Антон Семенович Николин, писатель. Выписка из дела оперативной разработки: Псевдоним Сказочник. 40 лет. Рост средний, волосы пепельные, глаза серые, близко посаженные, глубоко запавшие. Комплекция
| Вид материала | Лекция |
- Альберто моравиа, 1208.65kb.
- Мальчики и девочки, 161.1kb.
- Сочинение о маме, 241.32kb.
- Начинал как автор фельетонов и коротких юмористических рассказов (псевдоним Антоша, 279.92kb.
- Цель получение должности солистки Музыкального театра (мюзикл, оперетта) Образование, 27.85kb.
- Как ты думаешь, сколько ещё нам ждать? Илья! Я с тобой разговариваю! Илья!, 1008.77kb.
- Внастоящее время активно изучается проблема эмоционального выгорания специалистов, 84.94kb.
- Сочинение. «Скверно вы живете, господа, 23.69kb.
- "Скверно вы живете, господа…" А. П. Чехов, 22.94kb.
- Пропала собака, колли, окрас рыжий, сука, …падла, б-дь, Боже! Как мне оста-дела эта, 2418.75kb.
А другие граждане чем в это время занимаются? Да кто чем: свои дела у каждого.
Кир от телефона не отходит: как там Николин? Вдруг позвонит? А вдруг не позвонит? Прекрасная Катерина на кухне шурует: если муж волнуется и на вопросы не отвечает - ему мешать не надо. Надо приготовить чего-то вкусненького. Этому учит весь опыт предыдущих веков и цивилизаций.
Ольга, все дела забросив, Дениса выхаживает: корь у маленького, весь горит.
Белоконь на все стороны разрывается. Врача Дениске вызвать - самого лучшего, все связи на это напрячь! Сказки ему рассказывать, по мордочке горячей гладить. Гнать Ольгу спать хоть на час-два: совсем извелась девка. Что, Дениска, хочешь? Нет, брат, надо что-нибудь хотеть, надо обязательно. И - орден Трудового Красного знамени, до которого раньше и дотронуться внуку не давал - сует во влажную лапку:
-На вот, играй.
А еще же пайки получать оборачивайся: не брала раньше Ольга у него пайки, даже ветеранские - наотрез. Теперь берет. Ребенку питание нужно: икра там, ананасы всякие. Витамины, одним словом.
А еще Белоконю - к ленинскому юбилею готовиться: доклад на торжественном заседании, статьи в газеты, то да се. И - собственное пятидесятилетие в мае. Тоже подготовки требует. Он, конечно, не из тех, кому поздравление в Главной газете печатают без фотографии. Ему за фотографию хлопотать не надо. Но есть сложная иерархия других почестей, и не шуточное это дело.
Был один академик - к семидесятипятилетию своему ждал ордена Ленин а - а дали ему только Трудовое Красное. Умер человек, узнав - так с телефонной трубкой и преставился. Горя не выдержал. Насчет ордена Ленина обнадежили Белоконя, а все лучше подсуетиться, не дать о себе забыть.
Дима все в тюрьме, дело закрывает. Скоро суд, и все еще надеется Дима на малый срок. Мама ему тапочки принесла, догадалась все-таки.
Стелла запила. И с приятелями пьет, и в одиночку. Напьется и плачет, Димины стихи в потолок читает. К следователю бегает: может дадут после суда свидание? Как это - кто она ему? Любящая женщина: вот кто! Ну, что после суда - это не от следователя зависит. Дают, случается.
Петя от жары изнывает у экватора. Но работает добросовестно: нравится ему в экспедиции. Маме письма пишет. Молится, как батюшка учил. И на рассветы океанские глядя, и на звезды южные. И на образок маленький, которым батюшка благословил. Счастлив Петя. Пьет это счастье, купается в нем. И недоразумением представляется ему вся прошлая жизнь: как же он был - совсем один, без Господа?
