Geum.ru

Ассоциации Эрнста Блоха (Нюрнберг, фрг) и Центра Эрнста Блоха (Людвигсхафен, фрг) Cодержание Введение: Блох как вечный еретик, или Парадоксы восприятия биография

Вид материалаБиография
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   20

Приложения


1)Приложение 1

А) Открытое письмо партийного руководства Института философии университета им. К. Маркса от 18.01.1957 г.

Б) Письмо Вальтера Ульбрихта от 11.02. 1957 Эрнсту Блоху

2) Приложение 2

Э. Блох. «Марсельеза и мгновение в Фиделио»

3) Приложение 3

Вариация на тему: Гендерные языковые картины или маскулинные женщины и феминные мужчины.


ПРИЛОЖЕНИЕ 1

А) Открытое письмо партийного руководства Института философии университета им. К. Маркса от 18.01.1957 г.


Открытое письмо


Многоуважаемый господин профессор!

Когда 19 декабря 1956 г. “Нойес Дойчланд”, орган Центрального Комитета Социалистической Единой партии Германии, опубликовала статью товарища профессора-доктора Р.О. Гроппа “Идеалистические заблуждения под “антидогматическим” знаком”, в которой освещались отношения в Институте философии университета им. К. Маркса, партийное руководство института восприняло эту статью как повод еще раз проверить научное, идеологическое и политическое положение в институте с учетом событий последних месяцев. Партийное руководство решило сообщить Вам в этом открытом письме о предварительном результате проверки, к которому оно пришло. Партийная группа ученых согласилось с содержанием и выбранной формой сообщения. Форма открытого письма выбрана потому, что сообщения товарища профессора-доктора Гроппа делались перед общественностью, и потому, что общественность имеет право познакомиться и с нашими размышлениями.

Мы исходим из того, что задача Института философии учить марксистской философии, теоретически развивать дальше марксистскую философию, образовывать учителей и исследователей марксистской философии. В нашем государстве строится социализм, поэтому научная работа в области философии приобретает очень большое значение. В связи с этим вырастает и наша общая ответственность за хорошие результаты нашей работы. С одной стороны, мы видим <…> поддержку со стороны партии рабочего класса и правительства, c другой – на нас ожесточенно нападает хорошо организованная идеологическая армия всех врагов марксизма-ленинизма, преимущественно из Западной Германии, которые в рамках политики НАТО действуют на своем поле подобно тому, как действуют защитники интересов промышленности, финансистов и военных в своих областях. Поэтому почва, на которой мы стоим, скорее является не учебным классом, а полем битвы, и рабочий класс ожидает от нас, что мы на этом поле не только занимаем те позиции, которые он завоевал вместе с нами, но и движемся вперед.

Институт философии начал свое развитие вс вашим приходм в университет им. К. Маркса, испытывал ваше существенное влияние как академического преподавателя и исследователя философии. В Ваших лекциях по истории философии и на коллоквиумах по разнообразным философским проблемам Вы убедительно продемонстрировали знания и одновременно философски осветили традиционные вопросы, поставили вопросы новые и ответили на них или обратили внимание на необходимость будущих ответов. Позиция, исходя из которой Вы рассматривали предмет, охарактеризована в Вашей книге о Гегеле “Субъект-Объект” и в Вашем главном философском произведении “Принцип надежды”.

Долгое время идет спор об отношении Вашего философствования к марксистско-ленинской философии, то есть не к эпигонской литературе, которая полна упрощениями и сильными заблуждениями, а к принципам классиков, в которых содержится Характерное, Неизменяемое, Основополагающее и Неотъемлемое марксистско-ленинской философии. В этом споре в прошлом не были сделаны выводы. Это было осложнено тем фактом, что Ваше философско-литературное творчество содержит большое количество материала, но очень мало ссылок на источники; в нем протянуты многие связующие линии между тем, что до сих пор не было соединено. Ваш язык отражает Вашу связь с экспрессионизмом, но для молодых и тех, кто не имел контакта с образованным бюргерством двадцатых годов, все это ... чуждо и трудно.

