I. пока не вымерли, как динозавры

Вид материала

Документы

Содержание 2.3. Старый ОМИН. В своих мемуарах Карабегян вспоминал А она ни с того ни с сего: - Расскажите, как ваши родители умерли... И еще, и еще, надоело, мол, ей, когда пустыми словами отделыва­ются, вместо того, чтобы по-настоящему познакомиться."

Подобный материал:

• Приключения Тома Сойера». II. Рекомендованное чтение: > А. Алексин. «В стране вечных, 38.44kb.
• Введение Что мы знаем о вас – крупные морские рыбы?, 203.79kb.
• Мониторинг региональных сми по теме: «образование», 233.44kb.
• Почему вымерли неандертальцы, 135.55kb.
• Все мои неприятности начинаются просто и обыденно. Ичем серьезней неприятность, тем, 2116.58kb.
• Когда жили динозавры?, 359.38kb.
• Оприроде мы знаем достаточно, 362.11kb.
• Гаврилов Д. А., Брутальский Н. П., Авдонина Д. Д., Сперанский, 446.39kb.
• Наименование обучающей программы Начальная подготовка (безразрядники) Шахматы в сказках, 15.01kb.
• За малым исключением все эти животные вымерли по вине человека, 20.92kb.

2.3. Старый ОМИН.

Настало время прервать изложение в хронологической последова­тельности, сделать паузу длиной в три главы, вернуться в прошлое и рассказать об институте, в котором работал Горин.

Останутся ли в новой России отраслевые НИИ - неизвестно. Всесо­юзный (а теперь Всероссийский) научно-исследовательский институт имени Б.Е.Веденеева - ВНИИГ был одним из многих отраслевых НИИ страны. На мраморной доске среди институтов, принимавших участие в проектировании и строительстве Саяно-Шушенской ГЭС, ВНИИГ стоит первым. В государстве была добрая сотня министерств. В Министерстве энергетики - полтора десятка научно-исследователь­ских институтов. ВНИИГ был головным институтом министерства в области энергетического строительства. В эпоху застоя - полторы ты­сячи сотрудников в Ленинграде и еще пятьсот - в отделениях и фили­алах вне Ленинграда. Институт был из разряда старых и имел "славную" историю.

Научно-Мелиорационный институт, преобразованный потом во Всесоюзный научно-исследовательский институт гидротехники име­ни Б.Е. Веденеева, был организован в 1921 году по специальному декрету, подписанному самим В.И.Лениным. Декрет этот иногда слу­жил мишенью местных остряков. На машинописном тексте декрета была зачеркнута цифра миллион рублей (столько просили денег на организацию института), и рукой вождя было сверху написано "семь­десят тысяч". Но и этой суммы оказалось достаточно, чтобы институт появился.

Родился институт в рамках штатской гидротехники и не в столице, а в Петрограде-Ленинграде. "Внутренняя стража страны" - НКВД-МВД имела свою гидротехнику. Эта, первое время параллельная гид­ротехника, породила в Москве свой институт - НИС Гидропроекта (Научно-исследовательский сектор Гидропроекта), бывший многие годы конкурентом ВНИИГа. Поначалу НКВД занимался строительст­вом судоходных каналов - объектов, которые требовали большого ко­личества дармовых рабов низкой квалификации. Главными довоенными объектами штатской гидротехники были гидроэлектро­станции (Волховская, Свирские, Днепрогэс), военной - судоходные каналы Беломорско-Балтийский и Москва-Волга (подрядчик - Глав-ГУЛАГ НКВД, начальник строительства замнаркома Берман, глав­ный инженер С.Я.Жук). Штатский ВНИИГ помогал проектировать проектной организации под названием ГИДЭП (Гидроэнергопроект), а НИС - Гидропроекту, созданному при Первом Главном Управлении НКВД в 1943 году (начальник и главный инженер С.Я.Жук). До 1946 года специализация соблюдалась, но в 1946 году умер главный штат­ский гидротехник, зам Наркомэнерго академик Б.Е.Веденеев. Фигу­ры, равноценной ему, в Наркомэлектро не нашлось. Роль главного военного гидротехника академика С.Я.Жука резко возросла. Именно С.Я.Жук возглавил стройки коммунизма, первая из которых Волго-Донской канал началась в 1951 году (начальник строительства - Я. Ра­попорт, главный инженер С.Я.Жук). Потом пошли ГЭС на Волге, которые также достались МВД. Различие между военными и штатски­ми гидротехниками стало стираться, и в 1961 году при Хрущеве их слили, выведя из состава МВД.

