I. пока не вымерли, как динозавры

Вид материала

Документы

Содержание 3.6. ЛПР - лица, принимавшие решение. Обе стороны стояли "насмерть". В конце концов, наша точка зрения победила."

Подобный материал:

• Приключения Тома Сойера». II. Рекомендованное чтение: > А. Алексин. «В стране вечных, 38.44kb.
• Введение Что мы знаем о вас – крупные морские рыбы?, 203.79kb.
• Мониторинг региональных сми по теме: «образование», 233.44kb.
• Почему вымерли неандертальцы, 135.55kb.
• Все мои неприятности начинаются просто и обыденно. Ичем серьезней неприятность, тем, 2116.58kb.
• Когда жили динозавры?, 359.38kb.
• Оприроде мы знаем достаточно, 362.11kb.
• Гаврилов Д. А., Брутальский Н. П., Авдонина Д. Д., Сперанский, 446.39kb.
• Наименование обучающей программы Начальная подготовка (безразрядники) Шахматы в сказках, 15.01kb.
• За малым исключением все эти животные вымерли по вине человека, 20.92kb.

3.6. ЛПР - лица, принимавшие решение.

Кто построил железную дорогу С-Петербург-Москва? Граф Клей­нмихель, как считал добрый папаша из знаменитого стихотворения Некрасова, или простые мужики, чьи косточки лежат вдоль дороги, как полагал автор стихотворения? Кто принимал решение строить дамбу в "Западном" варианте? Секретарь обкома Г.В.Романов, ска­завший где-то "да", Генеральный секретарь Л.И.Брежнев и премьер-министр А.Н. Косыгин, подписавшие Постановление? Ответить на этот, казалось бы, простой вопрос не так просто. А ведь это обязатель­но надо знать, коли есть охота судить тех, кто решил строить дамбу.

Формально проект проходил несколько экспертиз: внутреннюю ленгидропроектовскую, общеинститутскую гидропроектовскую, го­родскую (ГлавАПУ), экспертизу ГКНТ (Госкомитета по науке и тех­нике), экспертизу Госплана и Госстроя. По стандартной схеме эксперты изучают представленные материалы и на их основе состав­ляют Заключение. После прохождения экспертиз готовится решение высших инстанций (раньше для такого объекта - постановление ЦК и Совета Министров). Чем выше инстанции, тем весомее подпись. Фак­тически, чем выше экспертиза, тем менее компетентно ее суждение, и не потому, что начальство глупее, а потому, что у него меньше времени и данных, чтобы разобраться. Материалы для экспертиз гото­вят проектировщики. Они-то, по существу, и принимают решение. Прочие либо соглашаются, либо возражают, либо подписывают, либо не подписывают.

Принятие решения - не мгновенный акт, а процесс. Для дамбы он длился три года (1967-69г.г.) во время разработки ТЭО (технико-эко­номического обоснования). Инженеры, проектировавшие дамбу, со­ветовались с теми, кому доверяли. Сопоставляли разные мнения. Сегодня модно говорить о независимой экспертизе проектов. Но неза­висимыми могут быть только полные профаны, люди "из другой га­лактики". Серьезные специалисты в одной предметной области всегда знают друг друга, связаны тысячами нитей. "Зависимый" эксперт может иметь мнение, отличное от мнения авторов проекта, но не может себе позволить "лепить заведомую туфту", ибо рискует своей репутацией. "Независимый" же может подписать и сказать что угодно и спрятаться в толпе, убежать в свою галактику. Решение по дамбе зрело во взаимозависимой среде ленинградских гидротехников. По-существу, они принимали решение, что, где и как строить в Маркизо­вой луже.

Десять лет назад Горину вряд ли пришло бы в голову писать по­хвальное слово учреждениям и людям, в которых и с которыми он Работал, ибо они были благополучными. Но события последних лет превратили окружающую действительность в "сад расходящихся тро­пинок". Оказалось, что для этого не нужно даже никаких действий, достаточно поменять оценки, ориентиры. Коллег Горина объединили по цеховому признаку и объявили врагами общества и природы, раз­рушителями нравственности. Тут "отщепенское нутро" автора вос­стало, и он ощутил внутри: "Не могу молчать".

Жизнь ленинградских гидротехников периода застоя протекала в треугольнике Ленгидропроект-ВНИИГидротехники-гидротехниче-ский факультет политехнического института. Аналогичный треуголь­ник имелся в Москве (Гидропроект-НИС Гидропроекта-МИСИ).

С 1961 года до распада Союза Ленгидропроект был отделением Гидропроекта - проектно-изыскательской империи, монополиста в области проектирования гидроэнергетических сооружений в СССР. История Ленгидропроекта началась еще в той благословляемой ныне России, "которую мы потеряли" в 1917 году. Во время Первой миро­вой войны при Министерстве внутренних дел была сформирована "Партия по исследованию водных сил Севера". Эта партия после ряда переименований и реорганизаций и стала крестной матерью двух крупных ленинградских проектных институтов - Ленгидропроекта и Атомэнергопроекта. Возглавлял "партию" И.Д.Вовкушевский.

В начале 70-х годов во Всесоюзный научно-исследовательский ин­ститут гидротехники в группу Горина пришел на работу молодой ин­женер Андрей Вовкушевский, ныне доктор наук, внук того, "первого" Вовкушевского, сын Всеволода Вовкушевского, тоже гидротехника, автора проекта судоподъемника на Красноярской ГЭС.

Вообще российским гидротехникам была свойственна "семейст­венность", кастовость. Главный строитель дамбы Юрий Севенард -сын Константина Севенарда, строившего Рыбинскую, Горьковскую, Красноярскую и Нурекскую ГЭС. Нынешний главный инженер про­екта сооружений защиты Ленинграда от наводнений Сергей Кураев - тоже "сын" - сын бывшего директора института Оргэнергострой Ни­колая Кураева, строившего гидростанции на Кольском полуострове и на Свири.

