I. пока не вымерли, как динозавры

Вид материала

Документы

Содержание ЧАСТЬ III. ОБЪЕКТ С НЕЭКОНОМИЧЕСКОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ. 3.1 Родительский дом.

Подобный материал:

• Приключения Тома Сойера». II. Рекомендованное чтение: > А. Алексин. «В стране вечных, 38.44kb.
• Введение Что мы знаем о вас – крупные морские рыбы?, 203.79kb.
• Мониторинг региональных сми по теме: «образование», 233.44kb.
• Почему вымерли неандертальцы, 135.55kb.
• Все мои неприятности начинаются просто и обыденно. Ичем серьезней неприятность, тем, 2116.58kb.
• Когда жили динозавры?, 359.38kb.
• Оприроде мы знаем достаточно, 362.11kb.
• Гаврилов Д. А., Брутальский Н. П., Авдонина Д. Д., Сперанский, 446.39kb.
• Наименование обучающей программы Начальная подготовка (безразрядники) Шахматы в сказках, 15.01kb.
• За малым исключением все эти животные вымерли по вине человека, 20.92kb.

ЧАСТЬ III. ОБЪЕКТ С НЕЭКОНОМИЧЕСКОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ.

3.1 Родительский дом.

Все сдвинулось и поплыло незнамо куда. Еще год назад Горин был уверен, что ему по гроб суждено быть честным производственником и примерным семьянином, Год 1993 развеял эту иллюзию.

* *

Тридцать лет назад ушел Горин из родительского дома. Тридцать лет бывал не чаще раза в месяц. Теперь ходил ежедневно.

Жили когда-то, как в сказке, отец, мать и три брата в небольшой двухкомнатной квартире сталинского дома на углу улицы Сердобольской и проспекта Карла Маркса. Старший, Захар, - умный: учился на хорошо и отлично, средний, Аркадий, - и так и сяк, средний балл три с половиной, младший... - три с минусом. "Старший у меня - золотая голова, средний - золотые руки, а младший любит животных",- гово­рила мать соседям. Во дворе все ее знали: в том же доме был детский сад, в котором мать работала врачом. Отец не был склонен к мифот­ворчеству, с соседями бесед не вел. Приходил усталый с работы домой, ужинал, включал одновременно радио и телевизор, брал газету, са­дился на стул и мгновенно засыпал. Когда похрапывание отца начина­ло мешать матери смотреть телевизор, она вставала, стелила постель и говорила: "Илья, иди в кровать".

Первым ушел из дома средний брат Аркадий. Женился на однокур­снице Гале еще в студенческие годы. Родители жениха и невесты поднатужились и купили молодым двухкомнатную кооперативную квартиру на девятом этаже точечного кирпичного дома. Небольшая квартира Аркадия отличалась тщательностью отделки - "золотые ру­ки" хозяина, и чистотой - домовитость хозяйки. Средний по возрасту, среднего роста, твердый середняк в учебе, средний класс по социаль­ному положению. Таким был средний брат. Работал Аркадий в "ящи­ке". Ящик проектировал танковые заводы, Аркадий был главспецом по литейным цехам. Читать Аркадий не очень любил, но книги поку­пал, посещал с женой премьеры и вернисажи. В красные дни календа­ря, в дни рождений и юбилеев собирались у Аркадия гости, все больше инженеры, люди семейные, положительные. Галя пекла замечатель­ные пироги. Горин с Ольгой бывали в доме Аркадия раза три-четыре в году, не чаще. Ольга плохо вписывалась в ту среду. В гостях Ольга, если руки не были заняты ножом и вилкой, вязала. Сочетание вязания с ее учеными званиями уже создавало некоторое взаимное неприятие.

Аркадий и гости, видимо, усматривали в вязании неуважение к обще­ству. Ольга старалась, но получалось невпопад. Когда за столом об­суждались политические и светские новости, почерпнутые из газет и журналов, Ольга иногда вставляла в общий разговор фразу-другую. Но что мог сказать человек, не отличавший Кадочникова от Крючкова и никогда не бравший в руки журнала "Знание-сила"?! Гостям и хозяевам в репликах Ольги чудился вызов: не может такого быть, что доктор наук не знает, кто такой Бельмондо. А доктор наук не знал. Впрочем, часть вины есть и на Ольге: она по происхождению и воспи­танию была не леди, и не зная про Бельмондо, демонстрировала, что и знать не хочет.

