I. пока не вымерли, как динозавры

Вид материала

Документы

Содержание 3.2.Люди из стада и человеки благоволения. Бог помочь вам, друзья мои

Подобный материал:

• Приключения Тома Сойера». II. Рекомендованное чтение: > А. Алексин. «В стране вечных, 38.44kb.
• Введение Что мы знаем о вас – крупные морские рыбы?, 203.79kb.
• Мониторинг региональных сми по теме: «образование», 233.44kb.
• Почему вымерли неандертальцы, 135.55kb.
• Все мои неприятности начинаются просто и обыденно. Ичем серьезней неприятность, тем, 2116.58kb.
• Когда жили динозавры?, 359.38kb.
• Оприроде мы знаем достаточно, 362.11kb.
• Гаврилов Д. А., Брутальский Н. П., Авдонина Д. Д., Сперанский, 446.39kb.
• Наименование обучающей программы Начальная подготовка (безразрядники) Шахматы в сказках, 15.01kb.
• За малым исключением все эти животные вымерли по вине человека, 20.92kb.

3.2.Люди из стада и человеки благоволения.

В годы застоя Горин полюбил разъезды по огромной стране. Вроде бы, поездки диктовались производственной надобностью. Но почему-то производственная необходимость была сезонной: становилась осо­бенно острой по весне и поздней осенью шла на убыль.

Застой прошел, но привычка к служебным поездкам осталась. С распадом Союза география поездок резко сократилась. Большие пло­тины возводятся в горах, а горные районы стали самыми горячими точками, и потом, как пишут теперь в юридических документах, -"обстоятельства неодолимой силы": перемены в цене авиабилетов, отмена рейсов. Ездить по стране все труднее. Надо запасаться деньга­ми, терпением и книгами для чтения.

Тридцатого апреля 1993 года Захар Ильич двинулся по маршруту Петербург-Москва-Абакан-Саяногорск. В дорогу взял книжечку А.Терца "Прогулки с Пушкиным", "свежий" (одиннадцатый за про­шлый год) номер журнала "Нева" и, чтобы подковаться в области массовой психологии, сборник статей З.Фрейда.

Обстоятельства неодолимой силы начались в Москве. Рейс Москва-Абакан отменили, нет горючего. В Домодедове - сумасшедший дом, народу тьма, жара, как летом. Пришлось на электричке возвращаться в город на ночевку. День летний, безоблачный, тихий, в подмосков­ных огородах копошатся селяне и горожане. Маршрут пролегал вне улиц и площадей, где митинговали по случаю Первомая активисты разных политических направлений. Где-то кипели страсти и, как по­том выяснилось, пролилась кровь. Так же безоблачно и безмятежно было, когда Захар Ильич проезжал мирные Ош и Андижан за сутки до межнациональных волнений. Миром дышала земля Казахского райо­на Азербайджана из окна автобуса Баку-Тбилиси. Нелепо смотрелись на мирных дорогах Дагестана и Тувы пикеты автоматчиков.

В Ленинграде хватало семейных заморочек, и происходящее в стране было далеким фоном, но стоило сбежать от домашних забот, как фон и фигура менялись местами. Почему мы, в личном общении нормальные, интеллигентные, неглупые люди, вкупе, в массе, способ­ны на те безрассудства, которые совершаются? Почему во всех угол­ках огромной страны столь разные люди ведут себя так одинаково? Те же "межнациональные отношения", те же центробежные силы. Отку­да столь дружное взаимное ожесточение? Всюду "завет трудиться стал ветхим, появился новый завет - торговать". Целое поколение вступа­ет в жизнь, убежденное в том, что честный труд - удел слабых и глупых.

* *

Возвращаясь из Домодедова, Захар Ильич дочитал в электричке "Прогулки с Пушкиным" А.Терца. Есть книги, реакция на которые, мягко говоря, неоднозначна. Местами они кажутся шуткой дурного тона, местами - откровением. Тоненькую книгу Абрама Терца -А.Д.Синявского ругали многие, начиная от знаменитых А.И.Солже­ницына и И.Шафаревича до малоизвестной критикессы Т.Глушковой и безвестной старушки, пикетировавшей лекции А.Синявского с пла­катом: "Стыд и срам, товарищ Абрам". Ругали, но покупали и читали. Особенно бичевали за "пустоту". Одно из свойств гения Пушкина А. Терц определил четырьмя словами: двумя антонимами - полнота и пустота, и двумя синонимами - благоволение и благосклонность.

"Пушкин чаще всего любит то, о чем пишет, а так как писал он обо всем, не найти в мире более доброжелательного писате­ля..." Нет истины, где нет любви",- это правило в устах Пушкина помимо прочего означало, что истинная объективность достига­ется нашим сердечным умственным расположением, что любя мы переносимся в иное существо и, проникшись им, вернее постигаем его природу... Пусть солдат воюет, царь царствует, женщина лю­бит, монах постится...

Бог помочь вам, друзья мои,

В заботах жизни, царской службы,

И на пирах разгульной дружбы,

И в сладких таинствах любви!

Бог помочь вам, друзья мои,

И в бурях, и в житейском горе,

В краю чужом, в пустынном море

И в мрачных пропастях земли!

Вероятно никогда столько сочувствия людям не изливалось в одном - таком маленьком — стихотворении. Плакать хочется - до чего Пушкин хорош.

Но давайте на минуту представим в менее иносказательном виде и "мрачные пропасти земли", и "заботы царской службы". В пропа­стях, как всем понятно, мытарствовали тогда декабристы. Ну а в службу царю входило эти пропасти охранять. Получается, Пушкин желает и тем и другим скорейшей удачи. Узнику — милость, беглому - лес, царский слуга - лови и казни. Так что ли?! Да (со вздохом) -так.

Не мы ли здесь вчера скакали, Не мы ли яростно топтали, Усердной местию горя, Лихих изменников царя? Это писалось на следующий день после 14 декабря — попутно с ободряющим посланием в Сибирь".

