I. пока не вымерли, как динозавры

Вид материала

Документы

Содержание 2.2. Бесполезная поездка. Из первой, обзорной главы "Толкования сновидений" З.Фрейда, которую Горин в порядке самообразования законспектировал, он узнал,

Подобный материал:

• Приключения Тома Сойера». II. Рекомендованное чтение: > А. Алексин. «В стране вечных, 38.44kb.
• Введение Что мы знаем о вас – крупные морские рыбы?, 203.79kb.
• Мониторинг региональных сми по теме: «образование», 233.44kb.
• Почему вымерли неандертальцы, 135.55kb.
• Все мои неприятности начинаются просто и обыденно. Ичем серьезней неприятность, тем, 2116.58kb.
• Когда жили динозавры?, 359.38kb.
• Оприроде мы знаем достаточно, 362.11kb.
• Гаврилов Д. А., Брутальский Н. П., Авдонина Д. Д., Сперанский, 446.39kb.
• Наименование обучающей программы Начальная подготовка (безразрядники) Шахматы в сказках, 15.01kb.
• За малым исключением все эти животные вымерли по вине человека, 20.92kb.

2.2. Бесполезная поездка.

В институте уже два месяца был новый директор. После упорной борьбы, длившейся три года, директором стал Дима Ивашинцов, тот самый Дима, который выступил учредителем горинского ТОО. Дирек­тора в институте раньше менялись редко. В войну и сразу после - Баумгарт, потом Проскуряков, его Горин еще застал, маститый уче­ный (так казалось снизу юному Горину), был членом какой-то загра­ничной академии, курил трубку и одновременно с директорством заведовал кафедрой в учебном институте. Проскурякова Горин прак­тически не знал - большая дистанция и малый срок совместного про­хождения службы. Потом - Складнев Михаил Федорович. И все за сорок лет. С Перестройкой процесс смены начальства пошел много активнее.

В кабинете сидели новый директор, два его заместителя: первый заместитель Саша Гольдин и заместитель, курировавший направле­ние "надежность сооружений", Антон Василевский. Была еще Вера Дурчева, ответственный исполнитель неподписанного договора. Толи Храпкова не было, хотя он тоже был теперь заместителем директора, и он заварил эту кашу - доложил о казусе с персоналками. Толя в это время читал лекцию в Политехническом институте.

Обилие замов (пять по науке и два по хозяйству и коммерции) было новинкой. Новый директор наплодил замов, чтобы поощрить своих соратников по борьбе за власть и подсластить пилюлю проигравшим. Видимо, обилие замов - мера временная, новому директору нужно время, чтобы укрепиться.

Дима был строг и принципиален, говорил о чести института, о нарушенных обязательствах. От Горина требовали срочно выехать на Чиркейскую ГЭС, разобраться с персоналкой и подписать договор Веры. Первое он собирался сделать и без требований начальства. За второе браться не хотел, ибо считал, что персоналка была лишь пово­дом. Отношения института с Чиркейской ГЭС, да и не только с ней, давно были непростыми. Директор ГЭС М.Ш. Мисриханов считал, что институт уже много лет не выполняет своих обязательств. Давно угро­жал прекратить договорные отношения. По некоторым договорам со­бирался обращаться в арбитраж. Вериной работой он тоже был недоволен. Горин хорошо помнил, как полтора года назад подписывал свой договор. Директор Чиркейской ГЭС говорил, что делает исклю­чение, хотя институт уже брался за работу по созданию системы авто­матизированного контроля надежности плотины, съел деньги и оставил бездействующий металлолом. Горин заверил, что его "ребя­та", Толя Левелев и Юра Любанский ("ребятам" было под шестьдесят) сделают систему и убедил в этом Мисриханова.

В кабинете Горин сказал, что готов ехать разбираться со своим договором, но брать на себя обязательство подписать Верин договор не может. С ним должна ехать Вера или кто-нибудь из заместителей директоров. Сказал, что поддерживать честь института надо не по­купкой персоналки за триста тысяч, когда заказчик перевел пятьде­сят, а профессиональной компетентностью. Но у сидевших за столом была своя правда, свои резоны.

Денег в институте не было. Чтобы заплатить зарплату за февраль, пришлось брать кредит в банке под кабальный процент, платить за март было нечем. Деньги были нужны любой ценой. Иначе голодный народ разорвет администрацию. Горину этого не говорили. Говорили о том, что он нарушил финансовую дисциплину, отдал чужую машину не по адресу. Особенно усердствовал Саша Гольдин, первый зам. Го­рин назвал его аргументы словоблудием. Саша обиделся и вряд ли скоро забудет.