Оживлялась Ольга лишь когда Аркадий вел гостей в туалет или на кухню показать новый шкафчик, изготовленный собственными рука­ми. Слов нет, шкафчик был отменным.

Младший брат Виктор всю свою жизнь до восемнадцати лет про­спал на раскладушке. Три брата размещались в четырнадцатиметро­вой комнате. Захар, как старший, спал на кровати, Аркадий - на диванчике, а Виктору на ночь ставилась раскладушка. С уходом Ар­кадия Виктор получил диванчик. Но ненадолго.

Учился Виктор неважно, но в Политехнический все же поступил. Пошел учиться на металлурга, по стопам отца и брата Аркадия. Не проучился и семестра - любовь и все такое. Им было по восемнадцать, Вите и Наташе. Родители советовали прервать беременность: "Вам надо учиться". Молодые отказались. Сейчас, когда Горин смотрит на их первенца Сашку, живущего в Хайфе, в голову приходит: "Неужели тридцать лет назад Наташа могла запросто сходить в больницу, - и не было бы ни Саши, ни его симпатяги сына Мишки? Ведь могло так случиться. И мир был бы другим. Хоть чуточку, но другим".

Витя не любил химию и металловедение, он любил собак. Рожде­ние сына стало поводом покончить с ненавистной химией. "Я должен содержать семью",- сказал Витя, хотя на этом никто не настаивал. Сказал, бросил институт и почти сразу угодил в армию. Сидел где-то под Архангельском на "точке", охранял объект. Спирта для поддер­жания объекта в боевой готовности хватало и технике, и людям.

Вернулся из армии Витя, когда сыну было полтора года. Ему не довелось стирать пеленок и вставать к малышу по ночам. Эти два мероприятия очень важны для становления мужчины, важнее даже, чем служба в армии. Восстанавливаться в институте Витя не стал, пошел работать мастером в литейный цех. Близость к классу-гегемону укрепила в Вите приверженность к спиртному.

Жил Виктор с женой и сыном то в родительской квартире, то с Родичами жены в коммунальной квартире на Чайковского. К пятиде­сятилетию Октября дед Наташи Василий Кириллович Житенев полу­чил как старый большевик трехкомнатную квартиру в Купчино. Две комнаты в коммуналке на Чайковской забрали, и многочисленная семья: дед Василий Кириллович с женой, мать Наташи Галина Ва­сильевна, сама Наташа, Витя, их сын Саша и огромный черный ньюф Батыр переселились в Купчино.

Василий Кириллович Житенев вступил в партию большевиков между двумя революциями - февральской и октябрьской. В день 25 октября 1917 года член РСДРПб Житенев, не ведая о событиях в Петрограде, сочетался в городе Томске законным церковным браком. Прискорбный этот факт служил поводом постоянных насмешек со стороны его благоверной, старухи неглупой и саркастической. "Что же ты, Вася? Твои Зимний брали, а ты жениться надумал". Василий Кириллович, человек наивный и серьезный, сконфуженно оправды­вался: "Не сочли возможным предупредить". Карьеры, соответствую­щей своему партстажу, Василий Кириллович не сделал. Заведовал кулинарным техникумом при фабрике-кухне. Серое конструктивист­ское здание фабрики-кухни, известное жителям Выборгской стороны под именем "Серая лошадь", стоит и поныне на Большом Сампсониевском проспекте. Любители поэзии помнят, как в годы оттепели "Серая лошадь" именовалась поэтическим кафе "Ровесник". Писа­тель Василий Аксенов увековечил это здание в одном своем причудли­вом романе из жизни физиков, сильно похожих на шизиков. Живя в Купчино, Василий Кириллович уже не заведовал "Серой лошадью", а был пенсионером республиканского значения. Находясь на заслужен­ном отдыхе, Василий Кириллович посещал партархивы и писал исто­рию революционного движения в родном городе Томске. Горину, как человеку ученому, Василий Кириллович настоятельно советовал чи­тать свой любимый труд - Большую Советскую Энциклопедию.

