Geum.ru

Ящик Пандоры, или Время задавать вопросы, и время

Вид материалаДокументы

Содержание


Нет, не может быть
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12
Глава 5

"Ибо крепка, как смерть, любовь"

Книга Песни Песней Соломона


Около полуночи мы с Илоной свернули с эйлатской набережной, над которой все еще нависал безграничный ком жары, неохотно поджидавший скорого наступления ночной прохлады с поверхности Красного моря, и сквозь ворота гостиницы «Шератон-Мория» проскользнули в ее обширный двор. Нам захотелось насладиться победным приближением прохлады, и мы поспешно заняли два шезлонга у неестественно пустого голубого бассейна, чья вода томно отдыхала после шумных дневных посетителей. В нескольких метрах от нас возникли две фигуры в белых махровых халатах. Первой сбросила халат на шезлонг худощавая женщина лет тридцати пяти, казавшаяся миниатюрной на фоне своего высокого и полного спутника, приблизилась к освещенному краю бассейна, неожиданно ошеломив меня скупой полоской черных плавок и бесстыдной белизной неприкрытых ягодиц и маленькой груди. Она насмешливо оглянулась на нас и исчезла в воде, оставив на поверхности голову, напоминавшую поплавок. За ней шумно погрузился в воду мужчина. Женщина норовила обниматься с ним в самых освещенных точках бассейна и даже немного поизвивалась, иммитируя половой акт при свидетелях. Первым вышел из воды он, приподнял у шезлонга ее халат, но почему-то не поднес его к ней, а только замер в ожидании. Она нерешительно взглянула в нашу сторону, повела плечами и через мгновение, разлучившись с водой, гордо пошла в сторону повисшего в воздухе белого халата, снова подарив мне свечение белизны ягодиц и груди.

Я восстанавливал в памяти ее фигуру в автобусе, покидавшем окраины Эйлата, но когда исчезла полоска моря, вдруг задержал взгляд на двух непрерывных грядах пепельно-бурых гор, выроставших в пустыне по обе стороны автобуса. Где-то там за горами скрывались первые метры территории Иордании и Египта. Я вспомнил снова, что проезжаю по месту встречи трех государств и поразился подобию: точно также на территории моего родного городка более двухсот лет назад проходила граница России, Польши и Турции. А в том городке всего лишь каких-то лет пять жила Она, но я не могу представить Ее вне его. При раставании с Эйлатом впервые после преднамеренного длительного забвения, выстраданного напряженными усилиями воли, Она вернулась ко мне в воспоминаниях.

Вне стен моего дома кипели страсти под впечатлением успехов американцев в Ираке, взрывались проклятиями люди, ошеломленные новым террористическим актом и неимоверно уставшие от бесконечных человеческих потерь, а затем спешили расстаться с погибшими, чтобы безоглядно предаться развлечениям на пиру во время чумы. Я же под впечатлением рассказа Алины о ее первом серьезном романе позволил ностальгии проникнуть в мою душу. Вторично, после поездки в Эйлат, ко мне снова вернулась Она. Я удалился от телевизора в салоне с окнами на улицу в спальню с видом на двор, отказался в честь моей первой любви от "Песни Песней" из Таннаха в пользу одноименного варианта в Библии и сквозь три десятка лет попытался оживить воспоминания о Ней словами писания: "Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста; пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих... Оглянись, оглянись, Суламита; оглянись, оглянись, - и мы посмотрим на тебя... Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоей миловидностию!"

Кончики пальцев, эти чуткие датчики воспоминаний, расшифровывали мой откровенный, но безмолвный монолог клавишам компьютера. Воспоминания просачивались ко мне сквозь фотографию, с которой чуть удивленно смотрела на меня девушка в школьной форме, и невидимые слезы печали и радости омывали мою душу подобно тому, как крупные капли дождя увлажняют своим живительным касанием истосковавшуюся по влаге потрескавшуюся почву.