Вера дипломатично молчала, но по лицу было видно, что головомойка, которую получал ее антипод Горин была ей приятна. Горин на поприще эксплуатационной надежности был новичком, Вера - аборигеном, хранительницей огня. Горин пришел из какой-то местечковой отраслевой теории на живое полупроизводственное поприще контроля состояния плотин. Вера же начинала в конце пятидесятых на Братской ГЭС вместе с зачинателем-основоположником натурных измерений на больших бетонных плотинах С.Я.Эйдельманом. Горин без особого пиетета относился к основоположни­кам, путавшимися в азах механики, и уж совсем не воспринимал их соратников-помощ­ников, пришедших после войны. Первые, не владея математическим аппаратом, но благодаря опыту, еще могли судить по прецедентам, вторые же, не пройдя жизненной школы основоположников, только считали, что, глядя выпуклым гидротехническим глазом на сооружения, могут почувствовать его животом. Горин же больше верил циф­ре, чем внутреннему голосу, считал, что бурное начало и внимание (Братская ГЭС, комсомольцы-добровольцы, знакомства с Полевым и Пахмутовой, дружба с А.Марчуком, который "играет на гитаре") смутили умы и души таких людей, как Вера. Им было некогда учиться, и свои подозрения и приметы они возводили в закономерности. Из сбивчивых горячих речей Веры Горин улавливал лишь начало фраз: "Это же азбучная истина, хрестоматийная ситуация, классика". Дальше шло что-то на грани неведомого и неверного. Такое же ощущение оставляли у Горина и книги, написанные Верой по материалам натурных наблюдений на плотинах: если на графике между теоретической и экспериментальной кривой не пролезал палец, то делался вывод о совпадении резуль­татов теории и натуры. Но что было - то было: комсомольский энтузиазм и преданность делу. Вериной епархией была Сибирь, Ангара - Братск, Усть-Илим. На Кавказе (Чиркей, Ингури) она появилась относительно недавно. Чиркей был объектом покойного Коли Чалого. Коля был человеком другой закваски, хотя относился к поколению Веры: честный пахарь, не вылезавший из потерн, он оснастил Чиркей работоспособной пер­вичной измерительной аппаратурой, создал удобные измерительные пункты с ручными коммутаторами, словом сделал всю черную подготовительную работу, предшествую­щую автоматизированному сбору и обработке данных. Коля рано ушел из жизни и был мастером устного рассказа, замечательно изображал корифеев гидротехники Белякова, Миронова, с которыми часто пересекался на всяких пусках-открытиях (корифеи перед пусками любили спросить, что показывают приборы, за этим и приглашался Коля). О своих устных рассказах Чалый говорил, что они - заготовки для его будущей книги "Тридцать лет среди лжеученых".

Горин старался не пересекаться по работе с Верой, но на Чиркее был вынужден, - уж больно соблазнительный объект: двусоттридцатиметровая арочная плотина, боль­шой кусок работ, проделанный предшественником Веры.


Из кабинета расходились каждый при своем мнении. Правда, ре­шили, что, кроме Горина, на Чиркей поедет один из зам. директоров - или Антон, или Толя. Взялся ехать Толя.

* *

От директора Горин вышел возбужденный и сердитый. Он считал, что не сидящим в кабинете учить людей честности. Дима, Антон, да и отсутствовавший Толя были в свое время партийными функционера­ми, непременными членами партбюро. Как только запахло жареным, они дружно покинули ряды, перекрасились в демократов и стали "прорабами перестройки". Дима, как самый молодой и мобильный, вышел из партии чуть ли не первым в институте. А за пару месяцев до выхода баллотировался в Верховный Совет России при поддержке партии. В депутаты не прошел и сразу же вышел из рядов.

В своей производственной деятельности сидевшим в кабинете при­ходилось крутиться и ловчить, так, что грех Горина просто смехотво­рен по сравнению с их делами. Еще два месяца назад в борьбе за власть - директорское кресло, они со всех трибун поносили друг друга, обви­няя во всяческих прегрешениях.

Институт как учредитель малого предприятия Горина мог вме­шаться в его дела только если нарушался устав. Этого не было. Фор­мально ни Вера, ни Горин дирекции не подчинялись, ибо работали в отпочковавшемся от института "Центре по безопасности плотин". Особенно возмущал Горина Толя. Он в это дело встрял явно не беско­рыстно. Занимаясь в последние годы сейсмометрией на плотинах, То­ля уже два года пробивал для себя договор с Чиркеем на большую сумму, Вера ему в том помогала. Опасаясь за собственный договор, и желая помочь союзнице Вере, он затеял это формально незаконное собрание и сам не явился. Речи о благе и престиже института были тут не к месту: из тех миллионов, которые пойдут на разработку системы сейсмического контроля, в институте осядет малая часть на прокорм Толи и его нескольких помощников, остальное уйдет субподрядчи­кам.

Вечером, когда Горин остыл от разговора, он проиграл ту же ситу­ацию, попытавшись встать на место "противной" стороны. Проиграл и пришел к следующему.

Люди, сидевшие в кабинете, относились к той категории общества, которое называют начальниками. В России этот слой людей ведет начало от воевод, которых присылал великий князь в города "на кор­мление". Их предтечами были администраторы, которых представили человечеству М.Е. Салтыков-Щедрин и другие классики. "В Европе бушуют стихии, а в России - начальники". Свое дело эти люди видели не в помощи обывателю, а в его "подтягивании". "Внутренняя поли­тика и досуг" - два их главнейших дела. Апофеоз внутренней полити­ки - "усмирения". Начальники создавали "сумрак законов", указов, подзаконных актов. Но сами их нарушали, да и обывателю прощали нарушения. Судили российские администраторы обывателя "не по закону, а по совести". "Нет такого закона, чтобы половину отбирать", - говорит купец градоначальнику. "А мы закон такой объявим", -отвечает градоначальник. Даже околоточный надзиратель мечтал из­давать законы, "хотя бы третьего сорта". Потом революция. Тирания столоначальников была повержена. Но только волна революционного энтузиазма стала входить в берега, как народилось новое поколение начальников, в чем-то похожих на прежних, в чем-то отличных. От старых иногда требовали "какую-то суть понимать", но какую - часто не объясняли. Новая власть оказалась определеннее: администрато­рам в райкоме четко объясняли "суть" и требовали четкого "проведе­ния линии". И люди, ставшие администраторами, зачастую неглупые, особенно те, кто недавно вышел из обывателей в начальни­ки, шли в свои конторы и заставляли людей делать всякие глупости: обеспечивать стопроцентную явку на демонстрации (при полном не­верии демонстрантов в лозунги, под которыми шли), проводить уче­ния по гражданской обороне (при полном отсутствии бомбоубежищ), искоренять кур и коров из личного подсобного хозяйства (при дефици­те продуктов), а искоренив, посылать рабочих и ученых на сезонные работы в деревню.

