Ассоциации Эрнста Блоха (Нюрнберг, фрг) и Центра Эрнста Блоха (Людвигсхафен, фрг) Cодержание Введение: Блох как вечный еретик, или Парадоксы восприятия биография

Вид материала

Биография

Содержание Глава 4.3. Проблемы перевода текстов Э.Блоха Das Abbild Die Erfahrung Der Begriff Das Bewusstsein 4.3.2. Процессуальность как основной признак главных философских понятий 4.3.3. Архаизация терминологии как средство ее осовременивания 4.3.4. Проблема соотношения языковых картин общества 4.3.5. Переводчик - разведчик или предатель? Вместо заключения

Подобный материал:

• Судебная система фрг, 463.38kb.
• Клуб Rock City Club или на Кудряшовской заимке/ боулинг Делегации РФ и фрг. Вечерняя, 91.62kb.
• Международная конференция, проведённая Институтом Европы ран совместно с Фондом им., 681.55kb.
• Биография Эрнста Теодора Амадея (Вильгельма) Гофмана, 431.43kb.
• С. М. Савенко Зав. Цсо медицинского центра, 80.55kb.
• С. В. Гиппиус тренинг развития креативности, 5128.29kb.
• Экологическое движение как воплощение радикальной политической тенденции в общественной, 33.12kb.
• Педагогические проблемы медиаобразования в фрг и в россии на современном этапе (конец, 597.42kb.
• § 21. Форма государства Выберите один или несколько правильных вариантов ответа, 114.21kb.
• Удк 940/949 нато и фрг в начале XXI века: стабильное развитие или стагнация?, 290.73kb.

Глава 4.3. Проблемы перевода текстов Э.Блоха

Несмотря на то обстоятельство, что историческая, политическая, идеологическая дистанция между переводчиком или читателем, с одной стороны, и Блохом, с другой стороны, достаточно невелика, любой философский текст Блоха с большим трудом поддается адекватной интерпретации. Это связано, во-первых, с чрезвычайно развитым этимологическим слухом этого мыслителя, его способностью использовать семантически пласты лексики, что роднит Блоха с Хайдеггером, но значительно затрудняет работу переводчика; во-вторых, с серьезным различием языковых картин человека, общества, мира в немецком и русском языках, что существенно сказывается на переводе философских понятий. Нижеследующие рассуждения появились в ходе работы над переводом одного из основных произведений Эрнста Блоха - «Тюбингенского введения в философию», изданного в Екатеринбурге в 1997 г.


4.3.1. Соотношение активности и пассивности в философских понятиях


Различие в соотношении моментов активности и пассивности в некоторых основных философских понятиях прослеживается достаточно отчетливо. Приведем несколько примеров, отражающих сложности перевода подобных понятий, особенно в текстах Э.Блоха.

1. Das Abbild – отражение. В немецком языке корень слова Bild - картина, образ, изображение, и буквально можно говорить о некоем отображении, предполагающем достаточно дистанцированное отношение, по-русски же “отражать” — значит отбить нападение, отбить силою, оружием, защищаясь, отогнать⁴⁸⁰. Отсюда в немецком оригинале больше присутствует момент образности, наглядности, в русском же эквиваленте – момент силового взаимодействия. Поэтому термин Fortbilden (буквально "вперед-образование") — очередное изобретение Блоха, вариация на тему излюбленного в немецкой культуре термина Bildung (образование, духовное, внутреннее формирование, многосторонние знания) со значением обращения в будущее и изменение традиционного смысла слова, придание ему не только субъективной, но и объективной характеристики (в нашем переводе — "порождения”), подчеркивание выражения, предъ-явленности в нем объективно-реальной Возможности.

