I. пока не вымерли, как динозавры

Вид материала

Документы

Содержание 2.4. Строительная механика.

Подобный материал:

• Приключения Тома Сойера». II. Рекомендованное чтение: > А. Алексин. «В стране вечных, 38.44kb.
• Введение Что мы знаем о вас – крупные морские рыбы?, 203.79kb.
• Мониторинг региональных сми по теме: «образование», 233.44kb.
• Почему вымерли неандертальцы, 135.55kb.
• Все мои неприятности начинаются просто и обыденно. Ичем серьезней неприятность, тем, 2116.58kb.
• Когда жили динозавры?, 359.38kb.
• Оприроде мы знаем достаточно, 362.11kb.
• Гаврилов Д. А., Брутальский Н. П., Авдонина Д. Д., Сперанский, 446.39kb.
• Наименование обучающей программы Начальная подготовка (безразрядники) Шахматы в сказках, 15.01kb.
• За малым исключением все эти животные вымерли по вине человека, 20.92kb.

2.4. Строительная механика.

В семидесятые годы старый ОМИН приказал долго жить. Умер Самуил Григорьевич, ушел в дирекцию Николай Семенович. Но не это похоронило старый ОМИН. Пришли новые времена. Наступила эра вычислительной техники и численных методов. Теоретики, благо­даря этому, научились решать практические задачи быстрее и дешев­ле, чем экспериментаторы. На смену громоздкому и дорогому физическому эксперименту пришел численный эксперимент на ЭВМ.

Лаборатория поменяла название: из ОМИН была переименована в лабораторию строительной механики. В лабораторию пришли новые люди, молодые, энергичные, но чуточку космополиты, лишенные патриархального духа старого ОМИНа. Были они выпускниками не гидрофака, а престижных физмеха политехнического и матмеха уни­верситета. Заведовать лабораторией стал Толя Храпков. Он был тем звеном, которое соединяло старых и новых. Не обошлось это событие без драм. Толя был тогда не доктор. В то же время был в лаборатории доктор наук Шульман Сергей Георгиевич, превосходивший Толю не только ученой степенью, но и стажем работы. Николай Семенович, исходя из личных симпатий и идя навстречу чаяниям старых ОМИНовок, предпочел Толю. Такое вопиющее нарушение очередности при­вело к некоторой конфронтации, в результате которой Сергей Шульман ушел из лаборатории в отдел сейсмостойкости к Савинову, о котором речь ниже.

На тусклом небосклоне отраслевой науки Толя был звездой первой величины. Как и Горин, кончал гидрофак Политехнического, но был на три курса старше. Еще в студенческие годы Толя много занимался самообразованием. Изучал математику, механику - науки, которые на гидротехническом факультете давались в объеме недостаточном для научной работы. Придя во ВНИИГ, Толя довольно быстро стал ведущим теоретиком, специалистом по прочности сооружений.

Начал он с популярной в то время задачи о клине. Один из наибо­лее распространенных типов бетонных плотин - гравитационная пло­тина, чем-то отдаленно напоминала в сечении клин, стоящий на полуплоскости, имитирующей основание плотины. На клине был за­щищен не один десяток диссертаций. "Всем известно, что плотина не имеет формы клина, очевидно, этот клин - в академики трамплин", -написал один остряк после защиты Сергеем Шульманом кандидат­ской диссертации (которая была посвящена все тому же клину). Толя существенно "продвинул" клин - "срастил" его с полуплоскостью-ос­нованием. Его клин уже достаточно убедительно описывал поведение гравитационной плотины и мог быть использован в реальном проекти­ровании.