Как развивалась наука до войны - Горин не знал. После войны -"строго по плану". В министерстве и в годы культа, и в эпохи оттепе­ли, застоя и перестройки существовало Главное управление (главк). Название главка менялось: то Главниипроект, то Главтехуправление, то еще как-нибудь. Этому главку подчинялась отраслевая наука.

Каждую пятилетку представители нескольких институтов, собрав­шись вместе, выдумывали название Государственной программы по гидроэнергетике. Название должно было удовлетворять трем главным условиям: первое - не повторять названия предыдущей пятилетки, иначе наверху могут сказать, что эту проблему вы решили в прошлой пятилетке; второе - быть как можно шире (чтобы каждый сотрудник каждого института министерства со своей работой вписался в это на­звание); третье - название должно отвечать злобе дня. Например, название Государственной программы, "реализуемой" сейчас: "Эко­логически чистая гидроэнергетика". Прекрасное название: всех уст­раивает - и зеленых, и красных, и всяких. И делать под этой вывеской можно все, что захочется. Только иногда добавлять к привычным словам актуальное прилагательное. Например, слово "водосброс" следует заменить на словосочетание "экологически чистый водо­сброс".

Придуманное название передавалось в главк, главк - еще выше и в конце концов попадало под некоторым номером в главный план стра­ны - пятилетний, утверждавшийся Совмином, Пленумом ЦК КПСС и Верховным Советом.

Те же люди разбивали Государственную программу на разделы-за­дания, так чтобы не обидеть свои учреждения и т.д. Родившийся план после утверждения наверху спускался как руководство к действию. И институты "выполняли" план, который сами придумали, в сроки, которые сами назначили. А еще говорят, что при советской власти не было демократии. Что же касается денег за работу, то были жесткие ограничители сверху - фонд заработной платы, ограничения по чис­ленности сотрудников, эти ограничители определяли стоимость работ. В "хорошие" пятилетки централизованное финансирование отрасле­вой науки доходило до 80% требуемых денег, в "плохие" - падало до 30%. Остальное давали деньги, заработанные хозяйственными дого­ворами со стройками и эксплуатируемыми электростанциями. Хоздо­говорные деньги зарабатывать было труднее: за них приходилось от­читываться не перед абстрактным хозяином-главком, а перед живыми заказчиками. Главку институт был нужен: не будет институтов - за­чем главк? В соответствии с основополагающим принципом системы, такое планирование всех ставило на одну доску: и тех, кто работал, и тех, кто симулировал, и тех, кто приносил пользу, и тех, кто приносил вред. Всем полагалось понемногу.

Генеральное направление работ института менялось в зависимости от потребностей строительства. Пятидесятые годы - Волжские и Днеп­ровские русловые гидростанции на мягких грунтах, шестидесятые -строительство высоких плотин на реках Сибири и в горах Кавказа и Средней Азии, затем - строительство на вечной мерзлоте (Колыма, Вилюй, Хантайка). Новые условия - новые задачи.

Наука в институте делилась на две части - "мокрую" и "сухую". Мокрая, в основном гидравлика, занималась движением жидкости. Сухая - твердым телом, сооружениями и их основаниями. Фундамен­тальная наука, на которую опиралась институтская прикладная, име­новалась механикой - наукой о движении и равновесии тел.

* *

Когда Горин пришел в институт, работало в одном его здании чело­век шестьсот. В коридорах и лабораториях царила академическая ти­шина и спокойствие. Потом эти "крыловские времена" прошли. Построили еще два здания, появились филиалы. Институт разросся.

Года с 88-го институт вновь погрузился в спячку. Только спало уже не шестьсот человек, а гораздо больше. Работы мало: ни гидро-, ни атомные, ни тепловые станции последние годы не строились. Понача­лу все ждали. Ждали, что затруднения временные, что вскоре появит­ся социальный заказ, и жизнь наладится. Но года через два стало ясно, что имеют место не временные затруднения, а полный разгром. Инс­титут стал таять.

