Антон Семенович Николин, писатель. Выписка из дела оперативной разработки: Псевдоним Сказочник. 40 лет. Рост средний, волосы пепельные, глаза серые, близко посаженные, глубоко запавшие. Комплекция

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14

ГЛАВА 19

Виктор Степаныч расположился приятно провести время. Нежил даму по коленкам, дама шаловливо подхохатывала. И в это чудное мгновенье - не иначе, как по закону подлости - заверещал телефон. Будь Виктор Степаныч плохой работник - он бы его отключал, хоть время от времени. Но был он работник хороший.

-Виктор Степаныч? Это Незабудка.

-Что-нибудь случилось?

-Да.

-До завтра не терпит?

-Это вам решать. А мое дело - доложить. Я на Качалова сейчас.

-Еду.

Дама, упоенная романтикой мужественной его профессии, только посмотрела вопросительно: ей-то теперь куда? Время-то без четверти двенадцать...

-Оставайся здесь, я часа через полтора буду, - распорядился Виктор Степаныч осуровевшим голосом.

-Или позвоню, если задержусь. Прости, дорогая: служба. Располагайся, и вообще...

И поцеловал в ушко.

Незабудка ярость свою быстренько поукротила, спустив Сказочника с лестницы. Это был провал, и надо было сообразить, как выкручиваться. К тому же зря она орала так, что на лестничной площадке слышно было. Увлеклась.

Решила: все честно доложить, и немедленно. В конце концов - это не ее идея насчет одноклассницы. Она как раз против этой легенды возражала - и права оказалась. Но опыт ей подсказывал, что тут правоты одной мало. Когда что можно уладить, доказав свою правоту? Скорее обратный результат получается от таких доказательств.

Она включила кофемолку, соображая время. Минут двадцать ему добираться, кофе по-турецки - считай минуты четыре... И направилась в ванную поправлять макияж. По дороге достала стеклянную бутылочку и вытряхнула на ладонь кремовую таблеточку.

Виктор Степаныч понимал, что Незабудка зря звать не будет. Но что могло случиться? Повесился он, что ли? Конечно, у нее была задача - терзать по нервам, а такая могла и перестараться... Нет, это уже фантазия гуляет. Он отвлекся, рассматривая шоферский затылок. Обычно у людей впадинка бывает, где кончается линия стрижки. А у этого не было: ровно шло. Интересно как.

Незабудка поставила на полированный столик две чашечки кофе: с пеной, дымящейся ароматами. Это она правильно. Эх, работа наша полунощная! Прихлебывая, Виктор Степаныч выслушал ее доклад. Нехорошо, конечно, получилось. Но и не так страшно. Все равно Незабудкина работа к концу шла: долго ли поиграешь на мнимой беременности? Вот повесился бы - тогда, действительно...

-И как же вы отреагировали?

Незабудка, дерзко сверкая очами, рассказала, как. И бусы показала. Такими навернуть - о-го-го...

Не удержался Виктор Степаныч - покатился с хохоту. Ай да Незабудка! Ай да метод нашла! А что? Ведь правильно: провал - значит, надо немедленно рвать контакт. Под любым предлогом. А зачем ей, такой, предлог? Ишь, в кресле изогнулась, головку гордо подняла. Туфелькой на кончике пальцев не глядя играет: вот-вот упадет туфелька, а не падает. Пусть этот лопух Сказочник еще скажет спасибо, что из собственных ручек удостоила.

Виктор Степаныч пришел в отличное расположение духа. Подымалась и в нем веселая удаль, желал он играть не глядя, желал всегда выигрывать и радостно знал, что так оно и будет: во всем и со всеми. Даже ярость счастливую ощущал: не становись поперек дороги! Сомну. Незабудка одарила его восхищенным взглядом: настоящие женщины силу чувствуют и обожают. Смять ее нежные плечики: не больно, до легкого хруста...

-Спецодеждой довольна, Незабудка?

-О, Виктор Степаныч, это мечта!

-А покажи.

Возвращался Виктор Степаныч не через полтора часа, а через два с лишком. Очень был доволен собой, доволен Незабудкой, но измочален совершенно. Чуть даже не задремал в машине. Нельзя так недосыпать, работать же завтра. Вот сейчас до постели добраться, укутаться с головой в теплое, мягкое - и спать, спать...