2. Die Erfahrung — опыт. Немецкое слово имеет корневую основу, образованную от глагола fahren — ехать, двигаться. Тогда “опыт” возможно представить как некое движение, во время которого, наблюдая вокруг, можно узнать много нового. При этом целостность объектов не нарушается — ведь мы смотрим на них со стороны. Поэтому Блох и представляет процесс получения опыта, процесс познания как путешествие, прогулку, странствие. Не так в русском языке: слово "опыт" (опытывать, пытливый, испытание) указывает на явно негармоничные, более того, агрессивные допросительные отношения субъекта и объекта⁴⁸¹.
3. Der Begriff — понятие образовано от greifen — брать, схватывать. Тогда немецкое Begriff подразумевает нечто схваченное, крепко удерживаемое, то есть активное отношение действующего индивида к предмету своего действия. Напротив, в русском языке термин "понятие" происходит от "понимать", все синонимы которого: постигать умом, обнять смыслом, уразумевать и т.д.⁴⁸² — отчетливо имеют в настоящее время пассивный оттенок, связанный с осторожным отношением к объекту. До предмета можно дотронуться, прикоснуться, но это, конечно, не имеет характера энергичного схватывания (хотя корень «им» указывает на первоначальный смысл – «брать»). Во всяком случае, в немецком языке экспрессивный момент выражен более явно и в существительном, и в глаголе. Эти и подобные им примеры (ряд которых приведен в примечаниях) означают, что, хотя дух блоховского текста и сохраняется, в переводе неизбежно утрачиваются оттенки значений, окружающие каждое долгоживущее слово. Но это неизбежная цена за риск переводить текст, философское содержание которого облечено в яркую, самобытную литературную оболочку, где именно эта оболочка играет настолько важную роль, что часто сама задает ритм, цвет и вкус философствования.

4. Das Bewusstsein – сознание. Если в немецком языке значение слова отражает определенное, то есть познаваемое (wusste – прошедшее время от wissen–знать, bewusste Sein – осознанное, знаемое бытие) отношение к действительности, то в русском языке фиксируется иной аспект (со-знание), а спокойный характер отношения субъекта с объектом исчезает: "Сознаваться – признаться, не отрекаться, не отпираться, повиниться"⁴⁸³. Отсюда, например, при использовании Блохом специфического термина «Еingedenken» – «сознавание» (в подобном виде в немецком языке не используется, обычно говорится eingedenk sein – помнить о чем-либо), в оригинале делается акцент на удерживании в мышлении, в настоящем, но в связи с воспоминанием и предвосхищением, в русском же слове "сознавание" сохраняется тот же самый смысл полной памяти, состояния здравого смысла, вменяемости, но смысловые связи все-таки более ассоциируются с настоящим и влекут за собой некий моральный оттенок, связанный с моментом признания — то ли своих ошибок, то ли убеждений.


4.3.2. Процессуальность как основной признак главных философских понятий


Используемые Блохом понятия и выражения часто являются оригинальными и потому представляют большую трудность для перевода. Таков, например, термин: «Unabgegoltene» — «отражающее аспект вины, отношение между людьми, задолженность», который в данном случае пришлось перевести как "Незавершенное" с акцентом на неоконченность отношений и состояний; таково выражение "Umgang des Nichts" (Umgang образовано от umgehen – обходить кругом, бродить и т.д.) — буквально «ход, обход, обхождение, кружение Ничто». Однако “Ничто” в концепции Блоха становится активно действующей силой, субъектом, сравнимым с ролью сатаны в христианстве. В предисловии к "Принципу надежды" Блох указывает на тождественность Ничто со Злом. Последнее представляет особую опасность, так как дьявол был рационально устранен Просвещением и потому с ним мало кто считается⁴⁸⁴. Таким образом, переводчик выбирает выражение "блуждание Ничто", подчеркивающее определенную стихийность, случайность движения этого феномена.

Схожая ситуация сложилась и с понятием "гештальт". При единичном употреблении этого термина можно было бы в зависимости от контекста использовать синонимы "образ", "форма" и т.д.

