Обычное дело. Ш
| Вид материала | Документы |
- Типпинг К. Радикальное прощение (отрывок), 537.86kb.
- Колеса двухтонного «уазика» легко оторвались от асфальта. Скаждой секундой автомобиль, 39.96kb.
- Должностная инструкция, 93.05kb.
- Примерная программа учебной дисциплины математика, 566.38kb.
- Нп «сибирская ассоциация консультантов», 77.89kb.
- Первая. Лорд Скиминок Скиминок это я, чтобы вы знали. Прозвище, конечно. Втех местах,, 2704.26kb.
- Рабочая программа дисциплины «биржевое дело» Рекомендуется для направления подготовки, 264.97kb.
- Эконометрика2 Лекция 6 arch, garch модели, 12.91kb.
- Пояснительная записка примерная программа дисциплины "Анатомия и физиология", 789.89kb.
- Разработать рабочие программы, умо по уд, мдк, пм, основанные на компетенциях и реализовывать, 233.37kb.
Тема пьянства обычно всплывает в общественной и политической жизни нашей страны тогда, когда все другие задачи окончательно не решены и все иллюзии, по поводу их решения когда-либо вообще, утрачены безвозвратно, то есть навсегда.
А если поезд ушел, и шпалы с рельсами в очередной раз растащили за ночь, то остается одно: спешно искать будку стрелочника.
Лучшим же стрелочником во все времена российской истории стало то самое пьянство. Оно существовало всегда, и было вечно во всем виновато. Обилие пословиц и поговорок “от народа” лучшее тому подтверждение.
Дорогого стоят лишь некоторые из огромной коллекции собирателя русского слова В.И. Даля45:
- Мужик напьется – с барином дерется. Проспится – свиньи боится.
- Тот не лих, кто во хмелю тих.
- Страшно видится, а выпьется – слюбится46.
- Пьяному море по колено, а лужа по уши.
- Испила кума бражки и хватилась рубашки.
- Для почину и выпить по чину.
- Нет такого зелья, как баба с похмелья47.
- Первая колом, вторая соколом, остальные мелкими пташками.
………………………………………………………..
Блеск! Будто это собирали не в начале 19-го столетия, а буквально намедни по дремучим российским окраинам. А слагали-то ведь это еще раньше…
На него, на пьянство, вечно можно было списать все, включая дурацкие дороги и придорожных дураков. Какое-то время, правда, пытались с ним соперничать “происки внешних и внутренних врагов”, но сошли с дистанции при резкой смене курса.
На нашем конкретном веку это был период, когда некто Горбачев М.С. понял, что социализм с тем лицом, которое он постоянно видит в зеркале, построить невозможно из-за недостатка материалов, опыта у начальника строительства и его команды.
И вот, чтоб “замылить” остроту момента, и была объявлена кампания по борьбе с пьянством и алкоголизмом. Веселое время было, должен вам сказать честно.
С одной стороны , свадьбы безалкогольные с “бухлом” в пепсикольных бутылках и самоварах, измученными конспирацией гостями и женихом, который понял, что здесь он явно лишний.
С другой стороны, творческий всплеск народных масс, который обязательно случается в России после какого-нибудь запрета сверху. И какой всплеск!
Цунами!
Просто Большой Взрыв, который не смоделировать никаким коллайдером.
Ведь какие вещи делали! А главное - из чего!
Причем трескать спиртосодержащие смеси стали разом все, даже те, кто их ненавидел на генном уровне. Потому как при достаточно усеченной индустрии массовых развлечений появилась интересная возможность размышлять: на какое питье сегодня приглашают Чесноковы? Даже пари стали заключать на эту тему и делать небольшие ставки. А уж рецептами обменивались, будто марками или монетами.
В общем, вздохнула страна, сплотилась вокруг трудностей и заклокотала в парах С2Н5ОН.
Вспоминая время от времени этот неожиданный поворот событий, каждый раз начинаешь спрашивать себя: почему такая реакция масс на запрет так и не стала “русским чудом” в плане построения передовой экономики и прорыва страны в настоящие мировые лидеры?
Почему бы было не объявить, что отныне запрещается выпускать автомобили, одежду и разнообразные продукты, как в книге “О вкусной и здоровой пище”, а потом год-другой делать вид, что ничего не произошло?
Непонятно.
А зря. Через этот год-другой наши “cамоделкины” презрительно сморкались бы в сторону западного автопрома на выставках Детройта, Парижа и Франкфурта, а их Кутюрье и продуктовые магнаты от безысходности накладывали бы на себя руки всеми известными способами.
Но момент был упущен, а затем тот же М.С.Г. разом разрешил все, и интерес у народа к бурному кустарному творчеству немедленно угас. Насовсем или же до новой реформы.
Невесело стало только виноделам и виноградникам, но тема потерь не сильно интересовала население, наученное идти только вперед. Тосковать по Массандре и Черному доктору было некогда, надо было срочно припадать к горлышкам с Амаретто, Абсолютом и спиртом Роял.
Борьба закончилась, а пьянство осталось. Невкусное, яркое и ненатуральное, как провинциальная самодеятельность.
Сколько таких кампаний было до нас, будет при нас же и даже позже, не ответит ни один оракул, астролог или ясновидящий, даже если он будет во сто крат круче Ванги или Нострадамуса.
Допускаю крамольную мысль, что, видимо, алкоголь был когда-то отправлен на землю сверху как своего рода сыворотка правды. А “что у трезвого на уме, то у пьяного на языке” никакая не народная поговорка, а формулировка миссии и целей. Сотворение мира - проект масштабный, потому могли о чем-то сразу и забыть.
Ну, а коли так, то с кем тогда бороться? Ну, вы сами понимаете…
Мирное сосуществование! Однозначно!
Кто помнит такой термин, тот сможет оценить его мудрость и глубину. А уж как с этим самым злом сосуществовать, каждый будет сам думать. Так и заканчивалась очередная схватка народа с собственными склонностями.
Вот перед самым таким всплеском борьбы года за два-три, если быть точным, и произошла эта простая, но весьма поучительная история.
Чтоб не затягивать сюжет, но и не отбрасывать его тонкости, разделим историю условно на части для простого и легкого знакомства с ней.
Бонус за мастерство.
Витя Карабанов не был ни пьяницей, ни тем более алкашом. Но сказать, что с зеленым змием он был не знаком, нельзя, потому как на тот момент он уже семь лет имел непосредственное отношение к ВМФ СССР и покидать его с тяжелым диагнозом “непьющий” не собирался.
В минерских кругах он уже успел зарекомендовать себя своим благодаря имеющимся знаниям и приобретенным умениям. Красивое военно-морское употребление спиртосодержащих смесей с песнями, разговорами и неожиданными продолжениями в хорошей компании относилось к одному из последних.
И, кстати, он уже успел засветиться в качестве одного из персонажей былины про Папашку Мочалова, где проявлял недюжинные способности по части приколов, пусть и не всегда добрых и человеколюбивых. Но в остальном он был пареньком , не чуждым романтики и где-то даже интеллигентным.
А время для романтизма было как раз самое подходящее: на дворе весна, что называется, на первом месяце.
В Балтийске мы стоим. Вокруг все цветет, радуется пробуждению и ласкает гормон. В боевой подготовке же, напротив, наступил небольшой запланированный перерывчик на всякие ППО и ППРы48.
