I. пока не вымерли, как динозавры

Вид материала

Документы

Содержание 2.5. Выбранные места из переписки с директором.

Подобный материал:

• Приключения Тома Сойера». II. Рекомендованное чтение: > А. Алексин. «В стране вечных, 38.44kb.
• Введение Что мы знаем о вас – крупные морские рыбы?, 203.79kb.
• Мониторинг региональных сми по теме: «образование», 233.44kb.
• Почему вымерли неандертальцы, 135.55kb.
• Все мои неприятности начинаются просто и обыденно. Ичем серьезней неприятность, тем, 2116.58kb.
• Когда жили динозавры?, 359.38kb.
• Оприроде мы знаем достаточно, 362.11kb.
• Гаврилов Д. А., Брутальский Н. П., Авдонина Д. Д., Сперанский, 446.39kb.
• Наименование обучающей программы Начальная подготовка (безразрядники) Шахматы в сказках, 15.01kb.
• За малым исключением все эти животные вымерли по вине человека, 20.92kb.

2.5. Выбранные места из переписки с директором.

Раз в пять лет по весне, в самом начале белых ночей, курс, на котором учился Горин, неизменно собирается. Организаторы встреч - Борис Картелев и Владислав Рукавишников. Они дружили еще в инс­титуте, правда ходили врозь. Владик ходил с двумя портфельчиками и их хозяйками Татой Гебгарт и Аллой Даниловой. Своего портфеля у Владика, кажется, не было. Хозяйки портфелей были девушки серьез­ные - только они на всем курсе закончили обучение с баллом пять-ноль. Все гадали, на хозяйке какого портфеля остановит свой выбор Владик. Выбрал он Тату. После окончания гидрофака Владик остался в Ленинграде и преподавал вначале в ЛЭТИ теормех и сопромат, а потом в Политехническом, на кафедре Розина, строительную механи­ку и теорию упругости. Боря, хотя был коренным ленинградцем, уехал в Иркутск в институт энергетики Сибирского отделения Акаде­мии наук. Проработав в Иркутске два года, вернулся в Ленинград и женился на обладательнице второго портфеля.

Общительными и симпатичными ребятами были Боря и Владик, ходили в походы, Боря играл на гитаре. Горин запомнил, кажется, это было в первый день учебы на четвертом курсе, в аудиторию вошли двое незнакомцев с огромными, как у академика И.А.Орбели, косма­тыми бородами. Оказалось, что это Владик и Боря: после практики на Братской ГЭС они поехали на Байкал, где отрастили эти чудо-бороды.

Вернувшись из Иркутска, Боря пошел работать во ВНИИГ. Выбор был не случайным. На памятной доске, у входа в актовый зал инсти­тута есть фамилия Картелев. Отец Бори работал до войны в институте и погиб в войну. Через много лет, когда Боря в день 9 мая возлагал в память погибших на войне цветы на кладбище, Горин видел в его глазах непритворные слезы. Работала в институте мать Бориса, дядя Иван Епифанович. Словом, для института гидротехники Борис был не чужим.

Занялся Картелев кавитацией, в аспирантуру поступил к Алексан­дру Соломоновичу Абелеву, научная школа которого почему-то дала целую плеяду общественных деятелей института и его окрестностей. В начале семидесятых вступил Боря в ряды КПСС. С тех пор стал нарождаться новый Картелев - начальник в отраслевой науке. Внача­ле просидел несколько сроков председателем месткома, потом - секре­тарем партийного бюро института. Райкому и горкому Боря, видимо, приглянулся: ходил быстро, говорил громко, что полагалось делал. Делать приходилось всякое, в том числе клеймить отъезжавших за рубеж, проводить правильную кадровую политику. И делал все это Боря "с огоньком", клеймил, стоял на страже, оберегал идеалы, со­блюдал идейную чистоту. С народом попрежнему был прост. Внешне - тот же рубаха-парень, но приглядевшись, можно было увидеть, что Боря уже не тот. "Дураком был, верил. В партии много сволочей, но не все в партии сволочи. Я пришел дать бой сволочам на их террито­рии",- так говорил Боря своему однокурснику Захару (правда, после крушения партии).

