I. пока не вымерли, как динозавры

Вид материала

Документы

Содержание 4.3. Прощай, служба.

Подобный материал:

• Приключения Тома Сойера». II. Рекомендованное чтение: > А. Алексин. «В стране вечных, 38.44kb.
• Введение Что мы знаем о вас – крупные морские рыбы?, 203.79kb.
• Мониторинг региональных сми по теме: «образование», 233.44kb.
• Почему вымерли неандертальцы, 135.55kb.
• Все мои неприятности начинаются просто и обыденно. Ичем серьезней неприятность, тем, 2116.58kb.
• Когда жили динозавры?, 359.38kb.
• Оприроде мы знаем достаточно, 362.11kb.
• Гаврилов Д. А., Брутальский Н. П., Авдонина Д. Д., Сперанский, 446.39kb.
• Наименование обучающей программы Начальная подготовка (безразрядники) Шахматы в сказках, 15.01kb.
• За малым исключением все эти животные вымерли по вине человека, 20.92kb.

4.3. Прощай, служба.

Книжка, которую взялся писать Горин, заканчивалась и одновре­менно не начиналась. Отчет о собственной жизни на ее переломе -или, вернее сказать, на сломе - подходил к концу. А рассказа о тех, кто жил в Черемушках и работал на ГЭС, о коренной проблеме гидроэнер­гетики не было. Три года Горин ходил вокруг темы. Собирал матери­ал, писал. Материал распадался, написанное походило на сборник анекдотов и сплетен о чужой жизни.

Месячная командировка в Черемушки ранней весной 94-го для книги почти ничего не дала. Разве что встречу с Марчуком.

"Надо закончить оставшиеся дела, расслабиться, отойти от про­шлого, принять неизбежное. Поминки затянулись," - решил Горин.

После возвращения в Петербург Захар Ильич позвонил Гоше. Го­ша сказал, что его приезд откладывается. Тогда Горин решил ехать сам.

Есть у отъезжающих расхожая формула: "Уезжаю ради детей". Горин умом отдавал себе отчет в сомнительности такой формулы: дети, приехав в другую страну, через год-другой становятся иностран­цами, а родители - нет, продолжают жить в прошлом, покинутом мире. Дети теряют родителей, а родители - детей. Горин остался, дети уехали. Еще более гробовой вариант.

Апрель и май 94-го Горин провел в Израиле. Раньше на его приезд смотрели как на маленькое чудо: знакомые и родственники бросали все свои дела, устраивали торжественные приемы, жадно расспрашивали, "как там, дома?". Теперь все было иначе. Все, в том числе и дети, утром уходили и занимались своими делами. Горин оставался один (если не считать кормящей Эрики). Жил дачником сначала у старшего сына в Хайфе, потом у брата в Холоне. С утра ходил на море. Что ни говори, а купание в этой стране отменное. Потом возвращался, обедал, смотрел телевизор, читал русскоязычные газеты. Катал коля­ску с внуком в ближайшем сквере.

Ходил, катал, купался и уже не умом, а всем своим нутром начинал ощущать, что ни детям, ни брату он не нужен. Горин слышал от некоторых счастливых дедушек, что внуки для них больше, чем дети. С Гориным такого не было. Симпатичный мальчик Дуди - его внук, но плотью от плоти своей Горин его не ощущал (даже имя Давид было каким-то не родным). "Каждый любит то, для чего он трудится, и каждый трудится для того, что он любит", - написал Э.Фромм в "Ис­кусстве любить". Горин пропустил первое, - внука он увидел через два месяца после его появления на свет. Не суждено Горину и второе: покатает коляску месяц - и уедет. Он пришелец, гость, не более того.

Приезжал Горин на два месяца, пробыл меньше полутора, уехал на три недели раньше, чем собирался. Надоело жить дачником и чужа­ком среди родных. На расстоянии он мог тешить себя иллюзией, что где-то там, южнее, есть у него "свои". Никаких глубоких эмоций, никакого "сердце мое на Востоке", Горин уезжая не ощущал. Или уговаривал себя, что не ощущает. Принимал все как есть, без внутрен­него протеста. Младший, Гоша, сказал, что через месяц-полтора при­едет на пару недель в Россию. Что ж, приедет - хорошо, не приедет -жаль, но трагедией не будет.