Итальянец Поджи, который вовсе не итальянец, а молодой выпускник МГИМО, Миша Дрыкин, благодарность получил за отличное проведение операции и в первую заграничную поездку готовится. В Италию, мечту детства и юности. Мама ему чемодан пакует, а Миша в молодежном кафе американскую туристочку русскому учит. И не трудно совсем: можно выучить одну-единственную фразу, Кэтрин, и говорить ее во всех случаях жизни, ею же и на все вопросы отвечать. Все в восторге будут.
-Повторяй, Кэтрин, за мной:" Э-то о-чень се-ксу-аль-но".
Леха и Миха, мокрые вхлюст, с баграми суетятся: лед пошел. И выломало кусок у проруби, к которому Евангелия снизу примерзли. Фотобумаге в воде ничего не делается, а всплывает она, конечно, вверх. Вот и поплыла льдина, а на ней стопочки примороженные: от Луки. И от Матфея. Леха и Миха с берега уловить пытались: ведь увидят! Ведь найдут - кто! Но не вышло с берега, только в воду Леха по пояс провалился. Теперь они излучинкой ниже забежали, там мостик такой деревянный - так с мостика, может быть?
Но снесло мостик паводком, и увело льдину за пределы досягаемости. Так и несет стопочки, птицам небесным на обозрение. И от Марка несет, и от Иоанна. А за ней другие льдины толпятся, реки ломаются, и с высоких мостов люди на тот ледоход смотрят.
Тетя Ксеня - именинницей сегодня: выбрали ее председателем домового совета. Единогласно. Кошка ее умная, Клеопатра, к хозяйке ластится: уважение оказывает. Зверь животная, а понимает.
А Брысик спит себе сладко на тахте: привык, что хозяин часто уходит. Пузо барабаном набил, даже клубочком свернуться не получается теперь. На боку спит, как заяц на голландском натюрморте "Дичь".
Незабудка, которая никогда не была Татьяной Кузиной и дочки Алисы не имела, едет с мужем на дачу. Желает она в этот солнечный день подснежники собирать. Сегодня она не в спецодежде: бельецо гэдээровское да брючки эластичные. По-походному.
Повилика, которая Настенька, - напротив - в спецодежде с утра. В крымских санаториях многие дружественные иностранцы оздоровляются. Бегает Настенька по пустому пляжу, в белом развевающемся, волну лукавой ножкой трогает. Камера стрекочет: съемка. Дубль. Смотрят сверху, с террасы, обитатели санатория. Русские фильм снимают, а вот эта в белом - говорят, ведущая актриса. Звезда восходящая.
А Николина в лифте везут, может он любоваться в зеркало на свои серые глаза и впечатляющую бледность. Поскольку все события теперь вокруг него заворачиваются - мы за ним и последуем.
А Филипп Савич в кабинете сидит, Николина ждет. Ввели его - Филипп Савич к нему с протянутой рукой:
-Здравствуйте, Антон Семеныч! А меня Филиппом Савичем зовут, давно нам пора познакомиться.
Николин руку пожал автоматически, ждет, что дальше будет. А Филипп Савич хозяйством занялся: икону - сразу в сторону бережно, на столик боковой. Рукопись - к себе поближе. И Николину:
-Присаживайтесь, прошу вас. Да что вы, Антон Семеныч, как в клетке с тигром? Что, вам нагрубил кто-нибудь? Виктор Степаныч обидел? Он у нас молодой, горячий - ну и манеры, конечно - того... не умеет с писателями обращаться. Жалобу на него имеете? А нет - так и хорошо.
Позвонил Филипп Савич - кофе принесли на подносике. Очень Филипп Савич сожалел, что по такому неприятному поводу знакомиться приходится. Но мы же не звери тут, все можно уладить. Он надеется, у Антона Семеновича нет особых предубеждений против сотрудников Учреждения? А то ведь иные со сталинских еще времен на нас всех собак вешают. Вот и хорошо, что нет. Он же советский человек, Антон Семеныч, не враг же державе родной, не правда ли?
Ничего не оставалось Николину, как подтвердить, что не враг.
