I. пока не вымерли, как динозавры

Вид материала

Документы

Содержание ЧАСТЬ IV. БЕГСТВО ОТ СВОБОДЫ. 4.1. Человек из аппарата ЦК. Он увлекался туризмом и альпинизмом... Именно от Марчука уз­нали мы десятки туристских песен. Есть люди, которым природа щедро дала множество талантов. Таков Алексей Марчук"... 18 января. С большим трудом Наймушин (нач. строительства Братской ГЭС 18 мая. Был у Гиндина. В Гидэп он меня не пустил. Предложил собрать совещание по анкеровке.

Подобный материал:

• Приключения Тома Сойера». II. Рекомендованное чтение: > А. Алексин. «В стране вечных, 38.44kb.
• Введение Что мы знаем о вас – крупные морские рыбы?, 203.79kb.
• Мониторинг региональных сми по теме: «образование», 233.44kb.
• Почему вымерли неандертальцы, 135.55kb.
• Все мои неприятности начинаются просто и обыденно. Ичем серьезней неприятность, тем, 2116.58kb.
• Когда жили динозавры?, 359.38kb.
• Оприроде мы знаем достаточно, 362.11kb.
• Гаврилов Д. А., Брутальский Н. П., Авдонина Д. Д., Сперанский, 446.39kb.
• Наименование обучающей программы Начальная подготовка (безразрядники) Шахматы в сказках, 15.01kb.
• За малым исключением все эти животные вымерли по вине человека, 20.92kb.

ЧАСТЬ IV. БЕГСТВО ОТ СВОБОДЫ.

4.1. Человек из аппарата ЦК.

Мать умерла 10 января 1994 года в 11 утра, во сне. — Отмучился, - мелькнула в голове Захара Ильича кощунственная мысль. Он очень устал, не от ухода, - от бессонных ночей. Иногда мать будила его по делу: высадить на горшок, поправить сползшее одеяло. Чаще без рациональной причины: спросить как его самочувствие, что слышно из Израиля, почему не звонит давно ее подруга Евгения Бо­рисовна. После каждого подъема Горин час-два не мог заснуть, сидел на кухне, курил, ложился, вновь вставал, снова курил, пытался чи­тать. Возраст, нервы. Когда дети были маленькими, стоило им шелох­нуться во сне, как Горин вскакивал. Сделав требуемое, вновь ложился и мгновенно засыпал. Ольга так не могла, спала крепко.

Вечером того же дня Горин позвонил в Израиль брату и детям. Все погоревали, но на похороны приехать никто не обещал. В зале крема­тория, вмещавшем добрую сотню людей, провожало мать человек пятнадцать, из них родственников - ровно столько, сколько пальцев на руке, да и те, кроме Захара Ильича,- седьмая вода на киселе.

Несколько дней после похорон Горина мучило чувство вины. Была большая шумная семья, споры, разборки, заботы. Мать была средото­чием всех семейных проблем. Вмешивалась в жизнь взрослых детей, как тогда Горину казалось, часто не по праву и не по делу. И в конце жизни - пустота. Постель, старший сын, сидящий, как сыч, в соседней комнате, молча приходящий на зов и молча уходящий назад. Книг не существует - глаза, телевизор тоже - глухота. Что он, старший сын, сделал, чтобы скрасить последние дни прикованного к постели чело­века, своей матери? Поддержал - хотя бы раз - разговор о том, где и как у нее болит, выслушал ли, хотя бы не вникая, ее рассказы о прошлой жизни? Не так уж много осталось в живых подруг матери, таких же, как она, глухих старух. Мать со слезами на глазах просила позвонить какой-нибудь подруге. Но стоило ей пару раз уронить теле­фонный аппарат, и Горин пресек звонки: "Хватит ломать телефон, все равно ничего не слышишь". Жители окрестных домов выросли в де­тских садах и яслях, где детским доктором была его, Горина, мать. Незнакомые люди останавливали его на улице и спрашивали: "Как Гита Львовна? Передавайте ей привет". - Хоть раз передал он привет? Ни разу. Такой пустяк - и того не сделал. И еще считал себя мучени­ком, подвижником, героическим сыном...