* *

В Петербурге Горин узнал, что денег в институте нет и в ближай­шее время не предвидится, и все сотрудники с 1 июня по 1 сентября отправляются в неоплачиваемый отпуск. Расслабление продолжи­лось, уже не по его воле. Было похоже на то, что если с 1 сентября все перевернется, им скажут, что начинается новая жизнь, они кому-то нужны, решено не разрушать, а строить, он, Горин, уже не сможет подняться и начать что-то делать. Он расслабился окончательно и бесповоротно. Будет доживать и досматривать то, что происходит вок­руг.

Прожил лето 94-го Горин в Выборге. Отремонтировал купленную квартиру, перевез мебель из Дуная. В его квартиру был отдельный вход, свое крыльцо. Перед крыльцом небольшой запущенный уча­сток: несколько яблонь, вишен, кусты крыжовника. Окна большой комнаты выходили на другую сторону дома. Из окон открывался вид на залив. Залив, вернее бухта Защитная, была в этом месте не шире трехсот метров. На той стороне бухты, на материке, был центр города: прямо против окон - три лежащих на боку трехгранных призмы зда­ния гостиницы "Дружба", рядом с гостиницей на молу две ладьи, подаренных городу после съемок советско-норвежского фильма о ви­кингах, правее, за бухточкой Салакки-Лахти - старый город со шпи­лями и башнями, зеленью главной улицы Ленина; еще правее угадывались почти скрытые деревьями красные старинные здания банка и рынка и далее, еще правее, на островке - Выборгский замок. Была полная иллюзия, что находишься не в России, а в Скандинавии. Недавно Выборг отмечал семисотлетие, старый город частично подно­вили. Появились новые памятники: не только российский император Петр Великий, не только громадный Ленин украшали площади и скве­ры Выборга, но и памятник основателю крепости шведскому маршалу Кнутсену и подаренные финнами каменные звери и диковинные изва­яния абстрактного искусства. На каждом шагу финская речь, на фин­ском говорят не только гости, но и молодежь, торгующая внутри здания и возле здания рынка. Горину старый Выборг нравился больше, чем, скажем, старый Таллин. На узких улочках старого Таллина жить не хотелось, уж очень они мрачные. Старый Выборг - иное дело.

Двухэтажный дом, в котором Горин купил квартиру, стоял на гра­нице природы и цивилизации: триста метров от магазина и пивного ларька, двести метров до входа в парк Монрепо. Пешком, через желез­нодорожный мост - пятнадцать минут ходьбы от вокзала. Пошел на юг - поселок, в поселке почта, телефон, медпункт, пошел на север - в ста метрах от дома можно собирать ягоды и грибы. Что еще надо на старо­сти лет? Правда удобства во дворе. При финнах в доме были и водопро­вод, и канализация, и стоял он на голой покрытой мхом скале. В доме размещался частный санаторий. Потом финнов прогнали. Пришли русские, сломали водопровод и канализацию, зато навезли на скалу земли, посадили яблони, крыжовник, настроили кособоких деревян­ных сараев, завели коз и превратили скандинавский поселок на скалах в российскую слободу. Горину очень нравился этот двойной культур­ный слой, эта странная смесь суровых скандинавских скал с рыхлой русской деревней с козами, пьяными, но уважительно здоровающими­ся мужиками. В поселке большинство были безработными и полубезработными. Основное место работы местных жителей - Выборгский порт почти бездействовал, а в Северной Пальмире витийствовали де­путаты и дельцы, добиваясь строительства нового порта возле Усть-Луги.

