Антон Семенович Николин, писатель. Выписка из дела оперативной разработки: Псевдоним Сказочник. 40 лет. Рост средний, волосы пепельные, глаза серые, близко посаженные, глубоко запавшие. Комплекция

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 14

ГЛАВА 5

Филипп Савич с интересом крутил баночку, будто надеялся по наитию проникнуть тайны иероглифического письма. Баночка была из Гонконга: вся в позолоте, а на золоте - красный тигр. Вид у тигра был возбужденный.

Разные материалы нужны бывают Учреждению для работы. И государство эти материалы обеспечивает: не скупо и не слишком щедро. Так, чтобы хватало без лишку. Процесс получения простой: напиши запрос с хорошей мотивировкой, да необходимое количество укажи. И обратись в Соответствующую Инстанцию. В Инстанции этой количество тебе обязательно срежут, так что при составлении запроса лучше цифру сразу немного завысить. Иногда Филиппа Савича это раздражало: что за бюрократия такая, в самом-то деле. Но он понимал: режим экономии - дело государственное. Не могут не срезать. Так уж аппарат налажен, и рискованно его переделывать. Один только человек во всей Системе иногда позволял себе не срезать. Даже наоборот иногда делал:

-Тебе нужны двести танков для этой операции? Получи две тысячи, но чтобы город взял. Головой отвечаешь.

-Слушаю, товарищ Сталин!

Филипп Савич вздохнул. Это, конечно, красиво. Но все-таки пережитки революционной романтики. А нам сейчас не это нужно. На данном этапе нам стабильность нужна. Тогда и у Учреждения головы целее будут. Вовсе Филиппу Савичу не улыбалось ради какой угодно романтики быть однажды разбуженным в четвертом часу утра - да в кафельный кабинет со стоком и шлангом, да там - железякой по зубам, да пониже зубов, да еще пониже... Уж лучше цифры завышать, чтоб их потом урезали.

Баночку такую Филипп Савич заказывал впервые. Были аналогичные средства, и использовались, но эффективность оставляла желать. Это же средство ему порекомендовал старый приятель, большой человек в торговом флоте. Приятель долго тогда разбирался, что со славными советскими моряками одного корабля стряслось. Шутка ли: ЧП в загранплавании!

В баночке было сто таблеток, а в запросе была мотивировка: на оперативную разработку по делу Сказочника. Филипп Савич крышечку открутил. Таблетки были кремовые, маленькие совсем, и ничем не пахли. Жирно будет на одного Сказочника - все сто. Было бы ему лет за пятьдесят... Да и то бы жирно. Филипп Савич двадцать таблеток отсчитал и золотенькую баночку на ладони покачал. Красивая баночка, жалко. А для дела - все равно какая. Он достал из ящика другую, попроще, из белого пластика. Пересыпал двадцать таблеток туда, а баночку с возбужденным тигром в сейф запер. Надо будет работу сегодня пораньше закончить. Взялся за телефон.

-Виктор Степаныч? Зайди-ка ко мне.

Виктор Степаныч не бездельничал. Ему, молодому и перспективному, впервые доверили самостоятельную разработку. И он лицом в грязь не ударил: такие планы на утверждение принес! Великолепные планы! И теперь волновался: сидел, никаких движений не делая, только румянился. Старался в лицо читающему Филиппу Савичу не заглядывать, только чуть-чуть глазом косил: на какой странице читает? а сейчас на какой?

Дочитал Филипп Савич. Отвалился от папки и шумно вздохнул.

-Богатое у тебя воображение. На весь Союз Писателей хватило бы. Слушай, а имитация похищения инопланетянами тебе в голову не приходила?

Великолепие идеи ослепило Виктора Степаныча, и он оттого не уловил в тоне вопроса чуть повышенного дружелюбия.