В последние две недели мать потеряла волю к жизни, пропал аппе­тит. Ты ее убеждал? Нет, - кормил силком. Вспомни ее взгляд, когда ты запихивал старухе в рот искусственную челюсть и кричал: "Жуй, идиотка, не выплевывай". Когда в последние дни мать жаловалась на боли в сердце, ты говорил: "Не выдумывай, позавчера был врач, ска­зал, что давление у тебя как у тридцатилетней".

В ноябре-декабре, когда становилось невмоготу, Горин дважды от­правлял мать в больницу. Вспомнил случайно, что в "скворечнике" (больнице Скворцова-Степанова) заведует геронтологическим отде­лением Рита Фетисова, старинная знакомая, еще по Кольскому полу­острову. Позвонил, рассказал о своих проблемах. Рита сказала: "Привози". Первый раз мать поехала с радостью - лечение, общество. Через неделю, отдохнув, походив на работу, Горин усовестился и позвонил Рите. "Не валяй дурака. Не мучай себя и старуху. Ей здесь в тысячу раз лучше, чем с тобой. Лучшего места в Ленинграде ты не найдешь",- говорила Рита. Но Горин настаивал: мать боялась умереть вдали от близких, ей хотелось, чтобы перед смертью был рядом кто-то свой. "Хорошо, забирай. Но учти, второго раза может не быть. Я не могу вечно делать исключения для тебя. К нам попасть не так просто". Договорились, что Рита не будет выписывать мать и отдаст ее домой на неделю. Продержав мать недели три, Горин вновь отправил ее в больницу и взял обратно перед самым Новым годом. Вторично мать ехала без энтузиазма: не проходило недели без того, чтобы на отделе­нии кто-нибудь из пациентов не умирал, и мать это видела. Поездки в больницу и обратно здоровья ей не прибавляли.

А история с оформлением документов на отъезд? Мать рвалась к внукам и правнукам в Израиль. На Земле обетованной у всех родст­венников были свои проблемы. Ехать можно было только с тобой. Однажды ты дрогнул, сказал "да" и начал оформлять документы. Приводил на дом фотографа, чтобы сфотографировать мать на анкету и загранпаспорт. Потом дал задний ход. Никто тебя на Земле обето­ванной не ждал да еще с таким приложением, как мать. Вместо того чтобы честно сказать, что отъезд отменяется, ты врал, придумывал причины отсрочек. Мать все это, видимо, понимала.

"Зачем ты ворошишь все это? Выбрось все поскорее из головы. Ольга, Виктор, мать. Пора завязывать. Женись, пока еще дееспособен и начни новую жизнь. Год-два - и будет поздно", - твердило Горину его актуальное "я". Но другой голос явно подавлял первый: "Всю жизнь ты жил, как страус, старался не думать о фундаментальных проблемах бытия. Человек, видимо, единственное существо, которое знает свой финал, свое будущее. Ты жил и не замечал, сколько боли и утрат пережили окружающие люди. За последние три года ты, нако­нец, осознал, что это такое. И не надо подавлять это осознание. Имен­но оно дает ощущение полноты жизни, каждой прожитой минуты. Ты не робот, не потребитель продуктов питания. Оставайся с тем, что приобрел. Жениться... Ради тарелки горячего супа слушать, как рядом в постели будет сопеть чужой человек, и ты должен будешь, презирая себя, говорить фальшивые слова. И так может продолжаться десять лет".

Нет уж. Пока болезни, страх и одиночество не превратят его в животное, он будет упираться.

* *

Прошли похороны, поминки. Захар Ильич понимал, что пора, не мешкая, платить по взятым векселям. Два года он жил в кредит.