Горин не слышал, какие бои давал Картелев сволочам на их терри­тории, но другие бои видел. Семен Наумович Плят не был сволочью. Доктор наук, автор, руководитель... Был Шура Плят необычайно пло­довит: сотни статей, несколько монографий, тих как мышь, не бунто­вал, что называется "пеп" - послушный еврейский профессор. Пляту Боря дал образцово-показательный бой.

Судьба была не очень милостива к Семену Наумовичу Пляту. Окончив в 50-м физико-механический факультет Политехнического, колыбель советской физики, наипрестижнейшую тогда специаль­ность "ядерная физика", Шура Плят, благодаря правильной кадровой политике, не получил возможности трудиться с академиками Кон­стантиновым, Харитоном, Кикоином, Сахаровым или хотя бы с брать­ями Алихановым и Алиханьяном. Работать пришлось, бог знает где. Прибился к ВНИИГу, стал заниматься теплофизикой, защитил док­торскую. Вроде бы жизнь налаживалась. Но было одно обстоятельст­во, отравлявшее существование: жил Шура с женой, двумя сыновьями и, увы, с тещей в перегороженной шкафами комнате коммунальной квартиры. Много лет бился Плят за отдельную квартиру; счастье было уже близко, но тут, в очередной раз, подвела теща - умерла, и число метров на одну душу стало превышать проходную норму. Директор института Складнев утешал Плята, говорил, дескать, подождите, что-нибудь придумаем. Раздосадованный Шура уже никому не верил и подал заявление на отъезд в США, заявив, что это ближайшее место, где ему будет обеспечена отдельная квартира. Изменника обсуждали на общем собрании, как-никак - первый доктор в институте, решив­ший свалить за бугор. Партийный секретарь Боря был очень активен. В результате порешили пойти на крутые меры: Шуру, чтоб другим было неповадно, до отъезда в старой должности не оставлять, а пере­вести в инженеры.

"Обычная история", - скажет искушенный читатель. Обычная, но есть одна деталь. В то время в далекой Молдавии была на выходе очередная монография Плята с одним молдавским коллегой. Узнав про это, Боря направил в Молдавию письмо с разъяснением, кто такой Шура Плят. Вот это уже не совсем обычно. Чтобы написать подобное письмо, надо быть энтузиастом, любителем.

Конечно, Шура был "не свой", это чувствовалось. Горин готов теперь подтвердить: сам слышал, как Шура в старомодных очках-ве­лосипедах, сидящих слегка набекрень, тихо говорил "своим": "Они хотят эту пятилетку сделать пятилеткой эффективности и качества. By, вен!! (Что, когда!! - идиш)". Но ведь не пойман - не вор. Вел себя Шура безупречно и ничем, кроме заявления на отъезд, не давал пово­да к переводу в инженеры.

* *

Обычные вещи в периоды ломок и перестроек часто принимают неожиданный разворот. Когда рушится старая система ценностей и иерархий, то все враз выкладывают свои претензии и притязания на стол и встают на тропу войны. Так случилось со сменой директора во ВНИИГе.

Когда старый директор Складнев решил уходить, было несколько претендентов на его кресло. Боря рассказывал, что претенденты в министерстве тестировались по американской системе, и он победил в честном соревновании. Злые языки говорили, что министерство хоте­ло другого, но партия хотела Картелева. Партия (в лице заведующего отделом горкома и секретаря райкома), естественно, взяла верх.

