Антон Семенович Николин, писатель. Выписка из дела оперативной разработки: Псевдоним Сказочник. 40 лет. Рост средний, волосы пепельные, глаза серые, близко посаженные, глубоко запавшие. Комплекция
| Вид материала | Лекция |
- Альберто моравиа, 1208.65kb.
- Мальчики и девочки, 161.1kb.
- Сочинение о маме, 241.32kb.
- Начинал как автор фельетонов и коротких юмористических рассказов (псевдоним Антоша, 279.92kb.
- Цель получение должности солистки Музыкального театра (мюзикл, оперетта) Образование, 27.85kb.
- Как ты думаешь, сколько ещё нам ждать? Илья! Я с тобой разговариваю! Илья!, 1008.77kb.
- Внастоящее время активно изучается проблема эмоционального выгорания специалистов, 84.94kb.
- Сочинение. «Скверно вы живете, господа, 23.69kb.
- "Скверно вы живете, господа…" А. П. Чехов, 22.94kb.
- Пропала собака, колли, окрас рыжий, сука, …падла, б-дь, Боже! Как мне оста-дела эта, 2418.75kb.
Филипп Савич не всегда был начальником Не Вашего Ума Дело, Какого Управления. Быстрое его продвижение началось позже, даже не сразу после смерти Вождя. А в сорок девятом был Филипп Савич в своей профессии не то чтоб очень уж мелкой сошкой, но и не большой фигурой. Может, потому и удержался при всех трясках и чистках. Зато к тому времени он освоил искусство говорить при случае "от меня ничего не зависит" таким манером, что сразу чувствовалось вопреки сказанному: ой, зависит! Именно от него и зависит все.
И когда к нему пришла та аспиранточка с несчастными глазами, он ей так и сказал. Сколько их ходило тогда по всяким инстанциям - уже не справедливости добивавшихся, а обломанных жизнью, на все готовых просительниц.
История с виду была пустяковая: биолог, специалист по змеиным ядам. Исследовал он их, противоядия разрабатывал вполне успешно.
Награды имел, и сейчас она тыкала Филиппу Савичу какие-то справки, удостоверения и свидетельства в безумной надежде, что это поможет. Змеиные яды также применялись в медицине, их даже синтезировать пытались в его лаборатории - чтобы всю отечественную фармакологию обеспечить. А то змей не хватает, на все-то миллионы советских граждан.
Мало ли чудаков сидит по лабораториям необъятной Родины. Кто тычинки на жуках считает... или нет, это как-то по-другому называется... плодоножки! Кто просо с перловкой скрещивает, пытается поднять урожайность. А этот вот жизнь кобрам посвятил и прочим гадюкам. Небось, из-за этих гремучих да очкастых жены-красавицы не видел.
Вот она, эта жена-красавица, с жертвенным видом перед Филиппом Савичем. А того не знает, что Учреждение наукой о ядах сейчас очень интересуется, и лаборатории такие берет под крылышко. При этом с сотрудниками всякие истории приключаются. У кого неожиданный взлет, у кого наоборот. Посмотреть, сколько вредителей и саботажников среди таких ученых идеалистов - за голову возьмешься. Следователи не успевают дела шнуровать. И ничего тут Филипп Савич действительно не смог бы, даже если бы ему прилило в голову попытаться.
Что ж, он ее честно предупредил. А потом задал неожиданный вопрос: не жила ли она до замужества в таком-то номере по такой-то улице? Тут уж она, кажется, за себя испугалась, и совершенно напрасно. Она по другой теме работала. А просто у Филиппа Савича была хорошая зрительная памать. Он сам когда-то в этом доме жил и помнил, что бегала по двору среди прочей ребятни девочка Наташа, козявка в панамке. Он эту козявку запомнил потому, что ее покусала чья-то собачонка, и реву было на весь двор. Потом она стала подрастать в длинноногое существо с аккуратненькой русой стрижкой, но тогда как раз Филипп Савич сменил апартаменты.