У моей музы Клио были русые волосы, классическое круглое русское лицо с симметричными, нежными, почти детскими чертами, завораживающие большие серо-голубые глаза, в которых отсвечивались теплота притягивающей как магнит умиротворенности и искринки сдержанного смеха, и чуть припухлые чувственные губы. Она казалась мне идеальным воплощением канонов Красоты, отмеченных мною в годы детства из того предложенного Свыше обилия, в котором каждый выбирает что любо его сердцу. Однажды, когда нам обоим уже исполнилось четырнадцать лет, ее случайный взгляд зажег во мне искру любви. Я вдруг почувствовал неведомое ранее ощущение особой тайны, вверенной мне с небес наряду с особой миссией быть ее пожизненным ангелом-хранителем. С тех пор ее лицо непрерывно сопровождало меня повсюду. Подростковый максимализм безграничен, а в мире мыслей и грез – глобален, и накал моих чувств к ней укреплял надежду об исполнении всех желаний, среди которых главным было стремление соединить свою судьбу с археологией.

Я родился и рос в небольшом городе, в котором в восемнадцатом веке в месте слияния двух рек встречались границы трех государств – России, Польши и Турции. На фоне провинциальной будничности историческая изюминка рассматривалась жителями как вносящая разнообразие экзотика. В таком городе археология относилась к приметам далеких больших городов наряду с профессиями писателей, артистов, космонавтов.

Будущее обещало счастье и профессиональный успех. Я еще не успел даже открыться Юле, но уже был уверен, что встретил свою музу, от которой зависит вдохновение и успех историка. Ей предстоит стать моей женой, очаровательной супругой археолога, профессора Киевского университета. Представляя будущее, я любил мысленно отдаляться от реальности, усилием воли приближать к своему лицу ее глаза и чувственно припухлые губы и целовать ее осторожно и нежно. В том удаленном в будущее мире мы никогда не расставались, будто мужское и женское начало одного существа, и наш вымышленный мной союз служил мне психологической защитой от жестокостей реальной жизни, самой ощутимой из которых были непрерывные болезни родителей.


Юля появилась в моем 7-А в первый день нового учебного года. Ее классическая красота сразу же привлекла мое внимание, но тогда я еще недостаточно сформировался, не дорос до юношеской любви. Через несколько месяцев после того огорчительного для меня события, когда ее неожиданно перевели из его переполненного класса в параллельный 7-В, и мы стали встречаться только на уроках английского языка, я увидел ее в одно из зимних воскресений на автобусной остановке в центре города. Юля сама подошла ко мне и обратила внимание на купленную мной книгу о приключениях бравого солдата Швейка.

- Тебе нравится юмор? – улыбнулась она, посмотрев мне в глаза.

Я впервые для себя обнаружил в ее девичьем взгляде едва осознанный им чувственный блеск. Пытаясь разобраться в совершенно новых для себя ощущениях, я смутился, почувствовал себя очень неуверенно, слегка покраснел и, чтобы скрыть смущение, ответил с вызовом:

- Разве юмор может не нравится?

Девочки опережают мальчиков не только в физическом и эмоциональном развитии, но и более проницательны. Юля легко почувствовала мою крайнюю смущенность, а вслед за тем – приятное ощущение, появляющееся у женщин любого возраста от обычного осознания того, что она кому-то нравится.

- Ты прав, - ответила она, - юмор любят все.

Я услышал ее голос и в морозный день неожиданно для себя вспомнил ручеек, к которому раньше приходил со мной летом мой дедушка, чтобы набрать домой вкусную питьевую воду. Освещенный до дна солнечными лучами, ручеек чуть слышно журчал в зеленой траве по пути в речку, и в том журчании преобладали светлые, теплые звуки. Я молчал, так и не оправившись от смущения, судорожно и безуспешно подыскивал тему для разговора и краснел еще больше. Мне захотелось поскорее исчезнуть. Неловкое молчание затянулось, пробуждая в Юле разочарование. Я проиграл первый и во многом определяющий психологический поединок: чрезмерно смущающиеся мальчики разочаровывают девочек. Мы все же обменялись несколькими фразами до появления автобуса, но в итоге ее интерес ко мне ослаб.