-О-о, Филипп Савич! С неделю по ночам - странный свет в окно, он на своем этаже штор не задергивает. Потом звонок по телефону: ждите, при встрече объясним. Потом - ночью - инопланетянин на балконе, неизвестно откуда. Ему даже необязательно быть зеленым. Обычный человек, чуть странно одет, интонации странные и жесты - самую чуточку. Это можно тонко сделать. Времени, мол, мало, а мы не все понимаем о вашей цивилизации. Поторговаться еще, обязательно ли ему стирать память о встрече. Расскажет, Филипп Савич, все расскажет! И рукопись отдаст, и гордиться будет: это ж не просто за рубеж пульнуть! А в конце встречи - усыпить. Нормально, Филипп Савич, а?

-Не выдержал Филипп Савич и смеялся долго, от души. Не по-отечески даже, а как добрый дедушка. Ай, стервец, горячий какой! Далеко пойдет. Потом резко оборвал смех.

-Ты бы еще Голливуд подключил. Пускай робота сделают, радиоуправляемого. Лучше из чистого золота, чтоб потрясти воображение. А Учреждение за все заплатит, а? И все ради обычной работы с заблудшим автором!

Лицо Виктора Степаныча потускнело, будто его изнутри выключили.

-Да ты не расстраивайся. Для того мы вас, молодых, и учим, чтобы все у вас хорошо получалось. Экономно надо мыслить, Витя. Лаконично, изящно, без финтифлюшек. И действовать экономно. Минимальное воздействие с максимальными результатами. А драматические эффекты твой подопечный сам себе накрутит. На то он и Сказочник. Ты не так плохо поработал. Вот это красиво у тебя задумано, и вот это, и вот это тоже. Остальное - ерунда с архитектурными излишествами. Но один аспект ты вообще упустил, а это уже огорчительно. Шанс даю, догадайся, ну?

Но не смог Виктор Степаныч догадаться, и пришлось ему подсказать.

-Ты когда-нибудь слышал, чтобы монах был членом СП? А чтоб член СП был монахом - слыхал?

Просиял Виктор Степаныч, как ученик у доски.

-Женщину ему, Филипп Савич! Нет, лучше двух. Чтобы выбор оставался только - с которой.

-Да не с которой, а с обеими! И работай на разнице. Стереомузыку любишь? Две-то колонки лучше, чем одна? Ласточек присмотри в картотеке хороших, вызови да проинструктируй. На Незабудку обрати внимание. Не первой молодости дама, но любую молоденькую за пояс заткнет. И умна, как змея. У нее неудач еще не было.

Виктор Степаныч радостно закивал и вдруг зарделся.

-Филипп Савич... Я ласточек еще не инструктировал. Вы бы не могли подсказать... Нет, я понимаю, но конкретно... Ну, в каких выражениях это положено делать?

Тут уж Филипп Савич гневно взревел:

-Чему тебя учили? Что, я должен тебе разжевать и в рот положить?

В каких выражениях! Выражений он не знает! Незабудку вот спроси, она тебя научит! Убирайся - и за дело, возись тут с вами...

Но сразу же смягчился: ну кто таких зеленых направит, как не старший товарищ.

-На будущее: если не хочешь о чем говорить прямо - приводи примеры. Дескать, был такой нехороший человек, занимался ненужной деятельностью, и надо было его остановить. И одна отважная женщина, наша сотрудница, высокой сознательности человек, его на себя отвлекла. Да так, что вся эта деятельность вылетела у него из головы на все время, что нужно было нашим органам, чтобы взять ситуацию под полный контроль. За блестящее проведение операции была премирована к Новому году премией в 600 рублей, плюс импортной дубленкой, плюс улучшением жилищных условий. Ну и так далее... Уловил?

-Да, еще одно. Вот возьми, выдай ласточкам. Это новая разработка. Бросаешь штучку в напиток - хоть в чай, хоть в алкоголь - и мужчина возбуждается, как лось по весне. Во всяком случае, разработчики так утверждают.

И передал Виктору Степанычу беленькую баночку.