Горину предлагали идти во ВНИИГ после окончания гидрофака. Тогда он отказался, ушел в Ленгидропроект, но через три года после распределения оказался все же во ВНИИГе.

Первый директор, которого Горин застал, был Михаил Федорович Складнев, высокий круглолицый полный мужчина, гидравлик по спе­циальности. Как в Ливане (президент — мусульманин, премьер -ми­нистр- христианин): при "мокром" директоре был "сухой" заместитель по науке. Заместителем дольше всех работал Николай Семенович Розанов, выходец из горинской лаборатории - "свой чело­век" в дирекции. Николай Семенович тоже был представительным мужчиной. И директор, и его зам были люди солидные, неспешные, осторожные. Решали все, не торопясь, как правило, в доброжелатель­ном ключе, но гораздо медленнее, чем хотелось бы.

Николай Семенович - человек на редкость приветливый, с удо­вольствием жал руки всем встречавшимся на его пути сотрудникам института, интересовался их семейными делами. Он хорошо знал не только сотрудников, но и родных и близких институтских ветеранов. На совещаниях и собраниях Николаю Семеновичу было гораздо скуч­нее. На них он частенько дремал.

Руководили Скаднев и Розанов по-кутузовски. Однажды в середи­не семидесятых Горин, Николай Семенович, Толя Храпков и еще два человека ездили в командировку в Болгарию. Командировка была от "Внештехники", через которую ВНИИГ продал болгарам две про­граммы по расчету сооружений. Собственно к программам имели от­ношение только два человека: одна женщина-программист и Горин. Остальные трое были начальниками. В то время такой состав делега­ции был нормой. Теперь иные времена: есть деньги - поезжай, даже если не начальник. Начальники по-прежнему едут бесплатно - за счет учреждений, министерств, администраций. В Болгарии в рабочее вре­мя начальникам было очень скучно: не было торжественных заседа­ний и других административных маневров. Николай Семенович откровенно дремал, Толя же, наоборот, активно вмешивался "в про­цесс", что-то объяснял, уточнял, поправлял. Но стоило болгарам по­везти делегацию куда-нибудь на экскурсию, как все менялось: Николай Семенович просыпался, оживлялся, а Толя уже в машине начинал клевать носом. По молодости лет Горин тогда считал, что прав Толя, а Николай Семенович неправ: Храпков "соответствует", а Розанов "мышей не ловит". С годами Горин понял, что Николай Се­менович, полысевший на руководящей работе, прав. Он не занимался без особой надобности симуляцией деятельности и не пропускал ниче­го заслуживающего внимания, а Толя пропускал.

Михаил Федорович не так любил здороваться. Поэтому, обычно, смотрел куда-то вдаль, в особую точку на бесконечности и проходил мимо сотрудников, погруженный в мысли. Но, если человек приходил к директору с просьбой, директор был вежлив и внимателен.

В общем, и директор, и его зам казались Горину людьми симпатич­ными. На демократизм не претендовали. Походили, скорее, на рус­ских бар. Возможно, так казалось, что в те годы Горин был далеко от дирекции и мало с ней соприкасался. Последующие директора и их замы ему столь симпатичными не казались.

Внутренними делами института занимался зам. Директор ведал "внешними сношениями". Как всякий директор большого института, Складнев имел множество общественных нагрузок: депутат горсове­та, вице-президент МАГИ (Международной ассоциации гидравличе­ских исследований) и пр. Но были дела, которые директор не выпускал из своих рук: назначение на должности от старшего научно­го сотрудника и выше, распределение жилья, награды и звания. Этого вполне хватало, чтобы в институте все помнили, кто у них директор.

Отраслевые НИИ, как и люди, в том иерархическом обществе раз­делялись на категории с помощью специальных знаков отличия -орденов, званий, наименований. В этой иерархии ВНИИГ среди от­раслевых НИИ стоял неплохо: оплата по первой ведущей категории, длинные отпуска, орден на знамени. Солидные директор и его зам, солидный актовый зал, переходящие красные знамена Совета Мини­стров, несколько десятков человек (из сотен сотрудников института), занимавшихся научной работой, научное обоснование проектов изве­стных всей стране сооружений - все это создавало впечатление серь­езности и несокрушимой незыблемости учреждения.