Как понимать такую "беспринципность" поэта? Что это? Полнота? Приятие жизни во всех проявлениях, или пустота? "Его сердце холод­но и пусто; в нем нет ни любви, ни религии; может быть, оно так пусто, как никогда еще не бывало юношеское сердце", - это написал директор лицея Е. А.Энгельгардт. А.Терц согласился: "Пустота - со­держимое Пушкина... Пушкин достаточно пуст, чтобы видеть вещи как есть... Любя всех, он никого не любил,"

В "Уроках медленного чтения" Г.Померанца приведены слова А.Терца: "Чтобы написать что-нибудь стоящее, надо быть абсолютно пустым". Здесь пустота - уже не свойство гения Пушкина, а принцип творчества. Г. Померанц идет еще дальше. Он эту пустоту трактует как буддийскую Великую Пустоту, отрешенность от земных мыслей и чувств, наполненность Светом и Пустотой, необходимую для позна­ния Будды.

Есть одна маленькая деталь, о которую спотыкается мнение А.Тер­ца: цитируемое стихотворение имеет недвусмысленное название: "19 октября 1827 года". Поэт обращался не к человечеству, а к лицейским друзьям в десятую лицейскую годовщину. Если бы были правы А. Синявский и Г. Померанц, то Пушкин был бы поэтом для избранных. Но Пушкин - Поэт всех, кто говорит по-русски. Трудно найти среди поэтов человека более земного и далекого от метафизики. Он весь соткан из симпатий и антипатий, но не к идеям, а к людям. Что поделать, если среди его лицейских друзей и декабрист Пущин, и слуга царю вице-канцлер Горчаков. "Человеками благоволения" на­звал Пушкин тех, кто сохранил доброе отношение к окружающему миру вопреки всем невзгодам и несправедливостям, выпавшим на их долю, тех, кто может понять "и узника, и царского слугу".

Быть может, в этом непонимании корень нашего дружного ожесто­чения? Нас учили "беречь идейную чистоту". Мы не в состоянии вместить несколько идей в чем-то взаимно противоречащих. Мы или "за" или "против". Наши поэты мечтали к штыку приравнять перо. Мы уповали и уповаем на правильное учение и нетерпимы к неверно­му учению. Но еще Конфуций, живший за пятьсот лет до нашей эры, учил, что человек может сделать великим учение, которое он испове­дует, но учение не может сделать человека великим. А один из после­дователей Конфуция пошел и того дальше: искренний человек делает ложное учение истинным, а неискренний - истинное ложным. Быть может, правы мудрецы Востока, считавшие, что нет правильных идей, а есть правильное поведение?

* *

На следующий день, 2 мая, Захар Ильич с трудом вылетел на Красноярск (крюк в четыреста километров, но ближайший абакан­ский рейс почему-то только 4 мая). По всей трассе чистое безмятежное безоблачное небо. Снега нет, только отдельными пятнами в районе Урала. Обычно стихи в журналах Захар Ильич пропускал, но в этом номере "Невы" стихи М.Дудина "взяли за душу":

И ворон простер над пространством крыла.

И нет огонька в утешенье. Была ли победа? Была да сплыла! Осталось одно пораженье.

И нет половины России. И нет Великой и дерзкой отваги. И мрачен холодный и мутный рассвет, И выцвели гордые флаги.

Салют отгремел. Захлебнулся горнист. Молчат корабельные склянки. А поезд летит, и слепой гармонист Играет "Прощанье славянки".

С кем он? С Дудиным, оплакивающим разрушенную великую де­ржаву, или с эстонцем, чью страну раздавила эта самая держава?

Большую часть номера занимал роман Александра Мелихова "Так говорил Сабуров". Герой романа и знаменитый географ, и путешест­венник, и выдающийся геолог, и создатель оригинального учения о происхождении нравственности, и герой-революционер, и выдаю­щийся организатор, создатель справедливого и процветающего обще­ства на некоем острове. "Зачем автор придумал этого супергероя? Кто поверит, что подобные люди бывают?" - подумал Захар Ильич.

На Саяно-Шушенской ГЭС Горин дал почитать роман Лене Шахмаевой. "Сабуров - это Кропоткин,"- сказала Лена, возвращая жур­нал. О Кропоткине Захар Ильич ничего не знал, кроме того, что тот был анархистом, носил большую бороду "лопатой" и маленькие очки. Анархист у Горина ассоциировался с хулиганом в тельняшке да с долгогривым кино-батькой Махно, пьющим самогон под цыганские романсы. Лена оказалась большой поклонницей Кропоткина и дала Горину почитать "Записки революционера".

Прочитав, Горин "ахнул": герой романа Сабуров был лишь жалкой тенью гиганта Кропоткина. Он был не только тем, кем был Сабуров, но и счастливым мужем и отцом (потомок Великих князей Смолен­ских П.Кропоткин был женат на Софье Григорьевне Рабинович!). Но не это главное. Князь Петр Кропоткин — один из наиболее радикаль­ных теоретиков насильственной анархической революции, атеист, -прожил жизнь на основе высоких принципов гуманизма и христиан­ской морали.

Поражал не только сам Петр Алексеевич Кропоткин, но вся его семья. "Начальстволюбивый" отец, до отставки блестящий офицер лейб-гвардии Семеновского полка, благоговел перед своим полковым командиром великим князем Михаилом. "Очень хорошо, - сказал однажды великий князь Михаил, после того как полчаса заставил простоять полк с ружьем на карауле, - только дышат". Так писал о кумире отца его великий сын. Отец по убеждениям - монархист, кре­постник, христианин. Сын Петр - анархист-социалист, "космист -эволюционист", атеист. Сын Александр, брат Петра, - либерал, агностик-кантианец. И это не мешало им любить и уважать друг друга. Особенно любил Петр Алексеевич своего брата Александра же­натого на Вере Беринда-Чайковской, дочери сосланного в Сибирь польского повстанца. Родная сестра Веры, Софья Николаевна Лавро­ва (Сонечка), приемная дочь сибирского генерал-губернатора графа Муравьева-Амурского - знаменитая революционерка. Вот такая, пес­трая по идеям, но дружная семья.