"Я ранний горбачевец",- сказал однажды Горину директор Картелев. Еще бы. Именно на это время пришелся пик административного неистовства нового директора. Боря всегда был человеком импульсив­ным, порывистым. Однажды, принимая присужденное институту Пе­реходящее Красное Знамя, Боря так резко повернулся, что древком знамени сшиб с тумбочки институтский бюст вождя, и бюст разбился вдребезги. В годы культа этого неосторожного движения хватило бы для 58 статьи, но были снисходительные застойные годы. После назна­чения директором импульсивность Картелева приобрела угрожающие формы. Новый директор как вихрь носился по институту, устанавли­вал новый порядок. Его тень, его серый кардинал, по слухам, человек из органов, с трудом поспевал за директором ввиду малого роста и многолетней привычки стоять, а не бегать. До того как стать кардина­лом, тот человек лет двадцать простоял в коридорах института, курил, калякал о том, о сем, прислушивался к разговорам. Вместе с директо­ром они устраивали облавы, проверяли наличие на службе ученых и неученых людей, завели пропуска, вахтеров, ограждения, закрыли вход в институт через пять минут после формального начала рабочего дня, вследствие чего народ стал опаздывать не на десять минут, а на два часа - не мог же директор вечно торчать сразу у трех проходных. Директор лично проверял, не пробил ли народ новую брешь в желез­ном заборе, и если пробил, то призывался сварщик, и на глазах дирек­тора дыра заваривалась. Раньше через территорию института проходила дорога с Гражданского проспекта к Политехническому ин­ституту. Тысячи студентов и преподавателей ходили ежедневно по этой дороге. Новый директор усмотрел в наличии посторонних на вверенной ему территории непорядок и безобразие прекратил. На­прасно политехники уговаривали, напрасно присылали своего "ко­зырного туза" - народного депутата Денисова. Боря был непреклонен.

Была затеяна полная перекройка организационной структуры ин­ститута, шла перманентная аттестация и переаттестация сотрудни­ков. Старики, институтские ветераны, поначалу улыбались. По инер­ции они смотрели на нового директора как на шустрого мальчика для проведения кампаний и манифестаций. Но недолго они улыбались. Новый директор видел, как новый генсек гонит стариков, приведших его к власти. Видимо, поэтому директор воспринял перестройку как новую опричнину, как удушение геронтократии, как отстрел засидев­шихся на теплых местах стариков. Стариков убирали не под аплодис­менты, а с позором, не с благодарностью за многолетний, пусть не очень тяжелый, но все же труд, а как "не соответствующих занимае­мой должности". Впоследствии Борис говорил Захару: "Гнал не я. Гнали вы, члены аттестационной комиссии". Верно, но директор на­брал в комиссию людей, смотревших ему в рот. Да, старые заелись, заснули на своих теплых местах. Но вместо того, чтобы их разбудить, заставить подготовить себе достойную замену, на их места поставили расторопных ребят, крутившиеся возле партбюро и мало понимавших в порученном деле. Эти ребята вкупе с директором стали активно бороться с "мелкотемьем и разнотемьем", начали открывать и закры­вать научные направления. Особенно досталось теоретикам, занимав­шимся чем-то непонятным для новой институтской элиты.

Выговоры, взбучки, головомойки... Рабочему классу, работавшему во вспомогательных службах института, и части молодежи это нрави­лось. Говорили: "Этот наведет порядок". Очень понравилось, когда новый директор отказался от казенной "Волги" и стал ездить "как все" на троллейбусе. Горин, хотя и видел, что Боря оказался неподго­товленным к новой работе, относился к новому директору с некоторым сочувствием. Тогда ему казалось, что Борис искренне хочет "как луч­ше".

Картелев "подтягивал" институт, как мог. Слух о директоре-ре­форматоре прошел по всей Руси великой. Газета "Советская Россия" под рубрикой "Прорабы перестройки" поместила огромную статью "Начало паводка" о директоре-новаторе и его соратниках. Статья даже вошла в сборник "Прорабы перестройки", вступительную статью к сборнику под названием "Работать по-революционному" написал главный редактор газеты В. Чикин, тоже ранний горбачевец: "Коммунисты своим верным служением интересам трудящихся, своей правильной политикой завоевали большое доверие, получили кредит от народа. Значит всем управляющим выданы векселя". И управляющие спешили оплатить векселя, которые сами себе выписа­ли от имени народа, спешили перестроить народ в новые колонны, смазать телегу, не выпуская вожжей.