«Die "Gestalt» (нем., греч. morphe, лат. forma) – один из ключевых терминов философской концепции Блоха, поддающийся, однако, с очень большим трудом необходимой интерпретации. Сам термин означает внешнюю форму, проявление, очертания, внешний вид, свойства тела или личности (в драме, романе), сущность и т.д.⁴⁸⁵. Сложность заключается в том, что в этом слове выражено понятие о неких сущностных свойствах, которые проявляются вовне. Поэтому термин имеет ярко выраженный синтетический характер, что создает значительные трудности при переводе его на русский язык, особенно когда речь идет не о результате, а о процессе (Gestaltungsprozess, Gestalten). Поэтому в философских переводах этот термин дается рядом синонимов, каждый из которых лишь частично отражает значение этого комплексного понятия – как “образ”, “структура”, “форма” и т.д. Наиболее адекватно эта ситуация, на мой взгляд, выражена переводчиками Гегеля Б.Г. Столпнером и И.Б. Румером, которые указывали: "Под словом "Gestalt" Гегель понимает конечную (в отличие от духа) сущность в области неорганической природы, которая проявляется и во внешней фигуре, и во внутреннем строении, структуре тел. Поэтому гегелевский термин "Gestalt" не соответствует термину фигура или форма как выражению внешнего облика предмета. Точно так же не годится и термин “строение” и “структура” как механистический. Структура предполагает сложение из частей, тогда как Гегель под термином "Gestalt" подразумевает некое существенное единство, целостность, проявляющееся и во внешней форме, и во внутреннем строении. По Гегелю "Gestalt" (см § 235 первого издания Энциклопедии) – это такой специфический способ внутренней связи материи и ее внешнего ограничения, который совершенно исключает понятия сложения и деления. В § 295 настоящего издания Гегель характеризует "Gestalt" как "замкнутую внутри себя целостность"⁴⁸⁶.

Однако Блох стремится обосновать нестатичную концепцию гештальта, в которой “гештальт” как "комплекс наличного бытия сущности" (Гете) был бы не просто констатацией факта, что целое больше суммы составляющих его частей, но и утверждением этого целого, как не исключающего детали, движение, напряжение, тенденцию. Поэтому предпочтение было отдано буквальному переводу, несмотря на возникшие трудности (связанные с переводом глагола gestalten — "гештальтировать" в значении "воплощать в гештальтах" или существительного Gestaltung).

Из множества других проблем, возникающих при переводе тех или иных понятий, приведем лишь некоторые.

Возьмем, например, понятие “Родина”, которое играет столь важную роль в концепции Блоха. Понятие “Родина” — “Heimat” является однокоренным со словом Heim, которое переводится как “домашний очаг”, дом, семья, общежитие и т.д.”⁴⁸⁷. Очевидно различие уже в первых смысловых акцентах: если в русском языке родина может означать место рождения, то в немецком упор делается не на момент биологический, а на момент географический. Это прежде всего определенное место, где человек чувствует себя у себя дома, это место, где он примирен с собой и окружающим миром. Но если это дом, то он может располагаться где угодно, то есть там, где человек чувствует себя уютно и гармонично. Тогда не из идеологических или политических концепций, а из смысла самого термина образ Родины становится релятивным, более подвижным и множественным.

Дом, во-первых, не является чем-то закрытым, он не противостоит бескрайнему пространству и не обороняется от него. Наоборот, он открыт, он как бы соединяется с пространством, впускает его в себя, устанавливая некие гармоничные, не враждебные отношения. Это возможно в силу символичности дома: ”Дом сам по себе является символом и притом открытым — при всей его закрытости. Как фон, он обладает целевой надеждой символа Родины, который сохраняется в большинстве мечтаний-желаний и находится в конце их”⁴⁸⁸.

Во-вторых, в силу своей открытости дом находится не где-то позади, а впереди. Быть у самого себя, прийти к себе, быть дома — значит быть в пути, быть впереди. В одной из своих работ Блох приводит замечательное высказывание Людвига Бёрне о том, что мировая история является домом, в котором больше лестниц, чем комнат⁴⁸⁹. Тогда быть дома не означает пребывать на одном месте, сам дом внутри себя оказывается бесконечным пространством, по которому можно и нужно двигаться вперед. Но быть у себя как быть впереди — достаточно тяжелое занятие, обрекающее на вечное странничество. Это достаточно неуютный тезис, который, однако, вполне применим как к индивидуальной судьбе, так и к коллективной истории.