Виктор Степаныч сидел в уютном гобеленовом кресле и продумывал разговор. На даче было тепло, стены - под дуб, под ногами ковер с ворсом по-купечески пышным. Есть такие дачи в Подмосковье, ни с какой стороны не приметные, но очень, очень хорошо оборудованные. На такие дачи никогда не залезают мальчишки за яблоками, да и залезть не могут. Их никогда не грабит подмосковная шпана, и стекла в них не крушит, и баньки не поджигает. Нет у шпаны к ним доступа, и не будет. На таких дачах не бывает детей, пенсионеров, кошек и собак, никто тут клубничку не сажает и курей не разводит. И птицы здесь гнезда не вьют, хотя это уже удивительно: тихо ведь, никакого беспокойства. Но не вьют. И птенцов не выводят. Наука еще этим фактом не заинтересовалась, так что объяснения ему нет.

Незабудка должна вот-вот прибыть. Ну, может, чуть опоздает. До Акуловой горы все-таки добираться. В общем, Виктор Степаныч подготовился. Материалы собрал добросовестно. Чуть "Столичной" принял для непринужденности. Таблетки пересчитал, и задумался. Легко сказать: выдай. А по скольку? Он уже проникся идеями об экономии и минимальном воздействии. В конце концов, отсчитал три таблетки в крошечную стеклянную бутылочку. За глаза хватит. Тем более, у нее и без этого неудач не бывало. Остальные еще пригодятся. И подарок какой хороший, и вообще интересно: что чувствуют лоси по весне? Все он продумал, только тон инструктажа не вырисовывался. Деловой и корректный? Или чуть игривый и раскованный? Или...

Тут она и явилась: челочка из-под серого меха, сапожки высокие, коленки в сеточке. Хороша до остолбенения, а сколько лет - не понять.

-Это вы - Виктор Степаныч? Какой вы молоденький. Я вас себе совсем иначе представляла.

Он продышал несколько раз через нос, чтобы не покраснеть. Подхватил пальтишко, повесил.

-Здравствуйте, Незабудка, присаживайтесь.

-Ой, вы какой строгий. Я вас слушаю.

Виктор Степаныч почувствовал, что не знает, куда девать руки. Когда сидишь за письменным столом - тогда ясно. А когда на даче? Два кресла, и столик низенький - не положишь на него руки. Он взялся за папки, стал разворачивать.

-Есть, Незабудка, у нас новый подопечный. Очень замкнутый человек. Писатель. Жена его психически заболела в 62-м году, после смерти трехлетней дочери. Пыталась покончить с собой. Он ее выхаживал. Лечили в психдиспансере. Вылечили, и он ее увез в Крым, оправиться. Это было летом 64-го. Она утонула. Он с тех пор неконтактный какой-то, а это плохо. Нам с ним работать и работать.

А вот у нас был аналогичный случай. Музыкант мирового уровня. С дурью в голове. И одна милая женщина, настоящая патриотка, его привела в нормальное состояние. Мы потом с ним поработали - и стал человек как человек. Наш, советский. Международный лауреат. Хороший у них контакт получился.

Она одарила Виктора Степановича взглядом лучистым и долгим.

-А как далеко мне следует в этом контакте заходить?

Он кашлянул, но нашелся:

-Мы не ограничиваем инициативы наших сотрудников.

-Ну и чудненько. У кого я должна его отбить?

-У него нет постоянной связи.

-Он что, импотент?

-Нет. Агентурное дело показывает: физиологически нормален.

-А-а, бирюк, значит. Можно дело-то посмотреть?

-Да-да, ознакомьтесь. Вот фотография.

-У, так он из себя ничего. Я люблю, когда серые глаза.