Среди тех, кто принимал решение, был, естественно, С.С.Агалаков - первый главный инженер проекта защитных сооружений.

Вот уже четверть века к зданию Красноярской ГЭС прикреплена мраморная памятная доска размером с двухэтажный дом, - видимо, самая крупная памятная доска в мире. На доске аршинными буквами фамилии тех, кто строил и проектировал Красноярскую ГЭС, самую крупную тогда в мире (мощность шесть миллионов киловатт, плотина высотой 120 метров и длиной более километра, двенадцать самых мощных тогда в мире, по пятьсот тысяч киловатт, турбин и генерато­ров) . Постепенно доска из памятной становится мемориальной. Все меньше остается тех, кто строил эту самую-самую ГЭС. Первая фами­лия на доске - Агалаков С.С, до дамбы - главный инженер проекта Красноярской ГЭС.

Два года Сергей Степанович был начальником Горина. В Красно­ярском отделе было тогда двоевластие - начальник отдела Николай Васильевич Хлебников и главный инженер проекта Сергей Степано­вич Агалаков, хотя никаких других объектов в отделе не было. Злые языки говорили, что директор института П.М.Яновский сделал это по принципу "разделяй и властвуй": начальник большого отдела и глав­ный инженер огромной ГЭС в одном лице был бы фигурой, соизмери­мой с директором. Возможно, молодой специалист Горин был далек от высших сфер, но до подчиненных его уровня никаких слухов о проти­воречиях между ГИПом и начальником отдела не доносилось.

Захар Ильич работал тогда в расчетной группе Красноярского от­дела и сидел в проходной комнате. Кабинет Агалакова был в смежной комнате. Каждый день Горин видел, как Агалаков, корректный, под­тянутый, в темносинем несколько старомодном костюме, в 8.30 прохо­дил в свой кабинет.

По завершении такого объекта, как Красноярская ГЭС, в те време­на полагалась большая "раздача". Получили за Красноярскую ГЭС Ленинскую премию начальник строительства А.Е.Бочкин, начальник отдела Н.В.Хлебников, А.А.Беляков из министерства, ордена Ленина -директор и главный инженер ГЭС Б.А.Растоскуев и В.И.Брызгалов. Сергей Степанович ничего не получил. Почему - слухи ходили, но достоверно Захар Ильич не знал. Общество то открытостью не отлича­лось. Между ним, молодым специалистом, одним из трех сотен инже­неров, проектировавших Красноярскую ГЭС, и ГИПом Агалаковым была большая дистанция. На вопрос "почему" частично отвечают заметки В.И.Брызгалова, написанные Валентином Ивановичем по просьбе Горина:


"Сегодня бытует мнение, что в годы застоя не существовало борьбы мнений, и все слепо повиновались указаниям сверху. Не могу с этим согласиться. Были сильные характеры, которые в решении жизненно важных задач могли сказать "нет", рискуя своим положением.

Мне довелось быть не только свидетелем, но и активным участником борьбы за то, какой быть плотине Красноярской ГЭС. Борьба развернулась уже в период строитель­ства, когда проектировщиками была принята и согласована в верхах конструкция -массивно-контрфорсная плотина. На чертежах все выглядело красиво: ажурные пла­стины-контрфорсы, ориентированные вдоль потока, с массивными оголовками со стороны воды стояли рядом друг с другом от берега до берега, соприкасаясь только утолщениями-оголовками, и образовывали напорный фронт плотины. Образно говоря, костяшки домино с приливами на конце стояли на ребре, почти не соприкасаясь друг с другом. В "Занимательной физике" есть такая задачка: стоит скала весом в несколько тонн длиной и высотой такой-то (толщина скалы не дана), спрашивается, какое усилие нужно приложить, чтобы сдвинуть или опрокинуть скалу. Оказывается усилие в несколько килограмм, потому что при заданных весе, длине и высоте толщина скалы оказывается несколько миллиметров. Чтобы опрокинуть очень тонкую каменную сте­ку, больших усилий не требуется. Что-то похожее могло произойти с контрфорсной плотиной: чтобы опрокинуть контрфорс, требовалось относительно небольшое усилие поперек потока. Если, не дай бог, одна из костяшек-контрфорсов обрушится, то остальные сложатся "по закону домино".

В то время, сравнительно молодым человеком, я был назначен главным инженером дирекции строящейся Красноярской ГЭС, поэтому оказался непосредственным участ­ником обсуждений надежности массивно-контрфорсной плотины.

С.С.Агалаков - главный инженер проекта, стоял, как скала в отстаивании приня­той конструкции. На его стороне был директор строящейся ГЭС Б.А.Растоскуев. Их главный аргумент - дешевизна.

Инициатором пересмотра проекта был начальник строительства А.Е. Бочкин. Его сравнение запроектированной плотины с костяшками домино, за которыми должны жить миллионы людей, подкупало многих, особенно молодежь; привлекло и меня в его сторонники. Отстаивая свою точку зрения, Бочкин говорил не только о том, что форс-мажорные обстоятельства, вроде ядерного взрыва, могут послужить причиной разрушения одной секции плотины и последующей цепной реакции "по закону домино", он не боялся откровенно говорить, что уровень отечественной технологии укладки массивного бетона, особенно в Сибири зимой, не позволяет обеспечить надеж­ного возведения ажурной конструкции. Начальник строительства расписывался в своей неспособности построить смелую конструкцию и, конечно, рисковал своей должностью, мог лишиться главного дела своей жизни. Поддержали Андрея Ефимови­ча тогда не только молодые. Из "пожилых" к нему примкнули Г.Т.Горлов, начальник Управления основных сооружений (УОС), В.И. Гладун, Е.А.Долгинин из УОС и многие другие.