Досадный эпизод изредка приходил мне на память в оставшиеся школьные годы и в самые разные моменты взрослой жизни, заставляя меня съеживаться от заново пережитого провала. Я пытался придумывать другой вариант встречи, но безо всякого успеха. Все обычно заканчивалось вновь возвращавшимся переживанием тех позорных ощущений, грозивших подорвать чувство собственного достоинства, укрепленное мной в кропотливых психологических самовнушениях.


Я по-прежнему видел Юлю чаще всего на уроках английского, и для меня она все еще оставалась просто красивой девочкой. Учебный год закончился, и поскольку ее семья перебралась в удаленный от школы новый микрорайон, летом мы не встретились ни разу.

В то лето я очень подрос и окреп, и когда нас свели вместе первые школьные уроки в восьмом классе, она ощутила на себе смутивший ее мой повзрослевший, почти совсем юношеский взгляд. В один из тех дней ранней осени нас вплотную сблизили два противоположных потока школьников, перемещавшихся в перерыве из кабинета в кабинет. Наши лица неожиданно оказались в считанных сантиметрах друг от друга, и я впился горячим взглядом в ее лицо, светившееся бликами солнечных зайчиков, и обжег им ее глаза, щеки и губы. Мы оба обомлели, на мгновение заглянув в глаза друг другу, и мне почудилось сияние солнечных нимбов вокруг наших голов. Время застыло вопреки всем законам, и казалось, что объединявшее нас пространство мгновенно облачилось в прозрачную оболочку, внутрь которой никому из окружавших нас не дано было проникнуть. Внешние звуки исчезли, и мы общались молча в пронзительной тишине. "Какие у тебя красивые глаза!" – донесся до меня ее измененный голос в сопровождении странных перезвонов, как будто она мелодично напела эту фразу. "Нет, это ты вся чудо: и глаза твои, и волосы, и губы! Позволь мне их поцеловать", - донесся до моего сознания мой охрипший голос, и в тот момент меня охладило прозрение – мои губы были плотно сомкнуты. "Не торопи меня, все это так неожиданно...", - едва различил я затухающий девичий голос, доносившийся сверху, в то время как ее губы ни разу не разомкнулись. Время снова вступило в свои права, внешние звуки пронзили оболочку, разрушив таинство слияния душ, и до сего дня мне не дано узнать, свершилось ли оно по обоюдному желанию, или же было навязано ей ничем не ограниченной силой моего чувства. Мир вокруг нас снова пришел в движение, потоки одноклассников уже понесли нас в разных направлениях.

Я вошел в класс, облегченно сел на свое место и погрузился в необычные и сладкие переживания и мысли. Подробности этой встречи я с легкостью восстанавливал даже через десятки лет, потому что сразу же после нее меня осенило: в этой красивой девочке есть бездна теплоты и умиротворенности, которых мне так часто не хватает в полупустой квартире без болеющей мамы, в ней есть особое светлое достоинство, обладающее магнетическим притяжением, и неуловимая доля беззащитности, вызывающая умиление; она мне бесконечно дорога, я не смогу прожить спокойно дня, не видя ее, без нее жизнь будет будничной и серой, она – мое счастье, моя любовь.


Как сладостно и бескорыстно любят в четырнадцать лет! Без никаких условий, ничего не требуя взамен и лишь желая видеть беспрерывно предмет своей любви. Как хочется поведать об этом девочке, веря то с надеждой, то с охлаждающим душу сомнением, что и она ответит на твое чувство.

- Юля, ты мне нравишься, - с трудом проговорил я со страхом ей эти слова, когда случайно мы первыми зашли на перемене в кабинет английского языка.

Произнеся эту фразу, я затаил дыхание и, ожидая ответа, отчетливо почувствовал как какая-то струна из неведомой материи задрожала под диафрагмой в немыслимой амплитуде и пробудила опасения, которые я до этого старательно гнал прочь. Юля молча смотрела мне в глаза и смущенно улыбалась, словно пыталась осознать мои слова и разобраться в своем отношении к ним. В ту минуту не было никого на белом свете, кто мог бы мне объяснить, что женщина в любом возрасте любит ушами, и мне следовало продолжать объяснение, чтобы вызвать в ней потребность откликнуться на мои чувства. Я же думал только о том, привлекателен ли я сейчас в ее глазах или нет.