Черт, дама же у него там в постели, забыл начисто... Можно, конечно, извиниться, сослаться на усталость... И заработать комплекс неполноценности.

Он тревожно пошарил в нагрудном кармане: в этом пиджаке беленькая баночка или в другом, что дома? По счастью, оказалась в этом. Виктор Степаныч спешно заглотал кремовую таблеточку. Он их еще не пробовал, берег до крайней необходимости. А потому не знал, через какое время они начинают действовать.

Действовать начало сразу. Снова Виктор Степаныча одолело желание все сминать на пути: и врагов, и чащи непролазные, и молодые весенние травы, и нежные плечи. Он озлился на шофера: медленно как везет! Самец волосатый, у всех есть впадинка, а у него, видите ли, нет! Неизвестно, что бы он сделал шоферу, но тут как раз и приехали, и Виктор Степаныч ринулся в лифт.

Дама была смята, восхищена, доведена до восторженной бездыханности: ну и мужчины работают в Учреждении!

Остальные девяносто восемь таблеток на оперативную разработку по делу Сказочника никогда не потребовались и были использованы во внеслужебных целях.

Часу в одиннадцатом следующего дня к Николину заявился Кир: в замшевом пиджаке, с заокеанским загаром, с загодя вынутой из портфеля бутылкой текилы, шутейно взятой перед дверью на-кра-ул.

-Привет, старик! Не разбудил? Уй-юй, что это с тобой? Где тебя так изукрасило?

Николин действительно был изукрашен: опухоль еще не спала, а синие и фиолетовые цвета проявились уже - затейливой каймой вокруг красной полосы. Особо хорош был узор на лбу: там четко проступали аккуратные осьмиугольнички.

-Это мне одна красотка врезала бусами: на добрую память,- объяснил он. - В следующий раз будешь уличать женщину во лжи - смотри, что на нее навешано.

-Ну, брат, ты даешь! - завопил Кир в полном восторге. - Познакомь, а?

-Не дай тебе Бог. А ты, я слыхал, тоже ведешь приключенческую жизнь?

-А что слыхал?- живо заинтересовался Кир.

Николин ему повторил - что, во всех вариантах. Кир вкусно хохотал, и Николина заразил. Веселясь, Николин теперь припоминал самое яркое:

-Особенно почвенники обрадовались. Вот это, говорят, по-нашенски: один русский двенадцать грузин отметелил!

Кир вздохнул удрученно.

-Я уже и жалею, что действительно не отметелил. Надо было учинить им Полтаву: все равно один ответ. Завтра на секретариат вызывают, будут меня выставлять в позу. А я еще, как назло, не с Катериной там был. Сразу и хулиганство, и моральное разложение. Вот скажи спасибо, что ты не член секретариата, и не придется тебе, моему другу, завтра срочно болеть.

-Спасибо,- от души сказал Николин, а потом с подозрением спросил:

-А что это там беленькое, в бутылке?

-Это, старик, мексиканский червяк! Текила с червяком - она самая лучшая, вот сейчас отпробуем.

Толстенький, свернувшийся колечком червяк, никакого энтузиазма у Николина не вызвал. Он к червям никогда не мог доторнуться: даже в детстве и даже руками.

-Это что же - этой тварью закусывать?- осторожно спросил он. И попытался выставить на стол нормальный "Бурбон". Кир обиделся, губы надул:

-На фига же я ее из Мехико пер? Без червяка - вдвое дешевле, учти! Да ты не бойся, я там такое пил. Видишь, жив до сих пор. Ну, давай так: начнем с "Бурбона" - для храбрости, а там видно будет.

Так они и сделали. Обоим, они чувствовали, нужна была разрядка после событий.

Кир рассказывал про фрески Сикейроса, и как мексиканский президент выглядит, и какие кактусы огромные бывают - словом, упивался воспоминаниями. Потом, когда уже и текилу открыли - загрустил, стал обиды изливать.

-Старик, я Их ненавижу, так и знай: ненавижу. Они думают: поломали Кира? Перевоспитали в верноподданную посредственность?

Вот завтра: чего они от меня потребуют, как ты думаешь? Подписать какую-нибудь гадость про порядочного человека? В порядке гневного отпора вражеским проискам? Про чекистов поэму написать? На брюхе проползти - по коридору и обратно?

-Да ты закусывай,- подсунул ему Николин бутерброд с копченостью.