Три брата: родные — революционер Петр Алексеевич Кропоткин, либерал Александр Алексеевич, двоюродный - Дмитрий Николаевич, харьковский генерал-губернатор. П.А. - бунтовщик, узник Петропав­ловской крепости, бежал из госпиталя, живет в эмиграции. А.А. со­слан в Сибирь за письмо своему другу П.Л.Лаврову, идеологу народничества. Любимец и флигель-адъютант Александра II Д.Н., рискуя навлечь на себя высочайший гнев, ходатайствует перед импе­ратором о возвращении А.А. из ссылки. А в 1879 году Д.Н.был убит коллегой П.А. террористом Г. Гольденбергом. П.А. тяжело переживал. Люди полярных взглядов, братья сохраняли добрые отношения и по­могали друг другу.

"Так то братья", - скажет скептик. Тогда другой пример. Коллеги П.А. в марте 1881 года убили царя-освободителя Александра II. В том же месяце группа аристократов организовала тайную "Священную дружину", которая поставила перед собой цель уничтожить главных подстрекателей - революционеров-эмигрантов. В списке подлежащих уничтожению и П.А. (кстати, осуждавший террор). Бывший диктатор России граф Лорис-Меликов сообщил о готовящемся покушении М.Е. Салтыкову-Щедрину, а тот - Кропоткину. И для Лорис-Меликова это не было "изменой принципам". Победа принципа с помощью револьвера недолговечна.

Когда П.А. был посажен во французскую тюрьму Клерво, то о его освобождении ходатайствовали люди самых разных убеждений: писа­тель В.Гюго, философ Г.Спенсер (взгляды которого П.А. критиковал), астроном Фламмарион, Французская Академия, сотрудники Британ­ской энциклопедии. Знаменитый историк Э.Ренан предложил сидя­щему в тюрьме П.А. книги из своей библиотеки. Все эти люди понимали, что такое благородство, ценили в П.А. человека благоволе­ния, хотя не одобряли его радикального выбора.

День Победы, 9 мая 1993 года Захар Ильич встретил в Черемуш­ках, на Саяно-Шушенской ГЭС. К 10 утра пошел на главную площадь поселка, на митинг (хотя не любил слов "День победы", особенно в Устах победителей). На площади было от силы человек тридцать, пять милиционеров да поселковое начальство. Моросил дождь. Оживлял унылую картину пьяный общительный мужичок ветеранского возра­ста. Подошел Кирилл Константинович Кузьмин, невысокий, квадрат­ный, невозмутимый. Рядом с собравшимися из магазина в магазин сновали люди, но никто не подошел к кучке ветеранов и поселковых начальников. Кузьмин улыбается как ни в чем ни бывало. Но Горин убежден, что ему нелегко это видеть.

Речи ветеранов и начальников были явно недемократические. Кровь, пролившуюся в Москве, они относили исключительно на счет нынешних властей. Захару Ильичу была в то время не очень симпа­тична команда Гайдара и его доцентов, которая дозволяла красным митинговать не на святой для них Красной площади, а где-то на за­дворках, унижающих их и их идею. Но и непримиримые ветераны не вызывали восторга. "Быть большой крови. Скорее всего на ноябрьские праздники",- подумал Горин (как потом выяснилось, ошибся на ме­сяц, кровь пролилась в декабре). И все равно было обидно за них, за ветеранов. Обидно за К.К., за его жену Наталью Николаевну, расска­завшую на митинге о ночи с 8 на 9 мая и дне 9 мая 1945 года, которые она, еще молодая девушка, провела на Красной площади, о том, какая была тишина на запруженной народом площади и прилегающих ули­цах, когда перед салютом победы выступал Сталин.

С кем он? Со "старой ортодоксией" или с демократами? Он не знал.

* *

Пытаясь разобраться в природе человеческой агрессивности, Горин прочитал книгу Э.Фромма "Анатомия человеческой деструктивности". Из книги он узнал, что есть два полярных взгляда на эту пробле­му. Одни психологи считают, что агрессивность - инстинкт, рефлекс, другие - порождение условий жизни и человеческой глупости.

Психологи-инстинктивисты пишут, что агрессивность у человека, как у любого животного, генетическая, врожденная. Два "парных" инстинкта: агрессии и убегания способствуют выживанию вида, они -реакция организма на опасность. Физиологи, вроде бы, подтверждают мнение инстинктивистов: они вживляли электроды в различные уча­стки мозга и, раздражая эти участки током, провоцировали у живо­тных ярость или миролюбие. Раз агрессия - инстинкт, то она мало управляема и неистребима. Инстинктивист К.Лоренц считал, что сни­зить агрессивность позволяют устранение "эффекта зоопарка" и пе­ренос агрессии на "эрзац-объекты". Известно, что в тесноте, в "коммунальщине зоопарка" животные агрессивнее. Следовательно, свободное пространство, свобода (или иллюзия таковой) снижают аг­рессивность. "Эрзац-объектом" может быть спорт (бокс, например, или стрельба в тире).

Так оно так. Но почему самые агрессивные существа на земле -люди и крысы? Не волки, не кошки, а люди. У хищников агрессив­ность "инструментальная". Охотничьему инстинкту хищника сопут­ствует рефлекс "не убий" понапрасну. Сытый волк не убивает ради убийства. Психологи-бихевиористы считают, что агрессия человека -порождение среды и обстоятельств, что с помощью "позитивных сти­мулов" ее можно искоренить. Мама хвалит ребенка после еды - ребе­нок начинает "любить" нелюбимую пищу. Мама не дает сыну конфет - сын становится агрессивным. Ну а если мама сыну не дает конфет, а дочери дает, - то и подавно.