Наезжали тем летом к Горину в Выборг гости: Нина Казаринова с мужем из Германии, Борис Фрадкин с женой и сыном, приехавшим из Штатов посмотреть на родителей. Замкнутый мир бывшей страны Советов расширился, и человек "оттуда" перестал быть диковиной. Горин водил гостей по парку Монрепо, катал на лодке по заливу, гости ахали, говорили, что таких красивых мест им видеть нигде не прихо­дилось. Горин был согласен. После двух мрачных для него лет Горин почувствовал "здесь и теперь": здесь и теперь он ходит по этим ули­цам, катит на велосипеде по дорожкам удивительного парка, гребет на лодке к острову Былинный - и все это ему нравится. Нравится воздух, нравятся скалы, нравится ветер и запах воды. У него есть прошлое, вернулось настоящее. А будущее? Будущее - химера. Что о нем ду­мать?

Чаще других приезжал Лева Гримзе. Лев Бертольдович Гримзе был хронологически первым учеником Розина. Гидротехник по обра­зованию, Лев ушел в 1963 году вместе с Розиным в университет. Там стал убежденным антигидротехником, антидамбистом, защитником окружающей среды. Познакомился Горин с Львом в 1959 году, когда пришел на преддипломную практику в Ленгидэп. Тридцать лет были товарищами. Последние годы сдружились. Сблизила общность био­графии. Тезки (Захар Горин - псевдоним, настоящее имя автора - Лев Гордон). У Льва Гримзе, как и у автора, сын по имени Максим. Оба на старости лет остались бобылями, оба имели когда-то большие шумные семьи, которые распались. Обоим особенно нечего было делать на службе. В прошлом байдарочник, аж мастер спорта, Гримзе обожал воду. Воды в Выборге было много. Гримзе приезжал с большим рюкза­ком полным рыболовных снастей. Они садились в лодку, отплывали километра на два, Гримзе время от времени забрасывал лот и измерял глубину. Его система ловли требовала глубины от трех до четырех метров. Найдя подходящее место, они бросали якорь. Гримзе присту­пал к ловле, а Горин, не любивший этого дела, садился на корму, доставал из сумки книжку и читал вслух. Иногда делал перекур, смотрел по сторонам и занимался психотерапией - заставлял себя мысленно повторять: "Здесь и теперь. Вижу, слышу, дышу. И мне хорошо".

Несмотря на высокую теоретическую подготовку, ловил Гримзе мелочь, годную только в пищу кошкам. Крупных лещей для себя покупали у хозяина лодки Ефимыча. Обедать шли, обычно, к Гале, той самой однокурснице, через которую Горин купил квартиру в Вы­борге. Галя тоже, в сущности, была одиноким человеком, и они с Гориным на лето составили "бессексуальную семью": Галя, пять ко­шек Гали и он, Горин. В неписанные обязанности Горина входило принести несколько ведер воды для поливки огорода, поездки в город на велосипеде за продуктами. Вместе с Галей они перебрали хлам в сараях, Горин заказал и наколол на зиму машину дров. На выходные приезжал к Гале старший сын Шурик, кинооператор по профессии и неприкаянный человек тридцати двух лет. После смерти Ольги Горин изрядно похудел, килограмм на девять. В это лето он поправился, загорел. Весь июль купался: июль и начало августа простояли солнеч­ные, жаркие.

Если физическую форму Горин себе почти вернул, то психическую - наполовину: с семи утра до семи вечера он вновь был атеистом, материалистом и так далее, а после семи вечера еще оставался слегка сумасшедшим мистиком. С наступлением темноты возвращалась Ольга и иной мир. Присущее большинству людей недоверие к мраку, инстинктивное ощущение, что из темноты кто-то смотрит на тебя, стоит за твоей спиной, у Горина исчезло начисто. Наоборот, темнота стала доброжелательной и желанной, ибо оттуда на Горина смотрела Ольга, и это притягивало. Горин вполне серьезно в такие минуты думал о том, что вряд ли в этом мире увидит что-либо принципиально новое, что надо бы осторожно поговорить с каким-нибудь знакомым врачом, разведать, какое снотворное позволяет, выпив его, в один приличный вечер безболезненно уйти в мир иной. Вдруг он там встре­тит Ольгу. Потом начинали посещать сомнения: надо бы сначала до­писать книжку, разобраться с наследством, написать завещание. С такими мыслями он засыпал. А утром сам удивлялся тому бреду, которой посещал его вечерами.

