Обычное дело. Ш
| Вид материала | Документы |
СодержаниеВодка осталась! Отложенная партия |
- Типпинг К. Радикальное прощение (отрывок), 537.86kb.
- Колеса двухтонного «уазика» легко оторвались от асфальта. Скаждой секундой автомобиль, 39.96kb.
- Должностная инструкция, 93.05kb.
- Примерная программа учебной дисциплины математика, 566.38kb.
- Нп «сибирская ассоциация консультантов», 77.89kb.
- Первая. Лорд Скиминок Скиминок это я, чтобы вы знали. Прозвище, конечно. Втех местах,, 2704.26kb.
- Рабочая программа дисциплины «биржевое дело» Рекомендуется для направления подготовки, 264.97kb.
- Эконометрика2 Лекция 6 arch, garch модели, 12.91kb.
- Пояснительная записка примерная программа дисциплины "Анатомия и физиология", 789.89kb.
- Разработать рабочие программы, умо по уд, мдк, пм, основанные на компетенциях и реализовывать, 233.37kb.
Темно, как…
У кого-то и в каком-то месте. С уточнениями и конкретикой не получалось. Ни с первого, ни со второго прихода в реальность.
Оживающие органы фиксировали только самые элементарные вещи: горизонтальное положение и непомерную жажду жизни.
Мысль-вопрос, взламывающая черепной футляр, была снова той же:
- Где это я? А?
Но все попытки мыслительного процесса разбивались вдрызг о бетонную твердость мозга и заваливали пути пробудившимся инстинктам.
Все болело, словно тело использовали в качестве нарт в гонках на оленьих упряжках. Глаза категорически не открывались. Их было проще прорезать где-то на новом месте.
- Помер что ли? Хреново как-то получилось… Люди ждут, да и комдив расстроится, что вовремя не приехал…
Щелк! Пауза.
Если в натуре помер, то кто-то в фуражке швейцара на копытцах или с крыльями сам придет, мол: “Чего разлегся? Пошли уж”.
И снова темно и тихо.
Да! Еще и тепло…
……………………………………………………………………………………
Второе пробуждение принесло все, свойственное человеку скорее живому, нежели сильно зажмуренному.
Глаза наконец-то поочередно открылись, в ноздри попер какой-то жилой, почти домашний запах.
Сигнал, засланный из любопытства в мозг, начал проворачивать суставы пальцев рук и ног слева направо, сверху вниз. Ответный сигнал подтвердил наличие и тех и других, к тому же в исправном состоянии.
Потом пришла БОЛЬ.
Пришла и сразу заняла всю голову. Как она там уместилась? Просто арбуз в майонезную банку.
Но и это было жутко в радость: болит, значит есть чему. А если сильно болит, значит этого самого “чего” осталось много, или, по крайней мере, на жизнь хватит.
Также болела морда справа. Тупо и с подергиваниями, будто били по ней сапогом или влетел он с размаху в запертую стеклянную дверь с полным расплющиванием мягких тканей лица и истеричным хохотом тех, кто это видит с обратной стороны.
Темень стала понемногу отступать перед остротой зрения в “единицу”, и минут через пять это принесло реальные результаты, с которыми, правда, пока было не ясно что делать.
Помещение оказалось казенным. Это красноречиво подтверждалось наличием кожаного дивана под собой и застекленного письменного стола слева. Чисто конкретный служебный кабинет государственного розлива.
Милиция?
Кто бы спорил. Но за какие такие заслуги перед Отечеством тебя заносят в кабинет начальника, которого ты не знаешь, потому как в этой части света первый раз. И в какой же тогда “люкс” должны положить Кепа, который в форме парня служивого да еще в офицерском звании?!?
А тогда чего волноваться-то?
Совершенно незачем волноваться. А уж корешу завидовать тем более. В комендатуре родимой было бы похуже. Нет, пыток каленым железом или вздергиванием на дыбу там не было бы, но и кожаного дивана никто бы не предложил.
Милиция же вместе с комендатурой рука об руку наводит порядок только в славном городе Севастополе. Это там не важно: кто тебя замел и в “газике” какой раскраски тебя любезно пригласили проехаться. А в иных приводных регионах все не было так запущено.
Здесь милиция занималась, в основном, теми, кто “кое-где у нас порой честно жить не хочет”. А так как Карабас к тем нехорошим людям из “кое-где” не относился, то сразу поверил в хорошее.
Поверил и снова уснул. Ненадолго. Ровно на столько, сколько требовалось молодому и упрямому организму, чтоб вернуться в состояние “До”.
Следующее пробуждение началось с любопытства:
- Интересно: а где шапка, куртка, сапоги и портфель?
Для попутчика и бывшего букета места в длинном списке не нашлось.
Любопытство - движетель многого, если не всего. Витек в данном случае не был исключением. Он сполз с почти родного дивана, подтянул носочки и двинулся к столу. Носки, вернее их наличие, вселяло уверенность в действиях.
Это босой человек весь подвержен страхам и сомнениям, а в носках его уже на понт не возьмешь: то ли он куда-то собирается, то ли пришел, а тапочек на месте нет. В носках только по снегу бегать не совсем удобно, даже если ты еще и в трусах. Но об этом пусть вспоминает его сослуживец Прохор, если к тридцати годам не научился предохраняться от неожиданных обстоятельств.