Она поуютнее, с ногами, устроилась в кресле и стала листать. Виктор Степаныч отвел свои серые глаза от ее коленок и стал рассматривать палевые розы на ковре. Незабудка точно знала, какие страницы искать в разбухших бумажных стопках, читала быстро, иногда мурлыкала про себя:

-Ага, ага... Моя ты лапочка... а, вот ты как любишь...по-французски тоже любишь, но стесняешься...а в попку?... и чтобы свечечка... сцен ты боишься... разрыва не устраиваешь, а просто сбегаешь и прячешься...с мужиками не замечен... А он не чудик, Виктор Степанович?

-В каком смысле?

-Ну, ремнем там лупить не будет, или к кровати привязывать?

-Не замечен.

-Ладно, разберемся. Одежду мы вот какую уважаем, а на бельишке чтоб черненькое из-под красненького... Мой миленький дружок, любезный пастушок... Можно, я буду записывать?

-Можно, только...

-Ой, я же понимаю. Это мне гадали просто, я и записывала: бубновый король, чулочки уважает, а колготки не уважает, херес водке предпочитает, презервативы дома забывает... Мне по собственной инициативе его работать, или есть легенда?

-Есть. Вы его одноклассница.

-Ему ж сорок лет!

-Ну-у, женщины лучше сохраняются, выглядят моложе. И бывает, что дети на год раньше в школу идут...

-То есть это мне должно быть тридцать девять минимум? Это вы, Виктор Степаныч, придумали?

-Так вам же...- начал было Виктор Степаныч, и осекся.

Чтобы эта остервенелая хищница только что мурлыкала? Зрачки Незабудки медленно расширялись и сужались. У Виктора Степаныча невольно напрягся позвоночник, и напружинились ноги. Она, впрочем, никаких движений не делала, даже лицевыми мускулами. Уничтожила Виктора Степаныча одним взглядом, а потом уж слегка улыбнулась.

-Ну ладно. Значит, так: мне для проведения операции нужна спецодежда.

-Какая еще спецодежда?

-А такая. Трусики французские До ля Рож - двенадцать пар. Можно больше, а меньше нельзя, так и запишите. Бюстгальтеры... Нет, я вам по буквам запишу фирму, а то напутаете. Я вижу, вы не разбираетесь. Чулки... Постойте, лучше я сама сделаю список.

Она хлопнулась в кресло и энергично зачеркала по листку. Потом попросила второй.

-А не много ли спецодежды получается?- осторожно спросил Виктор Степаныч.

-Ничего не много! А то что же получается: советская разведчица ходит на оперативную работу в гэдээровском дерьме?

Он не успел встать, а она была уже перед ним. Так что трусики ее, когда она задрала юбку, оказались у него перед носом. Вполне миленькие трусики, в обтяжку и с кружевом. А она еще повернулась задом, чтоб Виктору Степанычу лучше видеть убожество гэдээровской продукции.

-Что, инициативу мы не ограничиваем, а спецодежды для сотрудников обеспечить не можем? Стыдно вас слушать. За державу обидно, честное слово. Да такими трусами только сопляков двадцатилетних соблазнять!

-Незабудка, невозможно работать в таком тоне!- сказал не до конца еще раздавленный Виктор Степаныч, стараясь звучать построже.

-Так вы пожалуйтесь Филиппу Савичу, что со мной невозможно работать! То-то он удивится!

Положительно, эту бестию было ничем не пронять. Кроме того, по стажу Незабудки вполне могло получаться, что они с Филиппом Савичем когда-то тесно сотрудничали. Не всегда же он был начальником Управления. А она гнула свое:

-И, кстати, простите, что перебила, когда вы приводили свой пример. Какую, вы собирались сказать, премию получила эта отважная патриотка? Австрийскую, к примеру, дубленку - или ей заваль румынскую всучили? И как там насчет улучшения квартирных условий сложилось? Я, как замужняя женщина, интересуюсь знать.

Надо отдать должное Виктору Степанычу, сдался он с достоинством.