Дела служебные отвлекли Горина от дачи лишь однажды за все лето. Проектировщиков беспокоило проникновение воды в потерны Саянской плотины через все еще не заделанные трещины. Но при­знать плотину дефектной, заявить, что надо, хотя бы на время, пока не заделаны течи, снизить уровень и скорость наполнения водохрани­лища, никто не жаждал. После долгих дебатов была принята "резиновая резолюция". Предписывалось понизить на четыре метра уровень наполнения водохранилища осенью 94-го года, "в связи с тем, что французская фирма Солетанж будет выполнять пробные работы по лечению трещин". А дальше - видно будет. В августе месяце проекти­ровщики и несколько ВНИИГовцев собрались на пару часов у главно­го инженера Ленгидропроекта и затвердили хитроумное решение.

Как потом выяснилось, решение это вызывало активное несогласие Брызгалова: "Нечего сваливать на ремонтные работы. Или признайте, что плотина запроектирована с дефектом и не может нормально экс­плуатироваться, или мы будем продолжать работать без ограничений уровня наполнения водохранилища. ГЭС построена, чтобы вырабаты­вать электроэнергию, плотина не должна задавать режим работы электростанции. Не ГЭС при плотине, а плотина при ГЭС."

* *

В конце июня приехал в Россию Гоша. Собирался пробыть две недели, прожил полтора месяца. За это время у Горина в Выборге Гоша так и не побывал. Горин два дня в неделю был в Петербурге возле сына, пять - в Выборге. Сын особой тяги к общению с отцом не прояв­лял. Возможно, в этом виноват был Захар Ильич, навязывая Гоше свои представления о правильной жизни:

- Сколько времени ты собираешься жить бомжом? На курсы подго­товки в университет, как обещал, не пошел, постоянного дома не имеешь, шатаешься с приятелями. То ты обслуживаешь бензоколонку в Тель-Авиве, то официант в Эйлате.

- Это я бомж? Посмотри, ты чем пишешь? Шариковой ручкой за семнадцать копеек, а я - "паркером" с золотым пером. Ты на чем ездишь? На троллейбусе. А я могу позволить себе поднять руку и остановить машину. Посмотри, что ты ешь. Я в рот не могу взять эту пищу. Не знаю, стану ли настоящим израильтянином, но я уже не россиянин. Зашел сегодня на Невском в столовую и вышел, затошнило от одного запаха.

- Но у меня какой-никакой статус в этой стране.

- Засунь свой статус в задницу. Ты вместе со статусом не можешь позволить себе купить килограмм бананов.

- А я родился не для того, чтобы поедать бананы.

- Ну, и не ешь. А мне бананы нравятся больше чем макароны. Горин умом понимал, что не имеет он морального права учить

сына, как жить: это он и его ровесники оставляют детям разрушенную страну, и статуса у него никакого давно нет, остались одни этикетки -никому не нужные дипломы и звания. Но было обидно, и он раздражал сына своими нравоучениями. Потом Гоша уехал. Лишь последний день отец и сын провели, ощущая некую общность.

* *

Лето 94-го выдалось "в полосочку": необычно холодный июнь, фе­номенально жаркий июль, умеренно-прохладный август. Такого июля в центральной Европе не было полтора века. Если верить радио, в Будапеште десятки людей погибли от солнечного удара. В Петербур­ге и окрестностях до этого не дошло. Но жара целый месяц простояла под тридцать, горели пригородные леса. В августе, когда жара спала, Горин стал иногда наведываться в институт.