При скудном освещении уличного фонаря за окном удалось прочесть заголовки некоторых бумаг, заложенных под стекло. Результат вселял внеплановый оптимизм: ничего похожего на графики раскрываемости, списки агентов и фотороботы некрасивых личностей с дурными наклонностями не было и в помине. Вместо этого легко читалось про маршруты, расходы топлива, километраж и домашние адреса водителей. Для анализа полученной информации времени “до завтра” не требовалось, несмотря на остаточные явления и пограничное состояние.
- Автобаза! Или что-то вроде того. М-м-да-а уж… Чудны дела твои, Витенька, ядерна доля (Уже прилепилось накрепко).
Градус настроения неуклонно пополз вверх. Запахи камер гауптвахты и милицейского обезьянника начали быстро улетучиваться. Теперь осталось только выяснить: почему автобаза, где она находится и куда делся его верный попутчик?
Самый простой способ определиться в пространстве и времени был неоднократно проверенный и распространенный “методом опроса местных жителей”. О нем когда-то даже рассказывал преподаватель кораблевождения по прозвищу Волопас. И рекомендовал он его как единственно возможный при посадке корабля на береговые камни поморской деревеньки.
Для данного конкретного случая он тоже подходил, тем более что полоска света под входной дверью и какие-то звуки за ней указывали на присутствие этих самых жителей.
Карабас сделал несколько разминочных движений руками, помассировал ту часть головы, где должно находиться лицо, нахлобучил на него улыбку, вдохнул – выдохнул пару раз, проверил штаны на полную застегнутость, после чего счел себя абсолютно готовым к встрече с неизвестным.
Обитая дермантином дверь распахнулась неожиданно легко и бесшумно.
Картину увиденного можно было назвать “Печная вахта бабушки Арины”.
В небольшом “предбанничке” топилась знакомая голландка, возле которой лежала овчарка, а рядом с ней за маленьким столиком сидела с вязаньем худенькая старушка в телогрейке, валенках и ушанке с кокардой ВОХР.
Она перестала колдовать со спицами и с интересом глянула на возникшее явление. Собака сделала то же самое, причем без всякой агрессии и с тем же любопытством. Видимо, она уже давно предполагала такой поворот событий, потому как уже видела эту фигуру при ее движении за дверь, и очень хотелось ее спросить об этом подробнее.
Рядом с печкой были аккуратно расставлены и развешаны личные вещи гостя. На шустрый хозяйский взгляд все было в целости и сохранности, включая гвоздики, висевшие из целлофана недоваренными макаронами. Это так приятно поразило и вдохновило его, что первая фраза прозвучала сама собой и на сильном эмоциональном подъеме:
- Здрас-с-сте вам! Добренький всем вечерок!
Старушка уютно улыбнулась и распевно ответила:
- Ну, здравствуй, милай, здравствуй. Оклемался? Жив? Ну, вот и ладно…
Сразу спрашивать про Серегу было бы бестактно, а потому вторая фраза, кроме поддержания разговора и приглашения к общению, таила в себе и рвущееся наружу любопытство:
- Бабуля! А в каком часу я к вам, так сказать, в гости пожаловал? А?
При этом Витек смастерил такую очаровательную улыбку, что температура в комнате сразу поднялась на пару градусов по товарищу Цельсию.
Хозяйка глянула на заплывшего улыбкой “милого” как-то загадочно, с мягким укором, как глядят на дитя, ненароком обкакавшееся, но продолжающего весело играться, словно ничего и не случилось:
- Какое пожаловал? Тебя водители с трассы никакого принесли часу в десятом. Хорошо не переехали. Уже и занесло тебя всего, да спасибо Петровичу: старый – старый, а видит, что твой кот. Во как…
Если бы ему сообщили, что от него у какой-то женщины из якутского стойбища родилась тройня, то все равно он не был бы так потрясен. А если бы к этому добавили, что двое из них негритята, то не был бы так напуган.
Все, что ему продолжали рассказывать, он слушал под колокольный набат собственного пульса. Перед глазами встала жуткая картина:
Вон лежит на асфальте, свернувшись калачиком и подложив по щеку ручки, рядом аккуратно сложенные в матросскую укладку вещи. Его потихоньку начинает заметать снегом, но он этого не замечает, как и не замечает бесконечной колонны БелАЗов, с ревом летящей из темноты. Над их кабинами развеваются транспаранты с лозунгами, типа: “Даешь абсолютную трезвость!” или что-то подобное. Снег все больше накрывает сонное беззащитное тело, а резиновые громадины колес уже рядом. Секунда, вторая и …
- … тверезый был бы – окочурился, а коли выпимши, так все по колено. Бережет, видать, господь убогих да пьяных
Шок начал уступать место чувству, близкому к присутствию при собственном рождении. При первом рождение нет ощущений, а теперь этих ощущений “по самое некуда”, да и рождение, вроде бы, присутствует.
Потом пришла безразмерная благодарность к незнакомому Петровичу, всей его родне и в первую очередь его папе и маме, на том ли они свете или на этом.
- А Петрович-то этот ваш завтра когда появится?
- Какое появится? Два дня у их смены выходных, так что не увидишь своего крестного.