В отраслевом НИИ администратор был, как правило, не столь по­следователен и непреклонен, как на производстве или в "идеологиче­ском" учреждении. И тем не менее "организованный" администратор, даже в НИИ не любит "неорганизованных". Горин желал быть неорганизованным.

Видит бог, сидевшие в кабинете были не худшими из администра­торов. Внутренний голос говорил:

- Ты неправ, Захар. Считаешь их перебежчиками. Ты не записы­вался в партию. Но тебя туда и не звали. У тебя свой "формат". Разве ты не перебегал на работе из одного отдела в другой. По большому счету перебежчик - двигатель прогресса. Чтобы двигаться от тезиса к антитезису, надо от тезиса отказаться, перебежать. Организованные не любят неорганизованных. Ты идейный неорганизованный и этим чванишься. Приезжаешь на службу на велосипеде, в кроссовках, не­бритый. А они не могут. Ты можешь говорить любые собственные глупости, где и когда угодно (благодаря благодушию твоих начальни­ков). А они не могут. Вернее могут, но не свои, а предписанные. Ты уже год не посещаешь никаких торжественных собраний и Ученых советов. А им приходится не только посещать, но еще и бодрствовать. Ибо сидят они в президиуме. И история с персоналкой - результат твоей неорганизованности. За это очень хочется тебя "подтянуть". Если говорить откровенно, то никто из сидящих не собирался тебя наказывать. От тебя требовалось стандартное "виноват-исправлюсь", а ты затеял "принципиальный спор". Ты тысячами нитей связан с этими людьми. Вспомни, что первым человеком из института, позво­нившим после гибели Ольги и спросившим, чем можно помочь, был Саша Гольдин, которому ты нахамил. А директор, Дима Ивашинцов? Когда для памятника Ольге потребовался архитектор, ты позвонил Диме. У него сестра скульптор. О Толе и говорить не приходится. Двадцать лет Толя был твоим непосредственным начальником. Ольга с Толей явно симпатизировали друг другу. Когда ты уходил из Толиного отдела, Ольга сказала, что через полгода пожалеешь. И оказалась права. Ни в одной цивилизованной стране директор не потерпел бы того тона, в котором ты разговаривал. Тебя бы тут же вышвырнули с работы. Но ты живешь в разгильдяйской России, где законы и правила пишут, но не выполняют, и потому позволял себе говорить что забла­горассудится. Ты из того же теста. Выбился бы из обывателей в адми­нистраторы, - вел бы себя так же. Живешь в стеклянном доме - не бросай камней.

* *

Полтора года назад Горин был на Чиркее с Ольгой. Поездка вреза­лась в память. Через месяц, 27 апреля, Ольге исполнилось бы 55 лет. Горин предложил детям съездить с ним. Но у детей были свои дела и не было отцовской сентиментальности.

Захар Ильич взял себе билет на самолет в Махачкалу на понедель­ник 6 апреля. Толя взял билет на 8 апреля, раньше не мог.

До Махачкалы Горин добрался относительно просто. В самолете оказалась команда проектировщиков из Ленгидропроекта. Выше Чиркея, на притоке Сулака - Аварском Койсу, строилась Ирганайская и проектировалась Зирани ГЭС. Проектировщики летели в Дагэнерго. В аэропорту их встречал микроавтобус, и Горина подбросили к гости­нице "Ленинград", где был забронирован номер.

Всю ночь за окном что-то гудело. Как будто вереница тяжелых грузовиков поднималась в гору. Спалось плохо. Все напоминало поез­дку с Ольгой: и куртка, в которой приехал (Захар Ильич одел ту куртку, в которой ездил тогда), и море, которое хорошо просматрива­лось с двенадцатого этажа гостиницы, и улица Ленина, по которой они с Ольгой бродили на обратном пути. В последние дни, перед отъездом, боль немного улеглась и перешла в ровную тоскливую пустоту. В Махачкале произошло обострение. Заснул Горин под утро.

Прямой автобус в Дубки шел после обеда. Пришлось ехать утром с пересадкой, через Буйнакск. Из Буйнакска на Дубки ходило несколь­ко автобусов в день. В Буйнакске не было бензина, и в тот день авто­бусы не ходили. Будут ли ходить завтра - никто не знал. Передвижение по стране стало непростым делом. Пришлось брать за бешеные деньги такси.

ГЭС была по пути, в семи километрах от поселка. Не заезжая в гостиницу, Горин вышел у ГЭС. Там его ждало разочарование: у директора Мисриханова умерла племянница, и он уехал в "родовое гнездо" - Кубачи, на похороны. Завтра тоже вряд ли будет. Начальник технического отдела, Мухтар Мирзаев, неожиданно укатил на учебу в Киев, приедет недели через две. Именно с этими людьми надо было разговаривать. Первый решал финансовые дела, второй - производст­венные.

Мухтара ждать было бесполезно, а Мисриханова имело смысл по­дождать до конца недели. Горин отправился в гостиницу. Говорить по делам без Мухтара не имело смысла. Приходилось сидеть и ждать. Ожидание тянулось два дня. Во вторник и среду Горин утром приез­жал на ГЭС, как бы ждал начальство. Сидел в техотделе за персонал­кой и писал эти записки. Часам к трем становилось ясно, что "Мисрихана Шапиевича сегодня не будет", Горин садился на попут­ную машину, ехал в гостиницу, ложился на койку и читал.