Сам Фромм придерживается промежуточной точки зрения: есть агрессивность доброкачественная, интуитивная, как защитная реак­ция организма, а есть злокачественная, воспитанная условиями жизни.

Точки зрения инстинктивистов и бихевиористов Фромм считает взаимоисключающими. Странно, что, описывая две полярных тео­рии, он не обратил внимания на их фундаментальное сходство: и та, и другая в качестве лекарства прописывают свободу. Интуиционисты советуют ликвидировать "эффект зоопарка". Бихевиористы говорят, что агрессия - следствие расстройства планов, крушения надежд, ощущения бессилия и "непрожитой жизни" (это ощущение они име­нуют фрустрацией). Устранение фрустраций снижает агрессивность.

Советская власть убеждала нас, что мы свободны. Запад твердил, что социализм - неволя, а свобода - демократия и рынок. Но агрессив­ность была и там, и там. Ввели в России демократию и рынок, мы стали "еще свободнее", но агрессивность людей лишь выросла. В чем же дело? Отчасти от того, что свободный рынок - тоже неволя. Как заме­тил один американский ученый, рынок - двойная трагедия: начинает­ся с недостатка (товара) и кончается нехваткой (денег); изобилие "хороших товаров" и нехватка денег на их приобретение обрекает людей на тяжкий труд, чтобы "заработать и купить". Если бы только "неволя рынка", то вряд ли агрессивность в России была такой. Ры­нок-то еще липовый. Но кроме реалий среды, существует химера вну­шения. Если человеку, особенно молодому, внушать, что он прожил в неволе, что старые идеалы никакие не идеалы, то он становится агрес­сивным. Ощущение непрожитой жизни не столько продукт среды, сколько результат воспитания.

Интересно, что тот, кто за сохранение старого порядка - интуиционист, кто за перемены - бихевиорист. Психолог Н.Пасторе навел статистику на своих коллег-психологов: из двенадцати известных психологов-либералов одиннадцать оказалось бихевиористами, из двенадцати психологов-консерваторов одиннадцать оказалось интуиционистами. Выборка из двадцати четырех реализаций - не очень представительная. Но если ею воспользоваться, то "почти бихевио­рист" Горин с интуитивной вероятностью одиннадцать двенадцатых -либерал.

* *

Вернувшись домой, Горин с удивлением обнаружил у себя на полке "Хлеб и волю" и "Современную науку и анархию" П.Кропоткина, которых никогда не открывал. Устыдился и прочитал. Прочитал, по­думал и увидел, что и на солнце есть пятна. Взять хотя бы "Записки революционера". О сыне в книге одна фраза: тогда-то родился сын и "я испытал неведомые доселе чувства". О любимой жене - в общей сложности - страница, очень скупо о любимом брате Александре. Зато с утомительными подробностями о политической борьбе социалисти­ческих партий и сект того времени. Хотелось больше узнать о сыне, брате, жене и "плевать" на Юрскую коммуну и разногласия Бакунина с Марксом. Но даже такой блестящий человек как П.А., увлеченный своей идеей, не мог найти разумного равновесия между поглощавшей его идеей и окружающим миром. Воистину "средних людей" не быва­ет. Даже Конфуций, видимо, исторически первый теоретик центриз­ма, творец учения о "золотой середине", с сожалением констатировал: "Поскольку нет людей, которые действуют в соот­ветствии со срединным путем, приходится иметь дело с людьми либо излишне неистовыми, либо излишне осторожными. Неистовые хватаются за все, а осторожные бездействуют".

Кропоткин и ему подобные ради идеи порывали со своим кругом, с семьей, уходили в революцию, и естественные для нормальных людей узы для них были слабее, чем идейная близость. Товарищ по борьбе заменял брата. Идейный антипод становился врагом. В последние го­ды нам на собственном опыте приходится осознавать тот факт, что человек без корней, вернее, обрубивший узы и корни во имя служения ортодоксальной идее (даже формально созидательной), потенциально опасен. Внушив идею массе, он часто становится детонатором разру­шения, ибо новая массовая идея сталкивается со старой, ортодоксаль­ная масса - с массой, воспринявшей новую идею.

Сколько придумано прекрасных идей! Активные люди идут по жизни, выбирают для себя самую прекрасную. Служат ей. И увы... Многие перестают быть людьми, становятся гротесками, носителями идей. Так написал в своем рассказе Шервуд Андерсен.

Идея, овладевшая массами, - могучая сила, ибо она порождает энтузиазм масс, который может быть направлен как на созидание, так и на разрушение.

Как и почему идея овладевает массами? Вопрос старый как мир. Но к единому ответу авторитеты пока не пришли.

Очерк З.Фрейда "Массовая психология и анализ человеческого Я", в котором обильно цитируется книга Ле Бона "Психология масс", так отвечает на этот вопрос: "В психологической массе самое странное следующее: какого бы рода ни были составляющие ее индивиды, какими схожими или несхожими ни были бы их образ жиз­ни, занятия, характер и степень интеллигентности, но одним только фактом своего превращения в массу они приобретают кол­лективную душу, в силу которой они совсем иначе чувствуют, дума­ют и поступают, чем каждый из них в отдельности чувствовал, думал и поступал бы. Есть идеи и чувства, которые проявляются или превращаются в действие только у индивидов, соединенных в массы. Психологическая масса есть провизорное существо, которое состоит из гетерогенных элементов, на мгновение соединивших­ся, точно так же, как клетки организма своим соединением создают новое существо с новыми качествами, совсем иными, чем качества отдельных клеток..."

Ле Бон называет три причины этого феномена.