Флотский человек, даже если он только что второй раз вылупился на свет, не может быть неблагодарным. Карабас не был исключением. Без особой надежды он взял в руки портфель, открыл и заглянул внутрь.
ВОДКА ОСТАЛАСЬ!
Далеко не вся, но осталась та, которую они с Серегой выпить не успели.
НИКТО ПОРТФЕЛЬ НЕ ОТКРЫВАЛ! Шаловливых ручонок не запускал, потому что у большинства людей ТОГО Севера таких рук не росло!
Все, что было в портфеле, Витек выставил на стол, присовокупив и конфеты, предназначенные для своей одноклассницы, она поймет. Сел на любезно подставленный табурет, хлебнул чаю, который был давно налит, и решился на последний вопрос:
- А больше со мной никого не было? Ну, в смысле еще одного человека.
- Упаси бог! Вот бы на пару вы по дорогам валялись! Какого такого? Баба что ли?
- Да нет. Какая баба? Была бы у меня тут баба, как вы выражаетесь, коченел бы я разве одиноко на проезжей части?
Ответил вопросом на вопрос, и сразу сердце заныло тоскливо о старшем товарище по фамилии Мурашов.
Потом пили чай. Лечили народным способом обмороженную щеку. Говорили. О том, о сем, о разном. В душу Вера Степановна не ломилась, овчарка Дина тем более.
Через час в окошки полез рассвет, и пришлось скоренько собираться. Первый автобус на Ваенгу шел через двадцать минут. Остановка почти напротив.
Метель наигралась и затихла. Дороги за ночь уже расчистили.
От избушки автобазы до остановки Витюхины следы по девственно белому снегу легли пунктиром в новую жизнь.
Когда на длинный, такой назойливый и ранний звонок Саня Миронов открыл наконец дверь, то вместо: “Ты что, Карабас, через Норвегию ехал?”, оглядел обмороженную харю, гвоздичный гербарий и ударился в хохот.
На шум вышла Ленка в халате. Посмотрела на раннего посетителя и с удовольствием присоединилась к мужу.
А где двое хохочут, там и третьему не молчится.
Все хохотали, и он вместе с ними. А дальше…
Да что такого особенного дальше. Главное, что он долетел, доехал, добрел до друзей своих. Все, что должно быть дальше, было уже не важно, потому что все будет хорошо, даже просто здорово.
Живой? Чего еще?
Значит ТАМ (люди при этом обычно делают загадочное лицо, многозначительно ставят указательный палец торчком и понурят головы) было решено, что еще очень рановато прибирать к себе собственное творение, пусть и не самое удачное.
Махнуть рукой, тут же смежники снизу приберут, потому как им все сгодится, не на качество ведь работают, а на поток. А этот еще ничего такого и не наработал ни на белую, ни на черную метку.
Дурость и кураж свойственны молодости, да ведь не причина давить кнопку Exit и закрывать программу.
Всякий служивый Отечеству человек божий, а флотский вдвойне. Потому и оберегает он их особо пристально: в море от беды, на берегу от искушений. Хотя получается у него это не всегда – многовато бывает и того и другого. Не успевает. Только он такого страдальца в полосочку из одного кошмара вытянет, как он уже в другом сидит, глазки таращит.
Обидеть такого - великий грех, и может это себе позволить только он сам да супруга, при наличии таковой. А уж сам он себя плющит без жалости, путешествуя из горести в радость и наоборот.
И еще.
Чтобы почувствовать тепло окружающих тебя людей, надо однажды здорово замерзнуть в одиночестве.
А, может быть, я уже это однажды говорил?
Ну, извините.
Такая вот «Ферро Кина», одним словом.
Эпилог. Он же ответ на вопрос.
А куда же делся Серега?
Спокойно! Никакого трагизма и рыданий.
Его на скамейке у столовой обнаружил патруль (!!!) и доставил по назначению. В комендатуру. Так что у него все было как надо, по крайней мере, до возвращения на личный пароход.
Выяснились реальные подробности лишь по прошествии многих лет на встрече однокашников.
Как оказалось, вышли-то ребятки и из столовой с теми же лихими намерениями, что и были у них до того. Но теперь головным стал Карабас, и когда Кепа при виде лавочки вывалился из кильватерного строя, просто того не заметил.
Создатель снабдил его неплохим автопилотом, потому как двинул-то он в правильную сторону: в Североморск-Ваенгу. А вот в ходулях не хватило ресурса. Что тут поделаешь?
И ведь хорошо, что не наоборот. Представьте на минутку, что было бы наоборот. Из-за плохой ориентации в пространстве с одновременно бесконечным запасом хода Витюня запросто мог вернуться обратно на автовокзал города Мурманска.
С возвращением же на место сознания ему оставалось бы только спятить от чудовищного дежавю.
Кто кого покинул на второй половине заезда – трудно судить. Первый мог и обернуться, а второй подать тревожный сигнал. Но, видимо, не было уже сил ни на то, ни на другое.
Обидеться на Кепу, конечно, было можно. Типа, оставил друга в незнакомой местности.
Наплевал на законы гостеприимства.
Закосил под усталого и прочее.
Но зачем?
Он ведь хотел как лучше. Очень хотел, но не сумел.
Карабас ведь тоже вроде как его бросил. А то как бы его отрыли в километре от столовой в направлении заветной Ваенги? Сам, значит, решил в одиночку путь держать. А может за подмогой пошел на заложенную в головной навигатор улицу Кирова 31.