Решение не было принято потому, что в наиболее спорных моментах Вы старались опираться на положения классиков марксизма. Так, например, основополагающая часть Вашего учения о надежде, вторая в первом томе “Принципа надежды” — “предвосхищающее сознание” — легитимируется как марксистская посредством цитаты из “Что делать?” Ленина, которую Вы приводите в предисловии, это изречение о мечте. Так якобы авторитетно устраняется сомнение, которое могло бы возникнуть у марксистов при обращении к этому предмету, в ходе его анализа. Однако в действительности Ленин может быть принят во внимание как свидетель под присягой только тогда, когда он, употребляя одно из часто используемых Вами понятий, будет переосмыслен (umfunktioniert. — С.В.). Изречение Ленина о мечте совершенно не подходит для того, чтобы оправдать Вашу установку как марксистскую, ибо мечты Ленина — это рациональное планирование революционной борьбы, самое светлое сознание необходимости действовать (выделено мной. — С.В.).

Это своеобразие Вашего философского творчества легко уводит в критической дискуссии от того, что журналисты называют “повод”, и от предмета обсуждения. Обсуждение проблем Вашего творчества на заседаниях нашего Ученого совета никогда не приводило к ясности, потому что вы, когда речь заходила собственно о предмете дискуссии, ходили вокруг и около, не желая касаться сути дела, упрощали свою позицию, как, например, в разговорах о природе-субъекте. Природа-субъект характеризуется Вами во втором томе “Принципа надежды”, с одной стороны, как гипотетическая, но, с другой стороны, Вы считаете ее реальной, поскольку предполагаете, что марксизм в технике приведет к Неизвестному, к самому в себе еще не манифестированному субъекту природных процессов. В дискуссии об этом учении Вы наконец заявили, что природа-субъект для Вашего творчества не является центральной проблемой, это только одна из многих проблем, к тому же очень отдаленная, на обсуждении которой не следует сосредоточиваться.

В нашем государстве нет всеобщего обязательства признать марксистско-ленинское мировоззрение. Мы знаем, что не все ученые, преподающие в наших университетах, признают, как обязательные, принципы марксизма-ленинизма. Члены же СЕПГ вместе со вступлением в партию берут на себя такое обязательство. Вы, господин профессор, имеете выбор — принимать или не принимать марксистские принципы. Но мы не можем одобрять Ваши немарксистские принципы и Ваши претензии на обучение марксистской философии. Подобная привилегия дезориентировала бы студенчество и имела вредные последствия для распространения и углубления марксизма-ленинизма вообще. В 1956 г. обнаружились некоторые факты, которые ясно и отчетливо позволяют увидеть такую дезориентацию и которые научно и политически оказали вредное воздействие.

Некоторые из последних выпускников Института и членов нашей партии в своих дипломных работах, которым вы дали оценку высшую оценку, представляли взгляды, противоречащие принципам марксизма-ленинизма, но подтверждающие влияние Вашего учения. Речь идет о фроляйн Тойбнер, господах Кляйне и Цеме. У этих выпускников не было намерения оторваться от почвы нашего мировоззрения, но все же они были недостаточно знакомы с принципами марксизма-ленинизма. Поддержанные Вашим научным авторитетом, некоторые ученые и студенты пришли к ошибочной оценке уровня своих знаний и умений по сравнению с теми учеными и студентами нашего института, которые твердо придерживаются принципов и которые Вам кажутся представителями узкоколейного марксизма (Schmalsprurmarxismus.–С.В.).

Употребляя выражение “узкоколейный марксизм”, применяемое Вами часто для обозначения научного уровня, на котором, по Вашему мнению, находится работа доцентов по изучению основ марксизма-ленинизма, Вы и те, кто разделяет эти слова, не могли способствовать развитию курса Основ, но, независимо от желания, дали толчок реакционным требованиям, нацеленным на отмену такого курса.