* *

В четверг Горин вновь заступил на пост номер один - приехал и сел в техотделе за персоналку. Вечером должен был объявиться Толя. На переговоры оставалась одна пятница и выходные, если Мисриханов захочет тратить на разговоры выходные. Зашел главный инженер, сказал, что объявился Мисриханов, пока в Махачкале, только что звонил, сказал, что до обеда будет в Дагэнерго, а во второй половине дня - на работе. Перед обедом позвонил Храпков. Он пришел в Дагэ­нерго узнать нет ли транспорта в Дубки, там встретил Мисриханова. Так что приедут вместе. Лед тронулся.

Горин вышел из здания управления на улицу. На дворе - весенняя благодать. Пятиэтажное здание управления стоит на средней террасе скалы, возвышающейся метров на пятьдесят над правобережным ус­тоем плотины. Плотина рядом, но она в глубоком ущелье и не видна. На верхней террасе - ОРУ (силовая подстанция). На средней, - кроме здания управления, декоративный садик и пожарное депо с двумя пожарными машинами. Возле пожарки стоит несколько офицеров. Две пожарных машины обслуживает 45 человек, в том числе восемь офицеров. Каждое утро пять автобусов отправляется на ГЭС: два по­лупустых - "вниз", в ущелье, к зданию ГЭС. Это оперативный персо­нал, те кто собственно работает на электростанции. Три полных автобуса едут "наверх", к зданию управления. Это "надстройка" над "базисом" - начальство, бухгалтерия, техотдел и пожарные. Входя в автобус, пожарные обмениваются рукопожатиями со всеми пассажи­рами, знакомыми и незнакомыми. Такое впечатление, что этот риту­ал составляет основное содержание их ежедневных поездок на службу. Ни разу Горину не довелось увидеть ни учений, ни выездов по тревоге. "Пожарный спит - страна богатеет",- сказал один из двух капитанов, возглавляющих команду. Что-то непохоже. По радио со­общают - тут пожар, там пожар.

Горин подошел к кромке средней террасы, вертикальной бетонной стене, облицовывающей скалу между террасами. На нижней террасе - фруктовый сад. Говорят, что персики в нем растут замечательные. В саду копошится несколько человек. Копают, обрезают ветки. Цветут пока декоративные кусты и абрикосы. Светло-зеленой дымкой окута­ны ивы. Яблони и тополя пока голые. Рядом с Гориным куст с розовы­ми цветами. Над кустом жужжат пчелы. Другой мир, - в Петербурге зима. Раньше у Горина была одна жизнь в реальном четырехмерном пространстве (три пространственные координаты и время). Теперь было три жизни, три подпространства искусственного восьмимерного пространства: Петербург - три пространственных координаты, поезд­ки на объекты - три пространственные координаты, и эти записки на плоском листе. Временной координаты нет, - ни планов, ни особых надежд.

Сразу за садом "море" - Чиркейское водохранилище, место, где они с Ольгой купались по утрам в ту поездку. Утром море было бирю­зовым, зеркально гладким. Горы, отражавшиеся в воде, казались ре­альнее настоящих. Сейчас, днем, при ветерке, вода покрылась рябью и стала серой. Горы потеряли многоцветье, стали серо-желтыми и нереальными. Все в желтоватой дымке. Горин стоял на краю террасы, курил и строил безумные "планы", как бы он сейчас с Бондаревой жил, не будь 9 декабря 1991 года. Сколько он себя ни убеждал,- не мог до конца принять, что все, что больше ничего не будет. Вера как узда Захару Ильичу была не нужна, вера как объяснение сути бытия -тоже. Но вера, как надежда, надежда на встречу - ох, как нужна. Видимо, идея другого мира, идея воскрешения, встречи двух миров, когда придет Мессия, родилась в душах тех, кто потерял и не мог смириться с утратой любимых.

* *

Постояв полчаса, Горин вернулся в техотдел. В управлении нет той идиллии, что на улице. Для выяснения ситуации Захар Ильич нака­нуне поговорил с главным инженером ГЭС. Ситуация сложная. И здесь своя война. Обострились отношения между начальником техот­дела Мухтаром Мирзаевым и начальником гидроцеха Богаэддином Гамзатовым - людьми, с которыми приходится иметь дело. Гидроцех занимался ремонтом и поддержанием сооружений в исправном состо­янии и вел значительную часть наблюдений за сооружениями - конт­роль напряженного состояния и фильтрационный контроль. Геодезические измерения раньше проводили посторонние - экспеди­ция Ленгидропроекта. С первого апреля на ГЭС начала работать своя геодезическая группа, перенявшая дела от экспедиции. Геодезисты не вошли в гидроцех и подчинялись непосредственно главному инжене­ру. Была под главным еще одна группа - сейсмометрии. Эта группа измерений пока не вела, а копошилась возле бездействующей сейсмо­метрической аппаратуры, которую Толя Храпков грозился заставить работать.

Мухтар предложил организовать на ГЭС лабораторию гидротехни­ческих сооружений, которая должна объединить все группы, занятые контролем сооружений, а за гидроцехом оставить только ремонт соо­ружений. Богаэддин был категорически против этого здравого плана.