"Первая причина состоит в том, что в массе, в силу одного факта своего множества, индивид испытывает чувство неодолимой мощи, позволяющее ему предаться первичным позывам, которые он, будучи одним, вынужден был бы обуздывать. Для обуздания их повода тем меньше, так как при анонимности, и тем самым, и безответственности масс, исчезает чувство ответственности, которое всегда индивида сдерживает..."

Вторая причина - внушаемость. Третья - заражаемость, являюща­яся последствием внушаемости. "Заражаемость есть легко конста­тируемый, но необъяснимый феномен, который следует причислить к феноменам гипнотического рода... В толпе зарази­тельно каждое действие, каждое чувство, и притом в такой сильной степени, что индивид очень легко жертвует своим личным интере­сом в пользу интересов общества..."

Содержание идеи, воспринятой массой, для Ле Бона и Фрейда не имеет значения. "Достаточно любого симметричного построения с видимостью порядка, - диалектического материализма, антисеми­тизма, нацизма, - чтобы заворожить людей" (Х.Борхес).

Первый ученик, фельдфебель Пажеского его императорского вели­чества корпуса, камер-паж государя Александра II, князь Петр Алек­сеевич Кропоткин в своих "Записках революционера" вспоминал, как однажды в Петергофских летних лагерях на учениях государь отдал колонне Пажеского корпуса команду "в атаку", находясь впереди колонны. Сомкнутыми рядами с опущенными штыками все пять клас­сов самого привилегированного в России военного училища двинулись на императора. "Перед нами стоял наш император, наш военный начальник, к которому мы все относились с благоговением. Между тем я чувствовал, что никто из нас не подвинулся бы на вершок, чтобы дать ему дорогу. Мы составляли идущую колонну, он являлся препятствием, и колонна смяла бы его".

Масса Ле Бона - Фрейда "обладает спонтанностью, порывисто­стью, дикостью, а также энтузиазмом и героизмом примитивных существ. Масса легковерна и чрезвычайно легко поддается влиянию, неправдоподобного для нее не существует. Чувства массы всегда просты и весьма гиперболичны. Масса, таким образом, не знает ни сомнений, ни неуверенности... Склонную ко всем крайностям массу возбуждают тоже лишь чрезмерные раздражения. Тот, кто хочет на нее повлиять, не нуждается в логической проверке своей аргумен­тации, ему подобает живописать ярчайшими красками, преувеличи­вать и всегда повторять то же самое... Масса - послушное стадо, которое не в силах жить без господина. У нее такая жажда подчине­ния, что она инстинктивно подчиняется каждому, кто назовет себя властелином.

Хотя потребность массы идет вождю навстречу, он должен со­ответствовать этой потребности своими личными качествами. Он должен быть захвачен верой в идею, чтобы пробудить эту веру в массе".

Узнаваемые черты. Заметим, что статья написана в 1921 году, до становления той системы, которую мы поминаем сегодня недобрым словом, а человека из такой толпы именуем гомо-советикус. Оказыва­ется, этот тип родился до советской власти. Даже раньше статьи З.Фрейда.

Людям из стада необходим посредник между ними и Богом. Бого­человек не может умереть и осиротить толпу. Э.Ренан в "Апостолах" посвящает целых две главы возникновению веры в воскресение Иису­са. Немало гипотез, дающих рациональное объяснение исчезновения тела Иисуса. Но никакие рациональные доводы не действуют, если нуждаешься в чуде. Путь от веры в воскресенье экзальтированной, "одержимой семью бесами" раскаявшейся блудницы Марии из Магдалы, первой обнаружившей исчезновение тела Иисуса из пещеры, к явлению воскресшего Иисуса на горах Галилейских сразу пятистам верующим и, наконец, к догмату "блаженны не видевшие, но уверо­вавшие" был пройден за считанные недели.

Психолог К.Г. Юнг считал, что переделать массовую психологию невозможно: "Масса подавляет еще возможную у каждого в отдель­ности способность видеть и размышлять, она принудительно вле­чет к доктринерской и авторитарной тирании - стоит хоть чуть ослабнуть правовому государству". Западная наука бессильна с этим бороться, так как имеет дело со "среднестатистическим человеком", а каждый индивидуум - исключение из правил, "самым абсолютным принципом, господствующим в реальности, оказывается иррегуляр­ность". Согласно аналитической психологии, выход один - уход из массы, индивидуализм, "самопознание".

* *

Теории знаменитых психологов звучат как-то обидно. Не хочется быть частью массы Ле Бона-Фрейда. Гораздо приятнее находиться в массе Кропоткина-Трубецкого-Эфроимсона.

Массовое сознание - зло. Спасение - выход из массы, жизнь "в собственной шкуре". Так ли? В России, всегда была сильна идея собор­ности, глубокой социальности человека. Взять хоть поговорку "народ всегда прав". Этому же в более тонкой форме учат и многие россий­ские философы.

Индивидуальное эмпирическое сознание П.Я.Чаадаев назвал "субъективным разумом, "пагубным я", которое "лишь разобщает человека от окружающего". Социальная среда выступает у Чаадаева как "океан идей", "мировое сознание", дарованное людям Богом. Свобода же - "страшная сила", произвольные действия людей, совер­шаемые в "ослеплении обманчивой самонадеянности потрясают мироздание... Предоставленный самому себе, человек шел лишь по пути беспредельного падения".

"Способность сливаться с другими людьми - симпатия, любовь, сострадание...- это есть замечательное свойство нашей природы... Наша свобода заключается лишь в том, что мы не сознаем нашей зависимости... Если не согласиться с тем, что мысль человека есть мысль рода человеческого, то нет возможности понять что она такое". Последнюю фразу Чаадаева философ, историк, богослов отец Василий Зеньковский назвал замечательной формулой, "предваряю­щей глубокие построения князя С.Трубецкого о соборной природе человеческого сознания".