Начал с домашних дел. Дома не было, а дел хватало. Дети уехали в другую страну налегке, без вещей, без денег. Максим, когда звонил, просил продать его дачу и еще сказал, что УЗИ показало, что у Эрики родится 7 марта мальчик. Хваленая израильская медицина несколько ошиблась. Внук родился 14 марта. Внучка Ирочка с бывшей женой Максима Юлей в декабре уехали в Стокгольм. Когда вернутся - неиз­вестно. Похоже, что там все решает не Юля, а новый шведский муж.

Дача Максима оказалась непродажной из-за распада Союза: оказа­лась на границе двух государств - России и Эстонии, в погранполосе на российской стороне, но на землях, которые Эстония считает свои­ми. Никто в тех краях дач не покупал, все продавали. На эстонском берегу, в Усть-Нарве, продавали за бесценок русские из России, - их выживали коренные эстонцы: "Не продадите дешево, - скоро отбе­рем". Получить визу для проезда на собственную дачу из России в Эстонию стало проблемой. На российской стороне дачи продавали те, кто оказались жителями Эстонии: душил налог на землю для ино­странцев. Покупателей не было: от Петербурга 140 километров, при нынешних ценах на бензин дорога была непомерно дорогой. Еще не­давно, когда граница была "прозрачной", и через Ивангород-Нарву шел на Запад поток контрабандых цветных металлов, покупатели были - дельцы, заинтересованные в перевалочной базе на границе. Теперь границу перекрыли, а с нею и поток контрабанды, и покупате­лей не было.

Съездив несколько раз в Ивангород, Горин понял, что с его деловой хваткой продать дачу нереально.

После долгих колебаний Захар Ильич решился сам, своими рука­ми, оборвать еще одну нить, связывавшую его с прежней жизнью -продать свой садовый участок в Дунае. Ольга любила этот клочок земли, в Дунае выросли дети, похоронен кот, проживший в доме боль­ше двадцати лет. После гибели жены Горин практически не бывал в Дунае, дети тоже не ездили. Соседи, помнившие и любившие Ольгу, что-то сажали там по весне, чтобы земля не пустовала. Летом и осенью звонили к Горину: "Захар, смородина (малина) осыпается, приезжай собирать". И Горин, чтобы не обидеть хороших людей, ехал, собирал ненужную ему смородину или малину, малую часть скармливал мате­ри, остальное раздавал знакомым. Дача в Дунае стала явной обузой, участок и дом постепенно приходили в упадок. Держать этот памят­ник прошлого не было никакого резона.

Дачу в Дунае удалось продать удивительно легко и быстро. Взамен нее Горин купил себе в качестве дачи квартиру на окраине Выборга. Получилось это так. Весной 93-го года, вернувшись из Израиля, Горин обнаружил в почтовом ящике письмо. Писала Галя Никольская, его однокурсница. Они не виделись несколько лет. До Гали дошло, что Горин потерял жену, и она пригласила в письме сироту Горина к себе в гости в Выборг. Выйдя на пенсию, она переехала из Ленинграда в Выборг и поселилась там на окраине, в поселке Выборгский. Поселок стоял на острове, вблизи знаменитого парка Монрепо. Писала Галя, что место это удивительное. Горин поехал. Место оказалось и вправду замечательное. В двухэтажном восьмиквартирном доме, где жила Га­ля, продавалась еще одна квартира. Ее-то Горин и купил.

Дела купли-продажи заняли месяц. Покончив с ними и подогнав за месяц производственные дела, Горин решил оборвать повествование о дамбе и вернуться к главной теме - Саяно-Шушенской ГЭС. В инсти­туте командировочных денег не было, но в его договор на книгу входи­ла оплата командировочных расходов.

* *

Девятнадцатого февраля 1994 года с тяжелым рюкзаком - кило­грамм десять бумаги (рукописи, книги), Захар Ильич двинулся знако­мым маршрутом на Саяно-Шушенскую ГЭС.