Укажем и на другие проблемы. Так, например, Блох постоянно образует от прилагательных существительные и наоборот. В последнем случае Блоху достаточно написать tendenzhaft или prozesshafte, подчеркнув при помощи суффикса -haft- присутствие в каком-либо явлении тенденции или процесса. При поиске русского эквивалента пришлось отказаться от термина "тенденциозный" (в силу ярко выраженного оценочного характера словообразовательного суффикса) и ввести термин "тенденцный". Во втором случае аналогичный отказ от привычного "процессуальный" повлек за собой употребление слова "процессный". Отдавая себе отчет в определенной шероховатости, ”нерусскости” этих слов, я, тем не менее, пошел на это, чтобы сохранить верность духу и букве текста (поскольку сам Блох, в частности, различает prozesshafte и prozessuale). Однако усидеть на двух стульях трудно, предпочтение было отдано букве, то есть переводу, максимально приближенному к оригиналу, сохраняющему все зигзаги и кульбиты авторской мысли, часто жертвуя гладкостью стиля и отступая от норм литературного русского языка.


4.3.3. Архаизация терминологии как средство ее осовременивания


Некоторые термины, заимствованные Блохом из латинского языка, были оставлены практически без изменения в силу понятности их корней, а латинские окончания придают словам, так же, как и в немецком языке, некоторый оттенок очуждения. Это связано с тем, что в ХХ в. в немецкой философской традиции использование терминов на основе латинского языка воспринималось в определенной степени как анахронизм. Замысел Блоха заключался, с одной стороны, в осознанном подчеркивании связи со средневековой философской традицией, с другой стороны, в противостоянии современным веяниям, направленным на разрыв с данной традицией. Таковы понятия Ultimum — Ультимум (как синоним конечного, предельного, основной цели), Primum — первое, Novum — Новум (как синоним действительно Нового), Docta spes — наученная надежда, Incipit vita nova — начинается новая жизнь, Renovatio — восстановление, Reformatio — преображение.

Блох с большим интересом относился к мистике и использовал некоторые понятия из мистических трактатов, например, упоминавшееся выше «Eingedenken» – «сознавание», которое он считал «подлинно философской категорией»⁴⁹⁰. В некоторых случаях мы сочли возможным перевести эти понятия как кальки, используя латинизированные формы слова.

Данную стратегию перевода можно прокомментировать мнением Г.Г. Шпета, которому присущ определенный консерватизм. Комментируя трудности перевода "Феноменологии духа", он отмечал особенность терминологии Гегеля, которая заключалась в максимальном использовании оригинальных немецких или онемеченных иностранных (прежде всего, латинских) выражений. Вывод Г.Г. Шпета: "Так как ничего похожего в развитии русской философской терминологии не было, а для нас остается более привычной и более понятной латинская терминология, то было бы простым педантизмом изобретать русифицированную терминологию параллельно немецкой гегелевской или вводить ломаные русские слова там, где традиция не укрепилась или вовсе молчит"⁴⁹¹. Вместе с тем Г.Г. Шпет слишком просто разрешает серьезную проблему, каким путем должна развиваться русская философская лексика: путем адаптирования различных иностранных терминов и выражений, возвращения к прежде существовавшим традициям словоупотребления или же введением новых выражений из современного литературного и повседневного языка, а также индивидуального словотворчества.

Если попытаться выяснить позицию Блоха по данному вопросу, то она обнаруживается в его отношении к языку Гегеля. В своей работе «Субъект-объект. Разъяснения к Гегелю»(1951) он восхищается языком Гегеля, отдавая при этом отчет в сложности и туманности последнего. Предложения Гегеля  это «сосуды, наполненные сильным и жгучим напитком»⁴⁹², а находиться в таком языке  все равно, что в старом городе с извилистыми улочками, но отчетливым центром⁴⁹³. При этом подчеркивается стремление Гегеля опереться на различные источники: его язык  это «музыка из лютеровского немецкого» и «колорит южно-немецкого наследия», там «много швабского», «много обыгрываний народных выражений» и т.д.⁴⁹⁴. Он отвергает ставший традиционным упрек в том, что немецкие философы, за исключением Шопенгауэра и Ницше, пишут плохо. Дело в другом, считает Блох: конечно, язык Гегеля нарушает привычную грамматику, но только потому, что пытается выразить то, что привычная грамматика выразить не может. И если Гегель вводил новые, необычные понятия (Ansichsein, Aussersichsein, Anundfuersichsein), то с отчетливым сознанием необходимости создавать новый язык для философских наук, а не только использовать застывшие, продуманные кем-то другим термины из французского и латинского.