-А я пошлю их ко всем чертям, так и знай! Пускай хоть сажают. Ты же вот ни во что не мараешься, а живешь как-то, и тебя же не трогают?

-Как-то,- усмехнулся Николин. -У меня, братец, сейчас такой наворот...

Он рассказал Киру всю историю с тетей Ксеней и Татьяной. А что такого? Раз Они знают, что он знает - почему скрывать? Да: слежка за ним, писателем Николиным. И пускай Кир тоже знает, и вообще все. С каждым ведь может случиться.

Кир сразу посерьезнел.

-С диссидентами ты, говоришь, не крутился? И своего - ничего по рукам не пускал?

-Вот то-то и есть, что нет.

-Я бы подумал, что это кто-то из твоих знакомых Их интересует, а ты просто попал по периферии. Тогда понюхают и отстанут.

Кир гладил Брысику спинку, отсутствующий взор устремив на отсутствующий объект. Помедитировав так, замотал головой.

-Нет, не сходится. Книжку-то твою изъяли, не чью-нибудь? Значит, интерес Их - именно к тебе!

И пальцем на Николина указал, как комсомолец с плаката.

Николину даже как-то не по себе стало. Полезное занятие - называть вещи своими именами, но кто сказал, что обязательно приятное?

А Кир продолжал мозговой штурм, заедая лимоном.

-Допустим, ты еще ничего такого не сделал. Но, старик, ты выпираешь из своей экологической ниши! Детская литература - это хорошо, это находка: сочиняй себе сказочки да прикидывайся Иваном-дураком. А только Этим тоже бабки-дедки сказки читали. И что Иван-дурак с печки слезет обязательно - Они тоже усвоили. Причем, как и мы - на уровне подсознания. Ты знаешь, я читал: все, что до пяти лет - все туда идет. В подсознание, старик, ловишь мысль?

-Я-то ловлю,- пробурчал Николин. - А ты вот отвлекаешься. Сейчас заведешь про сексуальные символы. Фрейдист недобитый.

-Хорошо, так где мы были? Ага, вот. У тебя, душа моя - аура. Вокруг тебя - харизма! Или нет, это аура - вокруг... Я их немножко путаю, ну, неважно... У тебя - масштаб и калибр! Думаешь, никому не заметно? Да всем заметно! Тебе смотрят вслед, делая значительное лицо.

На это уж Николин совсем не знал, как реагировать, а потому и себе сделал значительное лицо, и так смотрел на Кира. Но Кир и не думал издеваться, весь он был на винте, на хмельном - до упора - серьезе. В откровениях и озарениях. У Брысика искрила шерсть под его рукой.

-Старик, ты свои главные вещи не написал еще. Или, может, написал, а? - Кир, смеясь, погрозил пальцем и покосил уже совершенно пьяным глазом. - А если и написал, а друзьям не показываешь - то не мне обижаться. Правильно делаешь! Посмотреть на меня - что я такое, а? Разве можно мне доверять? Не доверяй мне, старик, как брату тебе говорю...

Николин спешно заварил крепчайший чай, бухнул в обе кружки по три ложки сахару. Брысика у Кира с колен утащил на диван, чтоб тот не плеснул случайно на котенка горячим.

Помогло. Кир, отдуваясь над чашкой, молча дохлебал и затем уж подытожил нормальным, будничным голосом:

-Это Они тебе делают профилактику. Не такое уж редкое явление. Делай, мол, что делаешь, а про нас не забывай. Не объедешь. Знаешь К.? Ему тоже так делали, сам рассказывал. Так он - что же ты думаешь? Взял свою рукопись да прямо Туда и отнес: мол, не желаю через посредников. Будьте моими первыми читателями. А Они - что же ты думаешь?

-Опубликовали?- догадался Николин. Он помнил ту публикацию. Много было вокруг нее разговоров, сводившихся к примитивному аху: как пропустили? Сдуру или же с перепоя? Сколько он помнил, никаких других версий не было ни у кого.

-Точно. Еще, он удивлялся, и не порезали почти. Кривишься на К. - возьми Булгакова! На него-то рожу кривить не приходится? То-то. Прижали его - он что? Прямо Сталину и написал: так, мол, и так, работать не дают. А Сталин - что? Так прямо и наложил резолюцию: дать ему работать, где пожелает.