Дальнейший ход событий показал, что впечатление было обманчи­вым. Развалился институт удивительно легко, как, впрочем, и вся страна.

* *

До середины 70-х годов институт делился на лаборатории, их было более тридцати. Лаборатория, в которую пришел Горин, называлась лабораторией оптического метода исследования напряжений - ОМИН. Есть такие материалы, их называют оптически активными, например, эпоксидная смола. Если из оптически активного материала сделать уменьшенную модель конструкции, модель нагрузить и по­смотреть на загруженную модель в поляризованном свете, то видно, что модель окрасится всеми цветами радуги. Каждому цвету соответ­ствует свой уровень напряжений в модели. "Расшифровав", цветную картинку, можно судить о напряженном состоянии конструкции.

Два химика в лаборатории "варили" смолу, три рабочих изготов­ляли модели, несколько женщин "смотрели в голубую даль" и рас­шифровывали цветные картинки, несколько мужчин "трактовали результаты", писали отчеты и статьи. Во главе экспериментаторов стояли Николай Семенович Розанов и Ян Григорьевич Скоморовский. Иногда при изготовлении в модели могла возникнуть трещина. Быва­ло, что времени на изготовление новой модели не хватало. Модель тем не менее испытывалась, и мужчины, "прищурившись, корректирова­ли" результаты вблизи трещины, как им подсказывала интуиция. Это был маленький секрет фирмы, о котором заказчики не знали. Исклю­чением из правил был Всеволод Николаевич Скородумов, он никогда не позволял себе испытать треснувшую модель или еще что-нибудь в этом роде. И был оттого Сева Скородумов не кандидат, не доктор наук, а нетитулованный инженер, хотя по возрасту был старше Яна. Такое положение было исключением из правил: в старом ОМИНе всегда соблюдалась очередь - на повышение выдвигался старший по возрасту и стажу. Особой гениальности работа не требовала.

Старшим химиком была Антонина Корнеевна Евстифорова, "Тося", филолог по образованию, "мама" лаборатории. Тося не только варила смолу, но и пекла по праздникам вкусные пирожки и возглав­ляла партгруппу лаборатории. Рабочие были опытными мастерами, довоенными парнями с Гражданки. Прошли войну, вернулись домой и устроились в ближайшее к дому учреждение.

Место, где находилось учреждение, называлось Гражданкой. Когда -то это была окраина города. Еще раньше здесь были две слободы:

Немецкая Гражданка и Русская Гражданка. Приезжавшие в XVIII веке в Петербург не по приглашению, а по своей инициативе ино­странцы-ремесленники, пока не получат гражданства, не имели права жить, где угодно, и селились за городом, в слободе. Оттуда пошла "Гражданка". В начале века рядом с Гражданкой появился по иници­ативе Витте Политехнический институт. Вокруг учебного института постепенно выросло несколько научно-исследовательских - Физико-технический, Радиевый, котлотурбинный, постоянного тока, ВНИ­ИГ. Большинство работавших в старом ОМИНе были выпускниками гидрофака Политехнического.

Кроме экспериментаторов, в лаборатории было несколько "чис­тых" теоретиков, занимавшихся механикой твердого деформируемо­го тела. Те самые напряжения, которые экспериментаторы определяли на моделях, теоретики пытались вычислить.

Возглавлял лабораторию теоретик - Самуил Григорьевич Гутман, невысокий худощавый сутуловатый старик благородной наружности, не вязавшейся с легкомысленной лабораторной кличкой "Сэмми". Родился Гутман в 1896 году в городе Риге "в еврейской семье служа­щего на лесопильном заводе", - так он написал в своей автобиогра­фии. Горин был несколько удивлен такой нестандартной формулировкой происхождения, когда прочитал ее в "личном деле", которое брал из отдела кадров для подготовки представления С.Г. Гутмана к званию заслуженного деятеля науки и техники РСФСР. Поэтому запомнил. В 1915 году С.Г. был мобилизован в армию, "где вскоре попал в плен", как написано в той же автобиографии. Плен в Первую мировую войну был не таким, как во Вторую. В плену С.Г. работал клерком в банке в Германии, мелким служащим в Немецком Сомали. В начале двадцатых годов пленных репатриировали в Совет­скую Россию. Дом, Рига оказался за границей. С.Г. вначале работал на лесозаготовках, потом поступил в Политехнический институт.