* *

Фазиль Искандер назвал как-то власть вином для дураков. Вовсе не для дураков. Это зелье поражает и умных, и глупых, делает лица власть имущих железобетонными и взор, устремленным в особую точку пространства, расположенную на бесконечности. Вблизи себя люди, отравленные зельем, уже ничего не видят. И как бы ни была "тяжела шапка Мономаха", их с высокого кресла не согнать даже палкой.

Борю Картелева эта болезнь всерьез посетила, видимо, в конце 86 - начале 87-го годов, когда по стране прокатилась кампания выборов директоров. Обидевший всех, Боря панически боялся потерять власть, всюду ему мерещились заговоры. Горину казалось, что организован­ного заговора по свержению директора не было, но отдельные оппози­ционеры существовали. Горин тоже оказался фрондером. Он ничем не рисковал, понимал, что на крайние меры директор не пойдет, не рис­кнет выгнать однокашника.

На перевыборном собрании долго обсуждался вопрос, как голосо­вать - открыто или тайно. Директор, естественно, был за "открыто". Вот в этот момент Горин, опьяненный разрешенной свободой, никогда раньше по своей воле публично не выступавший, попросил слова и сказал примерно такую речь: "Первый раз в жизни я с трибуны защи­щаю линию коммунистической партии. Партия хочет, чтобы выборы были честными. Директора сотрудники боятся, и мало кто решится поднять открыто руку против него. Чтобы наши дети смогли со време­нем голосовать открыто, нам сегодня надо проголосовать тайно". По­бедила, естественно, точка зрения директора. Его переизбрали, но с перевесом буквально в два голоса. На следующий день утром Горин встретил Антона Василевского, заместителя директора, в ту пору со­юзника Картелева. "Здорово, беспартийный большевик", - попривет­ствовал Горина зам таким тоном, что Горин понял, что его ждет "прессинг по всему полю".

Среди направлений, закрытых новым директором под маркой борьбы с "мелкотемьем и разнотемьем", были градирни. В "Советской России" дело о градирнях освещалось следующим образом: "Как-то произошел такой случай: для тепловой станции проектантам по­требовалась принципиально новая конструкция градирни - железо­бетонной, похожей на суживающийся кверху кувшин, трубы. Стали поговаривать о приобретении лицензии в ФРГ. Между тем, новую конструкцию вторую пятилетку разрабатывали в институте гид­ротехники. Дело до безобразия затягивалось. Картелев собрал спе­циалистов и объявил ультиматум: покупку лицензии за рубежом рассматривать как рекламацию. Либо отечественная градирня ока­жется лучше, либо в полную силу заработает пресс аттестацион­ной комиссии... Лицензию покупать не пришлось". Горин в число собранных специалистов не попал, и у него несколько иная версия той же истории. На самом деле лицензию купили, и "пресс аттестацион­ной комиссии заработал". В частности, Горину на аттестации было предъявлено обвинение в неудовлетворительной работе в области гра­дирен, на том основании отказано в звании главного научного сотруд­ника и понижена зарплата.

Здесь Горин должен честно признаться, что звания этого он очень добивался: хотел называться так же, как Андрей Дмитриевич Саха­ров, и ни за что не отвечать. Потому что по положению главный научный сотрудник отвечает не за вверенный ему коллектив, а за научное направление. Почетно и не так хлопотно. Боря Картелев сделал все возможное, чтобы обидеть Горина и не поименовать так, как тому хотелось.


Но вернемся к градирням. Принцип работы атомной или тепловой электростанции известен каждому школьнику старше восьмого класса: теплоноситель (чаще всего - вода) разогревается либо в котлах тепловой, либо в реакторах атомной станции; разо­гретый теплоноситель попадает на лопатки турбин и вращает их; на одном валу с турбиной сидит генератор, вырабатывающий электроэнергию. Отработанный пар попа­дает обязательно в холодильник, где остужается. Если нет холодильника, то эффектив­ность станции крайне низка, коэффициент ее полезного действия зависит от разности температур теплоносителя на входе в турбину и на выходе из холодильника.