Николин эту историю знал и делал движения, что знает. Но Кира было не остановить, пока он собственным рассказом не насладился, не изложил общеизвестное. Потом неожиданно трезвым голосом объявил:

-Если ты думаешь, что я тебе тут спьяну высоких слов наболтал - то знаешь, что? Вот давай я сейчас чифир заварю, настоящий, как меня

уголовники научили. У тебя сердце здоровое? Ладушки. И когда выпьем - повторю. Чтоб у тебя сомнений не было.

Чифир, если кто не знает, делается так: пачка чаю на кружку воды, довести на медленном огне до попытки к побегу. Которые пижоны - добавляют еще чуток сахару, для лучшей усвояемости. Кир был пижоном, и именно так и сделал. Готовя зелье, продолжал философствовать.

-Теперь-то мы все на Сталина ножку задираем. А были мальчишками - помнишь, молились на него? Вот ты - молился?

-Было дело,- признал Николин. Он рассказал, как девяти лет от роду попытался нарисовать портрет Сталина цветными карандашами. Даже в школе намерен был показать, да мама отговорила.

-Умная у тебя была мама,- покивал Кир. За такие портреты - знаешь, что бывало?

Не было у Николина сомнения, что Кир от детских воспоминаний опять оседлает своего конька насчет подсознания. Но тут Кир довел чифир до готовности и развил тему: как глотать да как при этом дышать.

Подействовало крепко. Хмеля - как не бывало, а вместо того началось воспарение. И Кир, как обещал, повторил уже по-трезвому: про харизму, ауру, калибр и масштаб. Вот ведь импульсивный человек, легкомысленный даже - а как тонко чувствует! Хорошо, в общем, посидели.

Николин выходил провожать Кира, когда посерело уже, а возвращался -как раз фонари зажглись. Вернувшись, лениво мыл посуду. Вот надо сказку сочинить о том, как бы ее, обрыдлую, наперед перемыть: сразу и на всю жизнь. С полотенцем через плечо и открывать пошел.

-Разрешите войти?- вежливо спросил товарищ в цивильном костюме, держа наготове раскрытую корочку с печатью через глаз. Не дожидаясь ответа, он легонько Николина отстранил и вошел. Беспромежуточно следом в прихожей оказался майор милиции по всей форме, и еще двое в шинелях, и еще двое в пальтишках. Глядя на последних двоих, Николин почему-то сразу осознал, что это понятые.

ГЛАВА 20

Заседание секретариата было не простое, а расширенное - стало быть, и Белоконя пригласили. Человек надежный, либеральничать не склонный. Но как раз у Белоконя - извините, товарищи, - давление подскочило. Лежал он у себя, Ольга хлопотала, доктора привела. Измерил доктор давление - да, батенька, покой, покой и покой!

Вот и наслаждался Белоконь покоем. Кир - формально теперь не родственник, а все ж Денискин отец. Семейные отношения - это святое, это давайте не будем трогать. Во всяком случае, публично. Да ему и не хотелось: обойдутся на этот раз и без него.

Лежал, листал журнал "Америка". Кого ни попадя не подписывают на этот журнал, с пониманием подписку оформляют. Припоминал, какие надежды возлагал на Кира, но без горечи. Не из всякого виража - да в тираж, может, еще вырулит человек на новые высоты.

Белоконь ведь что хотел? Видел: парень молодой, хочет, как водится, всего на свете. Потому и бузил, и фрондировал, что обижался: недооценивают. Ольга, конечно - как кошка влюбилась: экий хват русоволосый, взгляд бешеный, щеки впалые, вдохновение поэтическое вокруг порхает на нежных крылышках, отметает со лба пряди непослушные. И пришла Белоконю задумка: вот этим бы вытеснить евтушенков с вознесенскими и прочей компанией. Он позволял себе роскошь их между собой не различать - хотя бы потому, что к нему, Белоконю, относились они одинаково. Презирали. А этого - если вырастить, обласкать, в Союз принять - этот будет свой. Нужен государству экспортного образца авангардный поэт - так пускай лучше этот.

Филипп Савич тогда план вроде одобрил: ну, пускай попробует. А с чего сбой получился - не понял Белоконь. Кир побрыкался и объездился с первой загранки, можно было его и дальше выпускать. И принимали его на Западе хорошо, приветливо принимали. А все же как-то вяло. Чем-то он на Ведущего Экспортного не вытягивал, а чем - было неочевидно. Выпить не дурак, обаятелен, к языкам способен, стихи читает - в крик срывается. Куртку авангардную с собой таскает на все выступления... Чего лучше?