Горин, привыкший слушаться свою жену во всем, был активно не согласен с отношением Ольги к семье Житеневых-Ковалдиных. Ольга не любила семью Наташи. И всего-то из-за одной фразы, оброненной матерью Наташи Галиной Васильевной.

Отец Наташи, Никита Ковалдин, был при Попкове большим чело­веком, шутка ли - полковник НКВД. Во время ленинградского дела пострадал, но не сильно: из Ленинграда был переведен в глубинку, в областной сибирский город. Когда Наташа была еще маленькой, пол­ковник Ковалдин застрелился. Судя по оставшемуся кожаному паль­то, Никита Ковалдин был большим человеком не только в переносном, но и в прямом смысле.

Мать Наташи, Галина Васильевна, дочь большевика Василия Ки­рилловича, вступила в партию еще в годы учебы в Техноложке. Од­нажды за праздничным столом Галина Васильевна обронила, что в блокаду работала в Большом доме и не голодала. Из-за этой фразы Ольга навсегда невзлюбила семью Наташи; мать Ольги за дополни­тельный паек, работала в команде, выносившей трупы из квартир. После войны Галина Васильевна работала на Кировском заводе кем-то вроде секретаря при прославленном генеральном конструкторе тан­ков дважды Герое товарище Котине. С членом Политбюро Григорием Васильевичем Романовым, тоже выходцем с Кировского, была Галина Васильевна "на ты и за руку".

В конце семидесятых, когда у Вити с Наташей родился второй сын, квартиру в Купчино разменяли, и Витя с женой, двумя детьми и собакой переехал в двухкомнатную квартиру на Гражданке. Это был первый дом Вити без родителей, дом, где глава семьи - он. Пил к тому времени Витя уже капитально, но, видимо, не безнадежно, подпадал под категорию бытового пьяницы.

Трудно назвать причину, почему в трезвой, законопослушной да к тому же еврейской семье вырос пьющий Витя. Конечно, и армейская служба, и работа в горячем цеху. Но, пожалуй, главное - комплекс неполноценности, ощущение мезальянса. Наташа во всем его "мажо­рировала": закончила институт, аспирантуру, преподавала в вузе, читала трудные книги, ходила на концерты. Витя "тянулся", тоже читал, но в последние годы как-то по инерции, ничего из прочитанно­го не запоминая. Иногда его охватывал хозяйственный синдром, и он собственноручно изготавливал для дома гуталин в количестве трех килограмм или нечто тому подобное. Был он этаким Федей Протасо­вым с бородой, но Федей, не нашедшим сил уйти, часто неумело отстаивавшим свое мнимое мужское главенство в семье. Когда из дома стали пропадать вещи, Наташа выставила Витю из дома.

В чем-то Захар с братом были похожи, в чем-то были антиподами. Для обоих такое незначительное в наше время жизненное обстоятель­ство, как первая жена, стало определяющим, судьбоносным. Обоим достались жены, превосходившие своих мужей по многим параметрам и признакам. Но если для Горина этот факт стал стимулом, для Вити - неподъемным грузом.

В феврале 1984-го умер отец Захара, Аркадия и Виктора. Виктор переехал жить в родительскую квартиру, к матери. Жену Наташу и детей любил по-прежнему, но никому никакой пользы от того не было: денег на детей не давал, навещая, мог прихватить из дома жены цен­ную книгу для продажи. Старший сын Саша уехал от всего этого подальше: вначале в Харьков, потом в Хайфу.

Жена Наташа и мать всячески старались скрыть Витин недуг не только от знакомых, но и от родных. Захар по-настоящему понял, что с братом, совсем недавно.

К осени 92-го мать уже не вставала сама с постели. В туалет и на кухню ее надо было водить под руку. Витя был помощник ненадеж­ный. Главная его функция была в том, что ночью мать не оставалась одна.

* *

До отъезда в Израиль брата Аркадия главной помощницей была Галя. Теперь функции ухода разделили Захар Ильич и женщина сред­них лет по имени Катя, жившая в том же подъезде.