Поначалу холодильниками были естественные водоемы или искусственно вырытые пруды-охладители. С ростом мощностей электростанций отработанная на станции вода стала так разогревать воду в водоемах-охладителях, что в них стало гибнуть все живое. Чтобы не допустить теплового загрязнения водоемов, стали переходить на оборотные системы технического водоснабжения ТЭС и АЭС, где в турбине "оборачивается" одна и та же вода, не выпускаясь ни в какие водоемы. Градирни - "трубы в виде сужающегося кувшина" и есть холодильники атомных и тепловых электростанций. Это вытяжные трубы большого диаметра, поднятые метров на десять над землей, для чего труба уста­навливается на колоннах. Теплая вода попадает в трубу-градирню, разбрызгивается в ней и падает вниз, в сборный бассейн, расположенный под трубой. Когда теплая вода оказывается в градирне, в трубе образуется тяга, как в печке: воздух начинает засасы­ваться снизу в окна, что между колоннами под трубой. Этот искусственный ветер-тяга и охлаждает падающую воду.

С ростом единичных мощностей турбин росли и размеры градирен. Появились специализированные фирмы по их проектированию и строительству, созывались меж­дународные симпозиумы по этой проблеме. Пока градирни были небольшими, с ними никаких аварий не случалось, и вопросы их прочности и устойчивости были второсте­пенными. Когда начали строить большие градирни для крупных ТЭС и АЭС, произошло несколько обрушений. Первая крупная авария случилась в Англии - обрушились три стометровых башни на ТЭС Феррибридж. Большая градирня имеет в высоту 100-200 метров, средний диаметр 50-100 метров при толщине стенок трубы 10-15 сантиметров. Относительная толщина такой оболочки меньше, чем у яичной скорлупы. Разрушения чаще всего происходили от давления ветра на башню. Единственный в стране специа­лизированный отдел по проектированию градирен был в Ленинградском институте Атомэнергопроект. Горин много лет сотрудничал с этим отделом. И вот новый директор признал работу Горина неудовлетворительной. Раздосадованный Горин послал дирек­тору меморандум, в котором изложил свое видение вопроса. Ниже - отрывок из мемо­рандума.


* *

В 1973-75г.г. в лаборатории строительной механики ВНИИГ (отв. исполнитель Горин) и лаборатории методов вычислений Ле­нинградского университета (отв. исполнитель Царицына) был со­здан пакет программ для ЭВМ по расчету градирен на прочность. Программы сданы в Государственный фонд алгоритмов и программ, переданы в ряд организаций СССР и проданы по контракту в НРБ. Начиная с 1974 года до настоящего времени, расчетное обоснование проектов отечественных железобетонных башенных градирен осу­ществлялось с помощью разработанных программ.

2. К началу 80-х годов возникла проблема создания еще более мощных градирен производительностью до 200 тысяч кубометров воды в час, что потребовало развития расчетного аппарата. Инс­титут Атомэнергопроект вновь обратился к лаборатории строи­тельной механики ВНИИГ. В течение двух лет институт по ряду объективных и субъективных причин отказывался от выполнения работы. Однако, после приказа министра, решений двух техниче­ских советов Минэнерго, телеграммы зам. министра и нескольких писем Главниипроекта и АЭПа, институт в 1984 году приступил к научному обоснованию проекта железобетонной башенной градирни производительностью 180 тысяч кубометров в час.

3. В 1986 году решением новой администрации института рабо­ты по градирням были прекращены, несмотря на протесты заказ­чика. В июле 1986 года на аттестации директором института мне было предъявлено обвинение в неудовлетворительной работе по гра­дирням. Считаю обвинение несправедливым и необоснованным".