Против были проектировщики и министерство. Они говорили, что не партизану Бочкину решать, какой быть плотине, что замена проекта требует времени, что противники проекта хотят задержать строительство и сорвать сроки.

Обе стороны стояли "насмерть". В конце концов, наша точка зрения победила."

Так выглядело противостояние Бочкин-Агалаков в глазах сторонника Бочкина. Николай Семенович Розанов, сторонник точки зрения Агалакова, дал несколько иную оценку тех же событий: " Бочкин - делец, строитель. Не забота о безопасности Красноярска заставила его добиваться пересмотра проекта. Ему нужны были "легкие объемы". Строить ажурную плотину с меньшим объемом бетона при более высоком его качестве он не хотел. Остальное было делом техники. Победила тогда не более совершенная техническая мысль, а делячество. Бочкин убедил руководителей ВПК, что запроектированная плотина угрожает безопасности Красноярска-26 и Красноярска-45 с их подземными атомными реакторами, производившими оружейный плуто­ний. Совместными усилиями они убедили крайком партии и добились пересмотра проекта".


На вопрос Горина, каким в работе был С.С.Агалаков после истории с пересмотром проекта плотины, В.И.Брызгалов ответил: "Негибким. Упрямо отстаивал свои решения. Вот Николай Васильевич Хлебни­ков, тот всегда приезжал к нам, имея компромиссный вариант, отстаивал вариант, устраивавший проектировщиков, до какой-то разумной черты, а потом вынимал припрятанный компромиссный вариант. С Агалаковым сговориться было трудно".

Тогда Агалаков "устоял", но продолжал оставаться таким же "не­гибким", что со временем дало о себе знать. Горин, пожалуй, воздер­жится от пересказа истории, которая, по-видимому, "свалила" ГИПа Агалакова, истории о разломе под плотиной Красноярской ГЭС, не обнаруженной изыскателями и обнаруженной лишь при вскрытии котлована. Нет необходимости пересказывать все истории из инже­нерной жизни С.С.Агалакова. И одной достаточно, чтобы проиллюст­рировать, что мнение секретаря обкома или даже члена Политбюро о том, какой быть дамбе, вряд ли могло быть определяющим для такого упрямого человека.

Чисто визуально Сергей Степанович был Горину симпатичен. В Гидропроекте Горин проработал недолго - чуть меньше трех лет: шел не в организацию, а к человеку - руководителю дипломной работы Розину. Розин работал тогда в отделе новых конструкций. Но началь­ство распорядилось иначе и направило Горина в отдел Северных ГЭС. Горин тогда огорчился, уехал на Кольский полуостров в группу рабо­чего проектирования. Вернувшись с Кольского, перешел в Краснояр­ский отдел, где и повстречался с Агалаковым. К тому времени Розин ушел из Гидропроекта в "большую науку" - в университет. С уходом Розина Ленгидропроект потерял для Горина привлекательность. Поэ­тому, когда Розин предложил поступать к нему в аспирантуру, Горин сразу согласился. Чтобы поступить в очную аспирантуру, Захар Иль­ич подал заявление об уходе из Ленгидропроекта. Начальник отдела Хлебников не отпустил (имел формальное право: Горин отработал после распределения два года и восемь месяцев, а полагалось молодо­му специалисту три года). Пропускать год (экзамены в аспирантуру принимались раз в году) не хотелось, и Захар пошел на прием к директору. "Ты еще молодой, поработай год, а там посмотрим",- ска­зал директор. Тогда Горин пошел к Сергею Степановичу, тот молча выслушал, взял заявление и через час принес подписанным.

Преемник Агалакова, нынешний ГИП защитных сооружений С.Кураев вспоминает: " У Сергея Степановича поначалу душа лежала к отвергнутому им же потом "Восточному" варианту: в его состав входила знакомая, милая сердцу гидростанция в верховьях Невы. И все же он выбрал "Западный".

Леопольд Валерьянович Мошков, доктор наук, руководитель гид­равлических исследований по обоснованию проекта не согласен с Брызгаловым: "ГИП зачастую знает такие вещи, которые не знают остальные. Помню как мы предложили незначительно изменить трас­су дамбы, с гидравлической точки зрения новая трасса была предпоч­тительнее, картина течений - более благоприятной. Агалаков был категорически против. Мы недоумевали, почему он так уперся. А потом поняли. И в Южных воротах, и в Северных трасса дамб прямая, как стрела, по гребню - шестиполосная дорога - потенциальная взлет­но-посадочная полоса для самолетов. Сказать об этом вслух Агалаков не имел права и потому жестко говорил "нет". Временами он бывал жестким, но все восемь лет работы я заходил к нему в кабинет с интересом и удовольствием. Если бы С.С. был неоправданно жесток, то вряд ли сотрудники его отдела каждый год навещали в годовщину его смерти вдову. Мне кажется, что за все годы работы над дамбой он ни разу не был в отпуске. В годы застоя Агалаков больше ста раз выступал в клубах и Дворцах культуры города, знакомя горожан с проектом защитных сооружений. Приходили на лекции, в основном, пенсионеры, отставники, домашние хозяйки. Шумных борцов за чис­тоту Ладоги, Невы и Невской губы тогда не было, видимо, оттого, что тогда протесты не сулили никаких дивидендов".

* *

Экспертизу ГлавАПУ сооружений защиты Ленинграда от наводне­ний возглавлял Александр Леонидович Можевитинов, профессор, зав кафедрой гидротехнических сооружений Политехнического институ­та. Он однозначно высказался в пользу "Западного" варианта.