Если бы Богаэддин был администратором, обиженным на то, что у него забирают часть людей, то была бы надежда полюбовно догово­риться. Но противоречия носили фундаментальный характер. Богаэд­дин был местным, аварцем. Мухтар - "пришлым", даргинцем. В конце семидесятых годов Богаэддин вышел из партии, стал правоверным мусульманином, считал, что он в ответе перед Аллахом за безопас­ность этих мест и не может доверить такое дело безбожному пришель­цу. У Богаэддина, по слухам, была своя "амбарная книга", куда записывались мысли и наблюдения за плотиной. Книгу эту Богаэддин никому не давал. Мухтар вернулся в Дагестан относительно недавно, лет семь назад. До этого учился в аспирантуре, а потом преподавал в Новосибирском инженерно-строительном институте. Словом, столк­нулись традиция и прогресс, тезис и антитезис. Плюс "межнацио­нальные отношения": аварец даргинцу теперь не друг, товарищ и брат.

Мухтар обиделся, подал заявление об уходе, почти перешел на новую работу - заместителем директора ветрополигона и, в сердцах, укатил на месяц в город Киев изучать язык Ассемблер. В начале недели главный инженер проявил восточную уклончивость и не рас­сказал о причине неожиданного отъезда Мухтара. Директор лавиро­вал. Сам даргинец из Кубачей, он не хотел ссор с "аборигенами". Более неблагоприятную ситуацию для переговоров было трудно при­думать.

Пока Горин гулял, снова звонили из Махачкалы. Мисриханов и Толя будут вечером. Разговор откладывается на завтрашнее утро. Выходило, что и четверг Горин просидел в техотделе впустую.

* *

Около семи вечера в гостиничный номер вошел Толя. Из разговора с Мисрихановым по дороге, в машине, Толя уяснил, что Мисриханов построил следующий сценарий событий. Горин и Ко купили на деньги ГЭС персоналку за пятьдесят тысяч, а потом, после подорожания, "толкнули" ее ингурцам за триста тысяч и ни с кем не поделились. Он иначе себе "рыночной экономики" не представлял. "Если это не так, то Горин круглый дурак, с него надо снимать ученую степень и уволь­нять с работы",- так сказал Мисрихан Шапиевич. Горин почувство­вал себя оскорбленным.

Разговор на следующее утро получился коротким - минут пятнад­цать, не более. Горин описал происшедшее. На вопрос Мисриханова, собирается ли Горин поставлять машину, Захар Ильич ответил: - Нет. Готовы лишь вернуть те деньги, которые ГЭС перевела на покупку. - Тогда я разрываю договор,- сказал директор. - Ваше право,- ответил Горин, вышел из кабинета и на попутной машине укатил в гостиницу.

Вечером приехал Толя. Свои дела он благополучно завершил. До­ложил о работе, отдал отчет и подписал акт сдачи-приемки. Кроме Горина с Верой дел, было у Толи свое, почти личное - договор через одно малое предприятие. Богаэддину показалось, что при пуске-оста­нове гидроагрегатов "земля вокруг сильно дрожит". Чтобы померить наняли Толю. Измерения показали, что "дрожит слабо". Богаэддин не поверил измерениям, его внутренний голос говорил, что колебания плотины и бортов каньона "большие". Тем не менее, Мисриханов акт сдачи-приемки Толиной работы подписал.

Горина Толя ругал последними словами. Говорил, что не надо было вставать "в позу", спокойно повиниться и полюбовно договориться. Сказал, что сегодня вечером придет в гостиницу Мисриханов "обмыть Толины лычки" - назначение на должность заместителя директора института. Советовал хоть вечером не валять дурака, а поговорить нормально.

Потом Толя сел читать книгу Горина об Ольге (Горин захватил экземпляр специально для него). А Горин спустился вниз, зашел в столовую и магазин, взял пару стаканов и бутылку водки по случаю предстоящего визита высокого гостя.

В восемь вечера пришел Мисриханов. Принес бутылку коньяка. Разговор за столом крутился вокруг "текущего момента". Горин не пил. Поскучав с полчаса, извинился, лег на кровать и стал дочитывать безумную новеллу Ф.Кафки "Превращение", - о коммивояжере, пре­вратившемся в насекомое. Около 11 вечера Мисриханов стал соби­раться домой. Перед уходом, хитро улыбаясь, сказал, что "наши отношения не считает прерванными", что на днях он едет в Москву и Петербург, и "переговоры будут продолжены".

Следующий день, суббота, выдался замечательным. Солнце, тем­пература воздуха градусов двадцать пять. Захар Ильич и Толя не­сколько часов провели "на природе". Прошли километра три по кромке каньона от поселка до створа Миатлинской ГЭС, что ниже по течению Сулака. По этому маршруту Горин ходил не раз. Последний раз - с Ольгой. Было жаль, что придется расстаться с такими местами, да и бросать начатую работу тоже было не очень красиво. На прогулке порешили, что вечером Горин "явится с повинной" - позвонит Мисриханову и договорится о встрече в воскресенье.

В воскресенье погода резко ухудшилась. Поселок сидел в густом дождевом облаке. Видимость 5-10 метров. Моросил мелкий противный дождь. В десять утра пошли к Мисриханову. Дома у директора ГЭС Горин был впервые. Жил он в так называемом "буржуй-городке". Так называли третий квартал поселка, где жило начальство. Занимал с женой и младшим сыном просторный коттедж. Старший сын учился в Москве. Разговор получился мирным. Мисриханов, как всякий вос­точный человек, увидев покорность, немедленно стал проявлять бла­городство. Договорились, что как только вернется из Киева Мухтар, он приедет в Петербург и утрясет все формальности.