Ровно через два года та же администрация приняла решение возоб­новить работы по градирням. Известная болезнь всякой новой власти: придя, разрушить построенное предшественниками, а потом сказать свое слово, пытаясь реанимировать разрушенное и преподнося это как новое.

Первый разговор о продолжении работ состоялся с заместителем директора Василевским. Горин отказался и уехал в командировку. Вернувшись 23 июня 1988 года, он узнал, что за три дня до его возвра­щения появился приказ. Горин пошел к Василевскому. После торга и препирательств Василевский сказал: "Пиши служебную записку с условиями, на которых согласен работать". Горин написал. Среди условий был прием на работу специалиста по информатике, приятеля Горина. Двадцать первого июля Горин ходил с Аликом (так звали приятеля) на прием к заму, и тот сказал "да", а на следующий день директор сказал "нет". Горин обиделся и "уперся".

Через несколько дней из канцелярии принесли записку для Горина: "После неоднократного обсуждения с Вашим участием институт принял на себя обязательства по исследованию градирен большой производительности (приказ Минэнерго от 20.06.88 N 317). Нами выполнены Ваши предложения по усилению группы (даны объемы отделу и фонд заработной платы) Однако, после этого Вами был поставлен ультиматум по кадровому вопросу и заявлено об отказе от участия в работе по градирням. Прошу последнее подтвердить в письменной форме. А.Василевский 27.08.88".

Горин подтвердил, но понимая, что недостаточно мотивировать отказ только тем, что не взяли на работу приятеля как "инвалида пятого пункта анкеты", присовокупил следующее: "Работы по гра­дирням возобновляются на новой, весьма спорной основе. Предлага­ется заниматься не традиционной башней в форме гиперболоида вращения, а трехлепестковой трехсекционной башней, идея кото­рой предложена коллективом наших сотрудников и Московского ин­ститута "Оргэнергострой". По мнению большинства специалистов, в том числе проектировщиков АЭПа, предложенная конструкция уступает традиционной. Атомэнергопроект отказы­вается заниматься проектированием трехсекционной башни. По­пытка организовать проектирование градирен в рамках Минэнерго на базе недавно созданного Донецкого отделения института Теплоэлектропроект на том формальном основании, что отдел проекти­рования градирен оказался в новом недавно образованном Минатомэнерго, считаю проявлением узковедомственного подхо­да: старый отдел, находясь в новом министерстве, в состоянии удовлетворить потребности всех энергетических (и не только энергетических) объектов страны, так как проект градирни явля­ется типовым, и при проектировании электростанции произво­дится лишь привязка типового проекта к условиям конкретной площадки".

* *

Параллельно с тяжбой по градирням, Горин втянулся еще в одну. В июне 1988 года Совет трудового коллектива института поставил возле своей доски в вестибюле главного здания деревянный ящик и на доске повесил объявление, где сотрудникам предлагалось бросать в ящик записки с предложениями об улучшении работы института. Был са­мый пик перестройки. Горин написал три страницы и бросил записку в ящик. Было в записке несколько слов о градирнях: Полтора года назад работа в области градирнестроения была признана неудов­летворительной и прекратилась. Полгода назад оказалось, что в этой области у нас имеются большие достижения, и работы возоб­новились. Я занимался градирнями и с удовольствием бы послушал на Ученом Совете института о достижениях последнего времени".