Так в чем же дело? Свои-то люди всегда договорятся до разумных решений. Насчет иконы Филипп Савич удивляется сотрудникам угрозыска: чего еще тут неясно? Икона возвращена, Николин - не похититель же, случайный же человек. А раз молчит - значит, дама сердца - это ж и новичку понятно. Все московские круги, иконы собирающие, наперечет известны: долго ли и без Николина вычислить, если уж надо цепочку проследить?
Нет, об иконе не будем больше ни слова. И если угрозыск еще его побеспокоит - пускай Николин прямо Филиппу Савичу звонит.
Вот с итальянцем этим - да, это нехорошо получилось. Что это Николину приключилось, что на такой шаг пошел? На Родине обидели?
Да, он слышал про эту историю с детской сказкой. Перестраховщики у нас сидят, собственную тень подозревают. Дров наломают - а мы теперь расхлебывай. Когда поздно уже.
-А ведь поздно,- вдруг посмотрел он на Николина расширенными глазами, с испугом почти. - Прозевали мы. Проморгали. Я с себя вину не снимаю: надо было нам раньше встретиться: до этого до всего. А теперь вот зафиксировано - и на таможне, и вообще. Да записка еще вашим почерком - нашему, как-никак, врагу. И как раз в такое время, когда Там (Филипп Савич показал в потолок) именно в этом
направлении решили гайки закручивать. И очень жестко. Что же делать будем, Антон Семеныч, а?
Не знал Николин, что тут можно сделать, а Филипп Савич все продолжал огорчаться. И, главное, роман замечательный: всю ночь он не спал, читал, наслаждался. Не будем скрывать: на данном этапе - роман в нашей печати непроходной. Осторожничают пока. Но меняются ведь времена! И непроходной-то на самую чуточку... Глядишь, годка через три - и пожалуйста. Он лично, Филипп Савич, на большие перемены надеется. Ах, ну что бы стоило подождать, не спешить...
Николин и сам сожалел теперь о своей поспешности, еще бы он не сожалел!
-Ну вот что, Антон Семенович,- сказал наконец Филипп Савич. - Не скрою: трудное дело. Правда, теперь за такое - Там взят курс: не сажать, а лечить.
Не сдержался Николин, вздрогнул. Не очень заметно, даже просто моргнул скорее. Филипп Савич был того же мнения:
-Да уж, хрен редьки не слаще. И, признаюсь, не от меня одного все зависит. Надо мной тоже начальники есть. Мне тоже крепко по шеям могут дать. В одном случае только меня поймут: если смогу показать, что своего человека защищаю. Тут уж - традиция. Своих Учреждение защищает всегда. Вот, я - поклонник вашего таланта - была не была: кладу голову! Ею за вас ручаться буду. А теперь скажите по чести и совести: вы мою голову можете прикрыть? Хоть частично?
Помолчал Николин. И тихо спросил:
-Что я должен сделать?
-Никаких публичных шагов, ни-ни! Я понимаю и, между нами, уважаю вашу позицию. Но хоть написали бы вы мне записку - короче даже, чем этому шведу. Просто чтоб я мог в случае необходимости Там ею отбиваться: наш человек. Наш.
-Вы имеете в виду подписку о сотрудничестве?
-Да, - без обиняков ответствовал Филипп Савич. -Я знаю, поверьте, о предубеждении в ваших кругах о таких подписках. Но я вас уверяю: если бы все ваши коллеги, такую подписку давшие, и впрямь бы с нами сотрудничали - нам пришлось бы расширять Учреждение в десять раз. Только чтоб переработать поток ими написанного.
Он комически показал руками: сколько этажей пришлось бы достроить.
-А мы и своей информации переварить не успеваем. Поймите же вы: в девяноста процентах случаев - это чистая мера защиты человека. Я не скажу, что мог бы привести примеры: этого как раз не могу. По этическим соображениям. Но, чтоб вы мне поверили: вам известен хоть один случай, когда такая подписка получила огласку? При каких угодно обстоятельствах? То-то.
Много еще о чем они говорили, но это неважно уже. Николин был готов с этого: "была не была: кладу голову!" С кем и как говорить - понимать надо.