* *

На обратном пути выяснилось, что столовая работать не будет - "спецмероприятие", свадьба. Горин пошел в магазин что-нибудь ку­пить, а Толя - в номер, дочитывать записки. Когда Горин вернулся, Толя только кончил читать.

- Прочитал,- сказал он,- думаю, что это заинтересует очень узкий круг лиц. - Но тебе было интересно? - Мне - было. Почти до конца. Но глава по мотивам записок Е.Яновской меня просто возмутила. Если бы ты просто вставил ее записки,- это один разговор. Но ты их проком­ментировал, как тебе заблагорассудилось. Последнее слово ты оставил оставил за собой. Она ведь тебе возразить не могла.

В чем-то Толя был прав. Горин и сам испытывал большие сомнения именно по этой главе.

Потом они "пообедали" хлебом, маслом, соленым толстолобиком и запили чаем. На улице попрежнему был дождь и туман. Опять сели читать. Вкусы у Горина с Толей были разные. Толя, к примеру, высоко ценил роман Р.П.Уоррена "Вся королевская рать". Горин же с трудом одолел это произведение "коммерческого реализма". С собой Толя привез "колониальный роман", так он его аттестовал, под названием "Атлантида".

После некоторых колебаний Горин сказал:

- Толя, я пишу продолжение записок. Ты там будешь чуть ли не главным героем. Могу дать посмотреть начало.

- Давай.

Горин дал Толе наброски первых глав. Через полчаса Толя прочи­тал.

- Не понимаю, кто дал тебе моральное право обосрать столько достойных людей. Сам ты в этих записках выглядишь много привле­кательнее, чем в жизни. Мемуарист всегда имеет фору перед теми, кого он описывает. Все в его руках.

- Хочешь - напиши то, что ты думаешь о том же самом, в том числе и обо мне. Я все это бережно вставлю в текст записок, что бы ты ни написал.

- Нет, времени на это я тратить не буду,- сказал Толя после неко­торого раздумья,- но учти, у тебя будут неприятности из-за этих записок. Многие подвергнут тебя остракизму. И будут правы.

Через некоторое время Храпков вновь вернулся к начатому разго­вору. Было видно, что прочитанное его задело, и он явно хотел "заце­пить" Горина. Вспомнил вдруг недавнюю встречу с одноклассниками. Все рассказывали "Who is who". А один, по профессии литератор, сказал, что занимается литературной проституцией, но за это хорошо платят. Потом сказал, что записки Горина - не литература, в его понимании. Сказал, что В.Распутин и В.Белов - литература , а это -нет.

Толя начинал учиться где-то на просторах Башкирии, в эвакуации и поражал в младших классах своих провинциальных учителей фено­менальными способностями в устном счете. Это умение быстро в уме перемножать шестизначные числа осталось у Храпкова на всю жизнь, но Горина оно не восхищало, а почему-то раздражало и напоминало об Александре Ивановиче Корейко. По возвращении в Ленинград То­ля учился в известной, до некоторой степени элитарной тридцатой школе, впоследствии математической. В одном классе с ним учились ставший известным математиком Михаил Соломяк, поэт Виктор Соснора. Читая чей-нибудь технический отчет, Толя непременно по­правлял ошибки. "Ты что, Галя? - говорил он при этом таким тоном, как будто уличил Галю (Таню, Сашу) в тяжком грехе,- ведь здесь же запятая".

Хотя Толя был круглым отличником, Горин не мог согласиться с оценкой записок. Если бы он сравнил гори некий опус с Ю.Трифоно­вым или В.Маканиным, Горин внутренне согласился бы. Но то, что Толя назвал фамилии писателей-деревенщиков, пишущих об иных людях, об иной жизни, было симптоматично. Назвал фамилии наци­онал-патриотов, людей взгляды которых были чужды и Горину, и ему. Как последовательный "ассимилятор", Толя хотел тем самым подчер­кнуть свою объективность: взгляды взглядами, а мастерство - мастер­ством. Хотел быть не похожим на еврея.

Чтобы слегка поколебать его "объективность", Горин спросил, как он оценивает "Прощание с Матерой" В.Распутина. Здесь должны бы­ли столкнуться Толины "ассимиляторство" и патриотизм гидротехни­ка: в повести в преувеличенно драматической форме описываются жители маленького села Матера, которое должно быть затоплено во­дохранилищем гидростанции. Сработало. "Прощание с Матерой" То­ля отнес не к лучшим произведениям В.Распутина. Горин был удовлетворен.

Потом разговор принял более мирный характер, и Горин позвал Толю с женой 27 апреля к себе домой, хотя при жизни Ольги он на ее днях рождения не бывал. Встречались, обычно, на нейтральной почве, у общих знакомых.

* *

В понедельник утром двинулись к дому. Ехали до Махачкалы по­рознь, в соответствии с табелем о рангах. Толя - на легковой машине с главным инженером. В машине было одно свободное место. Горина же отправили на микроавтобусе вместе с главным бухгалтером, ехав­шим в банк.

Знакомый спуск с гор вдоль Сулака. Спуск кончается у поселка Чир-Юрт. В V-VII веках нашей эры на этом месте была древняя сто­лица Хазарского каганата - Беленджер. В конце VII века до этих мест добрались воины багдадского халифата. Столетие длилась борьба ха­зар с арабами. Где-то около 800-го года нашей эры хазары были оттес­нены с долины Сулака на северо-восток, к Волге, где основали новую столицу - Итиль, знакомую всем по учебникам истории СССР. В эти годы, при кагане Обадии, хазары официально приняли иудейскую ре­лигию.