В гулких пустых коридорах на полу, на подоконниках лежал слой пыли, углы затянуты паутиной. Институт не убирался уже год. Хозяев почти не видно, - многие в принудительном неоплачиваемом отпуске. Институт в начале года стал акционерным обществом, все сотрудники - акционеры. Одиннадцатого августа собиралось правление: дирек­тор, его замы, еще кто-то (кто еще входил в правление Горин не знал, уже неинтересно, и так все ясно). Правление решило, что с 1 сентября в институте останется четыреста человек. Значит, еще двести семьде­сят хозяев отправят на все четыре стороны. Нет денег даже на ту нищенскую зарплату, которую платили весной. В институте работает втрое меньше, чем работало в застой, огромные залы пустуют, на зарплату денег нет, а новый корпус строится. Значит, кому-то это надо. В начале шестидесятых, когда Горин пришел во ВНИИГ, была работа, а в институте работало не более шестисот человек. И справля­лись. Потом народу стало втрое больше, а работы не прибавилось. Так что ничего страшного не происходит (если гонят не тебя).

Иногда по коридору с озабоченным видом проходили незнакомые молодые люди в пиджаках брусничного цвета и мешковатых штанах. Две трети площадей института сдавались в аренду новым коммерче­ским организациям. Жизнь кипела только в большой гидравлической лаборатории: какая-то пришлая артель сняла часть большого зала и сколачивала ларьки. Красивые ларьки, похожи на китайские пагоды. Горин видел продукцию родного института на Невском. Арендует артель метров тридцать, использует вдесятеро больше. Пускай, не жалко. Все равно на незаконно занятой площади никто наукой зани­маться не собирается.

Изредка встречаются знакомые лица, все больше пожилые. Моло­дые давно покинули храм отраслевой науки. Кто побойчее - уехал за границу, ушел в коммерцию, кто покрепче - в строительные рабочие. А пожилым деваться некуда.

Горин зашел в кабинет начальника отдела.

- Привет, Слава.

- Привет, Захар.

- Чего ты сидишь, бумажки мусолишь, ехал бы на дачу, крыжов­ник поспел.

- Сам не знаю. Привычка.

- Какие новости в институте?

- Позавчера прогремел первый взрыв. В павильоне, где раньше была генеральная модель сооружений защиты Ленинграда от наводне­ний. Не поделили что-то коммерсанты, заселившие павильон. В сосед­нем доме выбило все стекла, хорошо что лето. Застеклили быстро. Ты на конференцию в Москву едешь? Нашли деньги на поездку.

- Какая там конференция. Мне нечего сказать, даже названия доклада, который заявлял, не помню. Пришел сказать, что уезжаю подальше Москвы. Еду на Саяны. Пока на три месяца, с 1 сентября. Звонил к ним вчера. Говорят, - сами зарплату не получали с апреля, но раз договаривались, - приезжай, как-нибудь прокормим. У них на работе гуманитарные обеды. Так что иду от тебя в отдел кадров про­длевать отпуск за свой счет. Буду книжку кончать, сочинять с Леной экспертную систему.

- Хорошо тебе. А каково тем, кто не пристроился в писатели. Вчера приходила Наталья. Плачет. "Знаешь, - говорит,- сколько стоят за­нятия музыкой дочери?" Зачем дочери музыка? Пусть идет в ларек. Купит видик, включит- вот и музыка.

Выйдя из кабинета, Горин решил заглянуть к своим сотрудникам. Из оставшихся (пока) на работе один Игорь Соколовский. Правит на персоналке текст диссертации. До обеда занимается диссертацией, после обеда работает на стройке рабочим. Чудак. Месяц назад принес диссертацию. Последний из могикан. Хотя, кто знает, может быть, в этих чудаках надежда на спасение.

Время к обеду, столовая не работает. Надо ехать домой. У выхода Горин встречает Милоша Павчича. В год разрыва с Тито Милош был студентом Политехнического, кажется, даже председателем земляче­ства югославских студентов, подписал тогда письмо с осуждением "кровавой клики Тито-Ранковича". В Югославию ему путь был зака­зан, остался в Советском Союзе. После окончания учебы пришел ра­ботать во ВНИИГ. Трудно поверить, что этот старик в потрепанной одежде с авоськой в руке - в прошлом командир партизанского полка.