Блох отмечает еще одно обстоятельство: язык Канта отличается большой точностью, а язык Гегеля  впечатляющей наглядностью. И если даже эта наглядность туманна, то это точная передача самого положения дел, ведь следует отличать темное, выраженное точно как таковое, от ясного, которое передано темно⁴⁹⁵. Есть «объективно трудновыразимое», и задача состоит как раз в его формулировании.

Итак, Блох берет Гегеля себе в союзники и тем самым подтверждает собственную позицию – право на темноту выражения, подчеркивание текучести понятий, право на языковую импровизацию.


4.3.4. Проблема соотношения языковых картин общества


Практика перевода текстов Блоха приводит к постановке самых разнообразных проблем, касающихся вопросов границ и возможности переводимости определенных терминов с одного языка на другой.

В связи с этим рассмотрим различия в понятиях, связанных с характеристикой общества и социального поведения индивида: некоторые примеры могут дать представление о значительных расхождениях в этой области социального знания.

Во-первых, это касается гендерных характеристик языковой картины общества. Если взять основные понятия, используемые в социальном познании для описания и анализа общественной жизни с точки зрения грамматической категории рода, то обнаруживаются следующие различия.

Так, в немецком языке употребляются в женском роде следующие понятия: общество — die Gesellschaft, хозяйство — die Wirtschaft, класс — die Klasse, контроль — die Kontrolle, язык — die Sprache, действие — die Handlung, изменение — die Veraenderung, порядок — die(!) Ordnung, управление — die Verwaltung, приспособление — die Anpassung, выбор — die Wahl и т.д.

В мужском роде употребляются следующие понятия: государство — der Staat, ценность — der Wert, изменение — der Wandel, сословие — der Stand и т.д.

В среднем роде употребляются такие понятия, как институт — das Institut, закон — das Gesetz, интерес — das Interesse, потребность — das Beduerfnis, проблема — das Problem, система — das System, народ — das Volk и т.д.

Разумеется, фиксирование такого различия вряд ли имеет серьезное значение как для самих субъектов-носителей языка, так и для ситуации межкультурного взаимодействия. Скорее это важно для теории и практики перевода философских и социологических текстов, а также понимания особенностей языковой картины общества в русском языке в аспекте анализа тоталитарных тенденций массового сознания.

Во-вторых, следует упомянуть еще об одной важной проблеме: различии в принципах образования основных философских и социологических понятий. Если использовать призму холистского и номиналистского подхода, то возникает различное видение социальной реальности. Так, например, если взять понятие «общество», то в немецком языке это понятие — “die Gesellschaft” — распадается на две части: это корень “der Geselle”, обозначающий подмастерье, ученика мастера, cдавшего экзамен. Глагол “gesellen” обозначает примкнуть к кому-то, идти с кем-то. Суффикс “schaft” имеет абстрактное собирательное значение и в этом значении коллективности обозначает множество людей, объединенных по какому-либо признаку (чиновники — Beamtenschaft, граждане — Buergerschaft и т.д.)⁴⁹⁶. Определяющим моментом, на мой взгляд, здесь является то, что этимологически сама структура слова (корень и суффикс) указывает: общество всегда, как это не банально, состоит из отдельных людей. При этом общество — die Gesellschaft — отличается от общины — die Gemeinde и от общности — die Gemeinschaft. Таким образом, в определении понятия “общество” явственно наблюдается номиналистическая тенденция. Следует добавить, что знаменитое выделение известным немецким социологом Ф.Теннисом двух форм коллективности — die Gesellschaft и die Gemeinschaft — связано не в последнюю очередь с их явным этимологическим и смысловым различием в немецком языке. Однако когда речь идет и об «обществе» (die Gesellschaft), и об «общности» (die Gemeinschaft), то в любом случае подразумевается прежде всего определенный способ связи отдельных индивидов в некое единое целое⁴⁹⁷.
Напротив, в русском языке при анализе понятия “общество” ощутимо влияние холизма. Во-первых, нет такого различия по корневой основе, как в немецком языке между понятиями “общество” и “общность”, и потому понятия “общество”, “общность”, “община” имеют один – холистский  корень. Во-вторых, в нем нет отсыла к каким-то отдельным индивидам. Скорее в этом понятии в русской традиции проступает нечто надындивидуальное.