"Сознание не может быть ни безличным, ни единоличным, ибо оно более, чем лично - оно соборно... В каждом из нас таится, как будто, несколько различных потенциальных личностей" - так пи­шет С.Трубецкой. Он говорит о "взаимопроницаемости индивидуаль­ных сфер сознания". "Производящее начало", "мировое сознание" создает идеальную, "потенциальную соборность", и этическая задача личности - приблизить индивидуальное сознание к соборному. В.Зеньковский называет учение С.Трубецкого "метафизическим со­циализмом".

Метафизическим рассуждениям Чаадаева-Трубецкого Кропоткин-Эфроимсон пытались дать естественно-научную трактовку.

"Известно, к каким выводам пришло большинство последовате­лей Дарвина... в толковании его закона борьбы за существование...Я чувствовал, что необходимо вполне пересмотреть само понятие "борьбы за жизнь" в мире животных, и тем более его приложение к миру человеческому... Я думал об этом вопросе, когда нашел в речи русского зоолога профессора Кесслера, произнесенной на съезде рус­ских естествоиспытателей в 1880 году, новое, превосходное пони­мание борьбы за существование. "Взаимная помощь, - говорил он, -такой же естественный закон, как и взаимная борьба, но для про­грессивного развития вида первая несравненно важнее второй". Эта мысль явилась для меня ключом для всей задачи."

На идее трактовки внутривидовой взаимопомощи как инстинкта, сформированного эволюцией, П.Кропоткин построил свою модель безначального анархического, кооперативного социализма.

Впервые о внутривидовой взаимопомощи Захар Ильич прочитал лет двадцать пять назад в статьях генетика В.Эфроимсона. В августе 1937 года В.Эфроимсона уволили "за бесполезность работы", а его материалы по генетике шелководства были уничтожены. И все-таки Р.Эфроимсон остался на позициях внутривидового альтруизма и ве­рил, что у животных и у людей, наряду с инстинктом сохранения индивида, имеется инстинкт сохранения вида. Этот инстинкт толкает обезьяну спасать чужого детеныша с риском для собственной жизни. Если в сообществе доминирует инстинкт сохранения индивида, то оно обречено, это тупик эволюции. Выживают сообщества, где преоблада­ет инстинкт сохранения вида.

О.Конт ввел термин альтруизм, обозначающий бескорыстную за­боту о благе ближнего. В дальнейшем наука навела некоторую тень на это поэтичное понятие и усмотрела в нем формы себялюбия. Согласно науке, есть альтруизм взаимный: "ты - мне, я - тебе", альтруизм коалиционный: в преферансе трое вистующих играют "не в карман, а на стол", есть альтруизм видовой и т.д. Часто мы не подсчитываем сознательно выгоды альтруизма, но именно эта выгода "распростра­няет гены бескорыстного поведения". Эта теория выглядела наиболее привлекательной. Быть элементом массы Кропоткина-Эфроимсона не так обидно.

* *

В сознании Горина эти две, на вид, взаимоисключающие теории мирно ужились между собой. Индивидуалист Юнг "соборное созна­ние" называет "коллективным бессознательным". В сущности обе стороны признают наличие невидимых нитей, соединяющих людей. А решение, выбор каждого человека, индивидуален, дело его совести. Когда нити рвутся, то народ, масса Чаадаева-Трубецкого, становится стадом, массой Ле Бона-Фрейда.

Одной экономики для перестройки мало. П.А.Кропоткин писал: "Когда мы рассматриваем какую-нибудь социальную теорию, мы скоро замечаем, что она не только представляет собой программу какой-нибудь определенной партии и известный идеал перестройки общества, но что обыкновенно, она также присоединяется к какой-нибудь определенной системе философии, к общему представлению о природе и обществе". Необыкновенность нынешней нашей пере­стройки общества в России в отсутствии такой системы.

Права человека... Ну, канонизируем их, заведем гуманную кон­ституцию и начнем ее исполнять. Честный прихожанин, законопос­лушный налогоплательщик сможет спать спокойно, даже если за стенкой человек умирает от голода: в церковь сходил, налог заплатил, не нарушил ничьих писаных прав. Что еще нужно? А когда-то в бес­правной России каждая баба старалась подать убогому, нарушить за­кон и передать кусок хлеба "арестантику". Готтентот, не имея понятия ни о естественном, ни о писанном праве, не садится есть, не прокричав трижды приглашение к еде любому желающему. Он инту­итивно понимал, что все люди - часть чего-то целого. Для современ­ного человека наука вычислила конец света, и "смерть стала окончательной и бесповоротной". Для него нет общего бессмертного корневища, и все надо успеть, пока жив. Успеть "предъявить претен­зии". П.А.Кропоткин считал, что церковь и государство в обмен на послушание, взяв на себя заботу о правах человека, разорвала "сереб­ряную нить", взаимного доверия, задушила инстинкт взаимной помо­щи, лишила теплоты человеческие отношения.

Понимание разных идей - вовсе не идейный релятивизм, а некий принцип дополнительности. В своем стремлении познать окружаю­щий и внутренний мир человек вынужден прибегать к классифика­ции, строить модели, отбрасывая одни детали и выделяя другие, вносить определенность в сложную картину. Каждая идея гипертро­фирует одну из многих граней истины. Чем больше мы знаем, тем больше граней нам открыты.

"У человека много правд и много богов. Это обязывает к серьезно­сти в попытках понимания других людей, не забывая ничего своего",- писал своей дочери В.Шаламов.

Идей много, а человек один. В жизни ему на каждом шаге прихо­дится выбирать и совершать поступки, оказываться на чьей-то сторо­не. Как быть? Поступать желательно по совести. Совесть по Фромму - "это наша реакция на самого себя. Она обладает качеством эмоции, потому что это реакция всей нашей личности, а не только реакция нашего ума. Ведь нам даже не обязательно осознавать, что говорит наша совесть, для того, чтобы испытывать ее воздействие". Иног­да человек вынужден поступать не по совести, а под давлением обсто­ятельств - из страха, в состоянии аффекта. Всякое возможно.