Комдив Квантор, кроме отдыха матчасти, решил сделать некое послабление командному составу в виде краткосрочных отпусков к юридически оформленным боевым подругам в радиусе Ленинграда и Москвы.
Карабас таких юридически оформленных связей не имел, но имел все положительные оценки по стрельбам и показателям соцсоревнования, а потому обладал максимальным правом постоянно путаться под ботинками комдива, излучать грусть и тоску во взоре, а также томно вздыхать.
В кают-компании это еще как-то сходило : тоска и грусть с корабельной пищей были неразлучными подругами. Но когда звуки карабановской печали блокировали Якова в интимном пространстве офицерского ВК, тот не выдержал и …
… послал Витюху поначалу по всем известным направлениям, а затем одарил за успехи в БП и ПП краткосрочным отпуском с выездом “куда угодно” в пределах государственной границы. Короче, хоть на Красное море к нашим евреям в Биробиджан, а хоть в жаркий Лабытнанги, но все должно уложиться в формат семи суток.
- И чтоб никаких телеграфных “отмазок”, вроде: “упал в кратер вулкана тчк задерживаюсь”, “сел не на тот самолет” или вовсе: “застрял в одном месте”. А в каком месте ты , Витя , можешь застрять - каждый гинеколог в курсе.
Но Карабас уже знал, куда унесут его ветры краткосрочной свободы. Неукротимый романтизм и жажда общения с сокамерниками по Системе лежали в основе всех его отпускных маршрутов. А так как все его корешки теперь мотали срок на флотах Родины, то для отдыха от своего флота он ехал на другой. Осенью окучивал ЮБК49, в те времена родного и близкого без “жовто-блакитных” и “мовы”, в иное же время - балтийские базы. И только на героев-североморцев времени всегда не хватало, что было большим упущением.
Суровые скалистые края непостижимым образом влияли на попавших туда людей: через год-другой записной жмот и скряга становился щедрым хлебосолом, угрюмый молчун разбитным весельчаком, а кто раньше отказывал себе в сладких пороках и вовсе пускался во все тяжкие по кривой дорожке человеческих грехов. О тех, в ком это все и ранее присутствовало , я и не говорю: все множилось пропорционально “полярке”.
Сборы были, как поется, недолги.
Форму одежды сменил на пиджак кримпленовый, джинсы Montana (220 “рэ” по случаю)50, сапоги “казачок”, водолазку и финскую куртку, чтобы сразу по дурости в комендатуру не угодить, да денег подстрельнул, чтоб удовлетворять “души прекрасные порывы” по первому ее требованию.
А что еще собирать лишенцу-одиночке? Не унты-кухлянки и консервы с сухарями. Весна на дворе! Все гораздо проще.
Портфель водки Кристалл для друзей и букет гвоздик для хозяйки квартиры, где он встанет на постой.
Север, как и прочие территории Союза, имел свои гримасы в вопросе обеспечения. Для его покорителей чего только не завозили, но без дефицита жить они все-таки не имели права. Этим дефицитом и была водка.
Ее можно было купить только в Мурманске, а на полках винных отделов Североморска, Полярного, Западной Лицы ноу-хау Менделеева Д. И. напрочь отсутствовало. Местным чиновникам от обороны казалось, что при ее наличии в пунктах флотского базирования все сразу уйдут в многолетний запой, а боеготовность пустят по ветру студеному.
А вот если регулярно засасывать внутря коньки, ликеры и прочие бальзамы, то культура пития непременно породит жажду военного познания и тягу к самосовершенствованию. Да и рублики зарплатные быстрее иссякнут в коньячно-ликерных струях, и до следующей получки военморам только и остается, что “быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином”, а также “добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество”.
Ну, это я для того пояснил, чтоб не подумали всякие, что без баула с водкой корабельному офицеру путь не в радость, что астматику без кислородной подушки.
И вот как только закончилась корабельная сходня, жизнь начала отсчет в совсем иных единицах. Каждую минуту, да что там минуту – секунду, захотелось прожить максимально красиво, с кайфом и куражом!
Он даже успел сфотографироваться в ателье до отхода калининградского дизеля, чтоб увековечить это состояние ухода в отрыв. Болтал в вагоне со всеми и невпопад, выбегал в тамбур “пыхнуть” болгарской сигареткой и снова возвращался, чтоб продолжать молоть околесицу и пялиться в окно счастливым взором освобожденного по амнистии.
В общем, прожигал те самые секунды с максимальным КПД.
До аэропорта не преминул заскочить в любимый зоопарк, чтоб прощально глянуть на зарешеченного царя зверей и радостно тому посочувствовать.
Душа пела и что-то отплясывала в ритмах бразильского карнавала.
Рейс на Мурманск проходил через Питер, и хотя там все ограничивалось транзитным залом, факт пребывания в городе трех революций нельзя было отрицать.
К слову сказать, Карабас чуть было не улетел во Владивосток по самой прозаичной причине, то есть за бабой. И если б не обстоятельства, которые, к счастью, бывают сильнее нас – писать было бы не о чем или сюжет бы имел привкус крабов и красной икры.
Соседкой по самолетным креслам оказалась клёвая медичка, впервые летевшая на правый край страны следить за здоровьем одного из плавающих рыбозаводов. Предстоящая разлука с родным Калининградом сделала ее непредсказуемой, разбитной и согласной на все.
За время перелета от внезапных позывов и томлений Витек настолько потерял рассудок, что не сразу сообразил об истинном предназначении хвостового туалета. А когда контуженный страстью самец созрел для спаривания на десяти тысячах, загорелось табло, на котором только для него было написано: “Застегнуть брючные ремни”.
Усиленное обломом расставание в Ленинграде было настолько бурным, что стюардессы ревели навзрыд, будто на просмотре индийского кино. Мужская же половина старалась смотреть в сторону и завистливо скрежетала зубами.
И только внезапная трезвая мысль, что лететь на другой конец страны за “этим самым”, чего и здесь завались, как-то не рентабельно, вернула покой и способность самоконтроля. Двенадцать часов перелета туда и столько же обратно никак не покрывали 5-7 минут праздника раскрепощенной плоти, пусть и помноженной с голодухи на несколько раз.
Да и друганы, так давно не виданные, уже оповещены о прибытии. Не сидят сложа руки – готовятся.
Потом для закрепления решения через мозг пронеслось целое видение.
Привиделись ему шеренги крепких теток, лоснящихся от рыбьего жиру, припорошенных рыбьей чешуей, с немеркнущим желанием в глазах. По обоим бортам плавбазы, от носа до кормы. В перерывах между сменами они сбиваются в стаи и рыщут по судну в тайной надежде зажать в углу зазевавшегося боцмана или, на худой конец, моториста-стажера. А те, понятно, также между вахтами делают все, чтоб от этих роковых встреч уклониться.
После этого видения решение затвердело до состояния булыжника.
В результате неохваченная медработница исчезла навечно за стеклом дверей аэропорта Пулково, а новоиспеченный Папанин полетел дальше на норд. Ну, не на сам верхний кончик земной оси, затертый белыми медведями, а к заднему крыльцу, образно говоря.
