Антон Семенович Николин, писатель. Выписка из дела оперативной разработки: Псевдоним Сказочник. 40 лет. Рост средний, волосы пепельные, глаза серые, близко посаженные, глубоко запавшие. Комплекция
| Вид материала | Лекция |
- Альберто моравиа, 1208.65kb.
- Мальчики и девочки, 161.1kb.
- Сочинение о маме, 241.32kb.
- Начинал как автор фельетонов и коротких юмористических рассказов (псевдоним Антоша, 279.92kb.
- Цель получение должности солистки Музыкального театра (мюзикл, оперетта) Образование, 27.85kb.
- Как ты думаешь, сколько ещё нам ждать? Илья! Я с тобой разговариваю! Илья!, 1008.77kb.
- Внастоящее время активно изучается проблема эмоционального выгорания специалистов, 84.94kb.
- Сочинение. «Скверно вы живете, господа, 23.69kb.
- "Скверно вы живете, господа…" А. П. Чехов, 22.94kb.
- Пропала собака, колли, окрас рыжий, сука, …падла, б-дь, Боже! Как мне оста-дела эта, 2418.75kb.
Тем же и занимался в том августе, на сваленных из чего попало баррикадах. Толпа несерьезность баррикад понимала, но была намерена костьми лечь, если Эти начнут. И было чувство у многих: жили, братцы, нехристями - неужели так и помирать? Отец Петр интересоваться не успевал: начнут - не начнут. Крестил просящих крещения да улыбался каждому: иди с Богом.
Филипп Савич заварухой у Белого дома не интересовался. Знал подоплеку достаточно, чтобы не волноваться. Его на данном этапе другое интересовало: пора было идти в большой бизнес. Виктор Семеныч оказался хорошим учеником, он еще раньше Филиппа Савича это понял. Так что был уже членом банковского правления, обещал Филиппу Савичу дать поддержку. Золотое дно открывалось, головокружительные перспективы. И надо было не упустить.
Денис Усманов был на Тибетском плоскогорье в то время: совместные советско-монгольские изыскания. Для молодого геолога лето - значит, поле. Мама его Ольга в душе радовалась, что - так далеко. Ту ночь простояла на коленях перед образом Заступницы: просила всех, всех простить и защитить. Ее железный отцовский характер претерпел большие изменения за эти годы.
Как и предполагал Белоконь, главным виновником был Денис - тоже деточка с характером. Ему было чуть больше тринадцати, когда он, матерью же воспитанный в православном духе, взбунтовался: что за запрет бесчеловечный на общенье с отцом? У них была сцена, он хлопнул дверью. Вечером позвонил: я у папы, не волнуйся, утром приеду, в школу же завтра не идти. Ольга уже и за то благодарна была, что позвонил. Когда сама девчонкой уходила из дому - неделю пропадала. С тех пор терпела: и встречи Дениса с Киром, и несомненные их друг к другу симпатии, и Кировы (а он, разумеется, только того и ждал) подарки в доме. Молча приняла обрушившееся горе: что ж, сын сделал выбор. Не может же он любить - и его, и ее!
Но Денис, к ее недоумению, умудрялся сочетать: любил и маму, и папу, и не видел в том ни малейшего затруднения. А надо же было думать перед тем, как учить сына никого не осуждать. А могла ли она - не учить? Вот и получила на свою же голову, и теперь одну за другой сдавала позиции: уже Кир и в доме появлялся, и она была с ним сдержанно-приветлива. Чтоб мальчика не расстраивать.
Пустила дело на самотек, приняла к сведению факт, что мир от этого не рухнул, и дальше жила как жилось. Была известным художником-иллюстратором, увлекалась гравюрой и графикой. Думала попробовать себя в иконописи, но отец Нифонт не одобрил:
-Не бабье это дело.
Послушалась. Он ее похвалил: за смирение.
Экстрасенс Митрий исцелениями больше не занимался. Объяснял: шарахнули его из астрала враждебные сущности, пробили ему защиту. Как пробовал выйти на тонкие уровни - собственные пальцы хватали его за горло, и начинал он неудержимо икать.
Так что пока изучал литературу, сочетая это с медитацией. Готовился серьезно к растормозке центра Кундалини, прислушивался: не начались ли боли. Появляясь в обществе, смотрел отрешенно. Если говорил - то о вхождении в новую эпоху, законе восхождения и тому подобных вещах. Собеседники старательно делали понимающие глаза. Новая эпоха, кто же будет спорить.
Андрей Михалыч Белоконь пил горькую с друзьями. Рушилось все, созданное Вождем, и как с цепи сорвавшаяся толпа грозила разнести последние святыни. Да уже и разносили, ликуя, и Белоконь стонал, охватив голову: как допустили? Как мы до этого дожили?
Недоумевающе смотрел на друзей, а они - на него: что теперь? И они-то, оставшиеся верными, что могут сделать? Самому младшему - шестьдесят четыре, а большинству уже и семьдесят праздновали. Да не в возрасте дело: каждый бы жизнь отдал, великое дело спасая, на любую амбразуру бы кинулся. Только где они - амбразуры?
Слушали пластинки драгоценные: не на обысках ли теперь станут изымать те пластинки? Пили. Плакали, слез мужских не стыдясь. Всю ночь просидели. Вот не будь этой дружбы - хоть пулю бы в лоб. А так все же грело в беде: хоть есть они друг у друга. Свои. Тесным кругом, и лампочка светит, и песни поют они прежние. А снаружи - темень и мрак, и окончательная всему погибель.
Рассветало уже, когда Белоконь вдруг встал твердо, будто ни маковой росинки во рту не бывало. Остальные - на него, с надеждой: сталинской осанки стоял перед ними человек, воли несокрушимой, в кулак собранной. Ни слова не говоря, пошел в спальню, снял со стены Портрет. Принес бережно. И сказал:
-Пошли. На площадь. Теперь ведь свобода.
Оживились, приосанились, стали из-за стола выбираться. Ни один не отказался, не струсил, не спросил даже - на какую площадь: понятно было всем.
Белоконь смотрел на них, гордясь несгибаемым поколением. Мишка инфаркт перенес, третий месяц всего на ногах, Толик - второй год со слуховым аппаратом, Сашок, самый молодой - и у того пигментные пятна проступать начали. Но сейчас побледнели пятна, подтянулись подбородки, подняли все головы: пошли. Обзвонили еще, кого вспомнили.
И в десять утра были на Красной площади с Портретом. Да не тесной, сбившейся кучкой. А выстроились у того Портрета почетным караулом, плечи развернув.
Арестовывайте, хватайте, убивайте, если нравится, тут же на площади. Ваша теперь сила. Вашей дури господство. А наша - правота.
Но не хватал никто, и не гнали их даже с площади. Милиционеры похаживали, взгляды кидали. А они - что? Они общественный порядок не нарушают. Они свои права гражданские осуществляют. На свободу совести. Кажется, демократия теперь?
Какие-то прохожие ухмылялись, кто-то и пакость выкрикнул. Но не подходили, драку не начинали. А они все стояли: плечом к плечу. Вот и корреспонденты иностранные камерами застрекотали. После стольких лет - первая демонстрация с портретом Сталина! В первый же день демократии. Сенсация, как-никак.
А они все стояли, и Вождь слегка улыбался с Портрета. Был у Белоконя именно этот портрет: с улыбкой.