Вот как судьба бывших соседей сводит. Она, оказывается, тоже помнила и про собаку, и про мужественного своего защитника. Просто не узнала. Не ожидала тут встретить. В общем, принял на себя Филипп Савич ее жертвенный пыл. Повстречались несколько раз. Сотрудники Учреждения тоже люди грешные, и даже не всегда, вопреки правилам, докладывают начальству о своих случайных амурах. Потом Филипп Савич посчитал нужным исчезнуть. Во-первых, за женами подследственных иногда ведется наблюдение. Не хватало, чтоб свои же его и засекли. Во-вторых, ему она очень, ну очень нравилась, а выйти из этого ничего хорошего не могло. Не хватало только голову потерять.
Женился Филипп Савич как положено и на ком положено: на девушке с исключительно чистыми анкетами. Она ему родила трех дочерей, сын почему-то не получался у них.
А потом пошел Филипп Савич круто на повышение. Это означало: одни дела сдавать, другие принимать, команду свою пересматривать - кого с собой наверх тащить, а кого лучше нет. А тут еще его коллега полетел, и крепко. Большие тогда изменения были в Учреждении. И надо было просмотреть по старым делам, не связан ли был кто из намеченной в новые коридоры команды с этим неудачливым коллегой.
Тут-то в одном старом деле оперативного наблюдения, закрытом уже, он и увидел фотографию той аспиранточки Наташи, вдовы саботажника. Она держала на руках малыша, явно еще ходить не умевшего. Филипп Савич насторожился: это сколько ж дел он листал машинально, как и это, не вникая в текст? Вник Филипп Савич, уже почти не сомневаясь. Даты совпадали. Да и не могли не совпадать: точно такую же мордаху - две капли - он видел в своем детском альбоме. А зрительная память у Филиппа Савича была хорошая.
Пете было десять лет, когда Филипп Савич сделал это открытие.
Он знал, что его отец был большой ученый, репрессированный и реабилитированный. Многие его ровесники тоже умели произносить эти слова без запинки. У него была замечательная мама: красивая, веселая и кандидат наук. Ни у кого из их класса такой не было. И поэтому всех маминых знакомых он делил на два разряда: тех, кто норовил на маме жениться, и нормальных. К нормальным он нормально и относился. А тех, норовящих - ненавидел и старательно им это демонстрировал. Честно говоря, вовсе не ради тени отца, которого он знал только по карточке: человек как человек. В очках, и не очень красивый. А просто мама нужна была ему самому. Нечего ей еще кого-то любить.
Филиппа Савича он отнес к нормальным знакомым. Хотя бы потому что он с мамой говорил о своих дочках, как они балетом занимаются да английским языком. Петя страдалиц жалел, но не слишком. Наверное, дуры, отличницы. А если у человека не хватает ума учиться средне - взрослые обязательно начинают развивать ему выдающиеся способности. И тогда уж устраивают желтую жизнь. Филипп Савич в Петином воображении был окружен особым ореолом: он никогда прямо не говорил, где работает, но как-то обмолвился, что это очень секретно. С космосом связано. Было отчего закружиться голове: космос! Может, он корабли конструирует или самих космонавтов готовит!
Приходил Филипп Савич нечасто. Конечно, у него какая-то своя жизнь. Но к Петиным дням рождения обязательно дарил подарки, да какие! У кого из мальчишек был, например, настоящий военно-морской бинокль?
Петя понимал: мама ему рассказала. Филипп Савич когда-то пытался спасти отца, и очень за это пострадал. Вся его судьба под откос пошла, хорошо еще, что жив остался. В те времена таких верных друзей было мало. Ну вот, вроде как и от отца получаются те подарки.
Чем еще был хорош Филипп Савич - в Петины дела не лез. Деликатный человек. Только когда Петя готовился к поступлению в институт, расспросил: куда да на какой факультет. Одобрил: физэлектроника - это хорошо. Конкурс - пятнадцать человек на место? Значит, учиться будет интересно. И - ни тени сомнения, выдержит ли Петя такой конкурс. А действительно, так легко прошли все экзамены, просто на одном дыхании! Не зря мама деньги на репетиторов тратила.
О своих нелегальных интересах Петя, при всем уважении, с ним не говорил никогда. Необязательно все, кто были уже взрослыми при Сталине, ушиблены страхом. Но кто тогда имел детей - все были из ужаснувшихся. Во всяком случае, Петя исключений не знал. Зачем же людям испорченные уже нервы трепать дополнительно.