На самом деле конечная точка маршрута была давно конкретно определена - город Североморск, в прошлом поселок Ваенга, а ныне столица того самого края, о котором, что не песня, то про холодные волны, да Рыбачий, что в тумане растаял. Плотность однокашников на гектар вечной мерзлоты тут была самой высокой. Остальных же, вольно распыленных над краем шаловливой рукой кадровика, сюда было проще высвистать.
Вторая часть полета прошла в грустном безмолвии. Говорить уже было не с кем, да и не о чем.
Чтоб как-то скрасить неожиданный разрыв в удалой песне души, Витя пошел на частичное разграбление водочного запаса, да и напарника искать не пришлось. В кресло, над которым еще витали флюиды умерщвленной страсти, в Питере загрузилась округлая фигура старшего мичмана Василя, возвращавшегося в Гаджиево из родной Хохляндии.
Хороший заслуженный мичман – это не только возможность совместного распития, но и железная гарантия закуски. Потому Витькову водочку, а затем Василеву самогоночку употребляли под вечные украинские ценности: сало и кровяную колбасу. К чести обоих, особо не усердствовали, чтоб не было стыдно трясти осоловевшими харями и пустыми котомками перед встречающими.
Перед посадкой в Мурмашах стюардесса протараторила сводку погоды, без грусти попрощалась от имени командира и стерлась из восприятия.
Стерлась и стерлась – работа ее такая. Но вот про погоду надо было бы послушать: уж очень подозрительные вещи она поведала про мороз, снег и надвигающуюся метель, о чем наш герой успел забыть в весеннем Пиллау51. Хотя, по большому счету, что бы это могло изменить, когда борт уже идет на снижение?
Услышал бы сводку, когда б не пил водку!
Вот такой моментально родился рифмованный каламбур.
Садились в плотной белой снежети будто в сугроб. Что видели пилоты или вовсе рулили зажмурившись – неведомо, но в салоне про землю узнали после нескольких ударов креслом по копчикам. Нервно аплодировать после посадки тогда еще не умели, а вот выдохнули все одновременно, просто залпом.
Когда резвой трусцой, пригнувшись, бежали по полю в направлении аэровокзала, Витя начал сокрушительно трезветь. Внутренний градус покатился вниз под влиянием градуса внешнего. Вместе с трезвостью нарастало ощущение некой трагической ошибки в выборе одежды и обуви. Если б кто-то из заснеженного пространства вдруг рявкнул:
- Лейтенант Карабанов! Доложите два ваших любимых слова!
Он бы, не меняя темпа и позы, бросил:
- Тулуп и валенки!
Маршрутный ПАЗик c дощечкой на борту: “Аэропорт-Автовокзал” стартанул не дожидаясь получающих багаж. Водила вовремя смекнул, что лучше ночевать в цивилизации, чем бедовать в аэропорту или вовсе на дороге. Что служило ему ориентиром: колея, магнитное поле Земли или запах домашних щей - никого не интересовало. Все молча занимались процессом сбережения собственного тепла и размышлениями о бренности бытия.
Мысли мыслями, но нашлись и слова, просто глас вопиющего в метели:
- Северяне! У вас всегда так свежоповато в конце марта-то месяца? Я же прогноз раз пять слушал!
- А ты, паря, самолет не перепутал случáем? У нас и в июле можно яйца отморозить, если лишние. А прогноз для нас, что слово на заборе – как не читай – без толку, в руках не подержишь.
Ответил, не меняя позы, добротно утепленный дедок с характерным для плодово-ягодной бормотухи выхлопом.
- Так весна на дворе, батя. Двадцать третье марта по всей Родине.
- Наша весна загрешила со сна. К бабе навострился, гляжу, с букетом-то? Свои там, питерские , уже закончились? Всех уже оприходовал? Так у нас тут особо шибко по этому делу не разгони-с-с-я. Как это теперь говорят? Во! Ограниченный контингент!
- Да нет. К корешам прилетел, давно не виделись.
- Цветы-то на закусь что ли? Хм-м. В такую погоду дома надо сидеть: в телик таращиться да жену наяривать. Или соседку…
После минутной тишины Витя понял, что лекция на тему: “Cевер не для залетных придурков – своих хватает” закончилась, и дальнейшее время отпущено для усвоения и анализа. Сам же сексуально продвинутый трескоед погрузился в эротическую дрему.
К автовокзалу подъехали очень вовремя. Через несколько минут все вокруг завыло, загрохотало и накрылось белым занавесом.
На Ваенгу!
Автовокзал Мурманска архитектурными находками и бытовыми изысками не страдал. Выпади из рейсового автобуса в Вологде, Чите или Самарканде – все без поражающей разницы.
Большие мутные окна, блок-стулья из гнутой фанеры и с орнаментом подросткового творчества, два-три похмельных бомжа в национальных одеждах и обязательно один юродивый с засевшей в бракованном мозгу цитатой, типа: “А судьи кто?”
В первую очередь балтийский пришелец отправился на поиски телефона-автомата, чтоб оповестить друзей Мироновых о наступлении лучших времен в их жизни в связи с его личным прибытием. Номер был пятизначным и доверия в достоверности не внушал, так как был записан второпях на найденном в кармане билете во время последнего сеанса связи.
Первой проблемой стало отсутствие пятиалтынного, в просторечии 15 копеек. Связь с Североморском считалась междугородней. Долго побираться, к счастью , не пришлось. Некая легкость в одеждах и наличие охапки увядающих гвоздик вызывали если не уважение, то сочувствие.
Вторая проблема в попытке связаться с недалекой Ваенгой была одновременно и последней. Серый металлоэбонитовый монстр жрал монеты, будто был помещен здесь не Министерством связи, а местной налоговой службой. Время от времени он с кем-то соединял, но сквозь треск и какие-то потусторонние голоса было трудно понять , с кем и в какой части света.
После десятой провальной попытки монеты кончились. Менять уже было не у кого – всех отзывчивых он уже изрядно достал. И тогда в оттаивающую голову полезли совершенно крамольные для советского человека, а тем более морского офицера мысли.
Он ясно начинал понимать, утрачивая патриотизм, что телефон изобрел все-таки американец Белл, а не кто-то из наших. По крайней мере, этот, который соединял, наверное, только за их валюту и позволял дозвониться в любой из штатов, но только не в Североморск на улицу Кирова 31.
Что ж, если поделиться дикой радостью собственного приезда не получилось, придется стать не менее радостным сюрпризом, этаким снежным человеком из прошлого. Где там выдают билеты на ближайший рейс?
Ответ не сильно отличался от недавнего общения с вокзальным телефоном. Билеты не продавали вовсе, в том числе и в Североморск. В кассовых окошках белели всякие рукописные листовки, суть которых сводилась к одному: НИКТО НИКУДА НЕ ЕДЕТ. ЕХАТЬ НЕКУДА. ДОРОГИ НЕТ.
Представьте, как на это должен реагировать человек, который прилетел хрен знает откуда, который сегодня отказался от возможности любить и быть любимым, и у которого, наконец, вянут гвоздики и прокисает водка.
Какое-то время Карабас метался по замкнутому пространству, выскакивал на заметеленную улицу, возвращался, плющил щеки о кассовое стекло, взывал кассирш к состраданию, а попутчиков к решительным мерам, типа захвата метеоцентра.