-Ну что вы, Незабудка, насчет премии так скромно? Вы же у нас ценный сотрудник. Квартирные условия, дубленка... Это само собой. Только теперь перспективы посерьезнее. Теперь Учреждение расширяется, много работы за рубежом - для тех, кто умеет, конечно. Давайте жить дружно. А насчет спецодежды - я просто представил, как какой-нибудь наш бедолага в Париже полдня роется в женских трусиках, обеспечивая запрос.

Она захохотала.

-Да, и все на него смотрят как на педика! И он покупает трусы пачками и килограммами, потому что нам-то цифру срежут, а зато в инстанциях к этому запросу еще для себя припишут! А потом он, усталый как собака, приходит домой, а жена суется посмотреть, что у него в сумке...

Они посмеялись уже вместе, и без споров утрясли детали операции. К таблеткам в бутылочке она отнеслась с благосклонным интересом.

ГЛАВА 6

-Да не жалко достать! Но почему я только и слышу: достать, достать, достать? То джинсовки-кроссовки, теперь кассетники какие-то... А ты посмотри, к чему это ведет! Что происходит с вашим интеллектом, с вашими духовными запросами?

Все ваше мировоззрение - от джинсов происходит и в джинсы же возвращается! То есть - все ваши интересы - от живота и ниже! - бушевал папа Корецкий.

Корецкий-младший как человек разумный папу не перебивал. Он знал, что приступы гражданской скорби у папы - явление нормальное и для здоровья необходимое. Интеллигентный человек все-таки. И, кроме того, папа скоро выдохнется и обмякнет. Поэтому он слушал внимательно и сочувственно. Потом, выждав момент, поддакнул:

-Папа, кто же спорит, что духовные запросы должны быть на первом месте?

-А вот где они у вас? Чего вы в жизни хотите, ты можешь мне сказать?

-Не могу, - готовно признал Дима. - Вот ты мне можешь сказать, чего ваше поколение от жизни хотело?

-Наше поколение, наше поколение! Мы хотели, чтобы кончилась война. И чтоб мы победили.

-Нет, а до войны? Или после? Согласись, нельзя же нас упрекать, что нет войны как объединяющего момента. Я - имею право обобщать всех людей твоего возраста и спрашивать, чего вы хотите? Вот ты, и какой-нибудь дядя Вася-тракторист, и какая-нибудь чиновная сволочь? Есть у вас общие духовные запросы?

-Это, милый мой, уже демагогия. И, кроме того, смена тезиса.

-А по тезису, папа, мне нечего сказать. Я не считаю этичным все эти "от имени всей советской молодежи". Ну, какое может быть "мы"? С кем, собственно, ты хотел бы меня обобщить?

Дима бил в точку. Поздний ребенок, единственный. При чем тут все остальные, и какое отцу до них дело? Это так, воспитательный момент. Просто папа за сына волнуется.

Старший Корецкий потер ладонью подбородок, как всегда делал, когда нервничал.

-Ладно, ты у меня уникальная личность, и ни с кем я тебя не обобщаю. Просто опасаюсь, туда ли тебя заносит. Вещизм какой-то.

-Папа. Ну, пойми: я не прошу тебя о билетах на Таганку потому, что достаю их иным манером. Я не прошу тебя достать записи Высоцкого, потому что тут я и сам знаю ходы-выходы. Все, что я читаю - от Библии до хатха-йоги - я достаю сам. Не в библиотеке, как ты понимаешь. Я не виноват, что это все надо именно доставать. Но своими духовными запросами я тебя не обременяю. Кстати - двухкассетник, по-твоему - духовный запрос или материальный? Музыка - она из какой сферы?

-А, что это за музыка! Слушал я как-то, что ты крутишь - вой да хрип.

-Так это же качество записи! Почему ж я и прошу кассетник: не сравнить. А что прикажешь слушать? Ну, хочешь, радио включим? Родную советскую эстраду.

Он ехидно пощелкал, отсеивая международное обозрение и беседу о вреде пьянства.

-Передаем программу популярных песен, приветливо сообщила дикторша.- Песня "Нежная моя, дальняя". Музыка Комитевича на слова Белоконя.