Просто не договорились, стало быть. Бывает.
Нет общего счастья, каждый ищет свое.
И потом нет гарантии, что все не закособочилось бы более печально, не встреть он Кепу, такого родного и близкого , в Мурманске .
Получить триппер от старой знакомой куда приятней, чем от случайной купейной профурсетки, будто и не заболевание это вовсе, а компенсация за гарантированные услуги и память о дружбе.
А в нашем случае другу-товарищу хотелось только хорошего. И не важно, что для него вообще хорошее: мир во всем мире или мягкий безболезненный “бодун” поутру.
Одного было жаль: так толком ни о чем и не поговорили. Как там у Сереги дома. Жена, дети. Ну, и перспективы по службе на МПК проекта 1124.
Спросить? У кого?
Может, проще было в комендатуре узнать?
А. Воробьев. Декабрь 2009 г.
ОТЛОЖЕННАЯ ПАРТИЯ,
или
День Седого Валентина
Леха Рендяйкин перехаживал “майора”59 уже второй год, причем ни за что ни про что, то есть полностью невиноватым.
Ни перед собой, ни перед Родиной, ни , тем более , перед собственной женой.
Ну не его же и не их вина в том, что должность главного “штурманилы” Дивизиона №17 всего-то капитанская. Неведом был ему тот начальник, который утверждал штатное расписание, хотя, судя по всему, жмот он был первостатейный и уж точно не из штурманов.
Свой мог бы под “дурика закосить”, да и приравнять должность дивизионного штурмана к начальнику штаба по причине ее особой важности, а также незаурядности, конкретно его, Лехиной личности.
Незаурядность эта фактически присутствовала, но вряд ли могла расцениваться разного рода начальниками как безоговорочная причина реактивного карьерного роста.
С точки же зрения его соплеменников Реня полностью и давно соответствовал всем требованиям, предъявляемым к офицеру ВМФ СССР, проживающему уже второй десяток в “кораблятской” действительности, да к тому же тяжело израненный ОВРом60.
Если начать загибать пальцы, фиксируя Лехины достижения и заслуги, то все они ровнехонько вписывались в негласный статус уважаемого Флотом человека, то есть “на пятерочку”.
Штурманом он был действительно классным.
Это раз!
Когда-то по молодости он так увлеченно взялся за изучение специальности, что остановился только тогда, когда та закончилась.
Нет, конечно, можно было попытаться доказать, что Земля не такая уж круглая, как хотелось бы, а Малая Медведица давно уже выросла, но наука Реню не интересовала.
А вот способность не профукать знания, а превратить их в добротный опыт, который даже на флоте пропить было невозможно, пришлась как нельзя в тему. Потому на время описываемых событий в мире невязок, склонений и прочих секстанов61 он был в большом авторитете.
Человеком Рендяйкин был веселым.
Это два!
Таковым он был уже только потому, что закончил Морской кадетский корпус имени М.В.Фрунзе, а там, куда не плюнь, в весельчака попадешь. К тому же Леха обладал внешностью и фигурой Человека-Колобка, что было уже весело само по себе.
Юмор у него был, правда, несколько особый. Свой такой юморок.
Шутки он обычно тиражировал как бы случайно и невзначай.
Вроде бы думает о Морском астрономическом ежегоднике и параллаксе светила62, но тут же такую штучку отчебучит, что даже механикам смешно, хоть и непонятно. Они же на уши туговаты, потому как бесшумных силовых установок производить команду не давали, а беруши от них периодически отбирали замполиты, думая, что те на вахте музыку слушают.
Вдобавок Леха всякий смешной винегрет вещал всегда вкрадчивым голосом, да еще с гуляющими интонациями. Таким голоском обычно охотники за половыми инстинктами начинают готовить во время танца новую знакомую к явно неизбежному.
Выпить не дурак.
Это три!
В принципе про это пальчик можно было и не загибать. Увидеть за свою службу непьющего из любых соображений штурмана мне не удалось, как и трезвого второй день подряд доктора. Но, может быть, я где-то не там служил.
Леха умел выпивать часто и со вкусом. Делу этому был искренне предан и без красивой выпивки начинал чувствовать себя весьма грустно. Не помогали даже задачки по маневрированию на планшетах Ш-26 и Ш-2863.
При “нажоре” он впадал в состояние легкого анабиоза. Пучил глаза, словно в его родословной до него все были стеклодувами, и говорить начинал много, но все на каком-то неизвестном языке жителей Амазонии, состоящем сплошь из согласных.
В особо сильном хмелю агрессивностью не страдал, не норовил заехать в каждый неправильно высунутый пятак, общественных строений не поджигал и не бил окон в милицейских участках. Был, короче, тих, обходителен и сопротивления сопровождавшим его “баиньки” никогда не оказывал.
Не был жмотом.
Это четыре!
Он мог легко, без томлений сообщить родной супруге, что половину нынешней получки сдал в фонд страшно бедствующего народа республики Кукундия, которым до светлой жизни не хватало всего чуток, а на самом деле широко проставиться по случаю третьих именин, второго дня ангела и дня рождения своего учителя: Ивана Федоровича Крузенштерна.
Не был безразличен к тетям, не терпящим одиночества.