Каждый день, когда Горин входил в парадную дома 97 по Большо­му Сампсониевском, неприятный запах заставлял его задуматься о загадочной русской душе. Дом на Большом Сампсониевском стоял в старой части пролетарской Выборгской стороны, против того истори­ческого дома, из которого в октябре 17-го вождь мирового пролетари­ата отправился пешком в Смольный. За четверть века, прожитую в университетском кооперативе, Горин напрочь забыл, как живут в пролетарском районе.

Неприятный запах на лестничную площадку распространялся из квартиры на первом этаже. Жила в ней высохшая женщина-алкого­личка и двое мужчин. Один мужчина, по слухам, сожитель хозяйки квартиры, второй - бывший муж, вернувшийся из заключения. Уни­таза в квартире давно не было, только дырка в полу туалета, пропита была даже кухонная раковина. Входная дверь в квартиру была разби­та, и дыра на дверях зашита тремя досками. Квартирные ароматы беспрепятственно проникали на лестницу через щели в досках. Час­тенько кавалеры хозяйки спали возле дверей квартиры. Саму хозяйку лежащей Горину видеть не приходилось, зато валялись некоторые предметы туалета - стоптанная туфля, головной платок. Долгое время проживали в квартире две собаки. Маленькую Горин не боялся, а большую овчарку, когда та, тощая, голодная, бродила по лестнице - опасался. Без хозяйки собаки вели себя смирно, а в ее присутствии бросались на прохожих. "Меня защищают", - горделиво заявляла хозяйка. Потом большая собака покусала одного жильца, и ее при­стрелили.

Против дома стояло два пивных ларька и общественный туалет. Большую часть жизни женщина с первого этажа проводила возле ларьков. Иногда кавалеры волокли ее из дома или в дом, иногда она сидела на лавочке возле дома и дрожащими руками прижимала к высохшей груди грязного уличного котенка. Через раз при встречах Горин удовлетворял дежурную просьбу Кирки (так звали женщину) - давал ей сигарету. По слухам, Кирка имела "верхнее" образование и респектабельную родню. Потом квартиру у хозяйки купили бизнес­мены новой формации, говорят, за бесценок. Какое-то время бывшие хозяева ночевали по старой памяти в проданной квартире, но вскоре новые хозяева поставили железные двери и решетки на окна. Преж­ние еще с месяц ночевали в парадной, а потом исчезли.

На втором этаже жила Катя. Та самая Катя, которая ухаживала за матерью. Горин поначалу полагал, что относительно молодая (лет тридцать пять), здоровая, внешне привлекательная женщина со сред­ним специальным образованием пошла на такую тяжелую и малопре­стижную работу, как уход за старухой, только из-за сына-первоклассника. Добрая, честная, работящая, не брезгующая никакой работой, Катя внесла оживление и порядок в запущенную квартиру матери.

Иногда Горину казалось, что оживление было чрезмерным. Катя к месту и не к месту смеялась, отсылала всех и вся "к терапевту", на любую просьбу Горина отвечала со смехом "ни за что" (но при этом все просьбы выполняла). К Виктору Катя относилась с сочувствием, иногда что-то ему штопала, стирала (хотя за это Горин ей не платил). В периоды неестественного оживления Катя на вопрос Горина, как Витя, докладывала примерно так: "Хороший мальчик. Вчера пришел, упал в коридоре, я ему голову повернула так, чтобы не задохнулся и оставила. Ничего, всякое по жизни бывает. Вы его не ругайте, Захар Ильич. Лишь через полгода Горин узнал, что у Кати "профзаболева­ние": она долго продавала в буфете спиртное в разлив и приобщилась, но научилась это умело скрывать.