Собственно акт подписания - тоже опустить можно: хотя бы из милосердия.
А кончили дело - достал Филипп Савич приготовленный для Николина подарок: ту самую книжку о царской голубой мыши и хитром деде.
-Восхищаюсь! Ваш поклонник - навек! Вы, наверно, думали - загубили тираж? А всего-то навсего - анекдот, честное слово!- кое-кто в последний момент претензию выразил: почему, мол, царь в сказке такой симпатичный?
Покатился Филипп Савич со смеху от такого бескультурья и продолжал, отсмеявшись:
-Ну, удалось отстоять, хоть не сразу. Уж простите великодушно. Вам эта книжка еще много приятных сюрпризов принесет. А рукопись уж позвольте, я у себя оставлю. Сохранней будет. Да у вас, наверное, - не последний же экземпляр?
И, смеясь, пальцем погрозил: лукавый, мол вы народ, писатели.
Они пожали друг другу руки и расстались, взаимно довольные. На выходе Николину вернули его портфельчик, не нужный теперь. И только звоня Киру сообщить, что едет домой благополучно, похолодел Николин:
Что ж это я сделал?
Дошло до него, что появилось в жизни такое, о чем нельзя рассказать: никогда. Никому. Ни в бреду предсмертном. Он удивился даже: что ж Филипп Савич его об этом не предупредил?
Но - куда денешься - по телефону пришлось Киру наврать, что следователь попался нудный, а он, Николин, уперся на своем, и пока - все.
Сидел потом Виктор Степаныч, слушал специально для него сделанную запись, учился. И преклонялся перед Филиппом Савичем. А Филипп Савич его в дополнение поучал: слова - не главное. Это так - канал, по которому от человека к другому волевой импульс идет. Канал, конечно, без пробоев должен быть. На случай, если умный собеседник попадется. Но сам по себе канал не работает. Другое работает. Слов можно вообще почти не говорить, взглядом манипу- лировать или нет - дело вкуса. А импульс - отрабатывай, Витя. Умей убеждать.
ГЛАВА 24
Через день книга Николина поступила в продажу, как ни в чем ни бывало. Лежали по ларькам и магазинам все шестьдесят тысяч: обложка добротная, рисунки яркие и лукавые, название завлекательное. Через стекла витрин на улицу высвечивали, душу грели - во всяком случае, автору.
Это дело следовало отметить ресторанным действом, и многих позвать. И отметили, и выпили, и еще выпили. Николин со странным чувством смотрел на своих гостей.
Вот он, человек, давший подписку, болтает с ними без затруднений, а они и не подозревают. Ну и что такого: ведь не стукач же он, в конце концов. Не по заданию ведь анекдотной струе иссякать не дает. И вообще следует забыть об этой истории: ничего дурного он не сделал. И не сделает. Мало ли какие существуют идиотские формальности. А может, все присутствующие на такой подписке, и все о том молчат? Вот потеха бы!
Тут подняли тост за художницу, и Ольга, в "маленьком черном платье", мило раскланялась. Кир сидел в другом конце стола, тоже поаплодировал. Не миновать было их звать обоих: мало ли кто с кем в разводе. Кир еще попросил перед вечером узнать у Ольги, как малыш. С ним самим она так и не разговаривала. А что там узнавать: раз смогла придти - значит, в норме. Конечно, поболтал с ней Николин, экземпляр Дениске надписал (тот, сигнальный, он вишневым соком залил).
Да, на поправку пошел... Лопает, как крокодил.
Поразвлекали Николин с Ольгой застолье игрой в петуха и кукушку: кто кого перехвалит.
Николин: что его кот ученый, который ему грамматику поправляет, целый день мышь с Ольгиной картинки поймать пытался. Даром что голубая - а живая, бестия.
Ольга: что если вздумает Николин переключиться на взрослые книжки - все школьники забастовку объявят, уроки сорвут и на второй год останутся. А детсадовцы - дружно не станут есть манную кашу.
Чем дальше - тем больше они расходились, вовсю уже дурачились. Стонали гости от хохота, утирали глаза. При этом Николин совершенно отчетливо ощущал, что она вот - никакой подписки не дала бы никогда в жизни. Кто другой - возможно, а она - нет.