Это пять!
Я о тех, у которых выше пояса побольше, а ниже поменьше, чем у мужиков. Что последних всегда сильно и привлекает из любопытства и жажды вечного познания.
Здесь он тоже был оригинален. Не скреб в нетерпении пятерней по чужим ягодицам, не прилипал намертво к чужой груди и не травил партнершу по танцу смертельным перегаром.
Он просто завораживал и очаровывал, особенно когда переходил на «вы» с собственным сознанием.
Вспоминается маленький случаёк на эту тему из самых анналов, недр, глубин, скважин и впадин памяти. Кому как захочется.
Было дело в Таллине в мае 1980 года.
Первый раз тогда мы Леху и увидели, но сразу во всем великолепии и практически по всем пунктам.
Прислало его вместе с великим А. Кучековичем64 далекое верхнее командование на предмет проверки уровня штурманской осведомленности нашего парохода. Готовились мы к выходу из ремонта, и командование в базе должно было твердо знать, что мы к ним правильно дойдем, безо всяких попыток “заглянуть на огонек” в Копенгаген или Стокгольм65.
Назывался их тандем “проверкой готовности к переходу и навигационной безопасности”. Двоих повелителей градусов и узлов на наше небогатое штурманское хозяйство было многовато, и потому проверка закончилась к обеду. А перед обедом каждый проверяющий имеет право проверить правильность получения подчиненными шила для ухода за материальной частью.
Короче, ужинали они уже в Доме офицеров66.
Была суббота, и эскалопы с картофелем были не самым главным в планах юрких и куражных посетителей с легким запахом замоченных в спирте внутренностей.
Вечер Отдыха в ДОФе, как положено.
Суббота же.
А вечер отдыха он оттого так и назван: все отдыхают от всего, включая внутренние нравственные установки. Кальянов и кокаина через трубочку из бумажки с американским президентом не было, но была классика – веселье, вино, женщины. Решили начать со второго, чтобы уже с закрепленным первым плавно подойти к третьему.
Времени было мало, потому и решили идти с опережением графика.
Реня опередил график первым.
Оценка результата не требовала дополнительной экспертизы: два ранее озвученных признака были налицо. Даже, я бы сказал, на всю глумливую морду. Глазным яблокам мог бы позавидовать уставший от жизни омар, а монотонности речи отечественный холодильник.
А дальше что?
А тетки кто?
И пошел наш гуляка-шкипер девчонок кадрить.
Кого приглашают капитан-лейтенанты, основательно сдобренные хорошим портвейном в отрыве от дома, базы и легких психологических комплексов?
Ясное дело, по заложенной в мозге диспозиции: повыше, побольше и порадостней. Квартира, свободная от некоторых пунктов биографии, подразумевалась сама собой.
Сразу не сложилось.
Леха не учел специфики и эстонского менталитета, как теперь говорят. Да и не было там никого эстонского, хотя дух с привкусом Запада витал, и значит, надо было ему соответствовать.
Когда наш шустрый ластик пожаловался на местечковое непонимание старшему товарищу, тот не преминул одарить его маленьким наставлением:
- Леха, это Прибалтика, и им нужен импортный проблеск. А потому вот тебе модная упаковка индийских презервативов, заложи их в нагрудный карман тужурки и выше тебя только Старый Томас.
Леха наживку заглотил.
Серебряная облатка торчала из нагрудного кармана, как лучшее подтверждение серьезности намерений и близости к мировой сексуальной культуре. Но, как показала практика, культуру занижало два фактора: рост и непереводимость вспыльчивых речей.
Тогда в портвейновом перерыве Шура Кучекович решил идти “ва-банк”. Он выгреб все средства контрацепции из запасников и незаметно заложил в тот же карман нашего тореро.
Теперь все серебряное предохранение напоминало казацкие газыри, правда,с одного борта, что не мешало их обладателю снова приглашать, звать, манить, обольщать и очаровывать.
Это сегодня у нас 21-й век без условностей, смущений и “мама говорила”. А тогда представьте изумление молоденькой курсистки, когда на тебя прет ледокол Ермак в миниатюре, с лицом Вини-Пуха в натуре и весь украшенный гандонами. Да простят меня все!
Тихий, ничего не понимающий, любвеобильный Рендяйкин расчистил тесненькую танцплощадку за полчаса до состояния ржаного поля в период окончания страды. Остались только три-четыре дамы бойцовой породы, готовые на все, даже если бы Леха носил в нагрудном кармана противогазные маски.
С этими дамами он и ушел.
Как и чего там происходило, потом не рассказывал. А местные русскоязычные газеты не сообщали о появлении в каком-то районе густого черного дыма с резким запахом паленой резины.
Вот такая пятерочка. Не знаю, чем и кого она могла бы не устраивать в широком понимании разнообразного военно-морского братства?
В среде корабельных собратьев так точно никого.
А вот по системе оценки политических органов капитан-лейтенант Рендяйкин вообще не имел права на карьеру и перспектив на оставшуюся жизнь.
Самое большое, что ему тускло светило – это должность вахтенного матроса на портовом буксире, да и то с учетом пролетарского происхождения и красного диплома.
Почему?
Да потому, что был Леха БЕСПАРТИЙНЫМ!
Это раз!