Мы часто обращали Ваше внимание на то, что аплодисменты, которые начинались, когда Вы в лекциях и докладах критически относились к вопросам преподавания курса Основ, исходили не от тех слушателей, на которых рабоче-крестьянская власть может твердо положиться.

Решения ХХ съезда КПСС подействовали глубоко на всех нас. Но мы находимся не только под их благотворным, проясняющим, оживляющим воздействием, но и должны предпринимать меры против интерпретации ХХ партийного съезда нашими врагами. Их надежды возлагались и возлагаются на распад мирового социалистического лагеря. Чтобы приблизить осуществление этой цели, они дают нам советы, как мы должны действовать после ХХ съезда, если мы хотим быть настоящими социалистами. В Польше и Венгрии эти предложения были временно приняты, но социализм ничего не выиграл от этого. Никто из нас не остался в стороне от этих событий. В начале ноября в институте партия созвала своих членов на чрезвычайное собрание, на котором мы при двух воздержавшихся приняли резолюцию о борьбе против контрреволюции в Венгрии и заявление о доверии Центральному комитету нашей партии. Студенты предложили партийному руководству послать в Венгрию батальоны добровольцев для борьбы против контрреволюции и заявили о готовности вступить в эти батальоны. Выступление контрреволюции, непосредственная опасность крепко сплотили всех нас, мы чувствуем себя готовыми к защите социализма под руководством нашего Центрального Комитета.

После ХХ съезда в Ученом совете мы уделяем значительную часть времени политическим дискуссиям, которые должны служить самопониманию. Положение в Польше Вы оценивали, несмотря на наши возражения, главным образом с точки зрения большой части польской интеллигенции и приветствовали формулу “весна в октябре”, требовали подобной “весны” для нас, не желая даже слышать о том, что положение в Польше не может быть равным нашему, не воспринимая серьезно то, в какие долговременные трудности попала Польша из-за последствий этих “весенних событий”. Роль венгерской интеллигенции в осуществлении контрреволюционного нападения на социализм вы рассматривали так, как это хотели заставить нас увидеть наши враги, притом что наша точка зрения их совсем не интересовала. Как мы узнали, Вы в связи с событиями вокруг профессора, доктора Георга Лукача, министра культуры, оскорбили в грубой форме товарища доктора Иоганнеса Р. Бехера. Когда мы в Ученом совете обсуждали случай с господином доктором Вольфгангом Харихом, мы достигли единодушия в том, что надо подождать судебного разбирательства, прежде чем мы сможем прийти к заключительному и общему мнению. Вы же сказали тогда, что обвиняемый вплоть до вынесения приговора является джентльменом, а не преступником.

Но когда вы это говорили, Вы, в отличие от нас, были знакомы со многими мыслями господина доктора В. Хариха, и если бы Вы критически отнеслись к ним, Вами не осталось бы незамеченным, что характер джентльмена, по меньшей мере, сильно испорчен.

Если прояснение вопросов, поставленных Вашими философскими трудами, в непосредственном контакте с Вами не произошло, то некоторые выпускники и студенты, которых в узком смысле можно причислить к Вашим ученикам, отказались от принципов марксизма-ленинизма, вследствие чего пострадала не только работа Ученого совета, но и института в целом…

Все это усиливало Ваше личное раздражение, и на последнем заседании Ученого совета 17 декабря 1956 г. Вы потеряли над собой контроль, привело к резкой вспышке, из-за чего ассистент Хандель, член партийного руководства университета, был вынужден прервать свое выступление.

Угрожая покинуть заседание, Вы expressis verbis заткнули рот товарищу Ханделю, когда товарищ Хандель выступил против того, как Вы карикатурно представили лекции одного доцента по курсу Основ. Изучение фактов показало, что суть дела правильно изложена товарищем Ханделем, а не Вами.