А чего-то все же не хватало. Может, как раз скандальчика вот такого? Может, оживет, задерзит - да и на новый виток? Снова мятежный, снова опальный. Экспортное-то исполнение в особой упаковке всегда делают. Или поломается - ну, тогда и черт с ним. Или с поводка сорвется... Нет, этот не сорвется. Он-то, Белоконь, в людях разбирается. Профессия у него такая: инженер человеческих душ.

Николин, бледный и сдержанный, предложил вошедшим сесть. Почему-то его потянуло на светский тон, и он сыграл старомодно и просто: как те, в семнадцатом-восемнадцатом-девятнадцатом и так далее годах.

-Чему обязан визитом?

Который в штатском с удостоверением - тон поддержал, вежливо предъявил ордер на обыск. Изъятие... че-го? Не понял Николин уже откровенно, попросил объяснений. Объяснения были тут же даны: с дорогой душой и без малейшей издевки.

Очень жаль известного писателя беспокоить, да вот проблема: третий месяц розыск ведется, уже не знаем, где и искать. Был в городе Ленинграде такой академик С. - может, слыхал хозяин квартиры? Почему был? Да умер три месяца тому назад, умер, некролог даже в газете был... Не читали? Как же это? О да, печально, конечно. Большое, говорят, светило закатилось. И была у академика С. невинная страсть: собирал он антиквариат. Богатейшая, ценнейшая коллекция! Даже страшно становилось, что такие сокровища культуры - да в частных руках, в обыкновенной городской квартире: любые хулиганы замок вилкой откроют. Академик С., впрочем, был человек разумный: завещал свою бесценную коллекцию Эрмитажу. Понимал, что должна она быть всенародным достоянием. А уж пока жил - сам тешился. Это ничего. Это можно.

Умер академик неожиданно: вот так приехал домой, сел обедать - и не упал даже, вдова говорила. Сидя почил. Тут, конечно, в доме неразбериха: и родственники, и друзья, и знакомые-незнакомые... В общем, спохватились коллекцию в Эрмитаж передавать - а одна икона-то и уплыла под шумок. Да какая! Жемчужина коллекции! Николай-чудотворец - шестнадцатого века работы! Тут уж нам пришлось поиск вести: он же теперь, Николай, - государственная собственность. По завещанию. Мы понимаем, нынешняя интеллигенция иконами увлекается. А академик С. с Николиным вроде как знакомы были, на банкетах пару раз как минимум встречались...

В общем, предлагалось Николину добровольно предъявить для осмотра все находящиеся в квартире иконы: помочь следствию. Он пожал плечами: есть иконы, действительно. Одну ему мама оставила: маленькую, с ладонь, на горбатой досточке. Одна - та, что Настенька тогда принесла. Так он ее из кулька полиэтиленового и не вынимал, теперь уж достал. Пытаться припрятать - глупо: не хватало еще, чтобы начали рыться да тайничок случайно нащупали. И одна икона - вообще он не помнил, откуда: с Люсиных еще времен. Не говоря ни слова, принес, разложил на столе все три. Есть еще буклет по русской иконописи - и его достал и положил.

-Вот все, что у меня есть.

Следователь оглядел внимательно, на буклет поулыбался - и в сторону его. На горбатой досточке - Заступница с Младецем - тоже сторону. На Люсиной - некто в белом, среди темного бора на коленях, и медведь рядом. Позвольте линеечкой обмерить? Нет, не сходятся размеры... в сторону. А на Николина уже воззрились с третей доски строгие глаза - без особого, впрочем, интереса к происходящему. Он-то лик узнал: Николая-то чудотворца кто не признает на Руси? Следователь, однако, и тут с линеечкой:

-Позвольте? А это, батенька, сходится... и откуда она у вас?

Николин, хоть и потрясен был неожиданностью, но уперся Настеньку не называть.

-Это ведь обыск, не допрос?

-Ни-ни, это я так - на случай, если бы вы сами захотели... Это мы, позвольте, заберем на экспертизу. Если не та самая - вернем с извинениями. Подпишитесь под протоколом изъятия... видите, тут зафиксировано: "добровольно предоставил". И замечательно: неловко как-то было бы шарить... Засим - прощенья просим за беспокойство. Сынишка мой очень ваши книжки любит... Я одну прихватил с собой... это не слишком ли с моей стороны навязчиво - просить подписать? Максимом его зовут... Вот спасибо-то, парень как рад будет! До свидания, товарищ Николин, не смеем более задерживаться...