В годы застоя Милош пользовался в институте немалым весом. Он мог без стука войти в кабинет к любому московскому начальнику и по-большевистски сказать:"Коммунист ты или нет? С такими, как ты, революции не выиграешь". Эти слова помогали Милошу многое про­бить для института. Но Горин в те годы недолюбливал Павчича с его хитрой большевистской прямотой. Особенно раздражал Милош Гори­на на трибуне. По-русски Павчич говорить без акцента так и не нау­чился, но выступал на каждом собрании, на каждом совете. Выступая, смотрел всегда не в зал, а на председателя, на директора, обращался всегда не к массе, а к старшому. Волна перестройки смыла Милоша с верхней палубы, и он переместился в ряды пикейных жилетов, стари­ков, которые, встречаясь в столовой, вели за столом беседы-воспоми­нания. Горин часто обедал с пикейными жилетами, и чем дальше заходили новые преобразования, тем симпатичнее были ему эти быв­шие большие люди. Милош, будучи наверху, к Горину относился, как минимум, с подозрением, чуял диссидента. В последние годы, сидя за одним столиком в столовой, Горин и Павчич стали лучше понимать друг друга. Горин попрежнему не был уверен серб Милош или, наобо­рот, хорват, командовал в войну полком или полковой кухней, знал лично или не знал Иосифа Броз Тито, ко что Горин усвоил, так это то, что Милош был не флюгер, а человек с убеждениями. Что советским человеком он был не по принуждению и не из одной выгоды.

Новые порядки Павчич не приветствовал, был убежден, что пере­стройка - дело рук ЦРУ:

- Идет новый передел мира. Американцы смогли сделать это малой кровью, без мировой войны. Хотите пожить при хозяине, поработать на хозяина? Попробуйте, - посмеиваясь в усы, говорил Милош, - я это уже пробовал. Знаю, что это такое.

- Уезжаю я Милош Павлович. В Сибирь, на заработки. Пока на три месяца.

- И много надеешься заработать?

- Не меньше миллиона. Хватит потом, чтобы жить три месяца.

- Сколько у тебя было на сберкнижке? - Пять тысяч. И у жены покойной три. Всего восемь.

- Умножь на две тысячи, получишь шестнадцать миллионов. При твоих запросах на пять лет жизни. Их у тебя отобрали. Предположим, ты сегодня никому не нужен, но раньше, когда был нужен, скопил на пять лет жизни, как раз до пенсии. Их у тебя забрали и дали ваучер. На эти деньги кто-то купил себе "Мерседес". Так что поезжай. Авось этот миллион не отнимут. И подумай в Сибири, как будешь жить, когда кончится миллион. Счастливого пути.

Горин зашел к директору, попросил поставить визу на заявление об отпуске, попросил аванс на дорогу до Черемушек, вышел на Граждан­ский проспект и стал терпеливо ждать троллейбуса. Похоже, что службе пришел конец, он еще цепляется, пишет какие-то заявления, делает вид, что это не навсегда, месяц-два-три, и все наладится. Но внутри знал, что это - конец.

* *

Горин удивлялся поначалу тому терпению, которое проявлял Брызгалов. Все сроки и обещания Горин нарушил, но Брызгалов не утратил надежды получить "нужную книгу".

В декабре 93-го года был в Черемушках праздник "для тех, кому за сорок": пятнадцать лет со дня пуска первого агрегата. Дата, вроде бы, не очень "круглая". Праздник, на взгляд Горина, получился не очень веселый, хотя устроители старались. Брызгалов "пробил" в министер­стве множество почетных званий и знаков отраслевого значения - "почетный энергетик", "заслуженный строитель". На сцену дворца культуры почти бегом один за другим поднимались участники пуска

ГЭС, им жали руки, вручали значки и дипломы, в таком же темпе на сцену поднимались следующие. После процедуры вручения состоялся концерт, устроенный школьниками местной школы. Был в этом праз­днике грустноватый подтекст: мы живы, мы веселимся, но все понима­ли, что лет десять назад на таком празднике награды вручали бы не герлз в коротеньких юбочках, а маститый начальник из Москвы, за столом президиума сидели бы известные писатели, концерт давали бы заслуженные и народные артисты, и все это фотографировали бы кор­респонденты центральных газет.