Начинал А.Л. в Ленгидропроекте (тогда Ленгидэпе). Первый круп­ный объект, который он проектировал в 1930-34 годах, - ГЭС Нива II на Кольском полуострове. Потом была первая в стране подземная ГЭС Нива III, проектирование которой началось до войны, а заканчива­лось после. За Ниву III, пускавшуюся в авральном порядке к дню рождения Сталина, Можевитинов получил Сталинскую премию. Вместе с ним Сталинскую премию получил Н.Кураев, строивший Ниву III, как, впрочем, и Ниву I. Николай Кураев - отец Сергея, преемника Агалакова, нынешнего главного инженера проекта соору­жений защиты Ленинграда от наводнений. Семьи эти связывала не только общая работа, но и общий дом. В Ленинграде есть несколько "гидротехнических" домов. Наиболее известный и старый - мрачный серый конструктивистский дом Свирьстроя на проспекте Щорса. В пост-сталинскую эпоху тот же Свирьстрой возвел дом на углу про­спекта Карла Маркса (ныне Б.Сампсониевского) и Бабурина переул­ка (ныне улицы Смолячкова). В этом доме с 1955 года жили начальник Свирьстроя Н.Кураев и главный инженер Ленгидрэнергопроекта А.Л.Можевитинов. Лет пятнадцать, до 1961 года, А.Л.был главным инженером Ленгидропроекта. Потом ушел в Политехнический заве­довать кафедрой гидротехнических сооружений.

Историк В.О.Ключевский в свое время проанализировал генеало­гию трехсот знатнейших фамилий России. Лишь треть из них оказа­лась русского происхождения, треть же - тюркского, а оставшаяся треть - немцы и "прочие шведы". Хотя Можевитинов говорил, что его фамилия тюркского происхождения (однокоренное слово "моджа­хед") , что "стоит любого русского слегка потереть, как проступит татарин", внешне он был типичный скандинав - высокий, голубогла­зый, белобрысый, с тяжеловатой нижней челюстью, флегматичный, даже немного сонный. Слушал он, полуприкрыв глаза, и создавалось впечатление, что дремлет, но потом выяснялось, что все сказанное он воспринял до мельчайших деталей. Вспоминает Л.А.Розин:

- Первый раз я увидел А.Л. в 1952 году, когда пришел в Ленгидроп­роект искать работу. Нигде не брали. Без всякой надежды забрел в Ленгидэп. Попал к директору П.М.Яновскому. Тот вызвал главного инженера института и спросил: "Тебе нужны статики?" Можевитинов задал пару вопросов и сказал:"Нужны".

А.Л.Можевитинов понимал, что такое процентная норма, как трудно найти в 1952 году человеку по фамилии Розин, поэтому он твердо сказал "нужен". Сын дворянина, прокурора уральского города Троицка, он не смог из-за этого поступить в университет, хотя очень любил решать математические задачи. Отца своего А.Л. помнил сла­бо: тот умер в 1914 году, когда сыну не было семи лет, но те товарищи, которые блюли чистоту рядов, хорошо помнили о папе А.Л., тем более что сын прокурора, занимая ответственные должности, упорно оста­вался беспартийным, имея все возможности вступить в ряды и дока­зать свою преданность.

Любовь к решению математических задач А.Л. сохранял всю жизнь. Это было его хобби. Еще будучи студентом, Захар Ильич шту­дировал статью Мелещенко и Можевитинова по расчету толстых арок (оба автора были учениками академика Б.Г.Галеркина). Решал Мо­жевитинов двумерные задачи фильтрации, изучал гидравлический удар, привлекая к решению математический аппарат, которому от­нюдь не обучали в техническом вузе. Писал статьи по экономике энергетики. Кандидатскую защитил на приглянувшейся ему задаче для лесников - по механике сигарообразных плотов.

Л.А.Розин вспоминает:

- Однажды Можевитинов передал мне начатую им работу по взаи­модействию жесткого диска сложной формы с упругой локально де­формируемой средой, задача возникла при проектировании Нарвской ГЭС. Я довел работу до конца, написал по ней статью за подписью одного Можевитинова (что было вполне справедливо) и отнес А.Л. Поначалу он отказывался от авторства, но потом согласился быть соавтором.

Работая проектировщиком, трудно вести размеренный, "регуляр­ный" образ жизни: частые командировки, авралы при выдаче рабочих чертежей к сроку. Учебный вуз, куда пригласили Александра Леони­довича, позволил ему войти "в стационарный режим". С 10 утра до 17 дня A.JI. был в институте. К 18 часам возвращался домой, обедал, ложился спать на час-полтора, вставал и садился за письменный стол. Работал обычно до трех-четырех ночи. В той же комнате жена смотре­ла телевизор, ему это не мешало. Сам А.Л. не смотрел телевизора до 83 лет. Года с 1988, когда А.Л. перевалило за 83, он стал меньше работать, начал смотреть телевизор и обсуждать в семейном кругу злободневные политические проблемы. До того даже в семье не осо­бенно представляли "за красных" он или "за белых". В трехкомнат­ной квартире на Б. Сампсониевском жили в одной комнате дочь с мужем, во второй - внук, в третьей - А.Л. с женой. Политика А.Л. много лет не интересовала. Лишь после того как патриарху исполни­лось 83 года, его демократически настроенная семья с некоторым удивлением узнала, что дворянину (а может быть, лауреату Сталин­ской премии) Можевитинову речи генерала Макашова нравятся боль­ше, чем речи демократа Бурбулиса.

Уйдя из Гидропроекта на преподавательскую работу, Можевити­нов оставался неформальным гидропроектовцем. Ему там доверяли, с ним советовались, хотели видеть во главе экспертиз. Горин хотел осенью 1993 года, когда начнутся занятия у студентов (Можевитинов в возрасте 86 лет сохранял полную ясность ума и продолжал читать лекции), спросить у А.Л., сомневается ли он в правильности решения по дамбе, но не успел: 18 июля 1993 года на 87-ом году жизни А.Л. умер. На гражданской панихиде в политехническом институте Розин сказал: "В А.Л. сочетались логическое мышление математика, интуи­ция физика и кругозор инженера".