Старший Корецкий оживился:

-И чем плохая песня? Мы в сорок третьем слова по блокнотам переписывали. Раненые плакали, слушая. И не только раненые. Ты к поэзии страшно взыскателен. Ты у нас знаток, понимаешь. Так дослушай и скажи: это плохо? Фальшиво? Казенно?

Они помолчали, слушая. Хорошая была песня. И музыка ненавязчивая, хоть и без примитива. Такая, как и намурлыкалась бы солдату. Перед боем, когда все чувства обострены, а под ними глубже - большой покой, и помирились уже душа и судьба.

И только когда грянули следующее - "Ой, колхозные просторы, голубые небеса" - Дима подарил отцу примирительный взгляд.

-Папа, видишь. Одна хорошая - на сколько тошнотворных? А я не знал, слушай, что этот держиморда стихи сочинял. Слушай, я про эту песню ничего такого не говорю, это сильно, это поэтом делано. Может, однофамилец? Я ее сколько раз слышал - никогда не соотносил... Неужели это тот, что в Самом Правильном Журнале?

Отцу была приятна Димина объективность, но на недоумение сына он только солидарно развел руками:

-Есть вещи, друг Горацио...

Конечно, он согласился достать двухкассетник. В конце концов, парню двадцать лет через месяц. И Диме даже не пришлось прибегать к последнему аргументу насчет духовных запросов: "Я ж не Солженицына прошу тебя достать". Он любил папу и по возможности берег его нервы.

Дима с Петей договорились встретиться на Арбате, у метро. Петя должен был принести очередную порцию. Можно было бы и попроще устроиться: экое дело - самиздат в Москве. Чуть не в трамваях читают. Но, во-первых, самиздат самиздату рознь. За Гумилева теперь не сажают, а за "Хронику" - еще как. А во-вторых, им нравилось. Весело было и жутко.

Петя уже ждал, сразу можно было его углядеть. Во-первых, верста коломенская. Во-вторых, знакомую куртку видать издалека. Куртка эта составляла предмет эстетического наслаждения Димы: летная кожанка на меху, военных времен. Наследство от дяди-летчика, много лет хранимая матерью, пока парень до нее дорастал. Сносу ей не было и не предвиделось. Кожа толстая, потертая, ремешки крепкие, в мелких трещинках. Сибуй, одним словом. И носил ее Петя клево: не придавая ни малейшего значения.

Он вообще на одежду не обращал внимания, как и большинство длинных. Просто везло человеку. Сколько народу со скрипом зубовным натягивает свитеры, связанные родными мамашами. И обижать нельзя, и в люди стыдно показаться. Сразу видно, что этим вязанием бедная женщина себе нервы успокаивала. А Петина мама откалывала высочайший класс, явно при этом веселясь. Лучший Димин свитер был тоже ее работы - из грубой эстонской некрашеной пряжи, с вывязанной на пузе единственной буквой "Ю": как хочешь, так и понимай.

Они кивнули друг другу и пошли вместе. В Диминой сумке была бобина Галича, которую он для Пети переписал, да еще одна Окуджавы - поганенького качества записи, которую он Пете возвращал. В Петиной - подборка Ахматовой, в пяти экземплярах на папиросной бумаге: у его мамы-биолога, в довершение прочих ее несравненных качеств, была машинка. А что сын тоже умеет печатать, она не подозревала. Не все же мамам знать.

Впрочем, Сахарова "Размышления о прогрессе..." Петя распечатывал не на маминой машинке. У него был еще доступ к той, на которой барабанили факультетскую стенгазету, и он честно тянул лямку в редколлегии, чтобы доступом этим пользоваться. Распечатка Сахарова могла и на экспертизу загреметь, тогда уж разберутся, на какой машинке. Еще Петя возвращал "Москву-Петушки", а это означало, что Диме надо после встречи рысью бежать к Стелле: на двое суток только она дала, и то неохотно. Новая вещь. Совершенно новая, ее почти никто не читал еще.