Не будем продолжать путешествие по этажам дома. Поднимемся сразу на пятый этаж в квартиру 69, где жили мать и брат Захара. Десять лет квартира не ремонтировалась. Была грязной, запущенной, с неистребимым запахом конюшни или зоопарка. Катя, как могла, пыталась привести дом в божеский вид, но Витя и мать неизменно возвращали квартиру в первобытное состояние. А квартира была - что надо: две изолированные комнаты, в каждой комнате по балкону, просторная кухня, высокие потолки, огромный коридор. Окна на ста­дион Лесотехнической академии, за стадионом парк. Горин считал, что осенью пейзаж за окном превосходит по красоте знаменитый Пав­ловский парк: на склоне за стадионом век назад для обучения лесово­дов посадили деревья самых разных пород, и осенью листва деревьев зеленых, желтых, красных создавала неповторимый ковер, менявший свою окраску изо дня в день.

Витя был тихим пьяницей. Друзей в дом не водил. Пил либо дома в одиночку, либо на стороне. Во время запоев, обычно, спал на незастеленной кровати. Периодически тяжело поднимался, держась рукой за правый бок, долго одевался, молча уходил, добавлял, возвращался и вновь ложился. Иногда до постели не доходил и засыпал в коридоре. Но домой добирался всегда.

* *

Забегая перед работой, Горин переодевал мать в сухое белье, выса­живал на горшок, кормил завтраком и через полчаса уходил. В девять приходила Катя, убирала квартиру, кормила мать обедом и уходила. С двух до шести мать была одна (если не считать спящего в соседней комнате Вити).

Мать панически боялась одиночества, мысль, что она может уме­реть одна, ужасала ее. За те часы, когда не было Кати или Захара, мать вспомнила забытый язык детства идиш и несколько длинных стихо­творений Некрасова, выученных в школе. Подходя к двери, Горин слышал, как мать, чтобы слышать человеческий голос, хотя бы свой, декламирует стихи, читает еврейские молитвы, спорит на идиш со своей матерью. Удивительно, Горин понимал почти все: раньше пола­гал, что не знает языка предков, не учил никогда, но в детстве слышал, как родители, чтобы скрыть что-нибудь от детей, переговаривались на идиш. Когда Горин входил, мать умолкала.

Разум матери был в прямой зависимости от погоды. В благоприят­ную для нее погоду мать сохраняла ясность ума, в неблагоприятную несла что-то, казавшееся Горину бессмыслицей. То она рассказывала, как ездила в Израиль на свадьбу внучки Наташи, описывала весь ритуал, беспокоилась, что уехала не предупредив, просила позвонить и напомнить, чтобы прислали ее синий халат, который, уезжая, забы­ла взять. Из всего этого бреда Горин выделял лишь то, что касалось Ольги. "Сегодня заходила Оля, - говорила мать, и у Горина начинало колотиться сердце,- поела хорошо. Я спросила:- позвать Захара? Она сказала: - не надо".

Покормив мать ужином, Горин заглядывал в комнату Виктора. Виктор обычно лежал на кровати, рядом на тумбочке или на полу стояла полупустая бутылка. При виде брата Виктор пытался встать, иногда это ему удавалось.

К половине восьмого Горин возвращался домой. Гоша по-прежне­му сидел за компьютером. Перемена работы на учебу мало сказалась на его режиме. Похоже, что учиться Гоша не собирался. Горин ужи­нал, включал телевизор и ложился на диван. Иногда не включал телевизора и писал эти записки.

* *

В конце декабря 92-го у Виктора случился экстраординарный за­пой. Горин запаниковал. До того Витя умудрялся не прерывать произ­водственного стажа. Перед капитальным запоем шел в поликлинику и получал больничный - высокое давление. Участковый врач всегда выписывал Виктору больничный, если тот приходил на прием трез­вым. Недели через две Виктор возвращался к работе. Работал он уже не начальником участка, а рабочим.

В декабре Витя о больничном не побеспокоился. Четвертого февра­ля 93-го года Горин пошел в ближайший наркологический центр на улицу Жака Дюкло и привел домой медсестру. После недели уколов Витя стал транспортабелен, и начал ходить на лечение. С работы его уволили за прогулы. В конце февраля лечение закончилось, и Витя устроился формовщиком на другой завод. О водке говорил, что "завя­зал" навсегда.