Доцентский диплом и степень кандидата С.Г. получил без защиты диссертации в 1934 году по представлению академика Б.Г.Галеркина. Каждый учившийся в техническом вузе слышал о методе Галеркина. По сей день цепочка родственных методов, идущая от англичанина лорда Рэлея к немцу Ритцу, далее к Галеркину и, наконец, к еврею-немцу-американцу Р.Куранту остается одним из наиболее эффектив­ных инструментов математической физики. Ставший очень распространенным в последние годы метод конечных элементов - то­же разновидность метода Галеркина. Патриотически настроенные ученые часто называют другого отца метода - корабельного инженера Бубнова. Сторонники компромиссов склонны именовать метод "метод

Бубнова-Галеркина". Создатель популярного метода Б.Г.Галеркин был видным социал-демократом и отцом-основателем лаборатории ОМИН. Злые языки, правда, шутили что отец-основатель знал в инс­титуте двух человек: кассира, выдававшего зарплату, и своего учени­ка С.Г.Гутмана.

С.Г. был ученым-одиночкой. Формально были у него аспиранты. Но по существу, он школы не создал. Наука его была старомодная, принадлежавшая скорее девятнадцатому, чем двадцатому веку. Когда-то С.Г. построил общее решение объемной задачи теории упругости в виде одной бигармонической и двух гармонических функций и ис­пользовал это представление для некоторых конкретных задач.

Делами эксперимента Гутман мало занимался, теоретики работа­ли сами по себе. "Какой к черту он руководитель",- думал Горин в молодые годы. Через много лет понял, что руководитель Сэмми был неплохой. Он создавал обстановку терпимости, не принуждал делать глупости, которые требовались в то время: взятие повышенных обяза­тельств, проведение кампаний. Делался необходимый минимум. Но главное, что он работал своими руками, свойство редкое для профес­сора, заведующего лабораторией. Параллельно с основной работой С.Г. преподавал сопротивление материалов и теорию упругости.

Говорил С.Г. мало, в дирекцию ходил редко, административными делами не занимался. Для этого были Николай Семенович и Ян Скоморовский. Свои редкие тирады начинал словами: "В итоге". Видимо, доводил до сотрудников только итоги своих размышлений. Иногда в шутку пытались вовлечь Сэмми в административные дела, но он мас­терски умел от них уклоняться. Вот пример. Заходит однажды Горин к Яну. Ян говорит: "Надоело отвечать на идиотские письма. Зайдем к Сэмми, всучим ему это письмо. Пусть он хоть раз ответит." Зашли. Сэмми сидит за столом, пишет, курит при этом папиросы "Север".

- Самуил Григорьевич, надо ответить на это письмо, - говорит Ян.

- В итоге надо,- говорит Сэмми, пробежав глазами письмо. И снова погружается в выкладки. Горин с Яном стоят, ждут дальнейших ука­заний. Указаний нет. Шеф курит и что-то пишет. "В итоге", помяв­шись две минуты, Горин с Яном вышли.

- Видал? - сказал Ян. - Учись пока старик жив.

* *

Ян Скоморовский. Самый близкий Горину человек в лаборатории. В этом году было бы Яну шестьдесят. Нет Яна. Уже двенадцать лет, как нет.

Есть у Курта Воннегута роман "Синяя борода". Герой романа, старый Рабо Карабегян, потерявший глаз на войне, потерпевший фиаско в изобразительном искусстве, брошенный первой женой и детьми, потерявший вторую жену, вышел как-то в полдень на пляж. В это же самое время на пляж, не подозревая, что это част­ное владение Рабо Карабегяна, забрела незнакомая женщина сорока трех лет - популярная писательница, "чемпионка мира в среднем весе по литературе" мисс Цирцея Бермам. У женщины тоже были кое-какие неприятности — умер муж.