Все вышеуказанные примеры свидетельствуют о серьезных различиях в языковой картине общества в немецком и русском языках, которые особенно разительны при гендерной характеристике человека (см. прил.3). Эти лишь схематично намеченные различия требуют, на мой взгляд, дальнейшего серьезного изучения.


4.3.5. Переводчик - разведчик или предатель?


Различия в языковых картинах человека и общества ясно показывают глубину различий в характеристике данных феноменов и свидетельствуют о непреодолимости этих различий⁴⁹⁸. Переводчик оказывается между двух культур и как перевозчик смыслов из одного языка в другой является в определенном смысле оппортунистом, стремящимся преодолеть, затушевать, примирить эти различия. Такое жонглирование – очень рискованное предприятие, поскольку переводчик-перевозчик оказывается тогда перед опасностью быть не принятым в собственной языковой среде. Если же учесть еще и стремление автора к созданию собственного философского языка, зачастую не понимаемого даже в родной языковой среде и обрекающего переводчика следовать за ним, создавать некие кальки на языке перевода, то ситуация представляется тупиковой.

Создание своего “мини-языка” как средства максимального самовыражения оборачивается определенной самоизоляцией от того философского сообщества, которое использует традиционные средства выражения и для которого, собственно, в первую очередь и предназначен перевод. Однако создание своего рода языковой виртуальной реальности, «акт перманентного мятежа» (Х. Ортега-и-Гассет), отчуждение от общепринятой языковой традиции (в более резком варианте – ее предательство) не должно вызывать слишком больших опасений: ведь оно может стать своего рода толчком для рефлексии по поводу своего языка и средств его выражения, средством его освежения и встряхивания. При этом, на мой взгляд, не является решающим то обстоятельство, будет или не будет принят философским сообществом избранный переводчиком стиль и терминология данного перевода. В этом плане можно лишь поддержать мысль Отеги-и-Гассета о переводе как «безнадежно утопическом занятии»⁴⁹⁹. Возможны и другие варианты: если предлагаемая категория не вписывается в принятые традиции и правила и выглядит совершенно чуждой и непонятной, то это может быть и положительным моментом. Непонимание – как в плане гносеологии, так и онтологии – может приобретать, при определенных условиях, сакральный характер. Речь идет об определенном сегменте культуры, где культурные практики связаны с пониманием общего культурного смысла (смысла содержания, общего представления и т.д.), но непониманием буквального смысла текста. Таковы религиозная практика русской православной церкви, практика отечественной массовой культуры. Такой же бывает ситуация и с изучением основных произведений по истории философии.

Вместе с тем факт непереводимости, выражающийся в осознании непреодолимой дистанции, приводит к некоему экзистенциалистскому выводу о языковом одиночестве. Осознание непереводимости каких-либо важных понятий с иностранного языка на родной и наоборот является, на мой взгляд, ничуть не менее экзистенциальным фактом, чем размышления об одиночестве, заботе, страхе и т.д. Утешением может служить размышление об универсальности феномена «вненаходимости» (М.М.Бахтин), обнаруживающегося здесь с особой остротой или же миссионерская интерпретация собственной деятельности, то есть осознавание уникальности данной переводческой ситуации и знакомство отечественного читателя с идеями и концепциями, ранее недоступными или излагавшимися в искаженном и неполном виде. Культуртрегерское самосознание переводчика может найти опору в различных формулировках: он может идентифицировать себя как “перевозчик, лошадь, поводырь, толмач, лесник, миротворец, эколог, собака...”⁵⁰⁰.

Нам же более близко представление о переводчике как о разведчике⁵⁰¹, который зачастую движется вслепую в чужой культуре, с трудом нащупывая некую определенность, рискуя в любую минуту потерпеть неудачу, пойти неверным путем... Подчеркнем, что такое понимание легитимирует право на ошибку, если она связана с творческим поиском, допускает многовариантность перевода одного и того же текста.

Однако главное состоит в том, что переводчик идет первым, а за его спиной мощный и безотказный союзник — русский язык, позволяющий адекватно воспроизводить сложнейшие извивы, причудливые понятия любого, даже очень туманного, немецкого философа.