Добрался без всяких приключений. Четыре часа лету, в самолете тот же экипаж, та же музыка, на которую он с некоторых пор реаги­ровал - незамысловатая песенка "Моя первая любовь, последняя лю­бовь". В Красноярском аэропорту приятная неожиданность: открылась после ремонта гостиница. Правда цены за койку в пятиме­стной комнате космические. Утром еще час лету до Абакана и сразу же автобусом в Саяногорск. К обеду в воскресенье, двадцатого, Горин был уже в Черемушках. Такое впечатление, что транспорт в стране выби­рался из разрухи, но цены на билеты стали такими, что самолеты летали полупустыми.

Нигде теперь Захар Ильич не чувствовал себя так покойно и уют­но, как в Черемушках. Нигде больше его не тешила иллюзия, что он еще кому-то нужен. Уже в дороге от Майны до Черемушек снималась тяжесть с души, уходили воспоминания, была лишь стальная лента реки слева от дороги и крутые скалы справа. Двадцатиградусный мо­роз без ветра с солнышком был в радость. В поселке по-прежнему много собак. Но это не грязные, голодные, взлохмаченные, отощавшие трус­ливые или злые собаки ленинградских помоек. Это веселые, крупные, породистые дружелюбные симпатичные звери. Домашние псы в Чере­мушках гуляют без сопровождения хозяев. Тишина нарушается кри­ком ребят возле горки. У трамвайной остановки, что подле моста, по-прежнему ближайшие кусты и деревца облюбованы стайкой си­ниц. Они, глупые, не знают, что сегодня воскресенье, и люди на ГЭС в трамваях не поедут. По выходным на станцию ходит оперативный автобус. Три человека выходят, не доезжая, на ОРУ - открытое распредустройство, человек восемь дежурных - на ГЭС. А по будним дням ездит много народу, бесплатно, на трамваях. Трамваи нарядные, теплые, не обшарпанные, как в Питере. Люди на остановках щелкают кедровые орешки. Время от времени они кладут орешек на ладонь вытянутой руки. Тут же с куста срывается одна из синиц, на мгнове­ние садится на ладонь, хватает орешек и отлетает в сторону, чтобы через минуту вновь возвратиться. Есть орешки помягче, их синицы раскалывают и склевывают ядрышко. Есть орешки "не по клюву", их синицы, потюкав, бросают и возвращаются за новым. Идиллия. Про­винция.

Кому-то провинция - покосившиеся избушки Псковщины, а Заха­ру Ильичу - Черемушки. То, что зовут провинцией писатели-дере­венщики, казалось Горину не провинцией, а глухоманью, болотом, из которой молодежь бежит. Время той провинции ушло вместе с рево­люцией. И то, что теперь называют политологи провинцией, которой "делегируются" из центра все новые права, для Горина не провинция, а провинциальные карьеристы, которые с удовольствием оставляют при первом удобном случае провинцию с ее правами и перемещаются в бесправную столицу. Из Черемушек никто бежать не собирается.

Тольятти, Дивногорск, Братск, Балаково... Каждая гидростанция рождала новый город, новую провинцию. Сегодня в такие места, как Черемушки, переселяется все больше людей, которые устали от не­продуктивной суматохи и непредсказуемости нынешней столичной жизни.

В Черемушках сейчас "коттеджный бум", - строятся краснокир-пичные двух-трехэтажные дома, наподобие тех, которые заводят "но­вые русские" в окрестностях Москвы и Петербурга. "Зачем? - задавал Горин вопрос тем, кто строил, - ведь не все же ваши дети станут энергетиками, кто-то будет музыкантом, физиком, им в Черемушках нет работы, им нужны большие города". Некоторые соглашаются и с грустью говорят, что их дети будут, со временем, продавать родитель­ские дома, но большинство уверено, что не просто вкладывают капи­тал в недвижимость, а строят "родовое гнездо", что для их детей, даже живущих в пятистах километрах - в Новосибирске, в Красноярске, Черемушки останутся родиной, местом, где они непременно будут бывать. Тем, кто не бывал в Черемушках, трудно поверить в искрен­ность этих людей. Но Горин верит.