Раньше, когда ездил сюда с Ольгой, Горин не знал про Хазарский каганат. Теперь, прочитав книгу С.Плетневой о хазарах, в каждом холме в окрестностях Чир-Юрта ему чудился курган времен экспан­сии ислама.

Будь сегодня Ольга рядом, была бы занятная тема для диспута "Роль иудаизма в падении Хазарского каганата". В те времена хазары на равных вели борьбу с двумя мировыми державами - Византией и Багдадским халифатом, с двумя мировыми религиями - исламом и христианством. Себе в качестве религии тюрки-хазары избрали иуда­изм. Византийские летописи повествуют, что великий православный святой Кирилл, тот, что с Мефодием создал славянскую письменность, приезжал в 860 году в Хазарию, вел диспут с главным раввином Хаза­рин и победил раввина в религиозном диспуте. Но хитрый раввин охмурил простодушного хазарского кагана. И каган нарушил данное им слово принять православие в случае победы Кирилла. Примерно через сто лет после диспута Хазария пала под ударами русских князей Святослава Игоревича и Владимира Святославича. Не помогли ни срочное принятие мусульманства, ни пришедшие на помощь мусуль­мане Хорезма.

Современный историк С.Плетнева считает, что причина падения каганата - идея исключительности, избранности еврейского народа, заложенная в иудаизме. Она писала, что еврейские проповедники с большой натяжкой обосновали иудейское происхождение кагана и его приближенных, но не могли этого сделать для всех народов, входив­ших в состав Хазарского каганата, новая религия не объединила, а разъединила народ и правителей. Провинция восстала против столи­цы. Многие годы тянулась смута, которая сделала Хазарию легкой добычей для соседей. Вот такие дела творились в этих местах тысячу лет назад. Сложная штука идея избранности, и каждый ее решает на своем уровне. Вот он, Горин, пишет записки и позволяет себе фило­софствовать, не имея серьезного образования. А с другой стороны, какое образование имел плотник из Назарета или его последователь ткач ковров Савл?

Город Буйнакск был иудейским еще недавно. Немало иудеев жило в Дербенте. Кто они: евреи по происхождению, пришедшие в эти края 1200 лет назад, отступая перед исламом, или потомки хазар, приняв­ших иудаизм, - Горин не знал. Сейчас их осталось мало. Большинство в последние годы переселилось в Израиль.

* *

Через месяц приехал в Ленинград сам Мисрихан Шапиевич, ди­ректор Чиркейской ГЭС. За это время он, видимо, пришел к выводу, что Горин - дурак, денег не воровал, и дело обстояло так, как он рассказал. Горин к этому времени остыл и был готов сказать "виноват-исправлюсь". Состоялось совещание у директора ВНИИГа. К совеща­нию Горин сам написал протокол, где ему объявлялся выговор "за нарушение договорной дисциплины". Выговор был почти устным: ни в какие анналы, кроме этого протокола, не заносился. Директора с чувством глубокого удовлетворения подписали протокол. А Мисриханов, вернувшись в Дагестан, подписал договора - и Верин, и Горина.

Кончилась эта история ничем. Год тянулась и потом оборвалась. Толя Левелев собрал два терминала для Чиркея, каждый весом по 10 килограммов. Молодой и сильный Игорь Соколовский окольными пу­тями, через Астрахань, минуя Чечню, отвез один терминал на Чиркей. Денег оплатить работы у заказчика или не было, или он не хотел с ними расставаться. В Дагестане нынче холера.

* *

Две недели после возвращения с Чиркея прошли в подготовке к дню рождения Ольги. Была, естественно, бытовая суета - продукты, водка, столы, стулья. Но главное - книга. Макет был готов до отъезда, остались типографские работы. За три дня до 27 апреля "сбылась мечта идиота" - Горин получил из типографии книгу.

Прошел день рождения, улеглась суета, и в ночь с 1 на 2 мая Горину приснился отчетливый сон, первый после бессвязных видений в декаб­ре. Он стоит в подземном переходе у Гостиного Двора и продает книгу об Ольге. Покупают плохо. Продал несколько экземпляров и поехал домой. На лестничной площадке четвертого этажа, на этаж ниже своей квартиры, он звонит к соседям. Попадает в квартиру матери, что в другом доме и на пятом этаже. Там Ольга. Ольга выходит на балкон и зачем-то перегибается через ограждение балкона. Горин кричит: "Не смей!". Но Ольга перегибается дальше и падает вниз. Горин вы­бегает на балкон. Он отчетливо видит, как она падает, вначале вниз головой, потом переворачивается в воздухе и падает ногами на кусты, что растут под балконом. Потом она встает, возвращается в квартиру. И все повторяется. Проснувшись, Горин посмотрел на часы. Был чет­вертый час ночи. Больше в ту ночь заснуть не удалось.

До гибели Ольги сны Захару Ильичу либо не снились, либо он на них не обращал внимания. Хватало забот наяву. Теперь иное. Днев­ные дела его не занимали. Ходил по инерции на работу, ежедневно заходил к матери, но чувствовал, как теряет способность к социальной адаптации. Общаться с людьми не хотелось. Лучше всего он чувство­вал себя дома. Собеседников стали заменять книги. Сон он воспринял серьезно и решил в порядке самолечения попытаться в нем разобрать­ся, хотя К.Г.Юнг предупреждал, что сновидец не в состоянии толко­вать собственные сны: трактуя сон, сновидец пользуется своим созна­нием, а корни сна - в подсознании.