Они заскочили в кафе, выпили по чашечке, взяли опять сумки. На этот раз - каждый другую. Сумки они завели себе одинаковые, вот какие хитрецы. Очень удобно было меняться, и никто не видел. Этой выдумкой они гордились.

Порассказывали друг другу про экзаменационные страсти, посмеялись. Они учились в разных институтах, но зимние сессии у всех в одно время. А на экзаменах всегда какие-нибудь истории случаются - обхохочешься. Особенно с девицами. Нервный пол. Что ж, сессии свои оба "отстреляли", на стипендии дотянули, а занятия только через неделю начнутся. Уговорились на послезавтра двинуть к Диме на дачу, на лыжах погулять. Только без девиц. На двоих заезд, лады? Есть о чем поговорить.

Добираться до Стеллы было не так уж далеко. Дима никогда раньше не бывал у нее днем. Так, по вечерам, среди прочих. Гордись, юнец, что допущен в круг. Но не забывайся. Как привел его Кир в этот дом, как представил: "Мой вьюнош" - так и пошло. Вьюнош да вьюнош. Ситро наливали, когда всем - вино. По головке гладили. Стихи его хвалили. Снисходительно. Ой, Дима, да ты подрос, а я и не заметила. А ну-ка давай померимся. Стой, я туфли сниму, а то каблуки. Господа, посмотрите, он уже меня перерос! ура! Чмок в щечку: расти большой и умный. Только в этот Новый год брудершафта удостоила. Еще бы теперь она не удостоила!

Теперь она хоть знает, с кем имеет дело. Небось, не на Наталью свою психованную положилась, не на Петровича, божка компании, с его - ах!- диагностирующим продолговатым взглядом. Надо с ней построже, если опять заведет про "вьюноша". Да нет, больше не заведет, чувствовал торжествующий Дима.

А вообще-то: чем он занимается? Едет в общественном транспорте да про нее думает. Настоящий мастер что будет в троллейбусе делать? Будет людей наблюдать. В памяти типажи отпечатывать. Мало ли что типажи - глаза бы не глядели. Вот и запоминай. Запахи фиксируй. Речь слушай. Вот бабка закашлялась: на что ее кашель похож? Вот кто-то у передней двери: -Парень, кинь бряки.

Это он что? Это он мелочь на билет предает. Не московское словцо "бряки". Смешное. Интересно, где так говорят? В Мурманске? В Ялте? В Рязани?

Он стал пробираться к выходу.

-А вы, молодой человек, сумкой-то не пихайтесь! - поучила его вслед обширная тетка.

Эта своя, ясное дело. Эта московская.

Уже в подъезде Дима вспомнил: она ж говорила, что на бюллетене, когда он звонил! Потому и дома днем. Ну, ослиная голова, хоть лимончик догадался бы принести! Заскочить, что ли, в "Гастроном"? Нет, мухи отдельно, котлеты отдельно. Он по делу пришел. А там видно будет. Сбегать он всегда успеет. Ему представлялось, что она будет в каком-нибудь трогательном розовом халатике.

Стелла выскочила открывать с лихими бесами в глазах, подмазанная, продуманно растрепанная. Никаких, понимаешь, халатиков. Ни фига она не болеет.

-Здравствуй, помирающая.

-Димка, привет. Вот умница, точен, как немец. У-у, холоду нанес. Чайник поставь-ка.

Она уже потрошила сумку.

-Бобины - тоже мне?

-Бобины оставь, это для бедных студентов.

-А жрать бедные студенты хотят?

Уже на кухне она почеркала на бумажке и сунула Диме. "Оказия задерж. Начало апреля - самое ран. Подержишь или?"

Дима подчеркнул "подержишь" и бумажечку сжег. Стеллина квартира навряд ли прослушивалась, но о таких делах лучше было писать.