Наивных людей в институте было немного, ящик с предложениями о всеобщем улучшении был пустоват, этим, видимо, объясняется, что записка Горина была напечатана в институтской стенгазете. Реакция директора на записку была весьма бурной, - он выступил на собрании и написал ответ в газету: "Я несколько раз перечитал соображения Горина... Конечно, хорошо, что человек неравнодушен, размышляет и предлагает какие-то выходы из создавшейся, по его мнению, кри­зисной ситуации... Неясно, откуда черпает информацию З.И.Горин о разрыве наших отношений с Гидропроектом по вине руководства института. Все обстоит как раз наоборот... Впервые из под пера Горина прозвучало, что полтора года назад работа в области гради­рен была признана неудовлетворительной. В этой области мы всег­да имели приоритет, потому-то у нас во ВНИИГе состоялось недавно совещание специалистов СЭВ по этому вопросу, а в 1990 году будет даже международный симпозиум в Ленинграде. Поэтому непо­нятны совершенно рассуждения Горина на эту тему. Все специаль­ные вопросы (и эти в том числе) всегда мы слушали на секциях Совета. При этом никто еще не испортил своей карьеры, не был оштрафован или уволен... Я категорически не согласен с общим ду­хом этой статьи, направленной на конфронтацию СТК и руковод­ства института... С уважением к автору заметки, с которым я учился вместе в институте, с которым по-дружески всегда обсуждал все проблемы. Б. Картелев."

Когда находишься в перманентной борьбе с половиной института, трудно упомнить, какие направления закрывал полтора года назад. Судя по письму в газету, Боря забыл, как упразднял в институте градирни. Ответ директора привел в движение всех обиженных, и редакция получила несколько заметок от активистов упразденного направления, в которых они подтверждали, что по ним "прошелся пресс аттестации". Эти заметки были также напечатаны. Ответ Гори­на на ответ директора начинался словами: "Считаю выступление и письменный ответ директора на мое письмо в СТК спорным, как по форме, так и по содержанию..."

Параллельно с ответом в газету, Горин написал приватное письмо директору: "Боря! Чтобы мой комментарий к твоему ответу не был для тебя неожиданностью, посылаю его вместе с этой запи­ской... На последней встрече ты сказал, что не узнаешь меня. Это неудивительно. Наше общество стало классовым, и мы с тобой оказались представителями разных классов... Я не понял, где ты усмотрел желание противопоставить дирекцию и СТК. Я давал бесплатные советы (обещание дать премию за лучшие советы поя­вилось позже) по призыву СТК. Администрация моих советов не спрашивала. Что касается самих советов, то они настолько оче­видны, даже тривиальны, что можно сочинить много им подобных, и возражать против них просто невозможно... В чем ты прав, так это в том, что доля ехидства в моем письме есть. Новое письмо, видимо, еще более ехидное. Я готов его не посылать, если ты чест­но, по-товарищески, скажешь, что с приемом на работу Алика Ша-лыта ты неправ. Все остальное - мелочи, абстракция, за остальным не стоит судьбы незаслуженно оскорбленного человека".

Боря промолчал, и Горин отдал ответ на ответ в газету. После длившейся полгода борьбы директор прислал Горину на именном бланке записку: "Горину. Я по всем вопросам уже высказался и буду действовать, как считаю нужным... Вся эта переписка через газету недостойный фарс, и я в ней больше участвовать не буду. Все это зря! У Вас, видимо, какие-то другие мотивы, не деловые, 8.12.88".

Кроме записки, директор дал распоряжение своему заму Василевско­му оставить Горина в покое, и к работам по градирням не привлекать.

* *

Таких историй в процессе перестройки в институте были десятки. Сегодня, когда институт лежит в руинах, Горин понимает, что в этой разрухе есть и его лепта. Прав или неправ был директор в истории с градирнями, - не столь важно. Важно, что после падения старой иерархии ценностей, когда каждый получил право предъявить свои претензии, Горин воспользовался этим правом и на своем уровне при­нял посильное участие в войнах за суверенитет, потрясших страну. Каждый выложил свои претензии на стол, и Горин тоже.