На основании вышеизложенных причин, зрело оценивая обстоятельства, мы должны заявить, что партийное руководство лишает Вас доверия и Вы не можете продолжать свою деятельность в качестве преподавателя в Институте философии  институте, который должен служить подготовке марксистско-ленинских кадров.


С глубоким уважением!

Партийное руководство СЕПГ

Института философии

Доктор Хорн, 1 секретарь


Подписано: Гурст, Швартце, Хартмут Зайдель, Хельмут Зайдель, Мюллер, Том, Фридрихс, Хофманн

(См: Ernst Bloch in Leipzig. S. 129 –135).


Б) Письмо Вальтера Ульбрихта от 11.02. 1957 Эрнсту Блоху


Берлин,11.02.1957

Господину профессору

доктору Эрнсту Блоху

Лейпциг В 31

Вильгельм-Вильд-штрассе 8


Из Вашего “Открытого письма” явствует, что Вы связываете два различных вопроса. Между нами и Вами есть расхождения по философским проблемам. Это не новость, так как давно известны Ваши философские взгляды, не согласующиеся с основными принципами марксистской философии и не воспитывающие наших студентов активными и сознательными строителями социализма в ГДР. О Ваших философских взглядах был бы желателен настоящий обмен мнениями. К сожалению, Ваше прежнее поведение препятствовало научным дискуссиям о Ваших философских воззрениях. Вопрос, бывший поводом для “Открытого письма” парторганизации, задевает скорее не философию, а Ваше отношение к политике рабоче-крестьянской власти.

Ваша позиция по отношению к общественно-научному курсу Основ, являющимся основой обучения социалистических кадров в наших университетах и высших школах, противоречит решениям Государственного секретариата по высшему образованию. Вашим обозначением общественно-научного курса Основ как “узкоколейного образования” Вы пытаетесь принизить значение марксизма-ленинизма в глазах многих студентов. Тем самым Вы содействуете враждебному требованию отмены общественно-научного курса Основ. Вместо того чтобы предоставить Ваш долголетний опыт преподавателя высшей школы в распоряжение доцентов и ассистентов общественно-научного курса Основ, Вы, не прослушав ни разу подобной лекции, благодаря критике стали рупором противников наших социалистических вузов. Уже на конференции делегатов партийной организации университета им. К. Маркса указывалось на то, что Вы, вероятно, не пришли бы к таким оценкам общественно-научного курса Основ, если бы глубже познакомились с наукой марксизма-ленинизма. Мои замечания в Лейпциге были ответом на затруднения студентов по поводу Вашего выступления.

Ваше политическое мнение выражается также и в Вашей реакции по поводу ареста агента Хариха. Хотя в коммюнике Генеральной прокуратуры определено, что речь идет о Харихе как руководителе группы, поставившей своей целью подрыв и разрушение нашего социалистического государства, Вы не дистанцировались от агента Хариха. Это было бы тем более необходимо, так как самым широким кругам интеллигенции известно Ваше дружеское отношение к Хариху. Вы делали как раз противоположное и характеризовали Хариха как “джентльмена” уже после опубликования коммюнике Генеральной прокуратуры.

Подобное мнение не имеет ничего общего с философией. Оно свидетельствует скорее о недоверии нашим государственным органам и плохо соединимо с долгом преподавателя высшей школы. Тем тяжелее ваше поведение в случае с Харихом, поскольку события в Венгрии должны были бы и Вам прояснить, куда ведет путь, который хотела проложить в ГДР группа агентов Хариха. Население ГДР благодарно СЕПГ и правительству за то, что они разгромили выступавшие под маской “свободы” контрреволюционные устремления.