В своих мемуарах Карабегян вспоминал:

"В общем, я решил не купаться, а так, позагорать на некотором расстоянии от нее. Но все-таки приблизился, чтобы сказать "Здрасьте".

А она ни с того ни с сего: - Расскажите, как ваши родители умерли...

Я ушам своим не поверил.

- Простите? — говорю.

- Что толку-то в вашем "здрасьте"? - заявила она.

- Лучше, чем ничего, мне так всегда казалось, - объясняю, но, может, я и не прав.

- Что это значит - "здрасьте"? - спрашивает.

- Ну, я приветствую вас, здравствуйте, как еще сказать?

- Ничего подобного, - отвечает. - Это значит: не заговаривайте ни о чем серьезном. Это значит: я вам улыбаюсь, но мне до вас дела нет, так что проваливайте.

И еще, и еще, надоело, мол, ей, когда пустыми словами отделыва­ются, вместо того, чтобы по-настоящему познакомиться."

Горин хочет, чтобы читатели познакомились с Яном. Для знаком­ства с ним достаточно узнать, что:

- была у Яна жена Нина Курочкина и дочь Елена, которая часто в детстве болела простудами, и жена Горина Ольга делала Елене горя­чие обертывания по системе доктора Залманова;

- жена Яна Нина, заболела раком и умерла в возрасте чуть больше сорока; перед смертью Нина не чувствовала боли и смеялась из-за того, что ей давали специальные дорогие таблетки; Горин зашел в тот день к Яну в аккурат тогда, когда приехала машина; санитаров не было почему-то, Горин впервые в жизни нес на носилках мертвого человека;

- Ян один растил дочь, у него была почти женская нога - тридцать девятый размер обуви, но был он мужественным человеком;

- несколько лет тянулась у Яна негуманная процедура защиты и утверждения докторской диссертации, через полгода после утвержде­ния Ян умер;

- дочь Елена Скоморовская осталась одна;

- Горин с Храпковым решили, что нехорошо оставлять Елену, тогда студентку, уговорили ее перейти на заочный и идти на работу в старый ОМИН, что Елена и сделала;

- жена Горина Ольга сказала:"Не делайте этого. Лена должна про­должать учиться на дневном, жить со сверстниками. Вы лишаете ее молодости и надежды на семью";

- Ольга, кажется, оказалась права;

- через пару лет Храпков и Горин "закрутились" и, можно сказать, забыли о Лене;

- каждый сентябрь каждого года собирался Горин в Пушкин (Цар­ское Село), где похоронены Курочкины-Скоморовские, а был за де­сять лет всего-то два раза;

- год назад, когда институт стал разваливаться, Лена исчезла, уволилась, видимо;

- вспоминать обо всем этом Горину неприятно, стыдно.

* *

Теоретики в старом ОМИНе решали задачи мало пригодные для их использования в практической жизни. С практическими делами име­ли дело экспериментаторы. Они делали миниатюрные модели плотин и их испытывали. Одну из таких моделей Ян Скоморовский подарил Захару Горину 1 марта 1968 года, в день защиты Гориным кандидат­ской диссертации. Это была модель самой высокой в Союзе бетонной плотины (двести восемьдесят метров) - Ингурской. Однажды Ян и Захар брали на Ингури в командировку своих детей - Елену и Макси­ма.


Малоизвестный исторический факт, сообщенный Яном: Ингурскую арочную пло­тину впервые нарисовали Сева Скородумов из старого ОМИНа, ныне пенсионер, и Клара Семенова из соседней лаборатории, которая и поныне продает продукты в инсти­тутском магазине. Свое творение они показали Николаю Семеновичу Розанову. Нико­лай Семенович одобрил и назвал чертеж "вариант В" ("В"- от слова ВНИИГ). Повез Николай Семенович чертеж в Москву, показал главному инженеру Главниипроекта товарищу А.А.Боровому и другим товарищам. Московские товарищи чуть подправили чертеж и присвоили ему имя "вариант ВГ" (от двух слов - ВНИИГ и Гидропроект). Потом показали чертеж в Тбилиси генеральному проектировщику гидростанции Тбил-гидропроекту. Там посмотрели, чуть поправили и дали имя "ВГТ" (от трех слов -ВНИИГ, Гидропроект, Тбилгидропроект). Все остались довольны - никто не забыт. Потом, конечно, считали, уточняли, но начинали так.