Результата – чистый ноль.
Потом наступил период апатии.
И тут освободилось место на одной из лавок. После беспорядочной беготни по замкнутой траектории стало не до галантности. Он быстро припарковал свой зад, поставил под ноги звенящий стеклом портфель, сверху гибнущие гвоздики и задумался. Обстановка складывалась из трех печальных составляющих:
- ехать не на чем.
- когда все это закончится - никому не известно.
- помощь сегодня не придет.
Он гонял их в голове, тасовал, выстраивал во фронт и кильватер, медленно растягивал и произносил скороговоркой. А чтоб внести в это некое разнообразие, принялся разглядывать товарищей по несчастью. Пожалел, что нет Василя и дедка из автобуса – трио могло бы стать творческим. И вот тут…
Взгляд его остановился не объекте, который раньше он не замечал. У самой колонны чьи-то руки держали газету Красная звезда, распахнутую во всю ширь. Ее читатель был так увлечен содержанием, что практически замер, как в кресле стоматолога. Это-то и вызывало к нему искренний интерес.
Читать вообще главный печатный орган Министерства обороны можно было только под гипнозом или в карцере, а читать увлеченно мог разве что переучившийся в Лэнгли52 шпион. А вот офицер, к тому же флотский, изумлял этим чтением не меньше, чем увешанный погремушками бритый кришнаит, склонившийся над Майн Кампф или Справочником сталевара.
Из-под газеты тянулись худые ноги в военно-морских штанах, которые заканчивались хромовыми ботинками той же принадлежности.
Над верхним срезом любимой всеми газеты торчала шапка с “крабом”. Ее вид, собственно, и привлек Витюхино внимание. Она была мокрой и какой-то непонятно всклокоченной, словно ее смыли в унитаз мужского туалета, а достали уже в женском. Ощущение, что он где-то такую же видел не раз, стало вытеснять данные обстановки из готового к активации мозга.
Какая-то внутренняя сила заставила его подняться, подойти к редкому поклоннику подобного чтива и осторожно заглянуть за газетный занавес.
Чудо не состоялось.
Ни агента с цианидом в петлице, ни кого-то еще более нелепого он там не обнаружил. Зато за пылкими передовицами находилось изломанное неудобным креслом тело его однокашника по Системе Андреева Сереги.
Мастерство, приобретенное на лекциях: спать с открытыми глазами и даже чиркать при этом в конспекте, тот сильно повысил. Он не храпел, не чмокал губами, не распускал слюни по шинельному сукну и не ронял безвольную голову на соседей. А уж магический трюк с газетой вызывал восхищение и зависть.
Серега был из-под Смоленска и носил кличку Кéпа из-за сильного сходства с одним командиром роты в звании капитана-лейтенанта. Но Кэп было для него многовато, а Кепа в самый раз.
Обладал он двумя самыми характерными особенностями: покладистым характером детсадовской поварихи и фигурой перееханного танком лома. Мало того, что он был худой и длинный, так еще весь кривоизогнутый во всех местах. Что на него не одень – хоть смокинг, хоть космический скафандр, все выглядело смешно и печально. Этакий увеличенный вариант игрушки-трансформера, изготовленный на заводе башенных кранов.
Если бы перед порогом ВВМУ его перехватили вербовщики циркового училища, быть бы ему известным клоуном. Но кто-то ему рассказал, что только флотская форма, которая красит всякого, спасет его от чужих насмешек и собственной пожизненной тоски.
Очень хотелось наклониться к большому красному уху и скомандовать дурным голосом:
- Курсант Андреев! Встать! Три недели без берега!
И сразу скрыться за колонной. Но человек был расслаблен сном и затрахан службой в солнечном Полярном, а значит, мог неправильно отреагировать на посыл из прошлого. Как тут поставлена работа скорой помощи, да еще в такую погоду, кто его знает?
Некоторое время Карабас умиленно созерцал родные изломы, затем хмыкнул и деликатно постучал согнутым пальцем по колонне:
- Товарищ! Можно Вас побеспокоить? Не желаете ли обсудить эту замечательную статью о положительном влиянии боевого листка на надои и яйценоскость?
При словах “боевой листок” веки спящего красавца стали приподниматься с легким жужжанием. Потом стал появляться фокус в оголенных зрачках. А затем с лязгом разомкнулись челюсти и под своды вдарило воплем:
- Витек! Ядерна доля! Карабас! Ты? Откуда? К нам? Ядерна доля! На Север? Да? В отпуск? Один? …
И еще пятнадцать-двадцать подобных вопросов, которые дают возможность человеку очухаться, но не требуют ни одного ответа, ну разве что на вопрос: “Ты?”, чтоб не вызывать сомнений и не огорчать. Причем все перемешано с любимой присказкой про “ядерну долю” с ударением на первой букве.53
- Я, Серега! Кто ж еще! Привез вам балтийский привет, а вы, оказывается, план по снегу еще не выполнили.
Кепа начал почленно распрямляться на свои 1,9 метра, светлеть лицом и излучать гостеприимство. Пресса комом полетела в урну. Освободившиеся руки братски оплели Витькову фигуру. Северные кричалки продолжились:
- Ну, ты попал! Ты к Мирону? Ядерна доля! Автобусов не будет до утра! А я за водярой приехал и вот! В отпуск иду! Надо представиться! Молодец! Сижу тут, как член на заборе! (???) Ядерна доля! Ты наш гость! Идем! …
Из всей новой очереди надрывных реплик стала понятна ближайшая перспектива. Это вспрыснуло покой в душу: ведь буквально несколько минут назад перспектив не было никаких. Что касается той – ближайшей, то она легко вырисовывалась из последних всхлипов Сереги, если идти от конца к началу.
И выходило по всему, что прямо сейчас, не мешкая, они куда-то пойдут, скучный период закончился, водки у них два портфеля, времени до утра, и все теперь вращается согласно закону северного гостеприимства.
А как-нибудь иначе могло сложиться? А?
Наверное, могло.
Сели бы Витек с Сергуном рядышком и стали поочередно вполголоса читать Красную звезду, что-то помечая на полях, а что-то выписывая в тетрадки.
Потом собрали народ, провели политинформацию и ответили на вопросы. Благодарные люди распахнули бы свои сумки и начали угощать друзей домашней снедью.
Потом они всем вокзалом пели бы песни народов Севера, покачиваясь и прихлопывая в такт. Что же касается спиртного, то все однозначно: ни-ни, ведь вся страна – это единое и неделимое общество трезвости.
Здорово?!
Может быть, так все и было, если бы писалась статья “Единство в метели” для той же Красной звезды или объяснительная записка Серегиному начальству по поводу опоздания из мурманской командировки на три дня. Сгодилось бы это также для нового жанра: иронические военно-морские сказки советских времен.
Короче, если не тратиться на дальнейшие рассуждения про “могло-не могло”, то получилось как всегда. Как должно было получиться по аксиоме Черномырдина В.
Из метели вынырнули не сильно далеко от вокзала.
То ли столовая, то ли закусочная, а может быть даже кафе – вывеску разглядывать было некогда, а сути это не меняло. Прыгающий столик на рахитичных ножках, щербатый фаянс, растопыренные вилки и обязательная (!) горчица высшей крепости.