Бросив в гостиничный шкаф рюкзак, Горин отправился к "прием­ной дочери" - в прошлый приезд он объявил Лене Шахмаевой, что ее "удочеряет". Поболтав, попив чайку, Захар Ильич вернулся в свой номер и включил телевизор. Погода для Горина была отличной, для гостиничного телевизора, видимо, не очень: в иную погоду видимость была нормальная, в иную - блеклые тени вместо изображения. По­смотрев пару минут на водянистые фигуры, Захар Ильич выключил телевизор, включил радио и с удовольствием растянулся на койке, -как-никак четыре тысячи километров на перекладных.

По радио шел обзор январского номера журнала "Русская провин­ция". Оказывается есть и такой, только-только появился. Главный редактор журнала все порывался рассказать о задачах, о концепции, а журналистка, проводившая беседу, его "осаживала" и заставляла возвращаться к изложению содержания номера. Дольше всего глав­ный редактор рассказывал о статье Марчука "Братск - любовь моя и боль моя". Редактор слышал раньше, что Марчук владеет пером, что в молодости написал повесть, "но что до такой степени - не ожидал".

Надо же! Еще в Питере Захар Ильич узнал, что одновременно с ним на Саянах будет Марчук. Едет из Москвы в командировку, тоже надолго - на месяц.

* *

На заре перестройки Марчук написал несколько статей в защиту гидроэнергетики. Статьи Горину понравились, и когда Алексей Нико­лаевич Марчук через два дня приехал и поселился в той же гостинице, Горин попросил почитать новую.

Статью Марчука предваряет предисловие, подписанное компози­тором А.Пахмутовой и поэтом Н.Добронравовым. На той же странице фото: А.Пахмутова, А.Марчук, фотографировал Н.Добронравов. Пре­дисловие имеет название: над пятью горизонтальными нотными лини­ями - "Марчук играет на гитаре".

Текст предисловия (с сокращениями):

"Так называлась песня, которую мы написали об одном из стро­ителей Братской ГЭС. Нас спрашивали: "А почему именно о Марчуке?"..

Конечно, звонкая фамилия Марчук легко ложилась в песенные стихи. Но главное в том, что Марчук - яркая личность... Черные как смоль волосы, белозубая улыбка, роскошные усы, косынка на шее... Во времена ковбойских фильмов такому не было бы цены на экране, американцы сделали бы из него национального героя. Кста­ти, Марчук великолепно играл не только на гитаре, но и на банджо...

Он - автор множества научных работ в области гидростроения. А кроме технических книг написал прекрасную повесть "Приснился мне город". А какими хлесткими эпиграммами потчевал он своих друзей! Его поэтическому дару могли бы позавидовать многие из процветавших тогда литераторов...

Он увлекался туризмом и альпинизмом... Именно от Марчука уз­нали мы десятки туристских песен.

Однажды мы попросили его отрецензировать сценарий фильма, в котором нам предложил работать известный кинорежиссер. Мы сохранили эту работу Марчука как образец прекрасной критической прозы и тонкого проникновения в жанр.

Есть люди, которым природа щедро дала множество талантов. Таков Алексей Марчук"...

Поскольку Марчук не чужд научной работе, - как-никак доктор наук, то статья разбита на четыре части, и последний абзац каждой части содержит согласно канонам научной статьи "выводы и рекомен­дации".

Первая часть: "Гордиться или каяться" - рассказ об участии автора в работе венского, - кажется, семнадцатого по счету, конгресса по большим плотинам. Заключительный абзац: "На этом конгрессе, на­пример, наша делегация, показывала фильм об отечественном гид­ростроительстве с нарочитыми кадрами грязной волжской воды, топляков, дохлой рыбы на фоне ГЭС. Конечно, что есть - не упря­чешь.

В других странах - тоже есть что ловить кинообъективом. Но на этом праздничном рынке мирового гидростроительства никто, кроме нас, не догадался демонстрировать собственные фекалии".