Она внимательно на него посмотрела. Геройский мальчик. Свежая мордаха со строгими глазищами. Мальчика тянет на подвиги. Не удержишь - так и вляпается в герои лет этак на пяток. Вот почему она с этими борцами за права - на дистанции, и никогда вместе не будет. И Димку никогда к ним не приведет. Они таких мальчиков и девочек не жалеют. Не придерживают. А того не хотят знать, что у них, матерых да с контактами, да с мировой известностью - та грань, за которой загремишь по зонам - намного, намного дальше, чем у таких вот юнцов.

Она свою грань всегда чувствовала. Чуть за нее не заскочила однажды - тогда, в 66-м. Больше опыта не повторяла. Меру своей известности не переоценивала. Она и так, у грани, может много себе позволять. Вполне достаточно, чтоб чувствовать себя достойно. Так какое же у нее право парня дальше толкать? Если что с ним случится... Она представила себе. Как его стригут наголо, например. И машинка с жужжаньем и хрустом вгрызается своим тупым рылом ему в волосы. И ходят потом сапогами по опавшим завиткам.

-Димка. Если что с тобой случится - я себе никогда не прощу.

Он обдал ее надменностью:

-Ты мне няня, что ли?

-Дурак. Ты - большой талант, хоть и не твое дело это знать. А кто знает - тому да не уберечь...

Стелла и сама верила в то, что говорила. Во всяком случае, в тот момент. Это что ж она натворила? То, что может написать этот, сам себя еще не осмысливший - почему заведомо не стоит того, что сделал писатель Н.? И она, дрянь такая, видя, что мальчик влюблен...

-Слушай, Стелла, или перестань психовать, или я пошел. Трагедии, понимаешь. Из пальца высосанные.

Дима сделал движение встать. Вот так с ней и надо. По-мужски.

-Нет уж. Никуда тебя не пущу.

Она обхватила его за плечи, дохнула в разом посветлевшее лицо:

-Не пущу. И не думай.

У него оказались неожиданно сильные руки. И было приятно этим рукам подчиняться. В конце концов, она всегда знала, что так оно и будет. Что ты делаешь, ненормальный, кто ж так с дамы колготки снимает! Чему вас только в институтах учат.

Квартиру Стеллы Яновны Кроль, значащейся Где Следует как агент влияния Белоснежка, регулярно не прослушивали. За исключением тех случаев, когда ожидался в ее салоне интересующий Учреждение гость. А в этот вечер собиралась у нее попеть новые песни молодая да ранняя аспирантка. За этой аспиранткой за самой приглядывало Учреждение. Стелла, конечно, два часа висела на телефоне, создавая девице аудиторию. И Сказочнику позвонила тоже.

Так что с пяти вечера - заранее с хорошим запасом - слушали уже. Как раз начиная с фразы про колготки. Час пятьдесят минут двадцать секунд простая советская женщина наливалась праведным гневом на рабочем месте. Богема окаянная, прямо нету сил слушать, что они там вытворяют! Вот он моральный уровень ихней интеллигентской элиты. Наконец кончились охи да ахи, да хохот и взвизги непристойные. Ясно и грустно, как с чужой планеты, прозвучало:

-Ну иди, мой хороший. Иди. Сейчас тут целая толпа будет, совсем у меня из головы вылетело. Завтра созвонимся. Еще поцелуй - и иди.

А потом, шепотом:

-Будь осторожен.

Это "будь осторожен" было зафиксировано на пленке и очень заинтересовало Виктора Степаныча.

Дима вышел под снег, стараясь не пошатываться, как выходят на твердое после дальнего заплыва. Какая женщина, с ума сойти какая женщина! Стемнело уже. Вокруг каждого фонаря - правильный круг, и в кругах этих наискось черкает белым. С тихим шорохом рушилась с неба зима, вся разом, ничего не бережа на завтра. Валилась ему в ноги. И он на нее наступал с наслажденьем и правом.

Blog