» [1982, с. 379]. Культурно-историческая теория Л. С. Выготского, раскрывая психику человека не как природное (естественное) образование, но как культурно-исторический продукт, заложила основы гуманитарной парадигмы в психологии.

Перефразируя слова Л. С. Выготского, и, одновременно, полемизируя с автором, заметим: на протяжении всего ХХ столетия психология пыталась стать и гуманитарной наукой, но о вещах совершенно иной природы, чем те, с которыми имеют дело гуманитарные области знаний. Дискуссии о том, какой исследовательской традиции — естественнонаучной или гуманитарной — должна придерживаться психологическая наука, продолжаются и по сей день.

Трудность разрешения вопроса, во многом, на наш взгляд, скрывается в недоопределенности демаркационного критерия естественнонаучной и гуманитарной парадигм. Большинство методологов в качестве такового видят исследовательский метод, другие — подчеркивают роль объекта изучения. Однако без должной рефлексии, к сожалению, остается такой важный методологический конструкт как исследовательская логика.

О принципиальном методологическом значении исследовательской логики говорил еще Дж. Ст. Милль в середине XIX века. В науке своего времени автор зафиксировал наличие двух исследовательских логик, обозначив их как «индуктивная» и «силлогическая». Первая — обозначала логику естественнонаучного исследования (хорошо устоявшегося в научном сообществе того времени), вторая — логику нового, только зарождавшегося, типа исследования. Различение двух исследовательских логик и явилось основанием разделения наук; точнее — выделения нового класса наук, которым Дж. Ст. Милль дал название «науки о духе», противопоставив «наукам о природе».

В конце XIX века «науки о духе» стали называться «науками о культуре», а в ХХ столетии — «гуманитарными науками». Позднее появились и такие понятия как «гуманитарная парадигма», «гуманитарное исследование».

Логика гуманитарного исследования принципиально отличается от логики исследования естественнонаучного. Естественнонаучное исследование, имея своим предметом те или иные природные явления, берет их в том виде, как они даны; другими словами, логика естественнонаучного исследования описывается формулой: «Что это есть?» Гуманитарное исследование, изучая продукты человеческой культуры, берет их в исторической развертке — опирается на формулу: «Как это стало таким?»

За двумя формулами — «Что это есть?» и «Как это стало таким?» — угадывается еще одна: «Как это должно быть?»

В современной психологической науке соприсутствуют все три исследовательские логики. При этом большинство исследований имеют последнюю формулу. Через эту формулу и раскрывается специфика психологической науки. Специфика улавливается современными исследователями. Так, В. И. Слободчиков говорит о психологии как «проектно-преобразующей» науке [1986, 2005], В. Ф. Петренко использует для этого понятие «конструктивистская» [2007].

На наш взгляд, очень эвристичным — в плане указания на специфику психологической науки — является определение ее места в классификации наук Б. М. Кедрова. Отличив психологию и от естественных наук, и от гуманитарных дисциплин, Б. М. Кедров поставил ее на «царское» место: посередине-и-над ними. Психология снимает противопоставленность и разделенность естественных и гуманитарных наук. Ответы на вопросы «Как это есть?» и «Как это стало таким?» для нее — условия задачи, где вопрос стоит: «Как это должно быть?» Психология — это наука, преобразующая действительность.

Вопрос «о должном» обнажает необходимость теснейшего сопряжения психологии и этики.

В настоящее время вопрос о сопряжении психологии и этики наиболее активно поднимается в работах Б. С. Братуся [1999]. Автор отстаивает идею разработки нового подхода в психологии — нравственной психологии.

Нам близки представления Б. С. Братуся: личный выбор исследовательской позиции полностью совпадает. Однако в методологическом плане, решения расходятся: вызывает возражение идея разработки нового подхода.