Вторая часть: "От прощания с Матерой к прощанию с энергети­кой". Рассказ о посещении автором деревни Матера. Есть знаменитая повесть В.Распутина "Прощание с Матерой" - печальный рассказ о последних днях деревни Матера, которую вот-вот поглотит пучина Братского водохранилища. Заключительный абзац этой части: "На­стоящая Матера, 30 дворов, сотня жителей, стояла на незатопляемых отметках. Она могла бы и остаться на своем исконном месте вместе с черными поскотинами и крестами, с приспособлен­ной под школу избой. Но люди не захотели жить на обочине цивили­зации. По просьбе жителей двадцать две избы были перенесены в новое Дубынино. Зимой привычным связям с левым берегом мешала незамерзающая майна. Кто захотел - перенес свои срубы и даже могилы, но таких было мало. В Дубынине теперь городские условия жизни на той же самой приангарской природе. Люди привыкли к новой жизни, в основном довольны. А литературный образ оказался во сто крат сильнее и драматичнее реальности".

Третья часть: "О нравственности": "Ах, Братск нашей молодо­сти! Сказал бы нам кто-нибудь тогда, что в 1990 году здоровые, крепкие парни могут не стыдясь продавать цветочки и газеты с порнографическими картинками, заниматься вымогательством, -не поверили бы. Тогда иные ценности были в ходу у настоящих муж­чин. Мозги и мышцы трещали от работы. Она была желанной и радостной... Многие сгорели в том труде, лежат теперь на Брат­ских кладбищах. Думаете, не стонет, не болит у нас с Натальей память о крохотной могилке дочери на дне морском у старого Брат­ска? В прошлом году случилась мне желанная командировка и выбра­лось время сходить на Падунское кладбище, поклониться друзьям. Четырнадцать лет не был и поразился его обширности и заброшен­ности... Однако не будем больше трогать кладбища- мертвые срама не имущ. Слава Богу, они не узнают о своей "безнравственности". Казалось бы, совсем недавно встречались мы на Ангаре и Енисее с Твардовским, Симоновым, Полевым, Евтушенко, Шукшиным, Приставкиным, Френком Харди, Аланом Маршаллом. Думаю, никто из них не отказался бы от тогдашних сибирских слов. Или зря так думаю... Теперь мы уходим, но не можем принять эпитафий Астафь­ева, Бондарева, Лиходеева, Лихачева, хотя слова они подбирают крепко. Валентин Распутин, например... Все реже заезжают из Братска мои друзья, все чаще приходят печальные известия. Ныне в молодом городе смертность превысила рождаемость. Развалива­ется могучий Братскгэсстрой, державший на своих плечах тяжкий груз энергетического строительства Восточной Сибири, Южной Якутии и Дальнего Востока, чахнут могучие заводы. И Распутину что-то не пишется".

Слова, слова... Странно, что Марчук, проработав в Братске и Усть-Илимске семнадцать лет, ни разу не встретил там В.Распутина. Ведь сам Распутин писал в семидесятые в "Красноярском рабочем" - глав­ной газете тех мест: "Я был на Иркутской, Братской, Мамаканской, Красноярской ГЭС. Очень хочется здесь, на Саяно-Шушенской ГЭС, бывать постоянно. Я завидую и самым первым - первоколышникам, и буду завидовать последним".

Наконец, четвертая часть "Если бы начать все сначала" и вся статья кончается словами: "Держись, любимый город! Если будет совсем худо, живые или мертвые, мы придем на помощь".

* *

Горину статья понравилась (как и все, что раньше писал Марчук). Кроме концовки. Не придут мертвые на помощь умирающему Брат­ску. Мертвые не ходят. Даже живому Марчуку не нашлось там места. Мы уходим - и весь сказ. И здравствуй, племя младое, незнакомое. И племя это - наши дети. Не пришельцы с Марса продают порнографию и занимаются вымогательством, а наши дети. Значит, такими их вос­питали, значит, не все в той прошлой жизни было в порядке.