Из первой, обзорной главы "Толкования сновидений" З.Фрейда, которую Горин в порядке самообразования законспектировал, он узнал, что:

- сон неконтролируем; "засыпание знаменует отказ от одного из видов душевной деятельности: от произвольного руководства представлениями";

- сон сродни безумию; "спящий может слышать свои мысли, произнесенные чужим голосом, может разделять свои познания на два лица, из которых другое исправляет собственное я; это совер­шенно равноценно известному раздвоению личности при пара­нойе";

- сон - лакмусовая бумажка наших тайных помыслов, "предостерегатель", который обращает внимание на скрытые дефекты на­шей души; "сновидения раскрывают нам скрытые наклонности и показывают, на что мы были бы способны, если бы получили другое воспитание" (в кавычках не слова Фрейда, а цитируемый последним И.Кант).

У Ольги всегда было неодолимое желание разобраться во всем: в устройстве часов, в инструкции к новому электрическому прибору, особенно в устройстве человека. Горин раньше посмеивался над тем, как она читает "Науку о боли" или что-нибудь в этом роде. Теперь он сам с увлечением читал нечто подобное. Средневековый монах полагал, что есть три источника снов: одни сны посылают­ся Богом, другие - дьяволом, а третьи возникают от стресса. Горин свой сон отнес к третьей категории. Другой, более современный ученый, из множества снов выделял в отдельное подмножество ут­ренние сны. Согласно его версии, ночью клетки мозга (за исключени­ем малого числа) отдыхают, "спят"; к утру часть клеток просыпается, а другая продолжает спать. В результате в мозгу образуются причудливые связи между проснувшимися клетками и возникает утренний сон. Свой сон Захар Ильич отнес к утреннему. Горин читал эту бездоказательную писанину и с удивлением чувст­вовал, как она его затягивает. Особенно этот Фрейд: все его крити­куют, даже ученики, и все пляшут от него.

Во второй главе отец психоанализа излагал метод толкования сновидений на примере собственного сна, имевшего место в ночь с 23 на 24 июля 1895 года. Вопреки ожиданиям Горина, автору снился отнюдь не эротический сон. Великий Фрейд даже во сне лечил паци­ентку Ирму. Даже фурункул в собственном паху не вызывал у автора сексуальных ассоциаций, в то время как в снах других людей-пациен­тов даже шляпа трактовалась как мужской детородный орган. Ме­тод заключался в том, что предметы и ситуации во сне следует воспринимать как символы, и, трактуя сон, толкователь заменяет символы "подлинниками". Казалось бы, — полный произвол: ведь ав­тор не прикладывает к исследованию словарь-перечень символов и их "подлинников". Не имея такого словаря, можно напридумать таких "подлинников", что ни в сказке сказать, ни пером описать. Творец бессознательного оказался детерминистом, покруче Лапла­са: в сне нет ничего случайного, сновидение почти всегда — осущест­вление желания, поменяй предметы-символы на их "подлинники" -и узнаешь желание. Горин был разочарован. Такой метод всегда при­ведет туда, куда захочет толкователь. Скажем, было (а может, и не было) младенцу Леонардо да Винчи видение или сон: на край колы­бели сел голубь и улетая ударил младенца хвостом по губам. Трак­товки этого сна хватило Фрейду на целую монографию (правда не очень большую), зато такую, что и пересказать совестно. Бегло просмотрев остальную часть книги и не согласившись с написан­ным, Горин, тем не менее, легко разобрал свой сон.

Наяву Горину не дает покоя мысль, что он торгует памятью об Ольге. Особенно неприятно было вспоминать случай на Чиркее. Когда Мисриханов пришел в гостиницу, Толя за столом сказал, что у Горина погибла жена и что Горин написал книгу о жене. Мисриханов попро­сил почитать. Горин дал. Тем самым оказывал давление на Мисриха-нова своими жизненными обстоятельствами. Вот и во сне Горин торгует книгой об Ольге. Наяву на четвертом этаже, под Гориным, жили очень симпатичные люди. Ольга носила в ту квартиру объедки для собаки. Хозяйка собаки сказала: "Бога нет, если такие люди, как Ольга, так уходят из жизни". В день рождения Горин брал у этих соседей ножи, вилки, стулья, стол. Складной стол был очень тяжелым. Во сне Горин звонит в эту квартиру. Наяву Горин ежедневно ходит к матери. Действие сна - в этой квартире. Наяву Горин не может сми­риться с гибелью жены. И во сне видит воскресение...

Сон Горина, конечно, примитивный, не идет ни в какое сравнение с восемьюстами снами одного пациента Юнга. Пациент записывал этот сериал, и после четырехсотой серии Юнг взялся за лечение. Судя по сотне опубликованных и разобранных Юнгом снов, пациент во сне увидел символы и мифы десятков религий, о которых наяву ничего не знал. Главным в собственном сне для Горина было не его содержание, а сам факт. На странице 68 книги Фрейда Горин прочитал, что изве­стный теоретик в области сна по фамилии Делаж, "лишившись близ­кого человека, сам по своему опыту узнал, что обычно человеку снится не то, что непрерывно занимало его днем, а только спустя известное время, когда это начнет вытесняться другими интересами". Горину стала сниться Ольга. Значит, "известное время" прошло. И у него появился "другой интерес". Старое ремесло? Вряд ли. Быть мо­жет, он пишет уже не только, чтобы забыться, и эти записки -его новый интерес? Это рождало чувства горечи и облегчения одновре­менно. Горечи, потому что "все проходит", и облегчения, - потому не все потеряно.