Наука, в рамках которой изучался упомянутый клин, называлась теорией упругости. В этой науке изучаются твердые деформируемые сплошные тела. А в любезной Толиному сердцу гравитационной пло­тине было немало нарушений сплошности, в виде раскрывшихся швов и образовавшихся под нагрузкой трещин. Толя занялся трещинами. Этот период был для него самым плодотворным. Горин никогда не понимал теории трещин хрупкого разрушения. Ее постулаты казались Горину лишенными эмпирической базы и гармоничности. Но даже при такой оценке теории трещин Захар Ильич должен признать, что задачи теории хрупкого разрушения трудные, и каждая новая решен­ная аналитически задача - событие. Толя решил несколько таких задач. В институте не очень понимали того, что он делал в те годы, но "уважали": видели, что человек ученый, печатается в международ­ных и академических журналах. Коллеги из института проблем меха­ники Академии наук советовали Толе защищать докторскую не по своим родным техническим наукам, а по физико-математическим. Толя стал готовить диссертацию, часто ездил тогда в Москву, "прини­мал ленч со Снеддоном" (так обозначил сам Толя свою встречу с известным английским механиком).

Было время, получившее с легкой руки И.Эренбурга название от­тепель. Параллельно с наукой Толя, вступив в партию, стал активи­стом институтского масштаба. В этих кругах его очень ценили за то, что он мог быстро и вразумительно написать решение любой парткон­ференции или партбюро. Этим даром владели далеко не все активи­сты.

Но и на солнце есть пятна. Как наблюдательный и образованный человек, Толя видел дефекты той системы, в которой мы жили. Как человек, по доброй воле вступивший в КПСС, он одновременно иск­ренне верил в ценности партийно-государственной идеологии. В зави­симости от ситуации, Толя мог оказаться на любой из двух взаимоисключающих платформ и с одинаковой убедительностью и искренностью отстаивать ту, на которой находился в данный момент. Горину казалось, что здесь преобладал не расчет, не желание выга­дать, а импульс, часто загадочный даже для самого Толи. Многие в те годы имели два взгляда, один - для собраний и совещаний, а другой -для кухни, для ближайших друзей. На собраниях все "с чувством глубокого удовлетворения" одобряли, а на кухне - многое ругали и не одобряли. Но это был разрыв "первого рода" (так в математике назы­вают устранимый разрыв функции). Люди с такой трещиной в миро­воззрении отдавали себе отчет в его существовании и сознательно могли переключаться. Толя же обладал редким счастливым качест­вом, он хотел себя "уважать", не мог жить "применительно к подло­сти". Но действительность была сложна и противоречива. В голове его существовал "неустранимый" разрыв, разрыв "второго рода". Два полушария, две точки зрения, уживались в нем, не пересекаясь. И в каком полушарии находился "подвижный репер", от которого шел отсчет ценностей, - было загадкой.

Как человек самобытный Толя следил за научной литературой не очень тщательно. Когда стал оформлять докторскую и писать литера­турный обзор, случилось ЧП. Все, и Толя в том числе, думали, что он придумал новый метод решения задач теории трещин. Роясь в литера­туре, Толя сам обнаружил, что метод был известен до него. Скрывать этого факта он не стал. Диссертация "распалась": метода не было. Было несколько решенных задач известным методом. Толя переживал случившееся. Горин помнит как однажды они шли по парку Лесотех­нической академии и Толя сказал: "В общем-то мы с тобой, Захар, неудачники. Хотели заниматься наукой, а придется черт знает чем".

Как механик Толя был "сильным человеком", но как инженер, на взгляд Горина, слабоват. Его всегда тянуло в сторону обоснования малореальных проектов вроде плотины с экраном из нержавеющей стали или тепловых аккумуляторов для атомных электростанций. Чтобы чувствовать, что практически реализуемо в разумные сроки и с умеренными затратами, надо поработать либо на производстве, либо в проектной организации; Толя не работал ни там, ни там ни одного дня.

Лет пятнадцать Горин прослужил под началом Толи. Администра­тивная работа в советских условиях мало кому шла на пользу, особен­но, человеку, который "держит ремесло в руках". Став начальником, сперва небольшим, потом побольше, Толя перестал учиться и активно работать. Отвлекали административные игры в виде комиссий по про­верке, совещаний, партхозактивов. Но багаж прошлого позволял ему оставаться на фоне отраслевой науки одним из ведущих специалистов.