Еще не было сýши, но был настоящий палтус. Еще количество калорий считалось только в плюс. Еще не было криков: “свободная касса!”, но были крепко скроенные подавальщицы в шуршащих крахмалом передниках и наколках (не путать с тату), словно сошедшие с полотен Рембрандта.
И, как бы это не казалось странным, в меню, которое при желании можно было уместить на спичечном коробке, все было съедобным.
Гулять так гулять!
Прошлись с шиком по всему меню: первое, второе и компот из засушенных на другом конце страны фруктов. Мелодично звенящие портфели примостили в ногах, чтоб не вступать в конфликт с плакатиком: “Приносить и распивать строго воспрещается!”. Надписи было достаточно для устойчивого равновесия между требованиями администрации и желаниями клиентов. Все всё понимали и старались этого не скрывать.
- Вам компоты сразу принести?
Кратко, по-деловому проворковала дрессировщица подносов.
Удальцы согласно закивали, высоко оценивая рейтинг заведения, заботу о клиенте и проницательность персонала.
Ведь что в компоте главное?
Нет, не абрикосовые косточки для тестирования зубов. В компоте главное – стакан. Крепкий, граненый, с объемом аптекарской точности. Посуда, про которую слагали анекдоты, песни и даже стихи. И не за горами день, когда какой-нибудь ученик Эрнста Неизвестного или Михаила Шемякина поставит его пятиметровую копию на рубленый постамент.
Когда принесли первое, стаканы были заряжены по-боевому, на все сто. В новом компоте плавали градусы, вера в светлое будущее и обломки утренних терзаний. Теперь можно было начинать.
- Добро пожаловать на южный берег Кольского залива! Ядерна доля!
Подарил новое прочтение неудачного было дня представитель принимающей стороны.
И сразу страшно захотелось поверить, что Фарт, такой шустрый кучерявый паренек, дружит далеко не со всеми, вернулся надолго. А до этого он, видимо, отлучался куда-то за куревом там или отлить. Но зато теперь с его возвращением, с опрокинутых в два нутра стаканов все пойдет путем, как надо. Ведь просто напиться в холодину можно было и в корабельной морозильной камере, захватив туда для полноты ощущений выпускной альбом.
Выкушав первые полтораста, Серега-Кепа буквально на глазах преобразился: блаженная улыбка и взгляд изумленного галчонка прочно обосновались на его круглом лице. Суровый край не изменил его: хмелел он моментально, но дальше состояния человека, возлюбившего весь мир, не шел долго. По достижении же критической точки просто обращался в длинномерный балласт.
Но до этого еще было далеко.
Засиживаться в храме порционных обедов они не собирались - надо было держать руку на пульсе логистики мурманских пассажирских перевозок. А то пока мешаешь градусы с калориями, могут продать все билеты в нужном направлении.
Первым делом рванули на морской вокзал. Но с пароходами сегодня было еще хуже, чем с автобусами. В здании не было ни души, потому как заурядно тонуть никто не собирался.
Тогда решили разжиться свежей информацией на родном автовокзале: что говорят, на что надеются и куда смотрит горком?
Но по причине новой встречи узнать им ничего не удалось. Не успели.
В зале с лицом разочаровавшегося прихожанина торчал столбом Колян Мурашов, выпускник родного факультета годом старше. А, как известно, даже один год службы сверху лишним не бывает. Да и трое - это уже социальный массив!
Глыба!
Утес!
Это просто магическое число, вокруг которого в стране происходит если не все, то очень многое.
По легкому запаху водочки и казенной кухни старший товарищ сразу смекнул, что парни до него не теряли времени даром, а значит, надо было соответствовать, то есть “догонять”.
- Так! Пути замело, волна выше сельсовета. Остается что? Остается космос.
Карабасу уже было все равно, в какие инопланетные миры отправляться дальше. Появился ведущий, режиссер, опытный и волевой и, стало быть, беспокоиться теперь не о чем. Космос так космос. Комендатура так комендатура. Наше дело теперь хоть и ответственное, но простое – наливай да пей!
Лететь, правда, никуда не требовалось. Космос оказался местным рестораном, ангажированным моряками-североморцами. Из всего космического вырисовывалось лишь грядущее ощущение невесомости и главное слово первого покорителя вселенной.
- Ну, поехали!
Озвучил разом все происходящее Мурашов. Присутствующие были с этим полностью согласны. В этом самом “ехать” и содержалась самая главная проблема сегодняшнего дня.
Потом были не менее пронизывающие нутро:
- Будем!
- За тех!
и
- Ну, давайте!
Темп держали, но не частили. К этому обязывало обилие времени, статус заведения и мелкая посуда. Разговор пошел плавный, взрослый, без юношеских вскриков фальцетом. Беломорный дым стелился слоями, отмечая количество промежутков между тостами.
А к чему ведут взрослые разговоры трех бесконечно одиноких мужчин, слегка растревоженных водкой?
Верно! К низменным, а вернее, к неизменным страстям, к тому же отягощенным безвыходной ситуацией. Попросту говоря, надо было где-то чалиться на постой. Перспектива разглаживать собственным телом газеты поверх вокзальной скамьи не нравилась никому, но выход знал лишь один.
- А, кстати, что вы вечером собираетесь вытворять? Где до утра кантоваться?
Это мудрый и прозорливый Мурашов пораньше поднял главный вопрос, чтоб ясно понимать личные перспективы. Мог бы он его и не задавать. Гость залетный ничего такого еще попросту не успел, а Серега был не по этой части и приступами полового недержания не страдал. Он все свое носил по графику сходов в служебную квартиру в упомянутом поселке Полярный.
- Все ясно. Тогда все слушают дядю Колю, разминают память или записывают. Да поставьте вы рюмки, это не тост, а инструктаж…
Взгляд аудитории стал фокусироваться на ораторе.
- Сейчас делаем перерыв и временно покидаем заведение, чтоб дожить до вечера в сознании. Вы вдвоем выгуливаетесь и формируете блядский настрой. А к 18.00 я вас жду здесь же в обществе трех теток, не лишенных привлекательности и не обремененных предрассудками. Не бабы из Аббы, но народ надежный: баловством типа “динамо” не занимается. Сам проверял. Они решают ваши проблемы с ночлегом, а вы ихние с физиологией. Вопросы?
Вопросов не было. Кепа издал было что-то вроде:
- Э-э-то … Я-а-а … И-и-ы-ы … Ядерна доля …
Но быстро осекся под взглядом однокашника. Отрываться от коллектива даже в таких делах было не принято. В конце концов, способов уклониться от нежелательного секса было всегда на один больше, чем заниматься этим через силу.
- Да! Коллеги! Держите себя в руках. Сдайте свои булькающие портфели в камеру хранения, и вам сразу станет легче жить. И не ищите приключений – вам их вечером обеспечат.
Нет, все-таки Мурашов что-то предчувствовал! Присутствовала в его голосе некая неуверенность. То ли на уровне интуиции, то ли из опыта общения с подобными. Но если бы все свои предчувствия мы щупали шершавыми пальцами за нежные места, то многого в нашей жизни могло не быть. Ох, как многого!
Не приходилось бы сигать в окно январским днем в костюме погорельца, да с третьего этажа, только потому, что чей-то муж не любит командировки.