Суть возражения — не столько в добавлении к множеству (уже существующих в психологической науке и плохо стыкующихся между собой) подходов еще одного, сколько в установке на ценностное нормирование научной деятельности (скрывающейся за идеей нового подхода). Здесь мы солидарны с Б. Г. Юдиным [1999]; вслед за ним заметим: исследователь (как и всякий другой человек!) обречен на свободу, на выбор ценностных оснований своей деятельности. При этом, он (более чем какой-либо другой человек!) должен осознавать это бремя свободы, ставя перед собой особую задачу: рефлексии и экспликации своей ценностной позиции.

Ценностный угол исследования в психологической науке задан представлением о человеке. В современных психологических исследованиях эти представления имплицированы, что порождает множественные разрывы, ощущение хаоса и методологического тупика. Контекст разных работ задается разным пониманием человека; при этом количество версий — теоретически — может приближаться к числу исследователей.

Истоки представлений о важности антропологического вопроса восходят к работам С. Л. Рубинштейна [2000] и Л. С. Выготского [1982]. Среди современных авторов об этом говорят В. И. Слободчи-ков, В. А. Барабанщиков, Б. С. Братусь, А. В. Юревич, В. Ф. Петренко, др. авторы.

Как могут быть эксплицированы антропологические представления в формате конкретного психологического исследования? На наш взгляд, экспликация представлений о человеке должна иметь форму антропологической модели.

Антропологическая модель — это теоретический конструкт, некая проекция человека через определенную ценностно-мировоззренческую «призму». Изменение ценностно-мировоззренческой «призмы» дает принципиальное изменение антропологической модели. Удерживая одну и ту же ценностно-мировоззренческую «призму», можно менять «углы проекции». «Угол проекции» — когерентен предмету исследования.

Антропологическая модель видится нам «ядром» методологического «фундамента» психологического исследования: через нее определяется система принципов и понятий.

Экспликация аксиологического угла исследования — в форме антропологической модели — позволяет реализовать ведущий принцип постнеклассического идеала научности — контриндукции (П. Фейера-бенд). Введение этого принципа было связано с утверждением в современной науке идеи плюрализма: в силу ограниченности возможностей научного познания, признания нормой сосуществование множества соперничающих между собой теорий, ни одна из которых не может иметь статуса более справедливой. Назначение принципа контриндукции — «наведение мостов»: он требует от научной теории объяснять не только те факты, которые получены в собственном эмпири-ко-исследовательском русле, но и те, которые были накоплены в рамках конкурирующих теорий.

Принцип контриндукции не вошел пока в число методологических установок психологической науки. Основной трудностью здесь, на наш взгляд, является определение круга конкурирующих теорий: неясен критерий демаркации. В качестве такового видится именно аксиологический момент исследования. Вне принципа контриндукции идея методологического плюрализма вырождается в методологический анархизм, что, к сожалению, и наблюдается в современной психологической науке.

В заключение заметим, что проблема антропологической определенности психологических исследований была решена в отечественной науке ХХ столетия. Ценностный угол исследований удерживался в рамках эволюционной концепции человека и задавался (нормировался!) через систему принципов: [причинного] детерминизма, активности, системности и т. д. Современная наука говорит о необходимости введения новых принципов: этического (целевого) детерминизма (С. Л. Рубинштейн), метасистемности (А. В. Карпов), нарративности (В. В. Знаков). Введение новых принципов является не только свидетельством недостаточности прежней системы принципов (ее узости для того, чтобы задать координаты исследования такого феномена как человек), но и практическим подтверждением онтологической неосуществимости идеи ценностного нормирования научной деятельности.

Ученый обречен на свободу. В психологии — как науке, преобразующей действительность, — гнет бремени свободы сильнее, чем в естественных или гуманитарных дисциплинах. Методологический «фундамент» психологических исследований должен не только обеспечивать непротиворечивость выстраиваемой на нем теоретико-эмпирической конструкции, но принять и выдержать нагрузку порождаемого этими конструкциями бытия.

Blog

А. В. Карпов (отв ред.), Л. Ю. Субботина (зам отв ред.), А. Л. Журавлев, М. М. Кашапов, Н. В. Клюева, Ю. К. Корнилов, В. А. Мазилов, Ю. П. Поваренков, В. Д. Шадриков