Разозлился на себя: сколько можно об этом... И решил напиться, но тут у него двоиться пошло: один Николин - балагурит навеселе, он всегда просто душечка в подпитии. А другой - ни в одном глазу, и наблюдает, зараза: что, корчишься?
Назавтра позвонил ему кинорежиссер Л. Тот самый Л., с ума сойти!
И, как будто они сто лет знакомы, с места в карьер: давай, дорогой, фильм делать. Мы его сделаем добрым, мы его сделаем тонким, мы многослойным его сделаем. Акварельным таким, понимаешь, а?
Со встречи с Л. примчался Николин вдохновленный: ну да, ну конечно! Какая замечательная идея! Вот не думал, что с самим Л. работать доведется! Сценариев он никогда не писал, но был уверен: сделает. Он его уже видел - этот сценарий: переплетающиеся линии. Одна - сказка, та же голубая мышь. Другая - дети, нынешние десятилетки: как они из сказок вырастают. Кто насовсем душой усыхает, а кто сохраняет полеты во сне, а кто... Маленький южный городок - как это все там преломляется... Дожди, а дети желают чуда - и сыплется снег, и заносит по крыши...
Чего ему сейчас не хватает - это зарыться в хорошую работу, с головой и с потрохами. И зарылся, отключился от мира, все события пропустил, Би-би-си - и то не слушал. Гуляла уже весна по Москве - но и весну он в упор не видел, и Москву игнорировал: даже когда выбегал за куревом и едой. Он жил сейчас в том городке, с узкими лестницами к морю и травой, прорастающей из стен. Все встречи отменил, даже на торжественное, юбилейное заседание московской секции не пошел нахально. Только с Л. созванивался время от времени: уточнить, состыковать. Они друг друга с полуслова понимали, даже и взаимной притирки не требовалось.
Кир позвонил: уезжал он в Архангельск на месяц, сам себе назначил творческую командировку. Обжали его по всем направлениям после того секретариата. Хохотал, грозился уйти в бичи.
-Ну а ты как там? Все пишешь-куришь? На какой, брат, уровень выходишь! Скоро с тобой на "вы" придется... ну шучу, шучу... не одичай смотри в своем отшельничестве.
А когда человек каждое утро бреется - он не дичает. Так что брился Николин, и все наслаивал эпизод на эпизод: так, чтоб они краями перекрывались вне логики, а на нелогичности этой - либо ощущение полета должно было создаваться, либо - тревожного отяжеления взрослости. И никто его не беспокоил, разве только приглядывать надо было, чтобы Брысик с распахнутого балкона не свалился. Может, и было у него время счастливее этого. А может, и не было. Надо полагать, все вместе называлось: побег от реальности.
И месяц май прошел: два парада с салютами, один нашумевший арест, вернее, как теперь курс взяли - госпитализация. Сколько-то арестов и госпитализаций, не так нашумевших. Бесчисленное количество разводов и браков - захлебывались ЗАГСы, регистрировать не успевали... веселый месяц май. Соловьи сатанели, до Садового кольца долетали с окраин. Москвичи разъезжались, кто мог, из города. Приезжие, напротив, валом валили. В Мавзолее включили системы специального охлаждения. Юбки носили - с заботой о ближнем, газеты
выходили - с заботой о дальнем. Грозы, тюльпаны, сирень - все катилось мимо Николина, отсутствовавшего в положенном ему месте и времени.
Наступил уже июнь, когда он отдал готовый сценарий Л.: пускай теперь в лапы свои берет и пробивает.
С удовольствием выслушал восторги, огляделся свежим взглядом по сторонам: тоже жить можно. И двинул закупать себе брюки. Прошлогодние летние сваливались, оказалось. Роман писал - хоть была тетя Ксеня в качестве дисциплинирующей силы: следила, чтоб он ел каждый день. А на сценарий пришелся один Брысик, рассуждавший резонно: ему, коту - подай, а хозяин пускай сам выкручивается. Раз живет в таком доме, где нет мышей.