А потом был Леха по отчеству Ефимовичем, то есть чуть-чуть евреем по папиной линии.
Это два!
Одновременно и три, и четыре, и пять!
Дальше пальцы можно было не загибать за ненадобностью.
Ну, был и был. Делов то!
И тут я, словно из ниоткуда, слышу суетные голоса:
- И это почему-таки еврейство на втором месте?! Как это евреи лучше беспартийных!? Как вам это нравится! Черносотенцы! Плюньте мне в лицо, если это не так…
И далее еще громче и яростней.
Но мне жутко не хочется снова возвращаться к еврейскому вопросу, к слову, как и к теме пьянства. Потому как тема пьянства проходит зеленой нитью через многие рассказы, и у некоторых может сложиться изогнутое представление о корабельной жизни, а главное, о человечках, которые эту жизнь проживали. Про пресловутый же еврейский вопрос на отдельно взятом корабле я уже размышлял в одной истории67.
В свои “за пятьдесят”, прожитые “от и до” не на Луне и даже не в Хайфе, отношусь к вопросу тому со спокойствием соломенной скирды. К тому же до сих пор уверен, что в нашей стране важнее было быть партийным, а потом уж не быть евреем.
Кого только и кем в наше время не было!
Я бы даже слегка сгладил предыдущую формулировку: сначала надо быть партийным, а потом уж, по возможности, евреем. А уж если ты вписался в первое, то про второе мог особенно не тревожиться: и не такое само рассасывалось. Да и с флота за это никогда не выгоняли.
Чтобы быть вытуренным из ВМФ (коль тебя туда наконец-то взяли), надо было споткнуться на секретах, оружии, измене Родине или чем-то совсем экзотическом. Причем сразу на всем, а не с годичными перерывами.
Например, если вы сдали килограмм двадцать секретной литературы на книжные талоны,68переспали с секретаршей посла США, отлили в парадной первого секретаря горкома с последующим дебошем и стрельбой из табельного оружия, да к тому же в день БП и ПП, то вы имели все шансы. А так за себя еще надо было сильно побороться. И только тогда ваше неубедительное происхождение по батюшке могло пойти в зачет, да и то, чтоб оправдать продажу секретов не тем людям.
Мне всегда было чисто “по фигу”: кто какое отчество носит, какому богу поклоны бьет и кем, в пресловутой “пятой графе” числится.
Нет его и не было этого вопроса, как и пресловутой “пятой графы”. То есть графа была, но кому уж очень было надо, писались туда кем только не лень. И ничего. Никому она при этом эти руки не откусывала.
Я вот в юности очень даже хотел быть евреем, чтоб стать директором картины, дирижером, зубным техником или владельцем антикварной лавки, на худой конец. Да не тут-то было!
Не так-то все просто!
Те пацаны могли, при желании, стать кем угодно, хоть Ивановым, хоть Сидоровым, а хоть Козюкиным-Приволжским. А вот настоящие Иванов и Сидоров превратиться в Рабиновича шанса не имели.
Кому-то этого и вовсе было не нужно. Тот же Рома Абрамович долго мучился несовместимостью еврейской фамилии и трудного детдомовского детства, но выход-таки нашел. И кто слышал, чтоб он жаловался?
И знаете почему?
Он из породы советских евреев, вот и весь сказ.
А это сильно другое дело или две большие разницы. Эволюцией этого процесса управлял исключительно разум, а уж его у тех, кто сознательно отстал от группы Моисея, не отнимешь.
Вот и образовалась невиданная общность – советский еврей.
Народ шебутной, нахальный и башковитый одновременно. Им, в отличие от причитающих над той же пятой графой, все нравилось и все устраивало.
Из них получились замечательные пофигисты и оригинальные пьяницы, умеющие разглядеть свой смысл жизни.
Они не “ботают” на идиш или иврите и не пользуют кошерной пищи, но любят сало с чесноком и анекдоты про самих себя. А если у них ко всему маманя не еврейка, то их свои и за евреев-то не считают, называют “шлемазлами” и прочими нехорошими словами.
Те, правда, особо и не расстраиваются. Живут себе и в пейс не дуют.
Сегодня таких много в армии Израиля. Бойцы хоть куда! Авантюристы по натуре и еще с Родины не любят тех, кто не любит свиной хрящик.
Вот уж там им раздолье! Патронов море, а толерантности ноль.
Они ведь еще с детства помнят, что Восток – дело тонкое, а потому особо не церемонятся в мести за Петруху и Верещагина. А матом кроют так, что пустыня Негев становится сразу еще пустыннее.
Гены вещь упрямая…
Они не позволили им превратить извилины в морщины. Вот и делали эти новые советские евреи все старательно и с увлечением.
И, как вы уже поняли, Рендяйкин среди них не был досадным исключением, а уж диссидентом тем более, и не писал под одеялом самиздатовских книжек типа: “Отрицательное влияние советского режима на точность определения места по звездам”.
Он когда-то был комсомольцем, хотя с тех пор успел не просто вырасти, но и завянуть для комсомольского задора, выработать возрастной ресурс и в один миг превратиться в совершенно беспартийного человека.
Хотя какого человека?! Так, существа без Определенной Активной Жизненной Позиции, сокращенно: ОАЖП.
А теперь подумайте – что можно ждать от человека с такими буквами, тем более, если их слегка перетасовать?