Петя добрался до ребят последней электричкой, постучал в окно.
-Эй вы, сонные тетери!
Белобрысые братаны Миха и Леха к известию отнеслись панически. Петя уже жалел, что перестарался с металлом в голосе: эффект был больше, чем он ожидал. Они заметались по дому, делая кучу ненужных движений. Уничтожить! все следы уничтожить! Успеем ли?
-О, собаки залаяли! Уже идут...- задергался Леха и обхватил голову костлявыми руками.
Пете стоило немалого труда их хоть как-то привести в чувство. Ну мало ли отчего собаки гавкают. И на фиг топить в проруби фотоаппаратуру: они ж художники, почему им увеличитель не держать да сушилку? Но уж переплетный пресс они хотели - обязательно.
Петя понял, что тут ничего не спрячешь, и стал скармливать в печку содержимое рюкзака. Тут даже эти слабонервные не возражали: печка все равно топилась, и березовые дрова рядом горкой лежали.
Но им-то, им-то что, горемычным, делать? Они ж Евангелия на фотобумагу перепечатывали, она горит медленно. Да еще и в переплетах. Переплеты были из кожзаменителя, он вообще воняет, а не горит.
Леха драл переплеты с готовых уже толстых книжиц. Джинсы его были с артистическими дырьями, и в них были видны пупырышки гусиной кожи с дыбом вставшими волосками. Миха поволок к печке матрицу: хорошего издания, на тонкой рисовой бумаге. Петя передернул плечами:
-Ты б еще иконы в печку побросал. Что, за Евангелие в доме - срок дадут?
-Ты не понимаешь, что ли? Это ж - тамиздат! В Америке печатано!
-Вот и пострадал бы за Спасителя,- сказал Петя безжалостно.
Он братанов знал второй год, и всегда они держались с ним поучительно. Корили за незнание святоотеческой литературы, за неправославный образ мыслей, за то, что креститься забывал на икону. В ужас пришли, узнав, что Петя постов не соблюдает. За столом у них Миха как старший благословлял трапезу, и это же он проделывал в гостях, если видел, что хозяева не собираются. Петя не знал, положено так или не положено, но с братанами лучше было не спорить: они-то все изучили до тонкостей.
Это было достойно уважения, но Пете всегда в их присутствии было как-то неловко. Он и сам знал, что в вере нетверд и вообще сомневается насчет своих отношений к Богу. Но утверждаться в вере под руководством Михи и Лехи ему явно не хватало смирения.
Теперь, он чувствовал, с милосердием у него тоже возник дефицит. Ладно, если они так хотят утопить в проруби пресс - на здоровье. Он поможет нести. А уж Евангелия пусть сами топят, коли охота.
-Я, ребята, пока еще нехристь, у меня рука не поднимается, - сказал он с максимальным ехидством.
Леха посмотрел на него отчаянными голубыми глазами: нашел же человек время демагогией заниматься!
Оббили тонкий ледок, которым уже затянуло прорубь. Недавно было Крещенье, и братаны в нее окунались, блюдя традицию. Пресс, покладисто булькнув, ушел под воду. Дальше Петя пошел к дому и не смотрел, что они там делали. Посмотрел бы - может, и сообразил бы, что с фотобумагой будет подо льдом, если ее без груза и упаковки в прорубь запихивать.
Ночевать Петю братаны оставили: куда ему ночью переться. Никто с обыском не приходил, все тихо было. Собаки - да, собаки потявкивали. Что, как известно, поселковой тишины не нарушает. Звезды по чину и порядку степенно проходили над прорубью. То ли желали отразиться, то ли любопытствовали: что там?
Филипп Савич вел с Петиной мамой разговор.
-Только не спрашивай меня, от кого я узнал. Но это точно. Завтра полгорода знать будет. Петя с этим мальчишкой водился, верно? Может, и самиздатом вместе баловались. А мальчишка теперь под следствием за этот самый самиздат. Испугается - наговорит, что было и чего не было.
Наташа заломила руки.
-Господи, только этого не хватало! Что же делать, что же делать?
Фил, ты можешь что-нибудь подсказать?