Не надо было бы во время очередного наружного осмотра заискивающе глядеть на знакомого врача-венеролога в ожидании вердикта.
И уж точно бы не тратились кровные денежки и душевные силы на бесславный “динамо-пролет”, чтоб предстать перед понимающим взглядом однополчан с пустым кошельком и нерастраченной избыточной потенцией.
И это все так, навскидочку…
Да, много чего пошло бы не так. Логично, нежно и красиво, но неискренне и, тем более, не по правде жизни.
Предчувствие, к великому сожалению, обладает самым слабеньким голосом в хоре иных других человеческих свойств, где на сольных партиях и в первых рядах крепкие и горластые человеческие пороки с физиологическими же потребностями. Слышат его лишь редкие люди с хорошо поставленным слухом. Но они редкость, и их не любят. Называют разными некрасивыми словами и стараются не брать в глубокие рейды по изнаночным сторонам жизни.
И, наконец, что можно ожидать от слова: “presentiment”54, когда при нашем расхожем “базовом” прочтении ухо каждого ловит совсем несовместимое: “презент” и “мент”.
Мент в подарок? Да боже упаси!
Ментовские подарки? Ну их куда подальше!
Вот так и с предчувствиями. Все их сразу посылают, чтоб потом пожалеть, но не так сильно, как посылали.
Мурашов не был в этом плане ортодоксом. Свои предчувствия с интуицией он, как и все, тут же послал и моментально успокоился.
О чем подумали в этот миг члены его пионерской дружины, не знали даже они сами. Главное, что с этого момента они могли думать о чем угодно: рваные пробоины в вечернем и ночном распорядке были заделаны умелой рукой наставника. Осталась, правда, маленькая дырочка до наступления самого вечера, но уж с ней-то они и сами разберутся, даже если Мурманск вдруг затрясет в вулканическом припадке баллов на десять.
Способов и приемов для этого немало. Культурная жизнь бурлила в городе, несмотря ни на какие погодные извращения.
Можно взять и пойти в кино, как раз на сеанс. Хочешь – на экран таращись, не хочешь – уйди в себя по-тихому без всхлипов и причмокиваний.
А можно ударить по достопримечательностям: посетить городскую библиотеку и воздать должное Кириллу и Мефодию, нагрянуть в театр кукол или прислониться к прекрасному в Центре художественных ремесел, чтоб понять, что можно вырезать из чего-то моржового.
На крайний случай, наступив на горло собственной жажде познания, можно было вернуться в кафе-столовую и принять по двести под воспоминания о былом, рассуждения о настоящем и фантазии о будущем.
Трезво оценив реалии обстановки, остановились на последнем. Решено было в другой раз пожертвовать на достопримечательности отдельное время, чтобы разом вспахать всю культурную ниву, а не размениваться на мелкие эпизоды.
Так и сделали. Вернулись к истокам. Даже столик оказался тот же, словно утверждая неприкаянную пару в правильности выбора.
Стаканы принесли сразу в комплекте с невеселым меню. Через несколько минут сложилось впечатление, что они отсюда и не уходили.
Откуда взялся роковой Абý Симбéл вспомнить впоследствии ни вместе, ни порознь не удалось, как памятью не тужились.
То ли Колян успел сунуть для вечерней раскрутки и представительства, то ли Серега прикупил для начальства да запамятовал, но истина навечно исчезла в зоне намертво заросших за ненадобностью извилин обоих мозгов.
Простой сноски для пояснения, пожалуй, будет маловато.
Нынешнему выездному гражданину эти два загадочных слова могут напомнить поездку в Египет, да и то если он попал туда истерзанный собственным любопытством, а не для того, чтоб нарезаться в Пулково-2 сразу после границы и не выходить из этого чудного состояния до границы обратной.
Вспомнят они реку Нил и высеченные в скале фигуры или просто строчки из туристического буклета про что-то очень древнее, но не входящее в программу шоп-тура.
Вот только народ, взращенный в интернационале, помнит иное.
Дружба с Китаем: фонарики, кеды, термоса и одеяла.
Дружба с Кубой: несладкий сахар и забойный ром.
А вот дружба с Египтом отложилась в памяти рубашками и пузатыми бутылями темного стекла. На яркой этикетке красовались те самые два загадочных слова на фоне каменных фараонов, а за этикеткой плескался напиток, совсем не подходящий для исламской страны по цифре градуса.
Над цифрой гадать даже не стоит, потому как аксиому “Восток - дело тонкое” никто не подвергал сомнению. Странными для нашего человека были как 30 градусов крепости, так и 0,83 литра емкости.
Называлось это бальзамом и рекомендовалось для целей, не имеющих ничего общего с диким хмельным разгулом по схеме: песня-драка-ничего не помню.
Продавался этот напиток-загадка как в крупных городах-миллионниках, так и сельских продмагах. Такая, видать, форма расчета тогда была за Асуанскую плотину55 и другие мелкие услуги. Стоил не сильно дорого и в замесе с водочкой давал желаемый результат в короткие сроки.
Утро, как правило, было тяжелым, словно ты всю ночь родной башкой пытался развалить пирамиду Хеопса. Может быть, это должны были объяснить еще два слова, написанных по-русски: “Ферро Кина”, но из известных мне пареньков перевода никто не знал. Да и надо ли?
Когда это наш человек волновался по поводу утра с вечера?
Вот этот самый продукт советско-египетской дружбы и появился как-то вдруг на столике. Поначалу это показалось логичным и правильным, этакой сменой напитков согласно этикета. Ну, как в книжках про не нашу жизнь, где на приемах и в приличных домах все начинается с аперитива, а заканчивается чем-то экзотическим и интригой.
Интригу метеослужба нам уже смастерила, и все дальнейшее было в наших горячих руках. Можно было согласиться с сюжетной линией, предложенной только что старшим товарищем, а можно было и свою навалять.
После того, как невнятная цифра 0,83 по факту приблизилась к 0,4, ужасно захотелось чего-то большого и героического. То ли пойти искать Амудсена и непременно найти. А то ли сбить пустой бутылкой американский спутник-шпион.
Все происходящее за окном постепенно перестало восприниматься нами как некое препятствие. Напротив, с каждой новой порцией египетского эликсира ввысь и вширь крепла потребность к свершениям. В душе, словно в коммуналке , разом поселились Три богатыря, Фантомас и Чапаев. Где-то недалече, едва различимый, нарезал круги в ожидании приглашения лесной гид Сусанин, но мы его тогда еще не разглядели.
По прошествии стольких лет полагаю, что в наши головы на сдобренные водочкой мозги и ударила та самая “Ферро Кина”, о которой в те времена узнать ничего не удалось.
Она единовременно сделала одно и то же дело в двух совершенно разных головах по форме, размеру, внутреннему объему и принадлежности. Все извилины, способные сгенерировать хоть какую-нибудь разумную мысль, были наглухо закупорены. Во все остальные была запущена одна единственная, безразмерная по величине идиотизма и зацепистая, словно импортная блесна.
Не надо было быть психологом, чтоб понять причины ее появления, как и психиатром, чтоб оценить габариты того самого идиотизма. И если по последнему она легко вписывалась в первую сотню глупостей всего человечества с момента его появления, то по форме и содержанию же она уступала только строевому уставу Вооруженных Сил СССР и таблице окулиста.