Была в статье и предисловии к ней недоговоренность: автор был "из бывших", чего из статьи и введения видно не было. К числу "быв­ших", осознавших несправедливость дня вчерашнего, А.Н., видимо, не принадлежал.

Прежде чем перейти к теме "Марчук и Саяно-Шушенская ГЭС", будет нелишним поближе познакомиться с новым героем повествова­ния.

Алексей Николаевич Марчук в гидротехнической гильдии страны человек заметный. Начинал на Братской ГЭС, потом Усть-Илимская. Семнадцать лет жизни и работы в Сибири, популярность, песня "Мар­чук играет на гитаре, а море Братское поет". Потом "ударная возгон­ка" - Москва, работа в ЦК; Марчук и Конько курируют от партии гидроэнергетику. Потом развал партии и ЦК вместе с ней. Надо ис­кать работу, решать, как жить дальше. До Горина доходили сплетни о том, что те люди, которые в рот смотрели начальнику сектора ЦК, "кушали с его рук" не бросились на подмогу. Дескать, кинулся Мар­чук в учебные вузы столицы - не берут доктора наук Марчука, даже родной Братск, куда Алексей Марчук был готов вернуться, не нашел для него работы. Партийный "знак качества" стал клеймом ущербно­сти. "Нет у меня обиды на людей",- сказал Марчук, когда Горин завел с ним разговор на эту скользкую тему. Может и так, а может быть, гордость не позволяет признаться в обиде. Чужая душа - потемки. Устроился Марчук на работу в академический институт физики зем­ли. Старается не отрываться от гидротехники.

Вернувшись в Москву из Сибири, уже работая в ЦК, написал Алек­сей Марчук повесть, похоже, сам писал. Опубликовал повесть в жур­нале "Юность", вышла она и отдельной книгой в Иркутске. Горин прочитал повесть относительно недавно, года три назад, брал у старой приятельницы Марчука Веры Дурчевой. Душевная повесть, теплая, светлая, как то время оттепели и надежд. Похоже, работая в ЦК, тосковал Марчук по прежней жизни и не кривил душой, когда сказал Горину, что его отъезд из Сибири - самая большая драма его жизни.

По работе Горину с Марчуком контактировать не приходилось. Ходили где-то рядом, но не пересекались. Числились даже пару лет в одном отделе, но не встречались, даже те несколько заседаний Учено­го Совета института, где Марчук докладывался, Горин по каким-то причинам пропустил. Помнится, была длинная эпопея с рассмотрени­ем докторской диссертации Марчука. Защита проходила в Москве, но институт был головной организацией, Храпков был официальным оп­понентом. Поэтому первые редакции диссертации долго бродили по лабораториям института. О докторской говорили всякое, но Горин особенно не прислушивался к этому. О заметных людях всегда гово­рят.

Кандидатскую Марчук сделал еще в Братске. Подтрунивал, под­трунивал над приезжими учеными: "Мы тут пашем, а вы приезжаете материал для диссертаций набирать". И вдруг сам оскоромился: подал диссертацию, в основе которой лежал натурный эксперимент. Одну секцию Братской плотины Марчук в интересах науки привязал к ска­ле основания железными прутами-анкерами вблизи знаменитой точ­ки А.

Когда вода давит на плотину, на контакте плотины с основанием со стороны воды появляется растяжение, а иногда пробегает трещина, по трещине под плотину попадает вода и увеличивает отрыв от основа­ния. Большие бетонные плотины на скальном основании начали стро­ить в начале пятидесятых. Гидротехническая наука тех лет была не в состоянии предсказать растяжение на небольшом участке контакта плотины с основанием. Поэтому наличие трещины, проникающей на несколько метров под плотину, было обнаружено в натуре. Возможно, что в каждой стране был свой первооткрыватель этого эффекта. В нашей стране пальма первенства отдана сотруднику института, в ко­тором работал Горин, С.Я.Эйдельману, учителю Веры Дурчевой. Точ­ка, от которой бежала трещина, где сходились бетон, скала и вода, была обозначена буквой А, и вокруг нее пышным цветом расцвела гидротехническая наука. Человеком, который "на кончике пера" вы­числил эту трещину (правда, после того как ее обнаружили в натуре) был А.А.Храпков.