"Кто из крупных ученых принимал участие в проектировании и принятии решения по дамбе?"- спросил Горина один из членов экс­пертной комиссии Президиума АН СССР, работавшей в 1989-90г.г. Горин назвал Можевитинова. Эксперт, сам по специальности матема­тик, специалист по математической физике, написавший несколько книг по гидромеханике, не слышал о Можевитинове. Для академика-математика в этом, конечно, ничего ужасного нет. Слишком далек он от решения прикладных задач. Но для члена экспертной комиссии по дамбе - это "изумления достойно". Академик без колебаний подписал экспертное заключение, где был пункт о привлечении к уголовной ответственности.

Кого? Можевитинова?

Согласно опросам общественного мнения, в конце восьмидесятых годов около 70% петербуржцев требовали разборки дамбы и более 90% хотели расследования обстоятельств проектирования и строи­тельства. Возможно, немного узнав о тех, кого намеревались судить, кто-нибудь из судей строгих несколько смягчится и захочет покинуть ряды "массы Ле Бона-Фрейда".

* *

Между миром вещным и миром идей, между людьми культуры и цивилизации во все времена существовало взаимное недопонимание и неприятие. Целый век доминировали физики, а лирики были аутсай­дерами, иждивенцами прогресса, "психами ненормальными". Но к концу двадцатого века, когда цивилизаторы изрядно подпортили сре­ду обитания и придумали столько смертоносных орудий, что жить стало страшновато, культура возвысила свой голос и стала требовать гегемонии. "Чтобы выжить, человеку слишком долго важнее было развивать в себе изворотливость ума, нежели божественную энер­гию стыда. Так и пошло, что выработался большелобый ублюдок с хилой сердечной мышцей, образовалась автономия ума, оргия тупо­головой цивилизации, не слушавшая окриков культуры, и только сейчас, на краю бездны, слегка очнувшись, обалдело озирающая за­мученную местность земли. Где выход? Культура должна опередить цивилизацию и возглавить племя людей. Возможно ли? Не будем унывать. Дон Кихоты всего мира - по коням". Сделаем скидку на жанр. Ведь цитируется не труд по экологии, это окрик из повести Ф.Искандера о пикнике с участием неизменного Сандро из Чегема. Окрик культуры нашел отклик в массах: родилось массовое движение "зеленых". На коней вскочили не только Дон Кихоты. В кущах "зеле­ного движения" пышно расцвело племя современных луддитов.

С дамбой случилось так, что к культуре примкнула еще одна мощ­ная сила - фундаментальная, академическая наука. Она упрекала инженерную науку в нестрогости, эмпиризме, указывала на формаль­ные ошибки, которых, действительно, немало. Заявила, что все "боль­шелобые" у них, а у прикладной науки - "лоб узкий". Так что гидротехник оказался не только ублюдком, но к тому же еще и узко­лобым.

Когда "хранители огня" берутся решать практические задачи, слу­чается всякое. Скажем, Г.Гегель защищал докторскую диссертацию, в которой с помощью диалектики доказывал, что планет в солнечной системе не более семи. Защищал через год после того, как была откры­та восьмая планета. Э.Шпенглер свою знаменитую книгу "Закат Ев­ропы" спешил закончить к дню победы Германии в первой мировой войне. Он верил в эту победу еще в 1917 году, а война окончилась в марте 1918 года разгромом Германии. Обладателям высоких лбов в случае с дамбой были предоставлены все возможности сказать, как надо сделать, чтобы все было хорошо. Оказалось, что альтернативы они не придумали.

Покойный А.Л.Можевитинов говорил, что будь готовы пораньше очистные сооружения, - не было бы шума вокруг дамбы. Скорее всего, был бы, ибо народ созрел для ропота на эту тему. Говорили бы, что очистные сооружения плохо чистят (что вполне справедливо), говори­ли бы, что очистные сооружения - паллиатив, надо заниматься не очисткой испорченной воды, а не пачкать воду, переходить на водосберегающие технологии, на оборотные системы технического водо­снабжения (и это верно, но, увы, нереально в ближайшие годы).

Только восстановление разорванных нитей, понимание общности судьбы может положить конец непродуктивным спорам. Когда гума­нитарий будет доверять "технарю", он сразу поймет простую истину, что проблема чистой воды, тепла и света в его доме не ограничивается выключателем или краном: повернул,- чик - и готово, нет - за это надо платить. Инженер же, ощутив себя частицей всего сущего, восп­римет свое дело не только как ремесло, но и как строительство буду­щего.

"Возможно ли? Не будем унывать". Есть отдельные частные при­меры, когда пахари цивилизации и иждивенцы прогресса вполне до­веряют друг другу. Один из них - братья Кураевы.

* *

- Помнишь, Сережа, поездку в Усть-Нарву?

- Нет, не помню.

- Кажется, весной 61-го. Нас послали на выходные в гидропроектовский пионерлагерь "Нева" готовить помещения к приему первой смены, чистить мусор, расставлять койки. Вечером пошли в курзал на танцы - не пустили: девочки были в брюках. Мы вернулись в лагерь и весь вечер слушали песни. Были тогда покойный ГИП электрической части проекта Саян В.Ласло с аккордеоном, кто-то, не помню кто, с гитарой. Он еще пел редко теперь исполняемую песню "Я был баталь­онный разведчик, а он писаришка штабной. Я был за Россию ответ­чик, а он спал с моею женой".

- Как же, - вспомнил Сережа, - и про мадам Анжу, как он прихо­дил к мадам Анже, а та встречала в неглиже, и он бросался на Анжу, с нее срывая неглижу. Это репертуар Целикова, он по сей день работает в отделе производства работ.