Есть у Х.Борхеса прекрасная новелла "Сад расходящихся тропи­нок", герой новеллы Цюй Пэн написал "неразрешимый" роман. В романе стоило герою очутиться перед несколькими возможностями, он выбирал не одну, а все сразу. Тем самым, герой творил различные будущие времена, которые в свою очередь ветвились и множились. Говоря языком науки, герой творил виртуальные (возможные) миры, которые в романе накладывались друг на друга в один противоречи­вый причудливый мир. Тот мир, в котором мы живем, реальный мир, - "генотень" - один из возможных миров. В силу воспитания, образо­вания, обстоятельств каждый из нас выбирает и совершает некое дей­ствие, и генотень немного меняется. Выбор одного, слагаясь с выбором другого, третьего, тысячного создает равнодействующую, определяю­щую направление движения. Причем далеко не все тянут в одну сто­рону. Это как тепловое движение молекул.

Приведенное "симметричное построение" имеет очевидный недо­статок: если половина лошадей будет тянуть телегу в одну сторону, а половина - в другую, то она не сдвинется. Такая патовая ситуация возможна лишь теоретически. Возникает соблазн наметить генераль­ную линию и силой заставить всех толкать вдоль нее, тогда телега побежит шибко. Но практика показала, что принцип "лебедь, рак и щука" более жизнеспособен.

Чем больше идей мы восприняли, тем более правильное движение мы совершим в конкретной ситуации, или не совершим опрометчиво­го движения, которое может совершить человек, воспринявший толь­ко одну идею. Атеист А.Д.Сахаров всю жизнь защищал в России людей верующих, но писал, что, живи он в клерикальной стране, то защищал бы атеистов. Жизнь одного человека — не "неразрешимый роман" Цюй Пэна. К сожалению для одних и к счастью для других, каждому из нас отпущена одна реализация. Но в каждом живет мно­жество нереализованных возможностей. Их реализовал кто-то дру­гой, нам подобный. Один волею обстоятельств стал демократом, другой - остался коммунистом. Могло случиться наоборот. И в этом смысле жизнь человеческого сообщества - неразрешимый роман Цюй Пэна. Стоит посмотреть на другого человека как на одну из своих нереализованных сущностей, как уменьшится желание уничтожить инакомыслящего и сдвинешься в сторону "человека благоволения".

* *

Возвращение в Ленинград вернуло Горина с небес на землю. На Большом Сампсониевском было не до философии. Катя сказала, что уходит - нашла работу по специальности. Виктор опять сорвался, надолго лечения не хватило. Оставлять его в одной квартире с ма­терью становилось опасным, и Горин согласился с планом старшего сына: Максим покупает Виктору однокомнатную квартиру, Захар Ильич переезжает на Большой Сампсоньевский к матери, а освобо­дившаяся трехкомнатная квартира на Гданьском переходит к Макси­му. Квартира на Тореза будет ждать возвращения из дальних стран поумневшего Гоши. Все в плане Максима было разумно и практично, но Захар Ильич долго не мог решиться пойти на его осуществление. Безнадежно больного Виктора выбрасывали в большой мир, он должен был жить один, без всякого надзора.

В середине мая переезд произошел. Горин решил никого на замену Кати не искать, а ухаживать за матерью сам. На работе все равно делать было особенно нечего. Захар Ильич легко договорился с адми­нистрацией, что "будет работать дома".

Писать о Саянах, не встречаясь с героями повествования, не полу­чалось. И Горин решил, чтобы "заполнить вакуум", обратиться к Петербургской дамбе. Объект рядом с домом, съездить за материалом - не проблема.

Объект знакомый, возводит та же гильдия, тот же цех, та же про­ектная организация, те же люди: первый ГИП Петербургской дамбы был ранее ГИПом Красноярской ГЭС, на Красноярской начинали и начальник строительства Севенард и знаменитый бетонщик Позня­ков. А главное - нет гидротехнического сооружения, вокруг которого так бушевали страсти эпохи перестройки, вокруг которого шла бы такая беспощадная война, превратившая многих интеллигентных и благоразумных людей в стадо.

Горин понимал, что и дамба, и семья - не Саяны, что обоснование намерения писать о дамбе не более, чем рационализация, подведение базы под интуитивные желания, его просили писать не о том. Но процесс писания стал для Горина психотерапевтическим средствам, процессом сознавания. А сознавание само по себе уже целительно, как сказал психолог Ф.Перлз.

* *

Фасад здания управления ЛенГЭСС на Звенигородской 22 - двор­цовый, но интерьер приемной и кабинета начальника странноватый: камины, лепнина и - стены, обшитые декоративной фанерой, стек­лянные двери современной конторы средней руки. Кажется только до потолков не дотянулась рука "реставраторов" богатого петербургско­го дома.

В просторном кабинете над столом начальника, Ю. Севенарда, большой портрет В.И.Ленина, читающего газету "Правда". Войдя впервые в этот кабинет, Захар Ильич хотел спросить хозяина, портрет над столом - принципиальная позиция или забытый на стене обломок прошлого. Но удержался. Вспомнил, что поэт К.Симонов, никогда не державший на видном месте портрета Сталина при жизни вождя, повесил его после разоблачения культа. Не хотел, видимо, быть "в стаде" ни до, ни после.