- Спасибо, - наконец-то ответила она с тем же смущением и, улыбнувшись, сказала уже на ходу, - Извини, но мне нужно выйти.

В ту нелегкую для меня минуту облако закрыло солнце, и в класс с трудом пробились остатки его свечения. Сегодня я уже не уверен, случилась ли именно тогда эта метаморфоза с солнцем, или намного раньше, когда в мягких объятиях счастливого неведения я еще не заметил исчезновения яркого солнечного света.


Почти ежедневные школьные встречи я воспринимал как особое событие, будто между ними это был не я, а кто-то совершенно другой, живущий в ожидании чуда. В каждое случайное свидание происходило мое возрождение, перевоплощение в другого, ликующего и празднующего встречу юного короля, влюбленного в красавицу фрейлину. Кто же не воображал себя королем или хотя бы принцем, начитавшись сказок, легенд и романов и насмотревшись их экранизации? В те годы до города уже добрались "Три мушкетера", "Ажелика и король", "Анжелика – маркиза ангелов". Итак, я наблюдал за нею и мечтал. О чем мечтал? Вспомните, я уже об этом рассказал раньше.


Меня одновременно утешала и угнетала мысль, что обстоятельства были не в мою пользу. Юля оставила мое признание без ответа. У меня даже не было шансов встречаться с ней после школы: она жила далеко от нее, на окраине города, в новом многоэтажном заводском поселке, а в школе, как мне казалось, не было необходимых условий для откровенного разговора. Прошло несколько месяцев, и весной, когда к солнечным лучам возвращается теплота, разогревающая людские чувства и души после зимней спячки, я возликовал от найденного мной решения: в начале каникул я отправлюсь к ней в поселок и объяснюсь в любви.


В начале лета уличное пространство всегда бороздят легкие ласковые потоки, сдувающие зависимость от учителей, уроков и домашних заданий. С ними появляется ощущение свободы от всяких школьных обязанностей. Тем летом мой организм стал различать в воздухе ранее незаметные пьянящие запахи, будто специально созданные природой, чтобы подсказать подростку о его взрослении. Они порождают непривычные мимолетные видения, в которых нежное девичье лицо и знакомая фигурка проплывают перед закрытыми глазами то завершенными образами, то отдельными фрагментами. В тех видениях витали только лицо Юли или его детали.

Новый англо-итальянский фильм, добравшийся до провинции после демонстрации в крупных городах, был послан провидением в качестве продолжения зрительного ряда к ослабляющим чувственным запахам лета. Верона, ее горожане, накал шекспировских страстей, предельно драмматичный в средствах выражения, как это и было принято в средневековье, пыл всепоглощающей любви Ромео и Джульеты – девочки с телом, в котором проснулась женщина. В какой пронзительной тишине зала отражались их обнаженные тела! Передо мной отсвечивало теплыми цветами соблазнительное тело молоденькой актрисы, и вынуждало представлять на ее месте Юлю.

Мне захотелось увидеть ее в тот же день, и я заторопил своего друга из параллельного класса, предложившего мне уйти в летний кинотеатр сразу же после официальной части традиционного выпускного вечера восьмиклассников, чтобы побыстрее вернуться в школу. Два моста через две реки промелькнули незаметно, и через несколько минут мы подошли к скверу возле школы. Летний вечер, свежий прохладный ветер с реки и воспоминания о восторженной Джульете, танцующей и декламирующей как девочка и сгорающей от страсти как женщина, вызвали откровенный разговор о девочках. Я спешил увидеть Юлю, а Юра, словно проверял мои чувства, передавая слова зеленоглазой чернушки Иры, которая призналась ему, что ей очень нравятся мои глаза, от которых ей нелегко оторваться. Но слова Юры произвели совершенно иной эффект: они только укрепили во мне слабую уверенность в способности привлекать к себе внимание девочек и подстегнули меня навстречу Юле. Я ворвался в столовую школы быстрыми шагами, увлекая оторопевшего Юру, но там нас ожидали только столы с остатками пирожных и напитков. Из зала выходили последние участники торжества, но Юли среди них уже не было.