Не стоит думать, что лидеры, директора, даже такие импульсив­ные как Картелев, были инициаторами смут. Смуту инициировал народ, вернее те, кто считал себя обделенным, а лидер, директор был лишь детонатором. Как случилось, что директор, раньше слыхом не слышавший о градирнях, то закрывает направление, то превозносит его? В эпоху застоя сложился и благополучно существовал треуголь­ник ВНИИГ-АЭП-Высотспецстрой, бывший фактически монополи­стом в деле проектирования и строительства градирен. АЭП в лице отдела проектирования градирен рисовал проекты, трест Высотспецстрой строил, ВНИИГ в лице лаборатории промышленных охладите­лей занимался технологическими вопросами охлаждения воды и в лице группы Горина - вопросами прочности и устойчивости градирен. Но были и другие группы, занимавшиеся родственными задачами, но не попавшие в треугольник. Видя, что старая система пала и идет передел приоритетов и привилегий, эти группы вступили в борьбу за свое место под солнцем, пришли к новому директору и сказали, что старые работали плохо. Директору только дай повод, от него ведь и ждут разрушения старого. И он начинает... А результат налицо. Инс­титут распался, как и вся страна... Свобода оказалась нам не по плечу.

* *

Первое полугодие 92 года прошло в институте под знаком борьбы за директорское кресло. Каждый из боровшихся вслух говорил, что в такое сложное время институту нужен более трезвый директор. Но про себя каждый претендент думал, что тот самый умный директор именно он. Институт разделился на три группировки: партия Карте­лева, партия Ивашинцова, партия Василевского-Гольдина.

Толя Храпков поначалу поддерживал своих сверстников - тандем Василевский-Гольдин, пламенно и аргументированно выступал в их пользу. Потом неожиданно взял сторону Ивашинцова. Возможно, что именно поддержка Храпкова и его отдела решила исход борьбы. Горин в этой истории принимал опосредованное участие, ибо никакой реаль­ной власти не имел. На поверхности одной из центральных фигур в истории смены директора был молодой Виталий Волков, бывший тогда председателем Совета института. "Старшие товарищи", понимая, что борьба с директором - дело небезопасное, предпочитали оставаться в тени и давать Виталию бесплатные советы. Давал советы и Горин. В пользу Ивашинцова (почему - несущественно, существенно, что да­вал).


Формальная процедура назначения директора, согласно действовавшим (а чаще бездействовавшим) законам, была тогда следующей. Совет института (команда из 20 человек, 10 - назначенных директором, 10 - выбранных коллективом) выдвигает не­сколько кандидатов. Кандидатов было выдвинуто семь. Далее, конференция трудового коллектива (это уже триста человек, по одному делегату от пяти сотрудников) голосо­ванием сократила список до четырех. В четверку вошли Ивашинцов, Картелев, Васи­левский, Гольдин (в порядке набранных голосов). Дальше гласность кончалась, из четверки собственник - для института - министр топлива и энергетики России должен был назначить директора. Министр, конечно, этим не занимался, ему хватало забот с непрерывными забастовками шахтеров и нефтяников. Курировали все несколько чи­новников из министерства и присматривал за событиями и имел решающее слово зам. министра Дьяков, впоследствии председатель Государственной комиссии по приемке в эксплуатацию Саяно-Шушенской ГЭС.


Тандем Василевский-Гольдин, а вкупе с ними и Храпков, во время предвыборной компании активно занимались критикой хозяйствен­ной деятельности Инженерного центра, в котором директорствовал Дима Ивашинцов, обвиняли того в каких-то некорректных финансо­вых манипуляциях, напустили на него финансовую проверку. Эти откровенные нападки лишь укрепили Димины позиции, склонили к нему симпатии большинства и дали перевес при голосовании.

Чтобы не раскачивать лодку дальше и смягчить накал страстей в институте, соперничающие группировки заключили джентльменское соглашение."Тандем" не будет продолжать борьбу в министерст­ве, а Дима за это обещает не сводить счетов с соперниками и будет с ними сотрудничать.

Придя к власти, Дима вместо одного заместителя директора по науке завел целых четыре - Василевского, Гольдина, Храпкова и Печенкина. Трое - бывшие соперники. Теперь они в одной связке. На­долго ли?

Итак, к середине 92-го года институт проделал путь как две капли воды напоминавший путь всей страны. Были и выборы, и парламент, и договор о согласии. И все эти демократические маневры шли на фоне неуклонно нараставшего развала научной работы и роста финансовых трудностей.