* *

"Молоко и сено". Благословенные семидесятые. Для кого-то эпоха глухого застоя, для Горина - лучшие годы жизни. Самый сильный десяток от тридцати до сорока. Точнее не семидесятые. Начало - 1966 год - рождение Максима, конец - рубеж 1982 и 1983 годов. Дома росли дети, была Ольга. Незамысловатые радости устоявшейся семейной жизни. Были они не такими уж безоблачными те годы. У Ольги был длинный язык и неукротимое стремление к справедливости. Это не прошло не замеченным, и в 1971 году ее выгнали с родного матмеха. Были и другие драмы менее масштабные. Но все это компенсировал Дом. Рабочий день кончался в девять вечера, когда детей отправляли спать. Два часа в сутки - от девяти до одиннадцати вечера они были вдвоем. Что они делали? Ничего особенного. Иногда спорили или даже шепотом ругались, иногда читали. Вернее читал вслух Захар, а Ольга вязала. Ольга была удивительным читателем. В школе, как пример­ная ученица, читала по обязательному списку. После школы прочита­ла, скажем, Гегеля, но не читала "Золотого теленка". Горин с трудом уговорил Ольгу почитать ей вслух эту книгу:

- Не люблю книг, содержание которых знаю. И потом я читала "Двенадцать стульев". Это юмор для парка "Отрада" и одесского привоза.

- А как же "Записки Пикквикского клуба"? Полгода я тебе читал книгу, которую ты знаешь почти наизусть.

Потом, когда Горин ее уломал, Ольга молча, без особых коммента­риев; дослушала все до конца главы, кончавшейся фразой, которую Горину всегда хотелось петь на мотив старинного романса: "А в ком­нате старого ребусника у букета засохших роз плакала нежная и уди­вительная", - Ольга сказала:

- А они умнее и великодушнее, чем хотят казаться. Этот Бендер, мечущийся по ночным улицам Черноморска и не знающий, бежать ли ему за прекрасной и удивительной Зосей Викторовной Синицкой или ехать за миллионом к Александру Ивановичу Корейко - несчастный человек. Он выбрал миллион вместо счастья. Ты заметил, что в книге всего два незаурядных человека - Корейко и Бендер, и оба любят одну и ту же женщину?

Господи, ведь было же все это. Это добровольное счастливое рабст­во. Он делал все противное своей природе: не любил работать, но работал, вместо того чтобы лежать на пляже с сигаретой и книгой (его тайный идеал), он ходил в походы, строил дачу, бросал курить. И только ради того, чтобы она была довольна. Теперь он свободен. Сам задает ритм жизни, курит дома, где хочет. А счастье ушло. И тоска... Такая тоска...

Нельзя сказать, что все, происходившее в стране и мире, не каса­лось Горина. В доме бывали тихий диссидент Юра Любанский, шум­ный ученик Ольги Леня Мстиславский. Леня усердно размножал всяческую нелегальщину от "Доктора Живаго" до "Технологии вла­сти". Горин все это усердно читал и ругал на кухне Систему. Ольга же, борец за права отдельных людей, не читала и оставалась советским человеком:"У меня семья, дети. Если я проникнусь духом нигилизма, то вынуждена буду бороться". А Горин, как и все люди, причислявшие себя к мыслящим, читал, ругал, но в миру одобрял и испытывал "чув­ство гордости и глубокого удовлетворения". Вторжение в Чехослова­кию, процессы над инакомыслящими он не ощущал как свою личную вину.

- Ты не любишь своей работы, - говорила Ольга Горину.

Это было не совсем так. Конечно, семья, дом были для Горина неизмеримо важнее. Но и работа в те годы кое-что значила. Даже не столько работа, сколько люди на работе.

* *

В конце шестидесятых Горин стал микроначальником. Группа бы­ла небольшая, но на редкость сильная. Собственно это была та коман­да, которая похоронила старый ОМИН, совершила переход от физи­ческого эксперимента к численному.

Первыми появились Слава 3. и Боря Ш. "Сильные ребята", но с червоточиной, каждый со своей. (Горин не называет фамилий, ибо не может испросить их согласия. Боря далеко - в Кливленде, а Слава вообще исчез с горизонта).