На мраморной доске Саяно-Шушенской ГЭС не выбито ни одной фамилии ОМИНовского экспериментатора. Николай Семенович не в счет: он попал не как экспериментатор, а как зам директора. На доске есть фамилия другого ВНИИГовского экспериментатора - Сергея Сергеевича Антонова. В отличие от ОМИНовских малюток модели Сергея Сергеевича большие. В специальной круглой башне (такая есть еще только в городе Бергамо, в Италии) строятся - именно стро­ятся небольшие плотины из гипса вместе с берегами. Строит их сам Сергей Сергеевич, надев синий перепачканный белым комбинезон, с парой своих помощников. Начальству больше нравятся модели Сергея Сергеевича: есть что посмотреть, есть что показать другому начальст­ву. Даже домики на берегах для красоты строил Сергей Сергеевич. Теперь башня стоит заброшенная, никому не нужная. Но справедли­вости ради, надо сказать, что первое время, пока Сергей Сергеевич не приспособился и не отработал свой эксперимент, без малых моделей ОМИНа получить достоверное число ему не удавалось. Поэтому мож­но считать, что на обратной стороне доски, против фамилии Сергея Сергеевича Антонова значатся фамилии Яна Григорьевича Скоморовского и его девушек.

Был в лаборатории "кадровый прокол" - чрезмерная концентра­ция теоретиков еврейской национальности. Кроме многовековой тяги евреев к талмудизму и начетничеству, были в этом факте еще две причины: беспечность и попустительство Николая Семеновича, а так­же то, что теоретики такой квалификации, но иной национальности могли найти себе место более престижное, чем отраслевой НИИ. Кое-кому в институте этот факт "резал глаз". Но в целом, народ и админи­страция относились к нему терпимо.

Волею обстоятельств, Горин вошел в коллектив института не сра­зу, а постепенно: три года он проболтался между отраслевой и фунда­ментальной наукой. Случилось это, благодаря беспечности Николая Семеновича Розанова. Горин поступал поначалу не на работу, а в очную аспирантуру. Сдал экзамены на пятерки и был уверен, что принят. Но в списках принятых себя не нашел. Огорчился, обиделся (решил оттого, что еврей), но не растерялся, а тут же побежал разы­скивать своего научного руководителя Розина. Розин бросил свои дела и вместе с Гориным побежал разыскивать Николая Семеновича. Ока­залось, что дело не в пятом пункте, просто дружелюбный Николай Семенович не удосужился сосчитать скольким человекам он обещал место в аспирантуре и сравнить с числом имеющихся мест. Мест ока­залось меньше. Николай Семенович, тогда еще не зам директора, пошел к тогдашнему заму, полному седому человеку по фамилии Пичужкин. Там и родилась идея вместо аспирантуры взять Горина на работу и отправить на пару лет на стажировку в университет, там тогда работал Розин.

Горин два-три года ходил на работу не во ВНИИГ, а в Меншиковский дворец, где была лаборатория Розина. Там он познакомился с Ольгой. Там же он имел возможность посмотреть на людей из фунда­ментальной науки.

Потом, через несколько лет, поработав во ВНИИГе, Горин мог сравнить людей из фундаментальной и прикладной науки. В приклад­ной науке работали обыкновенные, средние люди. В фундаменталь­ной было много странных людей, обладавших феноменальной памятью, энциклопедическими знаниями, но часто беспомощных в обычных житейских делах. И в тех, и в других поражало несоответст­вие знаний тем задачам, которые они решали. Средним людям, не обладавшим энциклопедическими знаниями, приходилось решать, каким должно быть уникальное сооружение. А энциклопедист мог десятилетиями тратить свои силы на улучшение оценки в централь­ной предельной теореме теории вероятностей. Поэтому не приходится удивляться, что самые невежественные, кто не может ни доказывать теорем, ни выбирать конструкцию сооружения, становятся руководи­телями и тех, и других.

Таким был старый ОМИН в шестидесятые.