Мыслили недолго?
Во-во.
Вот именно так Лехе и сказали в кадрах, когда он начал возбухать по поводу возврата очередного представления. Действительно, если гражданин лично не участвует в поддержке партийного курса, то какие кривые курсы он может проложить?! А, главное, куда!?
Поначалу намеками, а затем напрямки ему было сказано, что капитанов третьего ранга без алого билета не бывает, и после благополучного возвращения еще одного представления69 Лехе пришлось в это твердо поверить.
Самое интересное, что каких-то политических разногласий, стремлений к ревизионизму всесильного учения Маркса, личных антипатий к Самому Генеральному секретарю у него не было и в помине.
Просто было как-то все не до того. То одно, то другое. Ну, сами понимаете. У штурманов всегда дел невпроворот. К тому же он наивно полагал, что от отсутствия партийного билета в нагрудном кармане линия корабельного курса не станет прямее.
Нельзя также утверждать, что попыток вступления в партийные ряды не было вовсе, но то лимиты горячих сердец были исчерпаны, то конец кандидатского срока выпадал на запланированный отпуск, то и вовсе ручка переставала писать, и пока искал другую, то забывал причину, по которой ему так страшно захотелось быть в авангарде.
И вот однажды он решился собрать силу воли в кулак, плюнуть на обстоятельства и довести-таки дело до победного конца.
Вздохнул утробно, произнес свое любимое:
- Не все-с-с коту масленица…
И…
… четким штурманским почерком написал заявление в первичную партийную организацию, причем причину своего решения он поначалу впопыхах и, боясь передумать, указал настоящую.
Стремглав отнес бумагу дивизионному замполиту, словно обрубая концы прошлой жизни.
Тот прочитал в присутствии, окрасил лицо кумачом и, еле сдерживая рабоче-крестьянский гнев, спросил:
- Алексей Ефимович, дорогуша, Вы бы уж сразу написали: “ Прошу принять меня в ряды капитанов третьего ранга, потому как просто мочи нет.” Зачем это заковыристое про авангард и передовую, если все заканчивается фразой: “… мне никогда не получить очередного воинского звания…”? А?
Пришлось переписывать все заново, пригласив целый литературный консилиум, ясное дело, не в сухую.
Маялись долго.
Выход нашел мудрый Шура Ященко, предложив взять подшивку Красной Звезды и поочередно тыкать штурманским карандашом по передовицам с завязанными глазами.
Когда Леха зачитал последний вариант, все молча встали. Каждому хотелось бурных, продолжительных аплодисментов и мужских поцелуев со слезой.
Потом было собрание дивизионной ячейки, представление рекомендаций и единодушное голосование. После собрания представляться пришлось круче, чем по случаю прошлогоднего освобождения из выборгской ментовки.
Дальше можно было немного передохнуть от собственной решимости, пока документы идут в политотдел дивизии, их внимательно изучают, звонят туда-сюда, мол “это он точно сам писал?” и “плохо, что не Иваныч”, листают календарь и назначают “судный день” работы парткомиссии.
На это уходил целый год, во время которого капитан-лейтенант Рендяйкин А.Е. гордо носил звание Кандидата и имел честь присутствовать на собраниях как равный среди разных.
На изучение Устава и разных материалов времени не было, но выручали способности. Памятью он обладал отменной и мог вспомнить все даты и посвященные им объемы, а также каждую родинку на дамской попке, но не имя носителя (даже у феноменальной памяти бывают издержки). Это теперь все на жесткий диск, а тогда все больше на мягкий мозг.
Пока исправно менялись времена года, он невозмутимо продолжал заниматься любимыми делами по всем пяти пунктам так неистово, словно прощался с молодостью, здоровьем и потенцией одновременно. Зам с комдивом этому не сильно препятствовали, понимая ответственность момента.
Когда пришел вызов политотдела на вынесение окончательного приговора, Леха уже три недели болтался по пароходам, перескакивая через леера в разных точках встречи. Известие о том, что час пробил, он воспринял даже радостно, потому как всеобщее дивизионное возвращение к берегу было еще очень нескорым.
Комдив Яков, во избежание неожиданностей, отпустил грядущего брата по партии на сутки раньше, чтоб тот мог неторопливо добраться до Питера, а потом до Кронштадта. Освежить в памяти Устав и заполировать грани политической подкованности, а главное, когда наденет белую рубашку и галстук, не перепутать - куда собирался.
Ошибочка тута и вышла.
До славного города на острове Котлин Реня доехал без особых приключений. Его выручило полное отсутствие знакомых попутчиков и глубокие будни.
Но, оказавшись в Кронштадте, надо было определяться с ночлегом. Сам-то он был питерским, да и жена уже вторую неделю отдыхала у родной мамы.
Начать определяться он даже не успел из-за моментальной встречи с дивизионным же сослуживцем.
Валя Щепетков.
Убеленный сединами и насквозь проморенный всяким выпитым, встретился ему на улице Красной в группе островитян-единомышленников под названием “очередь за пивом”.
Щепеток, он же Седой, был тоже весьма популярным парнем в Дивизионе. От Рендяйкина его отличал только возраст, профессия и абсолютная невозможность вступления в какую-либо партию. Последнее его не сильно огорчало, потому как свое капитанское звание он носил настолько долго, что воспринимал его уже как пожизненную прибавку к имени или фамилии.