Слава был старше Горина. Окончил престижный физмех, работал поначалу в аэродинамической трубе у Повха, а потом в военно-мор­ском ВЦ в Пушкине, пока "не охмурили его ксендзы". Вернее сначала Слава стал баптистом, потом православным, даже, по слухам, имел приход где-то в Забайкалье. Потом поиски Бога привели Славу в католичество. Надо было так случиться, что в 1969 году Славе и его младшему брату, которого он также увлек в лоно католической церк­ви, понадобилось посетить центр католического мира - Италию. Сам Слава заболел, границу переходили двое - брат Славы и еще один товарищ. Их поймали. В Ужгороде был суд. Брат Славы получил, кажется, семь лет. Об этом рассказывали по Би-Би-Си. Слава высту­пал свидетелем защиты и остался на свободе. Но был взят на учет. Органы решили отвлечь Славу от религии и трудоустроить по специ­альности. Так Слава попал во ВНИИГ.

Боря Ш. был "киндербальзамом", мальчиком из математического кружка Ольги. Кончал математическую школу, матмех университе­та. Учился хорошо, но в аспирантуру не был принят: зав.кафедрой не подписал характеристики-рекомендации, не любил он людей Бори-ной национальности. Ольга попросила Горина устроить Борю во ВНИ­ИГ. Так Боря оказался в институте.

Одного желания Горина было бы явно недостаточно. Но был рус­ский барин, зам.директора Розанов Николай Семенович. Он-то и при­грел двух отщепенцев в институте.

Кроме больших революций, совершающихся на площадях, в каж­дом деле есть свои маленькие революции. В ремесле Горина такая революция происходила в те годы. Появился метод, метод конечных элементов (МКЭ), который позволил решать целые классы задач, решение которых раньше не давалось. Горин влился в этот бурный поток. Вместе со Славой и Борей стал составлять программы по расче­ту сооружений методом конечных элементов. В общем хоре у них был свой голос. Постепенно они приобрели вполне устойчивую репута­цию. Каждый из троих работал на своем этаже, на своем уровне абст­ракции. Верхний этаж, - математическая физика, - это Боря. Он занимался математическим обоснованием численных схем. Даже ве­ликая Ольга Николаевна Ладыженская, лидер Ленинградской школы математической физики тех лет, отвергавшая все, что не было ее школой, хвалила Борю на защите кандидатской в ЛОМИ (Ленинград­ском отделении Математического института). Этаж Горина - строи­тельная механика. Слава - программирование, численная реализация разработанных схем.

Потом появились Саша Готлиф, Андрей Вовкушевский, Игорь Иванов. Прочие были пристяжными. Но перечисленные коренники составили неплохой коллектив.

Работать с такими ребятами было непросто. Каждый считал себя гением и не считал таковым другого. Особенно Слава и Боря. Все сидели поначалу в одной большой комнате. Слава во время работы иногда откидывался на стуле, начинал шевелить губами и жестикули­ровать, разговаривая сам с собой. Для Бори эта картина была невыно­сима, он отворачивался, бледнел, покрывался пятнами. Слава слушал Борю с холодным непроницаемым видом и лишь в конце разговора бросал: "Математика не фокус, нечего жонглировать пространствами и подпространствами". И тем не менее работа шла.

Кризис наступил в начале восьмидесятых, и по форме, и по содер­жанию: метод стал прост как правда, пенка была снята, ягода стала сходить; Горин оказался плохим руководителем и коллектив затре­щал.