Вы ссылаетесь в Вашем “Открытом письме” на то, что правительством ГДР Вам была присуждена Национальная премия за Вашу научную деятельность. Я могу Вас заверить, что я, точно так же, как и другие члены правительства, был за это награждение и считаю его правильным, хотя не согласен с Вашими философскими взглядами. Из этого вы могли понять, что при современных расхождениях с Вами речь идет не о Ваших философских взглядах, а о Вашем отношении к политике нашей рабоче-крестьянской власти. О философских вопросах следовало бы уже давно провести в Лейпциге научную дискуссию.

Если же Вы как преподаватель высшей школы и руководитель Института философии университета им К. Маркса настраиваете сотрудников института и студентов против общественно-научного курса Основ и не в состоянии правильно оценить взгляды Хариха, которые он уже раньше излагал Вам, то это должно было привести к конфликту внутри института.

Из моего изложения Вы могли понять, что мы продолжаем оказывать Вам уважение. Вы имеете возможность представлять в журналах или в публичных дискуссиях Ваши философские воззрения, так же как другие ученые имеют право опровергать их.

В университетском институте необходимо проводить решения правительства и распоряжения Государственного секретариата по высшей школе, чтобы студенты могли достичь поставленной учебной цели.


С глубоким уважением

В. Ульбрихт.

(См: Ernst Bloch in Leipzig, S.152–154).


Приложение 2


Э. Блох. «Марсельеза и мгновение в Фиделио»


Есть одно произведение, в котором звук совершенно по особенному одновременно и зовет, и направляет. Это «Фиделио», надо услышать призыв, содержащийся в нем, на этот призыв настроен каждый такт. Уже в легком вступлении к сцене между Марцелиной и Жакино есть беспокойство, стук не только извне. Все направлено на будущее – «тогда отдохнем мы от тягот», каждый звук значим. «Ты думаешь, я не могу заглянуть тебе в сердце?»  спрашивает Рокко Леонору; и затем сцена смыкается, четыре голоса выстраивают чистое Сокровенное (Innen). «Мне так чудесно, сердце сжимается у меня», квартет начинает, Andante sostenuto пения, которое выражает свое Чудесное, нанесенное на чистую темноту. Марцелина поет это для Леоноры, надежда просветляет цель... «Мне светит радуга, которая на темных облаках светло покоится», и при этом свете говорит сама Леонора, в самой правдивой арии надежды, поверх мрачных движений звука, обращенная к звезде Усталых. Звезда действует уже в робком Чудесном, в котором начинается квартет, она действует в арии Леоноры, в хоре заключенных, когда не только Леонора и Флорестан, когда все Проклятые этой земли смотрят вверх – на свет будущего. Но звезда – яркая и высокая – обнаруживается и в лихорадочном экстазе как Флорестана, так и Леоноры; ей принадлежит провидческий крик: «к свободе, к свободе в небесное царство», – приподнятый сверхчеловеческими каденциями, разбивающийся в бессилии, затухающий. С этого момента начинается подземная монодрама, вообще самая бурная по напряжению сцена, Дон Пизарро перед Флорестаном, «убийца, убийца стоит передо мной», Леонора закрывает Флорестана своим телом, так она выдает себя, снова натиск смерти, направленный на Дон Пизарро пистолет, «еще один шаг – и ты мертв». Если бы даже ничего не произошло, то по духу и пространству действия этой музыки выстрел был бы символом и актом спасения, его тоника была бы ответом на Призываемое и Призыв, раздавшийся в начале оперы. Но эта тоника находит на основе необходимо апокалиптического духа и пространства действия этой музыки символ из реквиема, более того, из тайной Пасхи в Dies irae: это сигнал трубы.

Этот сигнал, если воспринимать его поверхностно, исходя из прежнего указания Дона Пизарро – протрубить с тюремной стены, чтобы предупредить его, – в буквальном смысле возвещает о прибытии министра на улицы Севильи, но у Бетховена tuba mirum spargens sonum возвещает о прибытии мессии. Этот звук проникает в подвал, он – в факелах и фонарях, сопровождающих господина губернатора наверх. В радости без названия, радости, в которой музыка Бетховена не может остановиться, в «Благословен будь день, благословен будь час», на дворе крепости.