- Зачем этот праздник? - спросил тогда Горин у Брызгалова.

- Это праздник для тех, кто начинал. Не всем из них удастся дождаться, скажем, четвертьвекового юбилея. А для других, для тех, кто придет им на смену, будущий праздник - в чужом пиру похмелье. И книжку вашу я хочу, чтобы получили те, о ком она.

Позже Горин понял, что причин, по которым Брызгалов хотел иметь "свою" книгу, был целый букет, не только та, которая была названа в декабре 93-го.

Была простая человеческая обида. В 1992 году появилась книга Б.А. Растоскуева "Красноярская ГЭС: люди и свершения". Находясь на пенсии, бывший директор Красноярской ГЭС, Герой Социалисти­ческого труда "Боря" Растоскуев своею собственной рукой написал книгу. В книге сотни фамилий, и лишь в одном месте в середине списка из двадцати фамилий мелькнула фамилия Брызгалова, главного ин­женера Красноярской ГЭС при Растоскуеве. Отношения Растоскуева и Брызгалова всегда складывались непросто. Поначалу Растоскуев был начальником над Брызгаловым, был период, когда, наоборот, Брызгалов был управляющим Красноярскэнерго, и ему подчинялась Красноярская ГЭС. В книге Растоскуева, по мнению Брызгалова, бле­стящей была лишь обложка, и Валентин Иванович явно хотел по­лучить такую книжку, чтобы его коллеги говорили: "Твоя, Валентин, лучше Бориной".

Не только для своих коллег-начальников хотел Брызгалов иметь "свою" книгу. Каждый день, находясь в Черемушках, ровно в полови­не двенадцатого, пока нет народа, за полчаса до общего обеденного перерыва, Горин входил в диетическую столовую ГЭС. В это же время туда приходил и Брызгалов. Даже во время отпуска. На работе - казенный обед, подчиненные, побаивающиеся крутого директора, по­сле работы - пустой дом. Жил Брызгалов в большом двухэтажном коттедже один, жена его, Ирина Константиновна умерла весной 93-го. Здесь же в поселке, своей жизнью, отдельно от отца, жила дочь Галя. Отец как-то подчеркнуто держал дочь "на общих основаниях". Долгое время дочь с мужем и двумя детьми жили в крохотной квартирке. Часто после обеда Горин шел с Брызгаловым в его кабинет, и Валентин Иванович "выговаривался". Была в этих беседах некая солидарность одиноких людей. Многое из того, что говорил Брызгалов, не уклады­валось в книгу. Сколько раз Горин слышал от работавших на ГЭС: "Хороший начальник". Но почти никто не сказал: "Хороший чело­век". На вопрос "почему", Брызгалов начинал перечислять, как и кому он помог - одному в получении кватриры, другому еще в чем-то. А в конце неизменно говорил: "Умный поймет, дураку Бог простит". Но, видимо, одной надежды на ум окружающих ему было мало.

"Вчера было рано, завтра будет поздно" - тоже существенная при­чина. Горин по некоторым деталям понял, что Брызгалов в глубине души не сомневается, что свобода слова в России - дело временное. Недавно написать все, как было, не разрешали, и завтра не позволят: придет кто-нибудь и "скрутит пуще прежнего". А сейчас, в момент между прошлым и будущим, можно писать, что вздумается.

Но, пожалуй, главная причина - сомнение. Можно выступать пуб­лично за гидроэнергетику. Нетрудно находить ошибки в рассуждени­ях любителей, но главные вопросы, сидящие внутри, остаются. Красноярская ГЭС, которой отдано столько сил, - сколько было про­тестов из-за того, что после ее строительства Енисей у Красноярска перестал зимой замерзать. Когда строили, полагали, что полынья за ГЭС будет двадцать километров. А она протянулась на триста. Зимой, в большие морозы, незамерзшая река парит, туман стелется по бере­гам. Часть медиков пишет, что в городе выросло число зимних про­студных заболеваний. Можно ссылаться на другую статистику, можно говорить, что дело не только и не столько в ГЭС, а в загрязненном воздухе Красноярска. Ведь нет же этой проблемы для Дивногорска, для Черемушек, где тот же Енисей, та же полынья, но чистый воздух и нет в нем копоти, способствующей конденсации пара. Но сомнения не покидают, особенно, если живешь не в далекой Москве, а рядом с большой ГЭС, и нездоровый воздух Красноярска неизбежно касается тебя лично.