Горин получил передышку и возможность подумать о Гоше. При­ближался конец семестра. Не надо было быть большим пророком, чтобы предсказать финал: в марте Гошу ожидало отчисление из инс­титута и отправка в армию. Армии Горин боялся. Максим предложил направить младшего брата в люди: "Сейчас в России молодым, если они не воруют, делать нечего, честный труд не востребован. Гоша и так разложился, дальше будет хуже. Пусть едет в Израиль". Горин согласился, Гоша тоже. Узнав, что едет в "большой мир", Гоша вовсе перестал ходить в институт и стал ждать отъезда.

Есть в Израиле для олим программа "мягкой абсорбции" -для одиноких в возрасте от 18 до 35 лет - под названием киббуц-ульпан. Олим - вновь прибывшие (от слова "алия" - восхождение, восхожде­ние к высотам Иерусалима, Иерусалим расположен на высоте 700 метров над уровнем моря). Киббуц - это колхоз, коммуна, ульпан - школа. При некоторых киббуцах есть ульпаны, где эмигранты в тече­ние полугода через день учат язык и работают. Живут в общежитиях, обеспечиваются питанием и карманными деньгами. По этой стезе и было решено направить Гошу. Что будет через полгода в наше "пере­ломное" время планировать казалось смешным.

Максим предложил организовать в марте большой Израильский десант: он с новой женой, Гоша и отец. Расходы он брал на себя. Витя и Катя были в хорошей форме, отпуск - 24 дня - оставался еще с прошлого года, и Захар Ильич согласился. Мать расстроилась, боялась остаться на попечении Кати и Вити.

Четвертого марта, за две недели до вылета, когда билеты были уже выкуплены, к Горину на работу позвонила Катя:

- Захар Ильич, не волнуйтесь, все в порядке, бабуля в больнице.

- В какой еще больнице?

- Здесь недалеко, на Вавиловых. Очень просила отвезти, говорила, что пока вы будете в Израиле, она полежит в больнице. Я вызвала скорую, и ее забрали.

- Поезжай срочно на Вавиловых, я тоже туда выезжаю, будем на месте разбираться.

К больнице Катя не приехала. Горин с трудом отыскал мать в приемном покое на железной каталке, всеми брошенную и забытую. Позвонил к Кате, та еле ворочает языком. Все ясно. Чем черт не шутит? Может быть, действительно, оставить мать в больнице?

Положили мать в неврологическое отделение: у нее несколько лет дрожала правая рука - болезнь Паркинсона. Отделение больше напо­минало травматологическое: лежали побитые, изрезанные, истерзан­ные. Такое впечатление, что петербуржцы только тем и занимались, что били и резали друг друга. Дня через три мать никого не узнавала и утратила способность членораздельно говорить. Бабка она беспокой­ная, привередливая, каждые полчаса зовет повернуть на другой бок, дать попить и тому подобное. Чтобы не приставала, стали ее колоть снотворным, и доза, видимо, была много больше, чем требовалась. Пришлось забрать.

Уезжать было тревожно, но и посмотреть как, устроится Гоша, хотелось. Горин все-таки поехал.

* *

В Израиле Горин несколько дней походил за Гошей по коридорам учреждений, где оформлялись разные бумаги, сопутствующие переез­ду в другую страну. В кабинеты Гоша отцу заходить не позволял. Все сделал сам и довольно быстро определился в самый большой киббуц Израиля Геват Бреннер.

Поток эмиграции последних лет породил анекдот будто в анкете ОВИР появился новый вопрос: "Есть ли родственники за границей, и если нет, то почему?" Захар Ильич мог смело писать "есть и много". После того, как Гоша отправился в киббуц, Горин посетил брата в Тель-Авиве, тетку в Иерусалиме, друзей в Хайфе, и после двухне­дельного пребывания вернулся домой.

Дома было все спокойно. Катя и Виктор, чувствуя, что вся ответст­венность на них, вели себя безупречно. Понимая, что такое благопо­лучие может скоро кончиться, Захар Ильич решил сразу же после 27 апреля, дня рождения Ольги, съездить на Саяны, где не был уже почти полгода. Тогда он еще не предполагал, насколько кратковременно его нынешнее благополучие, что в его поездках на Саяны предстоит ант­ракт сроком на год.