Сны Николину последние пару ночей снились нехорошие, вернее, сон один и тот же: про детство, про Липецк. Как соседский Вовка рассказывает ему: если червяка лопаткой разрубить напополам - становится два червяка, и они расползаются в разные стороны.
-Что, не веришь? А вот давай попробуем.
Такой яркий-яркий день, и башка Вовкина, под ноль стриженая, золотится короткой щетинкой, а в руке у него лопатка - голубая. И он действительно выворачивает из земли обломок кирпича, а под ним - червяк розовый.
А маленький он сам кричит: -Не смей! Но крик не идет, и Вовка ме-едленно...
Решил Николин отдохнуть, поехать куда-нибудь на недельку. Насчет Брысика можно с соседкой снизу договориться: много ли котишке надо. Но если человек решает отдохнуть - то начинать следует с того, чтоб отключить телефон. Николин этого не сделал, и его попросили на минуточку зайти в домоуправление.
Там, в отдельном кабинете, Николин увидел вовсе не председателя ЖЭКа, который хотел что-то с ним согласовать. А сидел там собственной персоной Виктор Степаныч. На этот раз по причине жары не в сером костюме, а в беленькой рубашечке с галстуком старушечьей расцветки. За одни такие галстуки следует убивать. Не говоря уже про все остальное.
Виктор Степаныч приветливо сообщил Николину, что он теперь его куратор. И что присвоен Николину агентурный псевдоним Сказочник, и пора приступать к делу: так уж подошло, что его услуга сейчас позарез нужна Учреждению. И, не давая времени отреагировать (да не мог бы сейчас Николин реагировать все равно: только воздух раскаленный глотал), выдал инструкции. Вот по этому телефону звонить в случае надобности. На связь выходить каждый четверг в одиннадцать двадцать: ждать машины "жигули" на таком-то перекрестке.
Задание - последить за поэтом Киром Усмановым. Что-то он последнее время ведет себя странно. Вот эти странности в поведении фиксировать, заодно и все контакты и вообще - деятельность. Тем более Усманов завтра в Москву возвращается. Иметь по четвергам письменный отчет, подписывать: Сказочник. Деньги на оперативные расходы - в разумных, конечно, пределах - будут выдаваться со следующей встречи. Дальнейшие уточнения - в рабочем порядке.
-Все ясно, Сказочник? Ну что вы на меня так смотрите? Вы свободны. Идите. Нет, стойте. Подпишите о неразглашении. Деятельность Учреждения - государственная тайна, разглашение карается по соответствующей статье. Вот тут подпишите. Идите.
Все это шло монологом. Уничтоженному Николину оставалось только делать, что говорят, а именно: подписать и идти.
Ночь Николин провел дурно. Душевные переливы его интереса не представляют. А зато он принял три решения, которые был намерен последовательно проводить в жизнь.
Когда позвонил Кир, Николин сказал, что целый день сегодня будет по делам мотаться. А встретиться может вечером, в Доме литераторов. Посидим заодно, поужинаем. Лады? Лады.
Кир за поездку обветрился, отпустил себе нахальную бородку и был в отличном расположении духа. Когда Николин пришел, он уже стоял в холле, трепался с целой компанией, рассказывал архангельские байки. Крестом подаренным хвастался: медный, с добротной прозеленью, чуть не с ладонь размером. Староверческий.
Увидев Николина, ринулся к нему обниматься:
-Старик! Отощал совсем, от тебя же половина осталась! Подвижник! Отшельник!
И тут же пошел плести про архангельских женок и дев: грудасты, голубоглазы, характер нордический, выдержанный, ласковы как голубицы - а ростом с лондонского полицейского. Женатых не очень привечают, а холостых ...
-Плюнь на все, Антон, двинули в Архангельск! Смотрины тебе устроим, обженим по закону староотеческому.
-Про это - воздержись,- посоветовал Николин сквозь зубы.
Но Кира уже несло:
-Монах ты наш, живой укор отечественной литературе!