Все механические “приблуды” на РКА- 141 Валек, понятно, знал значительно лучше планировки своей квартиры и мог запускать дизеля простым матерным посылом, не вставая с койки.
Его живые поначалу разговоры про шатуны и крышки блоков, как оказалось, были мало кому интересны, и постепенно он научился поддерживать разговор всего двумя фразами: “Ето” и “Тае”. И все его понимали.
Радость встречи была абсолютно взаимной.
Седой вторую неделю грустил в отпуске и изрядно скучал по незатейливой простоте катерной жизни. Ну а Реня не просто снимал вопрос постоя, а еще и приобретал собеседника, собутыльника и коллегу в одном лице для участия в торжественных проводах последнего беспартийного дня.
Обоюдно понимая значимость грядущего момента, подошли к делу грамотно и без суеты. Главное было – соблюсти последовательность набора градуса, то есть от пива через портвейн к водочке.
А дальше уж как пойдет, если задуманная кривая сможет отыскать градус еще повыше.
Как задумали, так и сложилось.
Там посидели, тут треснули, здесь замазали, а где-то и вовсе заепенили. И все с народом - у флотских мир тесный.
В “НОЧНОЕ” не пошли – хозяин положения был не по этой части.
Заканчивали где-то за полночь спиртовой настойкой от мозолей, которую Валькова жена легкомысленно оставила в холодильнике.
Последнее, что осталось в закоулках памяти, так это рассуждения Шепетка.
От незатейливых:
- Ну, ето, папаня твой мог бы имечко и подменить, да и тае… Сын за отца, ето, не еврей. У них все по матушке определяют. Тае…
До сугубо философских:
- У них жизнь по матушке, и наша вся по матушке, только, ето, по чужой. Но ты, Леха, не грусти, прорвемся! Зато член затачивать под карандаш или резать на пятаки не будут. Ето… Уловил? Ну и тае…
Приведенная выше речуга была самой длинной у Валька за последние пять лет.
……………………………………………
Утро было хмурым и требовало выбора.
Идти на парткомиссию с совершенно отравленным организмом и вряд ли узнаваемым лицом не годилось. Не преминут ведь думкнуть что-нибудь вроде:
- Мало того, что Ефимыч, так еще и с безразмерного бодуна…
Впрочем, идти туда мог любой из них, потому как в тот момент эти самые лица были полностью идентичны, словно у однояйцевых близнецов и больше напоминали мозоли жены Щепетка.
Надо было как-то выбирать: либо в дивизию больным и некрасивым, либо привести себя в порядок самым и простым и надежным средством, а уж потом…
К заветному ларечному оконцу на той же улице Красной тянулась очередь, скорбная и унылая, как похоронная процессия.
Объяснить братьям по похмельному духу про святость грядущего момента и парткомиссию было не с руки. Каждый второй в очереди мог бы предъявить билет члена КПСС и послать в направлении, явно противоположном нынешнему курсу партии.
Не помогли даже дурашливые кричалки Седого, вроде:
- Пустите, ето, без очереди беспартийного еврея! И тае!
Пришлось идти сразу в магазин за лекарством более дорогим, но сильнодействующим.
Через час мозольное сходство пропало. Лица хозяина и гостя приобрели обычные расцветки, соответствующие возрасту и сроку службы в ВМФ.
Но теперь возникла иная проблема: идти в политотдел совершенно расхотелось, к тому же мозг никак не мог вспомнить ни одной строчки из Устава, не говоря уж о материалах Съезда и биографии Вождя.
А вот матерные частушки, низменные желания и вся правда военно-морской жизни просто перли из извилин, будто фарш из мясорубки.
Исполнить пару-троечку сальных историй про Семеновну, Ивана Кузина или девок из города Колязина, сбацать “семь-сорок”, а под конец завернуть анекдотец про Ильича-2 удалось бы просто виртуозно, но могло категорически не понравиться членам жюри.
Каких-то иных же возможностей и тому и другому нынче приглянуться в голову не заскакивало.
Посидели, покрутили создавшуюся ситуацию.
Так и этак.
Леха сбродил за вторым лекарственным пузырьком.
Не помогло.
Строчки про демократический централизм в мозг возвращаться не торопились. Видимо, престарелый кандидат обронил их намедни где-то между выразительными вальковыми “éто” и “таé”.
Так Леха Рендяйкин в партию тогда и не вступил.
Что он лепил комдиву и замполиту, не знаю, но особо высокой волны никто гнать не стал.
Сослуживцы приняли историю “на ура”, то есть с неописуемым восторгом и воодушевлением. Все посчитали, что Леха просто несколько рановато начал отмечать окончание кандидатского стажа или вовсе перепутал местами “вступить” и “отметить”.
Бывает…
Шура Ященко так просто подвел черту под историей:
- Равняйтесь и берите пример! Память об этом человеке будет жить в веках! Это тот человек, который не мог позволить себе предстать перед партией неопохмеленным.
На том все и закончилось.
Через год Реня повторил попытку, и она оказалась более удачной.
Щепетка тогда в городе не было.
Чтобы в партию вступить, лучше с вечера не пить.
А национальность тут и вовсе не при чем…
А.Воробьев. Февраль 2010 г.