Дословно изложить ее сегодня не представляется возможным. Сами понимаете: давность лет, изношенность ячеек памяти и само состояние тогда. Но, как говорят учителя русской словесности, “близко к тексту” изложить ее можно в следующем виде: “ЧЕГО СИДИМ? НАДО ИДТИ!”
Вполне вероятно, что была она более длинной и романтически красивой, и были вкраплены в нее такие бриллианты хмельного слабоумия, как:
- Разве мы не моряки?!
- Где наша не пропадала?!
- Только вперед!
И, ясное дело:
-Ура! Полундра!
И после всего этого какие могут быть автобусы завтра и теплый будничный разврат сегодня? Да никакие! Не вписывались они в новую концепцию будничного подвига двух распаленных арабским градусом душ.
Совсем без вопросов все-таки не обошлось. Вернее, без вопроса. Был он всего один, и к трудностям, погодным извращениям и времени суток отношения не имел.
Когда разлили по последним “двести” эликсира арабской самоотверженности, Витек глянул через граненую бурость на свет и бесцветным тоном работника морга поинтересовался:
- И сколько верст до цели?
- Двадцать кил с хером, кажись.
Про размер упомянутого хера спрашивать было явно лишним, чтоб не прослыть человеком очень не уверенным в себе. Но и про “ядерну долю” не прозвучало, что уже внушало уверенность.
- Всего-то? Теряем время и зря тратим градус. Вприсядку в ритме матросского танца “яблочко” до Хрюши управимся. С таким-то допингом…
А дальше говорить было как бы уже и не о чем.
Хлопнули по остатку, старательно доклевали казенный закусон : кроме градуса на трассе нужны были еще и калории. Дело осталось за малым: порог переступить и раствориться без остатка в воющей мешанине из мокрого снега и местного ветра.
Синхронно встали. Распахнули ворота, ведущие к подвигу, и одновременно вышли, слегка попрессовав друг друга в проеме.
Очутившись в разбушевавшейся стихии, построились в колонну по ранжиру и начали движение с левой ноги с наклоном туловища “на ветер”.
Когда прободали первую сотку метров, случилась встреча, которая окончательно решила дальнейший ход событий. Это была своего рода точка невозврата, до которой рассудок еще имел шанс выиграть партейку в армреслинг с лютой дуростью.
Жигуль неясного цвета, весь заплеванный снегом, возник перед поклонниками творчества Джека Лондона внезапно и на минимальной дистанции. Он завывал движком, перекрывая метельный вой минимум вдвое, крутил задние колеса в режиме точильного станка и нещадно молотил дворниками. Но сугроб, который ему понравился больше всего, присосал накрепко. Незатухающие колебания кормовой части из стороны в сторону были единственным результатом, если не считать расхода топлива.
Результат переговоров с тонувшим в собственных матюгах водителем был следующим: он берет их на борт не столько в качестве пассажиров, сколько в режиме двух лошадиных сил, причем определение “лошадиных” больше относилось не к мышцам, а к мозгам.
За возможность же потолкать самоходный агрегат с итальянской родословной в направлении вожделенной Ваенги хозяин запросил два алых червонца, что еще раз укрепило веру в северное гостеприимство и стойкое желание аборигена отдать последнюю рубаху первому встречному.
До окраины Мурманска добрались часа за полтора, то есть практически молниеносно. Сказывалось наличие на улицах нескольких снегоуборочных машин, гоняющих туда-сюда снежные кучи.
Но вот дальше дело пошло намного хуже. Радиус снежной зачистки закончился, и дальше езда с толканием стала чередоваться все меньше и меньше, пока колеса и мотор не оказались вовсе бесполезными. Проще было открутить их за ненадобностью, а двигатель удалить, как бесполезный балласт. С каждым натужным метром все меньше становилась понятной логика заключенного контракта, судьба двух кровных “чúриков” и ответа на вопрос: “кто тут кому должен?”
Каким-то странным образом мысли эти достигли и головы автовладельца:
- Не-а, чуваки! Не ударить нам автопробегом по бездорожью. Танк бы впереди пустить или БТР. Бак высушим и будем как три пломбира на обочине. Давайте ехать взад. Бесплатно.
Но не поддались наши Чук и Гек на искушение, не сложили замерзшие крылья. Подивились искренне на полное отсутствие у человека веры в себя, достали портфели и цветы, тепло подумали о сохраненных деньгах и …
Снова с левой ноги, в колонну, с заметным наклоном туловища вперед и в заданном направлении. Правда, не сразу. Перед этим достали из портфеля, приняли по очереди позу юного горниста, зажевали снежком, чтоб ситуации полностью соответствовать.
Первую версту одолели просто с посвистом.
Кепа пер головным по причине лучшей экипировки и наличия поршней сорок шестого размера. При этом он еще умудрялся что-то увлеченно рассказывать, выразительно жестикулируя свободной рукой. Ветер изредка доносил назад:
- … бригадир у нас мудак полный, да к тому же не пьет… Ядерна доля…
- … не квартира, а холодильник, хоть кипятильник в очко вставляй…
- … только по гостям ходить да детей мастерить…
- … в БеЧе-то, сам знаешь: 4 татарина и 1 узбек. Индейцы, одним словом…
- … деньги есть, а мяса нет… Ядерна доля…
Витьку оставалось только метко вставлять свои фраерские сапоги в оставленные тем воронки, менять руку на ручке портфеля и держаться в створе сутулой фигуры флагмана. Через короткое время, не напрягая слух особо, он уже столько знал про жизнь в Полярном, словно провел там лучшие годы.
Притормаживать приходилось только для заливки в нутро. Портфели помаленьку легчали, но кайф не успевал накрыть cознание ходоков и быстро улетучивался в атмосферу.
А потом все пошло, как в школьном диапроекторе. Кадр за кадром.
Вот они закусывают Беломором у какого-то бетонного забора с размашистой надписью, оставленной последним романтиком Севера: “Все в жопу.”
В следующем кадре они пытаются отыскать друг друга в гигантском сугробе на дорожной обочине. Счастливо находят и незамедлительно отмечают это радостное событие.
Потом снова впереди маячит Серегин хлястик, и трепещут по ветру полы его кавалеристской шинели. Портфель в левой, бывшие цветы в правой, потом наоборот. Остановка. Бульки с разными интервалами под выдох и вовсе без закуски.
Потом они гребли по самые ширинки в каком-то сугробе, потом ехали на подножке снегоуборочной машины, пока та не застряла намертво.
Потом они доколбасили до какой-то остановки, под навесом которой наскоро поужинали пузырем уже из Серегиных запасов. И только они закончили, как…
…Подошел транспорт. Гул его они слышали задолго до появления, но не верили в удачу, потому как бесшумные БТРы тогда не выпускали, да и сейчас концепция вряд ли поменялась.
Морпехи ехали куда-то по срочным делам и без всякого расписания. Но, как оказалось, не в Ваенгу. Обеспечить проезд они могли только до Росляково56, но это была уже половина пути и полная радость для замороженных конечностей.
Кто-нибудь ездил когда-нибудь “на броне” в метельный мороз, держась одной рукой за какой-то железный торчок, с портфелем водки и цветами в другой, пьяным в “три гвоздя”, “в дымину”, “в хлам”, кому как нравится.