Это было большим озарением Малера – проиграть Леонору № 3 между тюрьмой и заключительным актом свободы, увертюру, которая в действительности является утопическим воспоминанием, легендой об исполнившейся надежде, сконцентрированной вокруг этого сигнала трубы. Сигнал звучит, без сцены, после нее, музыка отвечает спокойной мелодией, которая должна играть не слишком медленно, сигнал звучит во второй раз, и та же самая, таинственно модулирующая, мелодия отвечает ему в отдаленной тональности из уже изменившегося мира. Но теперь обратно, к акту свободы, к Марсельезе над павшей Бастилией. Великое мгновение настало, звезда исполнившейся надежды в Теперь и Здесь. Леонора снимает с Флорестана цепи: «Боже мой, какой миг!» – как раз на эти слова, поднятые Бетховеном до уровня метафизики, возникает пение, заслуживающее того, чтобы никогда не кончаться.

Молниеносная смена тональности в начале; мелодия гобоя, выражающая исполнение; Sostenuto assai остановившегося, сжавшегося до мгновения времени. В «Фиделио» заключен любой будущий штурм Бастилии, начинающаяся материя человеческого тождества воплощается в Sostenuto assai пространства, Presto заключительного хора является лишь отражением этого, ликование вокруг Леоноры – воинствующей Марии. Музыка Бетховена хилиастична, а в то время уже нередкая форма оперы спасения придает моральности этой оперы лишь внешний вид. Разве не несет музыкальный образ Дон Пизарро все черты фараона, Ирода, Геслера, Демона зимы, даже самого гностического Сатаны, который заключает людей в тюрьму мира и содержит там? Но как нигде, музыка здесь является утренней зарей, воинственно-религиозной, чей день будет столь слышен, как будто он уже больше, чем простая надежда. Музыка светит как чистое творение человека, как такое творение, которое в мире Бетховена, независимом от людей, еще не наступило. Так музыка в целом стоит на границах человечества, но на таких границах, где человечество – на новом языке и с Аурой Призыва к затронутому тождеству, достигнутому Мы-Миру – еще только образуется. И как раз порядок в музыкальном выражении предполагает дом, даже кристалл, но создаваемый из будущей свободы, звезду, но как новую землю»

(См.: Bloch E. Das Prinzip Hoffnung. S. 1295–1297).


Приложение 3

Вариация на тему: Гендерные языковые картины или маскулинные женщины и феминные мужчины


Различие в языковых картинах общества и человека в немецком и русском языках при характеристике на уровне отдельного индивида становится более явственным и имеет более серьезные последствия для прямого или косвенного взаимодействия индивидов, живущих в разных культурах.

Конечно, человека вообще не существует, и следует вести разговор о физической картине мужчины и женщины и различиях ее представления в немецком и русском языках. С целью большей наглядности вообразим себе условную учебную ситуацию, когда некий русский молодой человек принимается за изучение данной проблемы.

Исходя из усвоенной русской языковой картины женщины и в силу русской мужской интуиции предполагая, что в женщине все должно быть женским, этот молодой человек смело отправляется в языковое путешествие по телу женщины, не подозревая о том, какие опасности ждут его на этом пути. Он знает, что, как и в русском языке, существительные могут быть женского, мужского и среднего рода, и все это фиксируется с помощью определенных артиклей die, der, das. Он понимает также, что степень овладения иностранным языком оценивается по точности употребления того или иного определенного артикля и потому строго следит за этим.

Первое, на что обращает внимание юноша,  это женское лицо506. Многие слова с точки зрения грамматического рода совпадают: лицо — das Gesicht, губа — die Lippe, щека — die Wange, рот — der Mund, бровь — die Braue, ухо — das Ohr, зуб — der Zahn. Трудности с определением глаза через средний род — das Auge — легко решаются припоминанием возвышенного —“око”, а наименование лба и носа в женском роде — die Stirn, die Nase — придает даже некоторую, пусть и необычную, но все же романтичность образу (“твоя лба”, “красивая носа”) женщины.