И остался Николин осмысливать происшедшее. Проще всего было бы позвонить Настеньке - так она ведь в Крыму... Ну, пройдет неделька - и вернут с извинениями, уговаривал он себя. Она же эту икону от деда какого-то получила, да еще долго обтаптывала. Не может быть, чтоб та самая. И где Ленинград, а где Москва. А Николай-чудотворец - на каждой третьей иконе, и размеры бывают всякие. Могло и совпасть случайно. Умер, значит, академик С... Он и правда его помнил: живой был такой старичок, великий анекдотчик. Пару раз, действительно, пересекались. Все умирают, все вокруг умирают. Кроме тех, кто живет.

Спасибо тебе, батюшка Николае-чудотворче, что хоть от обыска отвел! Вот было бы дело... Не сказать, чтобы совсем уж не свербела подспудная мыслишка: а вдруг икона - та самая? Но Николин мыслишку решительно отгонял. Настенька его никогда не обманывала. Ни разу.

В каком из многочисленных официальных помещений города Москвы заседал тот расширенный секретариат Союза писателей - мне неизвестно, и врать не стану. Кто на таких заседаниях бывал - тот и сам знает, а кто не успел - теперь уж не побывает. По слухам, там еще стол был такой овальный.

По той же причине нет достоверных данных о том, как именно там Кира мыли-катали, но длилась экзекуция один час пятьдесят две минуты. Так что понятно: вышел он оттуда с пятнами на щеках и не в лучшем настроении.

Если человеку хребет лопатой перешибить или еще чем в этом роде - так он уже не встанет и никуда не пойдет. А если коллективом - то выйдет из помещения своими ножками, как миленький. Бывало, конечно, что и не выходили, особенно в старые добрые времена. Ну, тогда уж вызывали "скорую". Однако сердце у Кира было здоровое, а самые старые и добрые времена пришлись на его детство и юношество, когда он был озабочен собственным возмужанием больше, чем всей о нем отеческой заботой Вождя. Так что шел ножками, торопясь пройти все коридоры и глотнуть свежего воздуха.

А не тут-то было: не сошел он еще с ковровых дорожек - навстречу ему совершенно случайно попалась эта моль нафталинная с орденской планочкой, с папкой картонной под мышкой. Заулыбалась остренькой мордочкой, прямо-таки просияла навстречу:

-А, Кирилл Сергеич! Ну как хорошо, что вы тут, как кстати! Мы тут, знаете, инициативу развиваем: выступить ведущим советским писателям, осудить происки антисовет...

Дальше Кир уже не слушал, дальше он и имя заранее знал, какое она назовет. Смотрел на нее с бессильной ненавистью, всем перешибленным хребтом ощущая: подпишет сейчас, подпишет, куда он денется... Сейчас она его, как муху в уголок, заволочет, даст с текстом ознакомиться, и пальчиком подагрическим укажет место: где подписать. Взвыл бессловесно, всеми закоренелыми в безбожии помыслами: Господи, помилуй, только не это! Не окончательный позор на весь белый свет!

И опять не тут-то было: показались в конце коридора трое коллег, хохоча беззаботно. Углядели Кира - и к нему:

-Ну что, ну как?

Кто такие заседания Голгофой называл, а кто конюшней барской - в меру бесстыдства - а только все знали, что Кира сегодня песочили, и знали - за что. Теперь, естественно, жаждали посмотреть пострадавшего. Изрядная доля сочувствия была в их взглядах, но и жадное любопытство не без паскудства: ну, как он после вздрючки?

А Кир такую особенность имел: в одиночку прижатый к стенке - оставлял сопротивление, на любое унижение шел. А на людях - не мог, и все тут. Тысячу раз понимая, что потом пожалеет - на людях был он смел и отчаян, хоть и проклинал свою артистическую натуру.

-Сейчас, братцы, расскажу. Мне тут пока Марфа Никитична про интересную инициативу рассказывает. Марфа Никитична, повторите товарищам, что они пропустили: тоже ведь ведущие писатели.

Почему-то Марфа Никитична повторять не захотела, сделала оскорбленное лицо. Пока она подходящую мотивировку подыскивала, Кир ей - почтительнейшим голосом:

-Марфа Никитична, а правда, что вы с Лениным встречались? Расскажите!