Тут Николин и рявкнул:
-А ты... а вы - хам! Мол-чать!
Кир растерялся, руку ему на плечо:
-Ты чего, старик, ты чего?
Николин дернул плечом, руку стряхивая.
-Что, морду набить, чтоб отвязался? Клоун дешевый! Видеть больше не желаю! И не попадайся.
Развернулся на каблуках, чтоб не видеть Кировых совершенно квадратных, испуганных глаз - и на выход. Вслед ему ошарашенно молчали. Что это он?
Николина слегка подташнивало, хотя его никогда в машинах не укачивало. Таксист, по счастью, не трепался: музыку включил и рулил себе. Да, понимал Николин, далеко ему до тети Ксениной лобовой простоты. Предлог, видите ли, выискал. И, как результат, больнее обидел. Он и хотел - скандал и разрыв при свидетелях. Но представлял сейчас, как они будут об этом рассказывать. Повторять: "Клоун дешевый". Замычал Николин так, что таксист обернулся. Нет-нет, ничего. Езжай, друг, все в порядке.
Наутро Николин пошел в поликлинику. Высидел очередь. И пожаловался врачу на общее недомогание и потерю веса. Как он спит? Да никак не спит, бессонницы замучили. Уже и горячее молоко на ночь пил, как дитя: не помогает. Посоветовал врач витамины, ну и таблетки от бессонницы выписал.
-Не увлекайтесь. Одну таблетку - за час до отхода ко сну, не больше одной за сутки. Наладится сон - немедленно прекращайте, чтобы привыкание не образовалось.
-Спасибо, доктор.
Пришел домой, только дверь открывал - услышал в квартире звонок телефонный. Через три минуты снова позвонили.
-Сказочник? Что это вы вытворяете? Думаете, поможет? Работать надо. А капризничать не советуем. Не в детском садике. Время помните? Чтоб были как штык на месте, и не вздумайте дурить...
Повесил Николин трубку и решил телефон больше не брать. Потому, когда звонил ему Л. - дозвониться не смог и крепко на Николина досадовал. Тут сценарий, понимаешь, утверждать должны, а он болтается где-то. А Николин нигде не болтался. Он дома сидел и водку пил: целый ящик припас. До четверга он уже не будет отличать четверг от пятницы...
Мулин рассказывал, на Западе есть такие телефоны с автоответчиками. Можно трубку не брать, восхищался Мулин, а все слышно, что на автоответчик начитывают. Порадовался теперь Николин, что технический прогресс до советского человека с опозданием доходит. Вот еще бы не хватало: не только звонки эти противные слышать, а еще и то, что Они бы в телефон наговаривали. Тогда б он точно свихнулся.
Накрыл телефон подушкой и долил себе еще.
Для Брысика настали нехорошие времена. От хозяина мерзко пахло, никакого удовольствия не было мурзиться у него под подбородком. Чтобы получить пожрать - приходилось теперь мяукать погромче и попротивнее. А бумагу в поддоне хозяин уже который день не менял. Нагадил Брысик в знак протеста на ковре, прямо посередке. А хозяин и не заметил. Рассеянно чесал за ушком, когда Брысик ему под ноги подворачивался. Махнул Брысик лапой на эти непонятности. Коты вздыхать не умеют, потому даже без тяжелого вздоха сдался. Стал ходить в унитаз, и без деревянного сиденья обходился. Эх, жизнь!
Утверждению сценария предшествуют обсуждения. Есть худсовет студии, есть секретариат Госкино. И много всяких промежуточных инстанций. А еще же есть министерство культуры, да - забирай выше! - отдел пропаганды ЦК. А потом уже по второму кругу: если позволят по данному сценарию еще и фильм поставить.
Потому не надо удивляться, что Белоконь, никаких официальных должностей в Госкино не занимавший, был одной из фигур, от которых киношники зависели. Могут же, например, в министерстве культуры пожелать со сценарием познакомиться. А может и Белоконь лично встретиться с режиссером Л., о жизни покалякать. Или - на обсуждение в студию приехать: не возражаете, товарищи, если и я поприсутствую? Нет у товарищей возражений. Как-никак, старый коммунист, народный депутат. Только скрежет зубовный по углам. Может, глисты у кого...