Однако последующее движение вниз ставит в тупик. В самом деле, шея и спина, употребляемые в русском языке в женском роде, оказываются существительными с артиклями мужского рода (der Nacken и/или der Hals, der Ruecken), то, что ниже спины именуется как угодно, но только не в женском роде (das Gesaess, das Hinterteil и даже der Popo...). Важнейшая часть тела человека, особенно женщины, — нога — расплывается в неопределенности среднего рода — das Bein (“ного”). Не лучше и определение стопы — der Fuss. Тогда любая попытка русского мужчины (юноши) сказать, например, некий комплимент немецкой женщине (девушке) превращается во внутреннем монологе, переводимом на иностранный язык, в некое чудовищное иронизирование: ”какой у тебя нежный шей, а какой волнующий спин, какое замечательное “оно” и стройное “ного”... Утешиться можно лишь талией – die Taille (хотя само слово имеет французское происхождение), бедром — die Huefte или, по вкусу, животом — der Bauch.

Рассмотрение в анфас также не спасает ситуации. Рука оказывается der Arm и, например, про женскую ручку уже невозможно восторженно говорить (“хочется поцеловать ваш правый рук?”), хотя вариант с die Нand не исключается. Апофеоз и тупик следования — это обозначение женской груди, самого, может быть, волнующего элемента женского образа. Но и здесь происходит нечто странное: если грудь как часть тела еще “она” — die Brust (как грудная клетка), то попытка сказать нечто возвышенно-лирическое про женскую грудь, подчеркнуть некую мягкость, округлость и прочие интересные моменты наталкиваются на жесткий предел — поэтический термин может быть употреблен только в мужском роде — der (!) Busen. После такой констатации уже невозможно возвышенно сказать что-нибудь вроде: ”на груди природы”, ибо в переводе — “am Busen der Natur” — это звучит непривычно твердо.

Переход на уровень более общих понятий приносит некоторое облегчение. Как и во многих других языках, наиболее общее понятие — “человек” употребляется в мужском роде и имеет артикль мужского рода — der Mensch. При этом, однако, достаточно поставить артикль среднего рода и происходит весьма странное превращение: вместо “человека” появляется das Mensch — дрянная женщина, дрянь507. Дискриминация продолжается и на более конкретном уровне. Женское начало заменяется неким средним, бесполым. Тогда и девочка оказывается — das Maedchen, а женщина — ныне уничижительным das Weib.

Правда, здесь, в свою очередь, возникают вопросы по поводу языковой картины мужчины в русском языке: ведь если у “него” есть рука, нога, голова, грудь, шея и другие части тела, употребляемые в женском роде, то что же там остается мужского? И тогда происходит открытие языкового парадокса: мое мужское тело, мой мужской образ я могу описать в русском языке преимущественно через понятия и термины женского рода, а в немецком языке я описываю женское тело в терминах мужского рода.

Таким образом, мы можем зафиксировать взаимные несовпадения языковых представлений: образ женщины в немецком языке выглядит слишком “маскулинным”, а образ мужчины в русском языке — слишком женственным.

Следует также отметить, что различие языковых картин касается и обозначения таких феноменов, как жизнь и смерть. В немецком языке само понятие “жизнь” лишается признака женского — ведь это лишь das Leben508. Гендерные черты проявляются только в образе смерти — der Tod. Смерть в образе мужчины позволяет лучше понять некоторые мотивы средневековой немецкой культуры, например мотив “девушки и смерти”, которые в русском переводе приобретают оттенок специфических женско-женских отношений, в то время как в немецкой традиции это жестокая и вечная борьба мужского и женского509.

Таким образом, и на уровне гендерной языковой картины человека можно зафиксировать значительные расхождения в немецком и русском языках, которые должны приниматься переводчиком во внимание.