Сергей Кураев был на курс или два старше Горина, на факультете они "идентифицировали" друг друга, но практически не общались. Общение формальное и неформальное началось в стенах Ленгидроп­роекта.

Сергей стал заместителем Агалакова, первого ГИПа защитных со­оружений, в 1975 году, когда основные решения уже сформировались и заканчивалась работа над техническим проектом. На его долю выпа­ло вместе с Агалаковым "проводить" проект по всем инстанциям. Утверждение большого проекта в иерархическом государстве, в кото­ром мы жили (и похоже, продолжаем жить), требует от ГИПов особых качеств. В Госплан, Госстрой для защиты проекта обычно выезжала команда из ГИПа, его заместителя и нескольких спецов - сметчиков, сооруженцев, архитекторов, специалистов по производству работ. ГИП и его зам. были связующим и регулирующим звеном между инстанциями и спецами. Они были между двух огней. Чтобы провести проект, надо было чувствовать, когда говорить самому, когда предо­ставить слово спецам, когда отступить и потрафить начальству, когда отстаивать точку зрения проектировщиков и взять под защиту спеца. Пережал - плохо, недожал - еще хуже. У проектировщиков и чинов­ников с экспертами задачи в некотором смысле противоположные: проектировщик хочет заложить в проект "жирок", добиться, чтобы "дали" побольше, инстанции "режут", стремятся снять жирок, ведь финансирование строительства ведется по смете утвержденного тех­нического проекта. По мнению спецов, Агалаков и Кураев неплохо справлялись с этим тонким делом.

- Что было самым трудным в работе над проектом?

- Добиться понимания. Объект непривычный. Это не всегда удава­лось. Еще труднее стало, когда пришлось отстаивать проект на после­дующих экспертизах и телешоу.

Отстаивал Сергей и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что знал свой объект досконально и сам от природы человек на редкость спокой­ный и даже флегматичный. А плохо потому, что не Цицерон и не актер. Когда он выходил к плакатам и ровно, несколько монотонно, пытался объяснить "фланирующей публике" что-то по существу, а надо было создавать образ, играть, живописать, следовать не букве, а духу, он явно проигрывал эмоциональным антидамбистам.

"Боже, какой он скучный, хоть бы улыбнулся, пошутил", - думал Захар Ильич, наблюдая выступления Сергея по телевизору и на раз­ных слушаниях и сессиях.

Даже в рядах дамбистов он как-то терялся: на переднем плане были более эмоциональные начальник строительства Ю.К. Севенард, на­чальник Ленморзащиты Б.П.Усанов и главный инженер Ленгидроп­роекта Н.Н.Яковлев, хотя вопросом лучше владел, безусловно, Сергей. Голландские эксперты, не в пример Сергею Кураеву, умели сработать на публику. А он не умел, говорил, не отходя от "голого факта".

На этом фоне Захару Ильичу показалась удивительной статья С.Кураева "Город и море", опубликованная в десятом номере журна­ла "Звезда" за 1983 год, возможно, лучшая дамбистская статья времен позднего застоя.

* *

- Статью написал Миша, - признался спустя десять лет Сергей. -Вернее я написал, он прочитал, изругал написанное, сказал, чтобы я наговорил все, что хочу сказать, на магнитофон, а он обработает.

В эссе Г.Померанца "Урок медленного чтения" есть такая фраза: "Голоса из хора" (книга А.Синявского) - любимая книга немногих, но среди них несколько замечательных писателей. Один из них, Ми­хаил Кураев..." Для Горина писатель М.Кураев был не столько заме­чательным, сколько "своим".

Есть два полярных взгляда на литературу. Первый: литература -способ уйти от повседневности, построение виртуальных и даже не­возможных миров, миров грез и золотых снов. Второй: литература -история живущих на земле людей. М.Кураев часто пишет, что его герои "должны быть отнесены к разряду безусловно второстепен­ных в рассуждении происшедшей всемирной истории,., исторически бесперспективных, с точки зрения прекрасной своими неожиданно­стями истории человечества". Но всем написанным говорит обрат­ное. Он ничего на придумывает, но умеет переходить "без пауз, без знаков препинания, от житейского к метафизическому", из мира вещ­ного в мир сущностный, из мира коммунальной кухни в мир идей.

Прочитав "Зеркало Монтачки", Захар Ильич, любопытства ради, позвонил писателю и задал вопрос:

- Существует ли квартира 72 в доме на канале Грибоедова и те ли жильцы, что описаны в книге, в ней жили?

- Не существует, но существовала. Теперь на месте того дома Цен­тральные железнодорожные кассы. А с жильцами я допустил некото­рую вольность: незаконно подселил в квартиру Окоева и Шубкина из квартиры на улице Софьи Перовской и Екатерину Теофиловну, про­живавшую на Васильевском острове.

Когда главная хранительница коллекции зеркал, что располага­лась в правом крыле Петровской куртины Петропавловской крепости, говорила, что "у человечества нет другого лица, кроме вашего, моего, конкретных человеческих лиц", Горин чувствовал, что говорит это она не только своему подчиненному Апполинарию Ивановичу Монтачке, но и ему, Горину. Писатель М.Кураев был для Горина "своим" потому, что описывал историю его, Горина, города, его района, его улицы. Захар Ильич видел вокруг себя то же "нынешнее небывалое время, когда почти официально разрешена даже некоторая озлоб­ленность против начальства", узнавал дома и улицы, по которым ходили герои с ночным дозором или по дневным делам. Вот коровий доктор Владимир Петрович катит в загс сочетаться законным браком "из своих Озерков на двадцатке прямиком до бывшего учительского института, где разместился райком, а рядом в краснокирпичном здании казарменного типа приютились загс и бюро по обмену квар­тир". Точно так, на той же двадцатке, из тех же Озерков, в тот же загс, по той же причине катил Захар Ильич. И квартиру менял он в бюро обмена, что в краснокирпичном здании, и в комсомол вступал в желто-белом здании бывшего учительского института, и почти еже­дневно проходит мимо этих зданий, в желто-белом теперь районная администрация (тот же райком с исполкомом), а в краснокирпичном - Астробанк. И потому история его жизни воспринимается как часть всемирной истории. Писатель М.Кураев жил с Гориным на одной ули­це, на Большом Сампсониевском. Горин мог дописывать в уме те главы всемирной истории, которые писал М.Кураев.