Вместо заключения


Выступая на конгрессе американских писателей в 1939 г., Блох охарактеризовал свое положение и положение многих других эмигрантов: изгнанные с родины не лишились корней и потому едва прижились на чужбине. Немецкие беженцы находятся в промежуточном состоянии, они живут, так сказать, на границе. Но, добавляет Блох, точно в таком же промежуточном состоянии находятся все люди – все живут на границах. Яркий пример – эпоха после 1918 г., граница между старым и новым, в которое еще надо перейти. Такое состояние — своего рода эмиграция из до сих пор привычного⁵⁰².

Подобный диагноз можно, однако, отнести и к самому Блоху. Вся его жизнь — это пребывание между политическими системами, идеологиями, философскими концепциями. Он сам выбрал себе место между капитализмом и социализмом, между прошлым и будущим, между марксизмом и гегельянством. Символично и то, что государство, которое он выбрал для себя после эмиграции – ГДР – тоже было своеобразным промежуточным продуктом. Примечательно, что Блох не отождествлял себя полностью ни с каким государственным образованием, теорией, политической организацией. В этом смысле, если оценивать значение Блоха в контексте русско-советской и русско-постсоветской истории, то он не только и не столько философ Октябрьской революции, на чем настаивает О.Негт, он скорее философ, который по своим принципиальным воззрениям близок русской ментальности и очень актуален с точки зрения углубленного понимания российской истории ХХ в.

Блох ускользал из определенной концепции, как только пребывание в ней давало результат. Он ускользал, плодотворно соединяя несоединимое, захватывая с собой интересное. Блох никогда не был человеком системы — ни политической, ни философской⁵⁰³. Один из исследователей его творчества охарактеризовал эту особенность Блоха: ”Он не посвятил свою жизнь какой-либо цели, которая бы находилась вне его личности. В своем творчестве он приближался — на все более высоком уровне — к своим юношеским мечтам о свободе и приключении. Он оставался верен себе и никому не присягал на верность и лояльность”⁵⁰⁴. Фрагментарность его политико-географической биографии сопровождалось непрерывностью и преемственностью творческих поисков. И в этом смысле относительно Блоха невозможно сделать никакого «заключения»  его философская концепция в новых исторических условиях приобретает и  можно быть уверенным – будет обретать все новые и новые смыслы.

Место Блоха в Между-Бытии, Промежуточности, онтологической маргинальности. Это выбор, обусловленный пафосом антистатики, сделанный сознательно, с пониманием тех трудностей и издержек, которые неизбежно возникают в дихотомическом мире. Блох принципиально несвоевременен или неодновременен современности. Он возрождает те традиции, которые в эпоху модерна и постмодерна казались устаревшими: философия тождества, прогресс, позитивность утопии. Подходя с позиции утопической онтологии к марксизму, Блох предлагает свой вариант модернизации марксизма, который соперничает с другими известными версиями неомарксизма. Вторгаясь на традиционную территорию религии  проблему надежды, Блох по-новому её интерпретирует и тем самым парадоксальным образом придает серьезный импульс развитию теологических исследований в этом направлении.

Принцип надежды, согласно Блоху, – это универсальный принцип устройства мира, то есть природы и общества, это принцип познания, выделение определенных сторон человеческого бытия при анализе событий, это мировоззренческий ориентир и, если угодно, идеологический критерий. Словом "Родина" заканчивается "Принцип надежды" Блоха, но не остановимо движение мира, человека в мире, человека вместе с миром.

Блох говорит про «Эрос стремления домой» как принцип Родины⁵⁰⁵, пафос его философии  это борьба против отчуждения, против холода мира и холода познания. Но это борьба, сопровождаемая сознаванием цели, возможности достижения этой цели благодаря тенденциям, имманентно присущим этому миру. Говоря блоховским языком, это трансцендирование без трансценденции.

Если весь мир является большим экспериментом, то и судьба отдельного человека, тем более мыслителя, тоже есть эксперимент. Такой эксперимент, или самопровокация себя некоей идеей, требует большой убежденности в правильности своего пути. Блох доказал, что он не бродяга-анархист на извилистых дорогах бесконечного философского ландшафта. Он путник с чувством ответственности за судьбу человечества, следопыт, обнаруживающий в прошлом следы надежды, освещающий и сохраняющий их, он проводник в Будущее, не обещающий рая, но помогающий найти Тропу к возможному Счастью.