Первым забунтовал Слава. Раньше он сидел, как пришитый по восемь часов в день и программировал. Лишь один-два раза в день выходил из комнаты останавливался, заложив руки за спину, у газет­ного щита и с саркастической улыбкой читал "Правду". Своего гнило­го нутра не проявлял, пропаганды не вел. Иногда бывали мелкие казусы. Скажем, заходит в комнату парторг Тося: "Слава, слушай что. Почему ты не занимаешься общественной работой?" "Занима­юсь, Антонина Корнеевна. Я староста в костеле на Ковенском". Тося уходит от греха подальше. Или одно время телефон в комнате работал только, лежа на боку. "Как все в этой стране",- неожиданно с чувст­вом произносил Слава. И вдруг бессребренник Слава заговорил о деньгах: "Я подсчитал, что при такой зарплате, будь у меня жена и ребенок, я смог бы кормить их только рисовой кашей". У Горина было такое правило: "Ничто не привязывает заказчика к исполнителю так, как переданная за бесценок программа: все равно сами не разберутся, будут приходить и платить помаленьку". Свои программы он с боль­шой охотой передавал за малые деньги другим организациям. И вот Слава заявил, что против передачи его программ за такие деньги. Горин пытался что-то предпринять: Славе прибавили зарплату, не передали тогда программу "ящику", который просил.

Напрасно, - Слава забунтовал и ушел в Политехнический. Там в должности мэнээса продолжал программировать. Наступила пора проходить на высокую должность мне по конкурсу. Для этого нужна характеристика. Новый начальник пишет Славе хвалебную характе­ристику. По правилам характеристику подписывает "треугольник": начальник, профорг и парторг. Слава заявляет, что он против подписи парторга: "Покажите мне бумагу, согласно которой в стране власть партии". Бумаги нет, все в шоке, умоляют Славу не валять дурака. Но не такой человек Слава. В результате уходит Слава из Политехниче­ского, пытается сам, в одиночку, перейти границу, его ловят, судят. Для Горина загадка, почему ни разу люди из органов не говорили с ним о Славе. Разговоры вели с Толей, с Тосей, с какими-то вообще непричастными. От него лишь потребовали предъявить научную про­дукцию Славы за годы работы. Горин отдал в первый отдел института две брошюры с текстами и описанием Славиных программ. Органы с месяц продержали у себя брошюры, потом вернули.

Самые сложные отношения у Горина были с Борей. С восьмого класса до окончания университета Боря был подопечным Ольги. Бы­вал у Горина дома. Человек на редкость способный, прирожденный артист, талантливый математик. Многому к него Горин научился, хотя по возрасту Боря был на десять лет моложе. Все хорошо, но самолюбие, жажда быть во всем первым, быть лидером буквально сжигали Борю. Ему казалось, что Горин заслоняет его от начальства, от Толи Храпкова в частности. У Горина тоже были свои претензии к Боре. Горин считал себя "отцом родным" для своих мальчиков, и, например, когда Боря женился, "не поставив в известность", Горин был возмущен. Глупо, но факт, Горин считал, что Боря должен был "как честный офицер" жениться на другой. Как с детьми, он не знал меры и пытался диктовать свои правила игры, так и с младшими коллегами.

Формально раскол произошел, когда Горин взял одну большую работу по расчету железобетонных корпусов реакторов. Боря считал, что эта работа закабалила коллектив, не оставляла времени для заня­тий наукой. Особенно Борю возмущало то, что сам Горин к этому времени перестал работать своими руками, стал писать книгу и гото­вить докторскую диссертацию. Горин и сам понимал, что доля правды в том была. Но как было им объяснить, что Ольга стала готовить докторскую, Горин боялся, как бы их брак не выглядел мезальянсом, поэтому он втянулся в эту игру с диссертацией. Книгу он написал с самым послушным из "коренных" Сашей Готлифом, во введении за­был сказать "мерси" Игорю Иванову, чей вклад был очевиден. В те годы границей черты бедности была должность старшего научного сотрудника. Саша Готлиф был дважды обойден: более молодые Боря и Андрей Вовкушевский получили искомую зарплату раньше. Саша обиделся и ушел. И так далее. Попытка привлечь к разборке конфлик­тов Толю Храпкова лишь усугубила ситуацию. Коллектив распался: сначала ушел Слава, потом Саша, а потом - сам Горин, рассорившись с Толей Храпковым. Уйдя, сменил тематику и стал заниматься надеж­ностью сооружений.

Тут и наступили новые времена, а с ними и поездки на Саяны.