Среди мер борьбы с трещиной предлагалось пришить "отрывающу­юся пятку" плотины к скале анкерами. Эта здравая, на первый взгляд, идея при более внимательном изучении была не столь уж бесспорна: анкера, если железо работает, от трещин не избавляют. Этот факт, известный каждому специалисту по железобетону, видимо, не был знаком авторам предложения. Дело в том, что скала на растяжение плохо или вовсе не работает, а железный анкер, чтобы заработать, должен растянуться. При растяжении анкера скала вокруг него тре­щит или разуплотняется - теряет естественное сложение. Так что анкер без трещин в окружающей скале заработать не может. Поэтому, идею заложенную в основу кандидатской диссертации А.Н.Марчука, признать плодотворной Горин никак не мог.

В книге "Полюс мужества", посвященной строительству Братской ГЭС (Издательство "Советская Россия", серия "Биографии строек коммунизма", 1963), опубликованы дневники инженера Алексея Марчука. Ниже выдержки из дневников, посвященные анкеровке:

"1961 год.

10 января, Гиндину (гл.инж. Братской ГЭС - З.Г.) пришла теле­грамма - вызов Марчука в Москву для рассмотрения предложения по анкеровке... Я рад.

18 января. С большим трудом Наймушин (нач. строительства Братской ГЭС - З.Г.) подписал командировку: "Этот Марчук по личному делу летит - не пущу".

30 января. В Гидэпе ребята хором заявляли мне, что мою "дис­сертацию раздолбали". Эти два слова меня ужасно раздражали, да­же не знаю, какое из них больше: "диссертация" или "раздолбали". Эристов (большой начальник в Гидэпе — З.Г.) решил: сделаем не­сколько секций правобережной плотины с анкеровкой.

4 мая. Сегодня Гельштейн вручил мне техническое задание на проектирование трех опытных заанкеренных секций.. Мне или нуж­но переходить в Гидэп или добиться разрешения проектировать здесь. Перейти в Гидэп - значит изменить Братску в самое напря­женное время. Остаться в стороне, отдать это на откуп Гидэпу - значит изменить делу, которому хочется посвятить жизнь. Где выход?

18 мая. Был у Гиндина. В Гидэп он меня не пустил. Предложил собрать совещание по анкеровке.

3 июня. Сегодня получил из института утвержденный план дис­сертации. Отправил письмо Иванцову (главный инженер Гидэпа -З.Г.) с просьбой дать согласие и помочь во временном переводе в Гидэп.

25 июня. Лед тронулся. Вторую неделю сидим до двух часов ночи, считаем многочисленные варианты заанкерованных профилей. Из всех вариантов, проверенных расчетами, осталось только два, и один из них - лучший (я верю в это!) - принадлежит нам. Второй предложен Гидэпом. Первого июля оба варианта должны уйти во ВНИИГ на исследование... Приходится трудно: в Гидэп меня не пус­кают, на работе заниматься не дают, учебного отпуска не дают -что делать?.. Плотина с анкеровкой должна родиться, должна жить и работать."

И так далее.

"Дело жизни! Должна жить!" - Какой пафос! Какая экспрессия! Можно подумать, что речь идет о мировом открытии, о мозговом штурме. На деле же - рутинная проектная работа, несложные расчеты конструкции, целесообразность которой не так уж очевидна. Почему такую мелочь, как переход молодого специалиста из одной конторы в другую, должен решать главный инженер огромного двадцатитысяч­ного института? Пройдет тридцать с лишним лет. Алексей Николае­вич Марчук побывает на партийном Олимпе, спустится вновь в инженерную, так сказать, науку, а стиль комсомольца-добровольца сохранится: с прежней экспрессией он станет интенсивно внедрять в гидротехнику новое направление, именуемое геодинамикой. Эта са­мая геодинамика и привела Марчука на Саяны.