-Прежде всего, нужно, чтоб Петя сам не задурил. Ты уверена, что он не кинется спасать своего обожаемого друга самыми дикими методами?
-Не знаю, я ничего не знаю...
Она тихонько всхлипывала, промокая щеки салфеткой из-под кофейной чашки. Филиппу Савичу вдруг страшно захотелось услышать от нее, сейчас. В общем, он ценил, что она ему никогда об этом не говорила. Молчаливо признавала, что у него своя семья. Не пыталась связать обязательствами или даже названным словом. Он это уважал и сам главного вопроса не задавал никогда. Да и зачем? Что, и так не ясно? А тут вдруг под горло подошло. Нет, ты скажи. Хватит в прятки играть.
-Наташа. Петя - чей сын?
Она вскинулась и заплакала в голос. Дернулась к комоду, швырнула ему пачку перетянутых резинкой фотографий.
-Вот когда ты решил меня доломать! Ну казни меня, казни! Дура я, ох какая дура! Теперь мы в благородство не играем, да? Может, ты и ему намерен объявить: твой отец не отец. Меняй, сыночек, отчество. Он, может, еще жив был, когда твоя мама, как последняя шлюха...
Это была уже истерика. Филипп Савич принес из кухни водички, напоил, вытер салфеткой, что расплескалось.
-Наташа, успокойся. Что ты, девочка, что с тобой? Как ты могла подумать... Я не к тому совсем.
-А к чему?
Она глянула зло и требовательно.
-А к тому, что раз он и мой сын - то можешь ты на меня положиться? Я хочу, так же как и ты, его уберечь. И вижу единственный выход: немедленно убрать его из Москвы. Сменить ему обстановку, поставить перед ним другие задачи. Пока эта вся история не заглохнет.
-А институт?
-А если он полетит из института по показаниям этого Корецкого? А если и дальше полетит?
Теперь она напряженно вслушивалась, готовая вместе с ним искать выход. Да-да, это разумно, что говорит Фил. У него контакты, он устроит мальчику академотпуск.
Только не писихдиспансер, что угодно, только не это! Исследовательская экспедиция? А это не опасно? А его возьмут? Кем он там будет? Коллектором? Це-лых полгода?
Она никогда не расставалась с Петей даже на месяц. В пионерлагере был - и то два раза в неделю приезжала. Но она согласна, еще бы она не была согласна! А когда отходит судно?
Оставался еще главный вопрос: как убедить Петю? Это Филипп Савич взял на себя: мужской разговор. На двоих.
-Верь мне, Наташа, так будет лучше. Нет, я клянусь чем хочешь, я ничего ему не скажу. Это все в прошлом, а о прошлом жалеть нехорошо: что, лучше бы, чтоб он не родился? И это кроме нас с тобой никто не должен знать. Нечего парня травмировать.
Филипп Савич был доволен ее разумностью. Что ему удастся договориться с Петей - он не сомневался. Мальчику и не в кого быть дураком. Еще войдя в квартиру, Филипп Савич почувствовал легкий запах жженой бумаги.
ГЛАВА 12
Виктор Степаныч был очень выдержанный человек. Ум его ошпарено метался по вариантам, эмоции шпорили надпочечники, адреналин бурлил по организму, а с виду было не сказать. Сидит человек, карандашиком по чистому листу постукивает.
Хорошо брякнуть: двое суток! А что можно за это время успеть? И хоть бы идеи были, а то дичь всякая в голову лезет. Вот плюнуть на все, да напиться, да к девкам. Тут же услужливый мозг подсказал ему, во сколько часов это удовольствие обойдется. А их и так осталось уже не сорок восемь, а гораздо меньше.
Он уже жалел о своем "настаиваю". Что, ему больше всех надо? Зачем с начальством интуицией тягаться вздумал? Больше он никогда такого ляпа не повторит. Но сейчас нет выхода: надо успеть.
Больше всего ему хотелось взять этого Сказочника за грудки, да по роже, да по роже: рассказывай, гад! Сам рассказывай, не утруждай занятых людей. Да гитарную струну ему на шею: затянуть - приотпустить на пару вздохов. И опять затянуть. Но таких методов мы с творческой интеллигенцией избегаем. На данном этапе.