Нет?
Так я вам искренне сочувствую. Вы много потеряли.
Под дорогу, на которую сделан БТР, не рассчитана ни одна внутренняя система человека, начиная от мышечной и заканчивая желудочно-кишечной. Но это без водки. А с ней, родимой, в руках и внутрях все иначе. Инстинкт самосохранения даже в очень пьяном теле умирает последним. Не стал он бросать и наших хмельных дервишей. Приросли оба к мерзлому железу намертво – автогеном не отжечь.
В поселке с сожалением спешились, проорали доброе что-то вслед удаляющемуся металлу и занялись поиском временного приюта.
Избушка с вывеской “Столовая” светила в заснеженной ночи столь вызывающе, что пропахать мимо не случилось, даже если бы этого искренне захотелось.
Внутреннее убранство заведения, видимо, не менялось с тех времен, когда здесь селили политических ссыльных из организации “Народная воля”57. Но это обстоятельство никак не повлияло на габариты радости, разом вспухающей в двух озябших душах одновременно.
Персонал заведения состоял из двух теток весьма неопределенного возраста. Они внешне подходили как на роль первых пионерок Севера, так и подруг тех самых упомянутых ссыльных. Радости от появления двух тел в снежно-ледяной глазури они не выразили, что говорило о постепенном подтягивании окраин к уровню столиц. Но и орать:
- Куда вас несет!? На часы смотрите??! Зальют шары и прутся в каждую дверь! А?...
Они залпом и дурными голосами не начали - процесс выравнивания уровня сервиса еще, видать, не закончился. Может, они поняли, что выставить незваные фигуры обратно на ветер намного хлопотней, чем их приютить.
А может, приняли поначалу их за тех самых. Ну, которые до 1917 года “тусили” здесь под Манифест Маркса…
Могли?
Да вполне! “Севера” в подобных делах еще очень не изученная штука. До сих пор. А так как цивилизация сегодня эти края стремительно покидает, то количество загадок, тайн и явлений будет только увеличиваться.
Короче, наших ходоков сразу не послали. А потому они сложили у порога ручную кладь, слегка посбивали друг с друга снежные наросты, рассупонились и стали шумно устраиваться за одним из колченогих столиков.
Меню требовать сразу не стали. Какое-то время молча млели от ощущения покоя и печного тепла. Печь “голландка” на их примороженный взгляд была главным достоинством заведения, по крайней мере, сегодня.
Помните эти круглые печи из кирпича с металлической обшивкой? Они встречались повсюду, начиная от старых сельских клубов и заканчивая вытрезвителями районного уровня. Мне они всегда вспоминаются вместе с питьевым бачком и кружкой на цепочке. Казенно и трогательно одновременно.
Отсутствие какого-либо интереса к их персонам слегка озадачило крахмально-фартучных хранительниц столовского очага. Обозначить свое присутствие они попытались простым вопросом:
- Вы поесть чего или погреться?
Ответом была тишина.
То ли в ушах неурочных посетителей еще не растаяли снежные пробки, то ли они нашли сразу дела поважней, потому как на столе внезапно появилась споловиненная бутылка “Сибирской” с “винтом”58, извлеченная из каких-то подмышечно промежностных закоулков.
Вторая попытка наладить контакт с пришельцами была, по сути, ответом на свой же вопрос, слитным в одно слово:
- Кухнянеработаетскорозакрываемся…
Неработающая кухня в некоторых случаях может только радовать и дарить надежду на более долгую жизнь. Что же касается еды, как закуски, то за время “ледового похода” в миниатюре его участники полностью перешли на систему закуски дарами природы (снежок и ветер) и цивилизации (рукав в районе локтевого сгиба) одновременно.
То есть огорчения на этот счет не возникло. Гости не роптали, не пытались требовать жалобную книгу, чтоб написать про отсутствие фуа-гра и сомнительную свежесть омаров. Они просто сидели друг напротив друга и гипнотизировали стекло поллитры, словно пытаясь вспомнить: что же до недавнего времени входило в обязательный комплект к этой чудесной штуке?
За что любят Север?
Если обойтись без демонстрации знаний и пафоса, то ответ прост и короток, как запись в графе “семейное положение” паспорта. Запись “холост” говорит об обладателе не меньше, чем запись “женат”. За 5-6 буквами кроется целая жизнь, не слишком грустная в случае первом, и не самая веселая в случае втором.
Так и про Север.
Его любят и, я сказал бы даже, боготворят за тепло. Ясное дело, не уличное, а человеческое. На нем этот самый Север в человеческом, а не географическом понимании и держится. Это отдельный мир. Планета, цивилизация, если хотите. Его можно ликвидировать, но только вместе с людьми. Ему не страшно глобальное потепление. Он с него начинался и умрет вместе с ним. Только я не о страшилке закордонной. Все дальнейшие пояснения для убогих.
Тарелки с колечками репчатого лука с подсолнечным маслом, “чернушка” и стаканы на столе тоже появились внезапно и замкнули искомую гармонию. Пища скудная, я бы сказал даже монашеская, но была подана женскими руками, растущими из души.
Серая, полосатая “котяра” пришла сама. Посмотрела оценивающе снизу на одного, на другого. Почему-то выбрала Серегу. Видимо, он внушал большее доверие как кандидат в аборигены. Или черное сукно флотской шинельки было родным и близким для данного учреждения.
Чтоб не терять темпа и не расслабляться, разлили по стаканам сразу все. Наличие серьезной закуски внушало уверенность.
Молча маханули. Говорить, а тем более толкать речи, сил не было.
Лицо Кепы стало интенсивно розоветь. “Окрасился Кепа багрянцем”- откуда-то опять родился каламбур. Через какое-то время кругляш его “фейса” выглядел этаким свежезагорелым колобком. И это могло смешить или попросту радовать, если бы не совершенно стеклянные глаза, больше похожие на два куска студня, то есть холодца.
Карабановские очи тоже не вдохновляли к любви, стихам и романсам, но глядется было не во что. Если же вспоминать поговорку, что “глаза-это зеркало души”, то Серегины зенки были сильно кривыми зеркалами.
Вроде бы даже кто-то достал еще водочки “для разгона” и “на посошок”, но
тепло стало резко разгонять замороженный было градус по извилинам и кровеносной системе с завидным ускорением.
Все окружающее начало расслаиваться на фрагменты и кружить в медленном ритме под магомаевское “Вьюга смешала землю с небом…” Плавно кружился Кепа с кошкой на коленях. Добрые тетки то появлялись, то исчезали, словно гонялись друг за другом. Мысль, если это можно назвать таковой, била в бубен в одной тональности:
- Где это я…? Чего тут делаю?
Это было последним вопросом и видением, успешно отправленным в ячейку памяти.
Мысль с вопросительным знаком, кошка, остекленевший в ядерну долю Кепа, танцующие канкан тетки стали медленно угасать, как на экране перед появлением надписи: Конец или The End, кому как нравится, в зависимости от образования и извращенности ума.
Ферро Кина прекращала свое магическое действие. Но перед уходом она зачистила мозг и забрала с собой рассудок. Об этом, правда, стало известно несколько позже.
Сознание покинуло истрепанный алкоголем и лишениями организм.
Что-то щелкнуло. Экран погас.
Кино закончилось.