Юрий Константинович Севенард. Лидер "дамбистов", генераль­ный директор объединения ЛенГЭСС, строящего дамбу, депутат Петросовета, сопредседатель городской комиссии по труду и занятости, вице-президент Совета директоров С-Петербурга, президент ассоци­ации "Ленгидроэнергоморстрой", в которую входят ЛенГЭСС и инс­титуты Ленгидропроект, Ленморниипроект, ВНИИГ им. Б.Е.Веденеева, доктор наук. В прошлом - "номенклатура" Минэнер­го. Но внешний вид не застойный, а сугубо рыночный: рост высокий, располагающая улыбка, голос - приятный глубокий бас. Светлый ко­стюм, белоснежная рубашка, галстук, красный автомобиль "Мерсе­дес" у дверей конторы. Автомобиль водит, естественно, сам. Недаром в антисевенардовском сериале А. Ливеровского "Химеры Маркизовой лужи", опубликованном "Вечерним С-Петербургом" в конце 1992го-да, одна из статей названа "Скромное обаяние номенклатуры".

- Идет бескомпромиссная, беспощадная борьба. Ливеровский с его комиссиями - лишь видимая часть айсберга — лейтмотив разговора с Ю. Севенардом.

Алексей Алексеевич Ливеровский - один из лидеров "антидамбистов", автор упоминавшегося "сериала", депутат Петросовета, член мандатной комиссии и комиссии по законности и правопорядку (но по специальности не юрист, а математик, доцент ЛЭТИ).

- Что вы обо мне знаете? - спросил "в лоб" А. Ливеровский.

- Знаю, что вы учились в тридцатой математической школе, знаю, что потом учились на матмехе и потому знаете мою покойную жену Ольгу Бондареву (эта информация явно пошла Захару Ильичу на пользу, ибо его жена была "испытанной" в годы застоя демократкой), знаю, что Вы - сын того самого профессора А. Ливеровского - в неко­тором роде - продолжатель дела отца. (Первый серьезный организо­ванный протест против строительства дамбы - письмо председателю Комитета Партийного Контроля при ЦК КПСС А.Я.Пельше от 17 июля 1975 года подписал и отец А.А. Начало кампании против дамбы времен перестройки положило письмо "А где защита от дамбы?", опубликованное в начале 1987г в "Известиях". Под письмом подписа­лись Д.СЛихачев, Д.Гранин, М.Дудин и А. Ливеровский).

- Писать, "стоя над схваткой", невозможно. Идет жестокая бес­компромиссная борьба. Так или иначе, Вы скатитесь в одну или дру­гую сторону,- таков лейтмотив первого разговора с Ливеровским-сыном.

Горин не понимал, куда ему "катиться". Стать ортодоксальным дамбистом значило отказаться от своей жены, стать антидамбистом - предать свою профессию, коллег, с которыми проработал тридцать лет. "Серебряная паутина", опутывающая землю, паутина человече­ских отношений, симпатий, взаимной помощи и моральных обяза­тельств крепко держала и не отпускала его. Разорвать паутину означало уничтожить себя, свое бытие, ибо "нет субъекта - нет бы­тия". Так сложилась жизнь, что Захар Ильич не хотел быть ни дамби­стом, ни антидамбистом.

Жизнь его героев, лидеров дамбистского и антидамбистского дви­жений, сложилась иначе. Между Ю. Севенардом и А. Ливеровским не было классовых, социальных противоречий: и тот и другой по соци­альному статусу были служащими, выходцами из технической интел­лигенции эпохи развитого социализма. Им не надо было делить ни фабрик, ни латифундий (хотя на поверхности полемика временами выглядела как классовая: "приватизируя - прихватизируй",- обви­нял А. Ливеровский в своих статьях и выступлениях Ю. Севенарда). Но Горин полагал, что дело не в социальных противоречиях и не в борьбе за власть. Главное, ему казалось, заключалось в том, что эти люди не были до своей встречи связаны "физическими" нитями чело­веческих отношений и не ощущали наличия "метафизических" нитей между всеми людьми. Они были чужими. Для них выбор - акт рацио­нальный, в нем присутствует только разум. И самое разумное - зада­вить противника, иначе это сделает он. Нет спора, что Ю. Севенарду не нравились новые люди, хотевшие вырвать власть из рук прежних; для этих новых Ю. Севенард придумал обидную кличку "люмпенинтеллигенция". А. Ливеровский был из новых и потому не любил ста­рых. Но не так уж значительны были утерянные привилегии первого и приобретенные второго, чтобы бороться с таким азартом. Будь эти люди не чужими, или проникнись они ощущением, что все мы - одна семья, их полемика не была бы столь разрушительной.

Разрушительную силу полемике дамбистов и антидамбистов при­дала гласность в обстановке утраченного ощущения общности. Б.Рас­сел считал, что с помощью средств массовой информации народ можно убедить в чем угодно за 5-7 лет. Статьи Ю. Севенарда и А. Ливеровского часто печатают в газетах, лица их часто люди видят по телевизору. Благодаря телевизору, сроки убеждения теперь не 5-7 лет, а пять-семь недель. Когда прямо к тебе в дом приходит симпатичный неглупый человек, и убеждает, глядя тебе в глаза, обращаясь только к тебе, не в толпе, не на площади, а дома, когда ты сидишь за чашкой чая, то не поверить ему просто невозможно. Но вот приходят двое, и оба симпа­тичные, но говорящие разное. И половина верит первому, а вторая -второму. Тогда рождается то, что мы имеем: распавшаяся связь вре­мен, столкновение двух массовых психологии. Односторонность и предвзятость лидеров оборачивается поляризованностью массы, "средние люди", центристы становятся раритетами, забывается, что "человек соразмерен миру и душе мира... Своими влечениями он не только заключен в макрокосм, но и прорывается из него стремлени­ями, влекущими его в разных направлениях. Он постоянно впадает в противоречие с самим собой и лишь изредка умеет найти одну-единственную цель в жизни. За это он платит дорогую цену, подав­ляя другие стороны своего существования. Поэтому часто возникает вопрос: стоит ли вообще формировать такую односто­ронность, если естественное состояние человеческой психики за­ключается в противоречивости поступков, в диссоциации ее элементов... Порядок и синтез рождаются из этого состояния". (К.Г. Юнг).