Наладил наблюдение за Сказочником в Липецк, но надежд на это не питал. По оперативным данным, ездил он туда и раньше время от времени. Все они, писатели, иногда в деревню тянутся. Обожают дедов всяких чудаковатых да бабок. Хвастают между собой, какой старый хрен что кому сказанул. До природы дорываются: ах, закат какой необыкновенный! Ах, лошадка кушает цветочки!
Понастроили им домов творчества, где и наблюдение вести удобнее, и природы этой самой - завались. Только этого им мало: подавай, чтоб онучами пахло, и чтоб самые глухие углы. Куда вообще непонятно, как с наблюдением сунуться, каждый раз голову ломаешь. А они, понимаешь, забавляются. С топорами балуются, с тяпками. Воду на себе таскают. Как пошла эта мода то ли с Толстого, то ли еще с кого - и по сю пору: босиком чтоб походить обязательно, в земле поковыряться, а зимой снег лопатой покидать. Как дети малые. И, кроме того, пока там с Липецком прояснится... Тридцать два часа осталось Виктору Степанычу!
Побеседовать с соседкой его, вот что. Она у него убирается, может, что-то и знает. Женщина орденоносная, хорошая патриотка. Как ему раньше в голову не пришло! А не знает - так проследит... о время, время! Куда ж ты уходишь, окаянное! Не успеет она проследить. А какие еще варианты?
Тете Ксене позвонили по телефону и попросили зайти на минуточку в домоуправление.
Сорок минут Виктор Степаныч на эту дуру потратил, а с дорогой - считай полтора часа. Ну конечно: знать она ничего не знает и ведать не ведает. Убивать надо таких патриоток. Даже и последить обещала неохотно. Только предпоследний аргумент на нее и подействовал: вы же советский человек? Это почти всегда действует: а что на это ответить? Заявить, что антисоветский? Пугнул напоследок, чтоб не болтала. Чем дуры хороши - их хоть пугать легко.
А теперь что? Вот и вечер наступил, а за вечером, как известно, бывает ночь. Один рабочий день остался. Тут еще в зубе засвербело, под старой пломбой. Застудил, что ли? Или это так, от нервов? Виктор Степаныч понадеялся, что от нервов.
Дантистов он с детства боялся. Лечить они, конечно, лечат. Но от каждого пациента - неужели не урывают себе хоть капельку наслаждения, вгрызаясь сверлом в самое больное! Кто больше, кто меньше - но кайфуют-то все на беспомощый вой из высокого кресла? Он этот кайф сам понимал, так неужели кто-то от него откажется при полной безнаказанности? В спецполиклиниках этой безнаказанности, конечно, меньше, чем в участковых, где хлебнул Виктор Степаныч первого горя. А все-таки, наверное, не ноль.
Налил стопку виски, хлопнул в одиночку. Такое питье еще никому уважения к себе не прибавляло. Здоровый молодой организм робко заскулил о бабе, но Виктор Степаныч цыкнул на этот скулеж: не время сейчас. Пойти, что ли, прогуляться перед сном?
Что хорошо в столице нашей Родины - это что гуляй хоть в полночь. Милиция бдит, как нигде. Подозрительные элементы сразу за сто первый километр выселяют. Нельзя иначе: и посольства тут, и члены правительства, и интуристы. Тут шпане разгула нет. Не Конотоп.
Виктор Степаныч сам был оттуда родом, и знал: по родному городу после наступления темноты гулять не рекомендуется. Да и в светлое время всякое бывает. Он не забыл, как с него, десятиклассника тогда, средь бела дня сняли шапку пыжиковую, что дядя привез. Не пробейся Виктор Степаныч собственными талантами в Учреждение - так и гнил бы в Конотопе всю жизнь. И зубы ему лечила бы участковая стерва.
Шел Виктор Степаныч по хорошо освещенной улице, ритмично пуская пар носом. То ли от виски, то ли от общей издерганности колыхалась в памяти та давняя обида. Ведь не просто шапку сорвали, а издевательски поводили на уровне живота длинной отверткой: сам подай. И подал, как миленький.