"Преимущество хорошего исторического труда в том, что чи­татель способен быть сам себе Вальтером Скоттом",- написано в "Закате Европы". Захар Ильич не знал сына бывшего секретаря гор­кома Попкова, промелькнувшего в "Зеркале Монтачки", но учился в одном классе с сыновьями соратников Попкова - Тихоновым и Сафо­новым, не идентифицировал сына Попкова среди гомзовских алка­шей, собиравшихся подле "Стены коммунаров" трамвайной подстанции имени Диктатуры пролетариата, обращенной в садик имени Карла Маркса, но он приходил в этот садик, звавшийся в оби­ходе Собачьим, четыре года два раза в неделю проходил мимо Стены коммунаров на занятия по музыке в дом пионеров и школьников, что размещался в двух серых двухэтажных домах, принадлежавших до революции владельцу завода "Русский Нобель", брату того, "главно­го" Нобеля. А потом завод "Русский Нобель" стал "Русским дизе­лем", и работал на том заводе отец Горина. Рядом с Собачьим садиком стояла заброшенная церковь, построенная знаменитым архитектором Еропкиным; возле церкви - полуразрушенная могила вице-канцлера Волынского, казненного при Анне Иоанновне за попытку свергнуть Бирона. Через два дома от церкви Дом культуры имени Первого мая, в этом доме весной семнадцатого проходил съезд большевиков, "взяв­ший курс на вооруженное восстание", а через сорок лет окрестные мальчишки (и Горин в их числе) стекались туда на кинопремьеры трофейных фильмов. И так, вспоминая свое, личное, можно было дописывать мысленно всемирную историю. "Темой истории являет­ся судьба человека в земной человеческой жизни, и эта судьба челове­ка, осуществляющаяся в истории народов, постигается прежде всего как судьба человека в духе познающего" (Н.Бердяев "Смысл истории" ).

Имя писателя М.Кураева не пользуется столь уж широкой попу­лярностью. Время покажет, сколь замечателен писатель М.Кураев, но что наверняка из написанного М.Кураевым останется в русской прозе - так это описания Ленинграда. Именно Ленинграда, а не Петербурга, как у Н.В.Гоголя и А.Белого. В равнодушии к городу Михаила Курае-ва не заподозришь.

* *

Два брата - Сергей и Михаил. Младший - "теакрит" (театральный критик), писатель. Старший - инженер, много лет занимался проек­тированием дамбы, последнее время - защитой Каспийского побе­режья от неуклонного наступления моря. Кстати "молчит наука": почему Каспийское море несколько десятилетий до того высыхавшее, последние четверть века "прет и прет" вверх. Инженерам получить ответ от академической науки на этот вопрос нужнее, чем "помощь" в выборе варианта проекта дамбы.

Раннее довоенное детство и две блокадных зимы братьев Кураевых прошли на Васильевском острове. Глава семьи, Николай Кураев, строил военные объекты в Заполярье, а жена Анна Петровна с сыновь­ями Сережей, Мишей, Борей остались в блокадном Ленинграде. "На­кануне вечером третьего февраля, бабушка, давно не встававшая и лежавшая на оттоманке вместе с Борей, родившимся только что, в ноябре, сказала маме: "Анечка, не плачь, сегодня ночью мы с Бо­ренькой умрем". Умерли Боря и бабушка не той ночью, а утром следующего дня... Совет бабушки - не плакать, представьте себе, мама выполнила". За этими строками из статьи М.Кураева "Мой праздник", опубликованной в пятидесятую годовщину снятия блока­ды, для Горина стояла всемирная история. В тот же день, в честь той же даты выступал "отец города". "Наши отцы и матери", - сказал мэр в своем обращении. И это была не история, а мероприятие, рассчитан­ное на манкуртов - людей, лишенных памяти. Ну скажи он, в те годы житель Сибири: "Ваши отцы и матери",- и все было бы иначе.

На Большой земле в годы войны не очень себе представляли, что творилось в осажденном Ленинграде. Зимой 42-го приехал по Дороге жизни в командировку сослуживец отца и вывез по той же дороге семью Николая Кураева из Ленинграда.

После войны вместе с Н.Кураевым двадцать лет кочевали по гид­ротехническим стройкам его сыновья, старший Сергей и средний Ми­хаил (младший Борис умер в блокаду). Два первых класса братья Кураевы учились на Нивском каскаде, в Кандалакше. Потом другие стройки Кольского полуострова, новые поселки, новые учителя. За­канчивали школу уже под Ленинградом, в Свирьстрое.

Тысячи нитей связывают деятеля культуры М.Кураева с гидротех­ническим миром, эти люди ему не чужие. Все перипетии борьбы вокруг дамбы он наблюдал, не выходя из дома. Хотел Михаил даже что-то писать о дамбе, собирал материалы в архивах, свое отношение к проекту дамбы выразил в статье, "подаренной" брату.

* *

- Тебе достался беспокойный объект. Критика только мешала ра­ботать или в чем-то помогала? - спросил Захар у Сергея Кураева.