Трое, составлявшие аудиторию, прыснули, хрюкнули, хмыкнули.

Взъярилась Марфа Никитична: они что, издеваются?

-Вы что, издеваетесь?

-Марфа Никитична, как можно! Я только хотел спросить про Ле...

-Кирилл Сергеевич, сколько, по-вашему, мне лет?

-Да при чем тут годы, Марфа Никитична! - скроил Кир монументальную физиономию. - Мы ведь говорим про эпохи!

-Ну знаете!!! Да вы... Мне просто не о чем с вами говорить после этого!

Она припустила по коридору, а Кир еще отпустил ей вслед:

-Вот и хорошо, что вы это поняли.

Хохотали коллеги, хлопали его по плечам: ты б ее еще про Рамзеса Второго спросил! И разнесли в тот же вечер: Кир-то, Кир! На конфликт пошел! Потащили его в ресторан Дома литераторов, обмывать событие.

-А что, я - за, я не против! Если при свидетелях... Грузин-то, братцы, не проводите, пощадите мою нравственность! - дурачился Кир.

Он и про сбор подписей рассказал:

-Вам, друзья, еще не предлагали? Значит, с меня начать решили. Но я - русский поэт! Пускай они знают все: русский! Поэт!

Так и многотерпеливой Катерине втолковывал, ввалясь заполночь, безуспешно стягивая сиреневый галстук через взлохмаченную голову:

-Поэт. Русский. Понимаешь ты, женщина?

Утром ему отчаянно не хотелось быть дома: а вдруг зазвонит телефон? Поехал к Николину, тот уже знал события в пересказе. Ай да Кир. Как он это ей вмазал насчет Ленина! А как можно оскорбительнее и невиннее преувеличить женский возраст?

-И не подписал?

-Старик. Ты меня имеешь право принимать за кого угодно. Я в шестьдесят восьмом подписал, напоминай мне почаще. У меня сопротивляемость слабая. Как у ваньки-встаньки. Нажмут - и на бочок. А потом - опять на ноги, а все вокруг хохочут-заливаются... И так мне и надо.

Вот я тебе говорю: хватит с меня, больше меня не завалят. А, думаешь, так уверен, что выдержу? Я - знаешь, почему вчера выдержал? Я тебя представил: как ты мне руки не подаешь. Этого и убоялся, честное слово. Схарчат меня теперь. Сожрут со шнурками. Я, знаешь, в самиздат теперь пойду. Недооценивал жанра, а зря. Буду писать настоящие вещи, пулять за границу... Одно, что мне осталось. Пока милиция не остановит. Пойдем куда-нибудь закатимся, а? Хоть в Сандуны... На миру и смерть красна.

-Постой,- сказал тут Николин. - Времени-то у тебя сколько?

-А хоть до утра. А что? За город думаешь?

-Нет. Вот тебе пенендзы, и купи сбегай попить-покушать. У меня - шаром покати, исходи от нуля.

Кир, ошарашенный таким властным тоном, побежал, не задавая вопросов. Когда вернулся с авоськами, не упуская кривляться под мальчика на побегушках, Николин пихнул его на тахту и сунул заветный экземпляр.

-Читаешь быстро? Из дому рукопись не выпущу, хочешь - читай здесь. А я пока делом займусь.

И ушел на кухню.

Так они этот день и провели: Кир читал, жадно переворачивая страницы, время от времени взвывал и стонал, иногда смеялся. Николин кофе готовил, сам пил и Киру подсовывал. Пепельницы опорожнял. Нажарил даже картошки с колбасой, но Кир нетерпеливо отмахнулся: потом! Читал он быстро, и Николин исподтишка поглядывал: на чем сейчас-то замычал, на чем бормотнул "ты даешь"?

Ему было немного унизительно, что он волнуется, но чем меньше страниц оставалось у Кира нечитанных - тем отчетливей Николин жаждал и боялся похвалы. Все мы человеки... Теперь он лучше понимал писателя Н. Но сейчас - пустить по рукам ему не казалось ошибкой: есть слежка - так меняй же тактику!

Дочитал Кир, встал, и с ужасом каким-то мистическим неподвижно смотрел на Николина. Потом сообразил, что надо что-то и сказать.

Повалился снова на тахту и сказал убежденно и тихо:

-Старик, это эпохально!

Blog