Такая в Конотопе мода: с отвертками хулиганить. Закон отверток не запрещает, только ножи. А пырнуть ею - так не хуже ножа получится. Не запретишь же отвертки советским трудящимся. У каждого есть. Даже у Сказочника этого, интеллигента паршивого - наверняка гвоздя забить не умеет - и то кой-какой инструмент в доме имеется.
Тут Виктора Степаныча слегка щекотнуло: сам он был на второй выемке, и тот инструмент видел. Малый интеллигентский набор: клей ПВА, молоток, плоскогубцы, гвозди-шурупы в жестянке из-под кофе. Моток изоленты, веревка тонкая. Все в одном кухонном ящике умещается, дрели даже нет. До тошноты обыкновенно. А отвертки две: одна нормальная, одна коротенькая совсем. Со срезанной наполовину рукояткой. Не вполне обычная вещь в таком обиходе.
Да мало ли у него необычных вещей! Статуэтка Будды из камня какого-то, а рядом - синий пластилиновый волк. Сочетаньице. Нет, не то. Это как раз обычно. Обе штучки ему подарили, выбросить постеснялся, вот они рядом и стоят. Это из разряда детских картиночек на стенке.
Но щекотало дальше, о чем-то сигнализировало ему подсознание, и он пытался поймать, как забытое слово. Отверточка, отверточка! Это ж не сам он ручку срезал, ему и нечем. Подарок? Что за подарок такой? И в инструменте лежит - значит, он ей пользуется? Хотя за ручку укороченную держать неудобно. Ничего не понять, кроме одного: завела интуиция в эту передрягу - пускай и выводит. Займемся отверточкой. Для чего ее укорачивать? Чтоб куда-то пролезла, где с длинной не развернуться... тайник? Но ведь просмотрели все.
А может, недооценили? Может, Виктор Степаныч поддался стереотипу: интеллигент - в очках - безрукий. Такие грамотно прятать не умеют. Дальше, чем в грязное белье запихнуть, их способности не идут. А Сказочник, кстати, очков не носит. Еще раз просмотреть! Одна надежда! И логично: если он что-то пишет втихую, так не в Измайловском же парке прячет. Должно быть в доме, чтоб всегда под рукой.
Еще выемку завтра с утра, тем более он уехал! Или нет, сейчас прямо! Нельзя сейчас: свет будет в окнах, а эта грымза знает, что его дома нет! Еще и с грымзой: ключ же у нее, в любой момент может впереться, котика за ушком почесать.
Нет, давай-ка, друг, успокоимся. Грымзу нейтрализуем, если надо. И вряд ли она встает раньше восьми утра. А часиков в пять-шесть не проснется же она да не пойдет на улицу, чтоб соседские окна понаблюдать.
Не спал эту ночь Виктор Степаныч. Крутил так и этак в уме, как учили: будь он Сказочник - где бы тайник устроил? На балконе? Нельзя: просматривается балкон с улицы. В стиральной машине? Не нужна там короткая отвертка, и с обычной панель снимается. Ничего не придумав, дождался четырех утра - и полетел на выемку, как на первое свидание.
Свет зажег, велел ребятам еще раз кругом, очень внимательно. А сам - за ту отверточку, и пошел по квартире отрешенно. Как умельцы с ореховым прутом воду ищут. Под ноги подвернулся котенок, посмотрел вопросительно.
Кыш, погань! Котенок от пинка подлетел и улез под шкаф, смотрел оттуда злым глазом недавнего беспризорника. Счастье твое, паскуда, что ты тварь бессловесная. Болтать не станешь. А то б у меня с тобой разговор короткий. Вообще же поразительно, если подумать, сколько о нашей деятельности знают домашние животные подопечных. Знают, да молчат.
Прихожая? Нет. Сортир? Нет...
Филипп Савич приезжал на работу всегда вовремя. Мог бы себе позволить и попозже, часикам к десяти. Начальство часто так и делает. А потом удивляется, что у рядовых сотрудников хромает дисциплина. При Вожде, небось, не хромала. Ночами люди работали. Многие с тех пор пораспустились. Только не Филипп Савич.
Он подошел к своему кабинету за три минуты до начала рабочего дня. А там уж вился от стены к стене Виктор Степаныч, и глаза его сияли нестерпимо. Ладно, заходи.