К начале восьмидесятых Брызгалов на время был вынужден поки­нуть Черемушки, переехать в Красноярск и жить рядом с незамерза­ющей полыньей, рожденной любезной его сердцу Красноярской ГЭС.

В изложении Брызгалова произошло это так:

- В 82-ом приехал в Черемушки из Москвы начальник главка Дьяков, нынешний глава электроэнергетики России, и предложил но­вую работу - должность управляющего Красноярскэнерго. Я понача­лу отказался перебираться в Красноярск. Через некоторое время приехал секретарь крайкома Федирко: "Почему не хочешь переез­жать? Думаешь твой отказ пройдет незамеченным?" Через два часа звонок из Москвы. Звонит Дьяков: "Ну, что решил?" Делать нечего, поехал в Москву, в ЦК: должность управляющего была номенклату­рой ЦК. Разговаривал со мной зам начальника отдела машинострое­ния А.И.Вольский. Вольский сказал, что работа в Красноярске пойдет мне на пользу, а не пойди я на нее - сломали бы. В Красноярске, под неусыпным оком краевого начальства жил, как в тюрьме. А тут еще, жена. Из больницы в больницу. На ее основную болезнь наложилась аллергия из-за атмосферы Красноярска. Врачи говорили, что в Крас­ноярске она жить не сможет. Я написал заявление с просьбой вернуть меня в Черемушки, мотивировал состоянием здоровья жены, и запи­сался на прием к Федирко. Месяц он меня не принимал. Потом в День энергетика, 22 декабря 1983 года, звонок: "Вас ждет Павел Стефано­вич". Принял, наконец, сказал, что сожалеет, что хотел бы еще вместе поработать, но подписал.

Конечно, не только аллергия жены на нездоровый воздух Красно­ярска была причиной возвращения в Черемушки, но и аллергию не спишешь. Один из знакомых, прочитав рукопись Горина, сказал, что пишется все это по заказу и во славу вчерашних начальников, не испытывающих никаких сомнений и угрызений совести. И еще рас­сказал знакомый о своем посещении музея в Загорске (Сергиевом Посаде). В музее лежали дары и вериги знатнейших князей России. Эти люди вложили в дары Богу почти все свое состояние, сами же в рубище и в веригах отправились паломниками на Святую Землю и кончили свою жизнь в убогих скитах и даже ямах. Познав власть, вкусив всех мыслимых благ, эти люди в конце жизни раскаялись. А вчерашние - не раскаиваются.

Не так все просто. И вчерашних посещают сомнения, но они не могут, подобно сегодняшним, бездействовать - закрыть глаза и не думать о том, что будет без электричества, тепла и бензина. Они тоже люди и понимают, что не злой умысел заставляет многих самых раз­ных людей критиковать современную энергетику. В критике звучит естественная тревога за далекое будущее. Не слишком ли велика цена за блага цивилизации? Правильно ли ведет себя человек по отноше­нию к окружающему миру? Но кому, как не им, прожившим жизнь в энергетике, помнить, что нет на сегодня альтернативы ГЭС и АЭС на быстрых нейтронах (горючего для современных АЭС на тепловых нейтронах хватит лет на двадцать-тридцать), нефть кончится в мире лет через тридцать-пятьдесят, газ - немногим позже. Остаются лишь уголь (лет на триста), АЭС на быстрых нейтронах да ГЭС для отста­лых России, Китая и Латинской Америки. Для развитых стран, где гидроресурсы использованы на 70-90%, уже и ГЭС не существует. Надежды на "термояд", кажется, не оправдались. Время летит быст­ро. Кто-то должен об этом иногда вспоминать.