- Безусловно помогала. В самой оголтелой критике всегда есть доля истины. Да и учиться заставляла. Я по специальности энергетик, по роду работы - сооруженец. А критиковали экологическую часть про­екта.

- Сергей, я понимаю, что сомнений в правильности принятого решения строить дамбу в Западном варианте у тебя быть не может. Но признайся, грызет, хотя бы иногда, червячок, что сбудутся, хотя бы частично, апокалиптические прогнозы антидамбистов и отсеченная часть губы превратится в зловонное болото, что потомки проклянут тебя и Агалакова?

- Из-за дамбы - никогда. Если будут по-прежнему сбрасывать грязную воду - превратится в болото и с дамбой, и без дамбы.

Этот ответ несколько разочаровал Горина. Попроси Горин Сергея дать расписку, что переходя улицу, он никогда не попадет под маши­ну, вряд ли он дал бы: все может случиться - подвернулась нога, задумался, пьяный за рулем. А вот в более сложном случае верил, что с помощью тех скудных знаний, которыми мы располагаем, можно твердо сказать, что ничего непредвиденного не случится. Он веровал. Как пахарь цивилизации веровал в науку.

Тот же вопрос "о червячке сомнения" Горин решил задать Михаи­лу Кураеву, с которым до того был не знаком.

* *

Дверь открыл рослый мужик с крупными чертами лица. Именно мужик. И по виду, и по повадкам. Во время разговора позвонил по телефону итальянец по имени Марио, переводчик книги М.Кураева. Марио приехал в Петербург и хотел встретиться с автором. До того они не встречались, только переписывались. Договариваясь о встрече воз­ле метро, Михаил сказал: "Меня легко узнать по большому носу". Нос, действительно, был большой, не длинный, "еврейский", а боль­шой, исконный-посконный, бульбой. Старший брат Сергей вид имеет тоже не аристократический и рост тоже за сто восемьдесят, но не выглядит "крупным": нос и губы тонкие, все как-то помельче. На братьев не похожи. Разве что по телефону: голоса сходные. И по манере говорить: оба брата слегка кривят рот при разговоре.

- Напрасно вы меня в дамбисты зачислили. Нет у меня отноше­ния к дамбе, потому что не имею для этого знаний. Есть отноше­ние к отношению. Полагаю, что могу отличить качество аргументов сторон. Скажем, аргумент с промывкой губы с наводне­ниями: губа унитаз, а наводнение — промывка. Образ этот неотра­зим, солидарны почти все — от академиков до очередей. А сколько ни измеряют, после наводнений вода в губе грязнее - та же грязная вода, только вышедшая из губы, плюс смыв с берегов.

Помню, как мы снимали взрыв под Алма-Атой. Возводилась взрывонабросная селезащитная плотина. Казахские академики были против - разрушит город. А покойный академик М.Лаврентьев гово­рил: "Давайте считать". Тут же на месте делал прикидки и показы­вал, что сила толчка будет не больше, чем при трехбалльном землетрясении, каких в Алма-Ате по пять в неделю. И оказался прав.

Вера хороша в церкви. Носителем иррационального в нашем доме была мама. Когда она опасалась, отец, обычно, говорил: "Тетка Дарья Ваську в школу послала, а ему глаз и выбили." Что же, прика­жете школы закрывать? Пусть глаза в другом месте выбивают?

А против червя сомнения существует запас. Подсчитали макси­мально возможный уровень и набросили еще полметра. Сергей рас­сказывал, как для защитных сооружений города Гамбурга назначали уровень без научных вычислений: брали максимально наблюденный и его принимали за истину. Проходило время, происходило более мощ­ное наводнение, сооружения повреждались. Их ремонтировали и де­лали чуть выше на новый максимально наблюденный уровень. И так несколько раз. Сделай немцы строгий расчет и добавь разумный запас - ничего бы не было.

Итак, сомнения прочь. Писатель Михаил Кураев доверял отцу и брату, а потому верил в абсолютную вычисленную истину. Как рас­считывается максимальный уровень воды при наводнении он не знал. Если бы знал, то червячок сомнения завелся бы. Он бы увидел, что и в так называемом точном, научном расчете имеется произвол и место для сомнений. Мало кто верит, что шоколадка "Баунти" дает райское наслаждение, но иррациональная вера в то, что Бог, вождь, наука, начальник все знает, по-прежнему в ходу.

- Тем, что Сергей не высовывался на митингах, он отчасти обязан семье, - продолжил разговор Михаил. - Он был сыном Н.Кураева, ему не надо было пробиваться. И так заметят, если чего-нибудь стоишь. Лучшая стратегия - быть скромным. И он был. Сам себя в эту тень поставил. Однажды во мне взыграла семейная гордость. Был митинг по случаю открытия сквозного проезда с Котлина на материк. Откры­вали с помпой, выпустили специальный значок, снимали к кино. Как же, - Котлин перестал быть островом. Сергей на трибуне стоял самым крайним. "Что же ты, как бедный родственник?" - спросил я. "Это не мой праздник, и праздник ли это - еще вопрос". Через полтора года, летом 1986, когда вода у северного побережья губы зацвела, отчасти от того, что зимой 84-85-го поспешили открыть сквозной проезд на Котлин и не сделали всего, что было нужно, я вспомнил слова Сергея. Так что на уровне веры я, возможно, дамбист. Если верую, то потому что Сергею авантюризм не свойственен.

Горин был доволен общением с Кураевыми. Оно успокаивало и обнадеживало: братья - мужики степенные и несуетные, сохраняю­щие свое лицо при любых перестройках, предпочитают строить и писать, а не скандалить. И исходный тезис подтвердили: Михаил ве­рит Сергею, и это определяет его отношение к дамбе, а разговоры про расчет и вера в точное знание — лишь оправдание, подведение фор­мальной основы под существующее взаимное доверие.