Выложил Виктор Степаныч на стол четыре пленки, ставя каждую кассету на полировку с отчетливым стуком.
-Вот он, наш Сказочник!
-Нашел-таки? Где?
-У него, Филипп Савич, такая ступенечка под балконной дверью. Знаете, как бывает. Порожек чуть приподнят над полом. Так он не поленился переднюю дощечку сделать съемной. На уголках к порожку крепил, а там малый пазик внизу... Всего и дела - два шурупа отвинтить...
Виктор Степаныч уже порывался нарисовать чертежик, пора было опять его заземлять.
-Что ж сразу-то не нашел, только с третьей выемки?
-Виноват.
Хорошо отвечает, четко. Учится постепенно уму-разуму.
-Ну ладно, на первый раз прощается. Кто бы мог такой прыти ждать от детского писателя. Рукопись изъял?
-Оставил все как было, Филипп Савич. До распоряжений. Отснял, проявил. Качество хорошее.
-Молодец, растешь! Не спал, небось? Отправляйся-ка домой, я позволяю. А часикам к четырем будь тут. Это оставь мне, я посмотрю. Тогда уже и решим, что и как.
Виктор Степаныч был уверен, что не уснет после такого триумфа. Но заснул как миленький, пуская на наволочку младенческую слюнку. И даже во сне ценил и гордился: Филипп Савич позаботился, отоспаться велел. Сам, лично.
А роман Сказочника дождался тем временем первого читателя. Филипп Савич просматривал бегло, да и неудобно было через проектор, хоть он и привык. Но видно было сразу: тонко сделана вещичка. Не лобовая.
То ли дело у писателя Н: прямая антисоветчина это "Яблоко в колодце". Клевета на советские дома престарелых. Так и шибает с каждой страницы запахом мочи да белья заношенного. Вши по парализованным старушкам пешком ходят. Бьет в поддых, взывает: люди, что ж это делается? Тут прямая диверсия.
Утекло бы за границу - визг бы поднялся до небес. Похуже, чем про отечественную психиатрию. И спрятать бы трудно: это ж не лагеря, не СПБ. Объекты не охраняемые. Входи кто хочешь: троюродную бабушку навестить, или там дедушку. Сколько бы средств державе стоило эту волну погасить, если возник бы интерес к теме. Счастье этого Н., что помер скоропостижно. Мы б ему показали.
А тут похитрей сделано. Штука не документальная, этакая себе фантазия. Побег от реальности, сюрреализм выпирает. Какая-то мистическая чепуха с двойниками разыгрывается. Идет себе бывший интеллигентный человек, сокращенно бич, странником по градам и весям - это в наше-то время! Неизвестно чего ищет, а паспортный режим тем временем нарушает. И нигде не работает. Кормится случайными заработками - конечно, левыми. Водится с бомжами и прочей сволочью, во всякие истории попадает. Матереет в крутого мужика, безо всяких там сантиментов. Тем временем вспоминает прошлые свои жизни: одна другой похлеще, но все в России.
И - авторское рассуждение: если нельзя быть хозяином своей земле - так себе-то хоть будь хозяином!
Вредная, конечно, вещь. Еще и тем, что художественно сделана. "Яблоко" по сравнению с ней - просто плакат. В литературе Филипп Савич разбирается, иначе не был бы начальником Управления. Эта штучка и авангардистам бы всяким понравилась, и даже прогрессивной западной интеллигенции. Хотя антисоветского бума не вызвала бы.
Ай да Сказочник, недооценили мы твой калибр! С тобой, голубчик, еще работать и работать. Изъять рукопись - проще простого, так ты ведь еще что-нибудь напишешь. И пиши на здоровье, только в правильном направлении. Самому же тебе лучше будет. И державе на пользу.
В четыре часа приказал Филипп Савич радостному Виктору Степанычу: продолжать оперативную разработку Сказочника. Расширил ему полномочия. В разумных, конечно, пределах. Пускай потешится, заслужил. Задача: рукопись держать под контролем, но пока не изымать. Автора склонить к сотрудничеству.
А что? Сказочники нам тоже нужны.