А Белоконю нравилось. Когда-то киношные вопросы проще решались: одним человеком. Все. Сколько работы было у Вождя - так еще и эту на себя взвалил. Каждый фильм лично просматривал и решение о нем принимал. Заодно и о режиссере.
Теперь измельчало все, раздробилось. Но Белоконь свою часть ноши на чужие плечи перекладывать не собирался. Спи спокойно, Отец. Выстоим.
Так что мог режиссер Л. скрежетать своими крепкими - белоснежными, мог маскировать страдальческий оскал под улыбку или не маскировать - как ему желательно... Белоконь и не такие тексты умел в пух расщелкивать.
Тем сценарий и плох, что художественно - ислючительно убедителен. Пьяница-отец вызывает непобедимую симпатию и горячее сочувствие. Совершенно выглядит оправдано, что мальчик его любит - а заодно полюбит и зритель. Допустимы ли в нашем обществе к пьяницам опустившимся симпатии?
Учительница глупая - тоже очень жизненно получилась. Оскорбителен такой образ советского учителя. А тут еще фантастика подозрительной символики. Взять только эту сцену, когда дети прямо из-за парт от нее улетают, а она - за ними руками машет, а потом туфли снимает: думает, без туфель полетит... И с голубой мышью неясно: на что, собственно, выбор цвета намекает?
Замечательный художник Л., гордость отечественной кинематографии, конечно, снял бы это все великолепным образом, с присущим ему талантом и мягким обаянием. И что бы из этого вышло? А ничего бы хорошего не вышло, товарищи, и лучше это сразу признать, не тратить на съемку народные средства.
Очень обидно, что такой умелый удар - и мимо прошел. Ничего о нем Николин не узнал, выполняя свою программу. Четверга он действительно от пятницы не отличил, и от субботы тоже. Телефон не брал, на звонки в дверь не открывал. А потом застопорило. То ли организм воспротивился. То ли остатки последней гордыни.
Но в один прекрасный день сидел Николин трезвый и выбритый, приводил в порядок бумаги на столе. Квартиру отшуровал, стаканы даже перемыл. Носки сменил и брюки погладил. В распахнутую балконную дверь беленькая пушинка залетела. В детстве они такие пушинки называли почтальончиками. Ловили наперебой: кто поймает - письмо получит. Николин ловить теперь не стал, а Брысик очень заинтересовался. И прыгал, и подкрадывался. Наконец зацапал и повалился на спину, держа ее, измятую, в лапах.
Тут в дверь не позвонили, а постучали три раза. И - звуки раздались на площадке, будто кто-то от двери отскочил и сбегал теперь по лестнице. Вышел Николин в прихожую. Открывать не стал, а слушал.
Глядь - а под дверь открыточка просунута "Поздравляем с Днем Советской армии!" На обороте написано:
"Дорогой мой сказочник, ты куда же пропал? Психуешь? Хочешь, у меня знакомый доктор есть, я устрою, чтоб он тебя полечил. Приходи, мой хороший, в четверг, очень я соскучилась. Любящая тебя Софочка."
Вот так. Николина крупной дрожью колотило от ярости, особенно почему-то эта "Софочка" его взбесила. Такая, значит, жизнь теперь намечается. С Софочкой. Давай-ка, друг, хвостом не крутить и себя не обманывать. А то поздно будет.
Взял Брысика на руки, по морде погладил. И - через площадку - к тете Ксене. Она дома оказалась, по счастью. Открыла в монументальном халате бордового плюша. И так удивилась, увидев Николина, что даже не сказала ничего. А он, торопясь, чтоб она дверь не захлопнула:
-Тетя Ксеня, я уезжаю, надолго. Насовсем. Брысика пристройте пожалуйста куда-нибудь, вы же добрый человек, я знаю... И - спасибо вам.
Сунул ей кота, пользуясь ее статуйным остолбенением - и к себе. И захлопнулся.