В ближайшие дни мне удалось раздобыть журнал с фотоиллюстрациями из фильма "Ромео и Джульета", и прикрепив их к стенке над кроватью, я дал волю фантазии, представляя себя то влюбленным Ромео, то паясничающим насмешником Меркуцио, то великодушным и справедливым герцогом – властителем Вероны. Мне и сегодня хочется обманываться и верить, что в ту пору во мне смешались их черты.

В один из тех размеренных летних дней я не находил покоя в автобусе, приходя в отчаяние от большого числа остановок, отдалявших мой приезд в новый поселок на окраине города, в котором жила Юля. Мне неизвестно было, в какой из многоэтажек на фоне пшеничного поля я мог ее найти, и потому еще дома решил обратиться к недавно переехавшему в поселок однокласснику. Мы столкнулись случайно у его подъезда, с которого начинался дом, и не дав ему опомниться, я огорошил его скороговоркой, вызванной нетерпением, в которой были намешаны признание в увлечении Юлей и просьба о ее адресе. Все было так неожиданно просто: она жила в последнем подъезде того же дома. Но через мгновение мне стало так неожиданно больно: с недавней весны она стала встречаться с Димой из нашей школы, который был старше нас на год.

Что подстегивает одних бороться за свое счастье вопреки всем обстоятельствам, и почему другие так безропотно принимают невзгоды, навязанные судьбой? Как же я совершил роковой шаг, оказавшись в стане последних? Внешне довольно буднично: остался с одноклассником, а потом, чтобы отвлечься, пошел с ним вдоль пшеничного поля в поселковый кинозал смотреть кинокомедию. Внутри же я убеждал себя, что со временем сумею привлечь Юлю к себе. Лишь со временем я приблизился к такой простой истине – никогда ничего не стоит откладывать на потом. Тем более, когда сама судьба нередко дает шанс, который мы умудряемся не заметить: она пришла на тот же сеанс с подругами и немного удивилась, увидев меня. В тот день Димы рядом с ней не было, и что еще более поразительно – мне никогда не довелось их увидеть вместе.


Все лето я простоял у подъезда одноклассника только ради того, чтобы изредка увидеть ее проходящей мимо к своему подъезду. И каждый раз, заметив меня, она удивлялась и, кивнув мне в ответ, молча проходила мимо. Постоянные ожидания у первого подъезда вызывали недоуменные взгляды его обитателей, но я их переносил мужественно. Одной из них была девушка лет девятнадцати-двадцати с миловидным лицом, совсем юная мама, которая часто вывозила на воздух грудного ребенка в коляске, а я обычно помагал ей на лестнице.

- Кого же ты все время подкарауливаешь? – спросила она меня уже во вторую встречу.

- Так, жду друга.

- Кого же?

- Вадима... Галкина.

- Странно, - задумалась она, - но, наверное, в квартире кто-то есть. Зачем же здесь мучиться?

- Ничего, мне и здесь нормально.

По странному совпадению в тот же день она стала свидетельницей моей немой встречи с Юлей. Когда Юля уже проследовала мимо меня к своему подъезду, я почувствовал на себе взгляд моей недавней собеседницы и оглянулся в ее сторону. Она смотрела на меня с проницательной улыбкой.

- Это ради нее ты здесь стоишь! Бедненький. Не трусь, догони и признайся ей во всем.

- Поздно, У нее есть парень.

- Бедненький, - снова повторила она. – Ну, ничего, не теряй надежду.

Так у меня появилась постоянная собеседница, с которой я часто коротал время. Галя делилась со мной новостями и жаловалась на мужа после очередного конфликта.

В конце лета Вадим сообщил мне, что Юлю положили в больницу. Впервые в жизни я ощутил тревогу такой силы, с которой не могло сравниться даже беспокойство по поводу болезни моей мамы. Добравшись побыстрее до нужного больничного корпуса, я сел на скамейку и мысленно обратил свои просьбы о выздоровлении моей музы к проходившим мимо юным медсестрам, олицетворявшим в моем воображении ангелов. Юля появилась очень скоро после моей своеобразной молитвы в стайке девочек-подростков в вылинявших цветных больничных халатиках. Проходя мимо она улыбнулась мне светлой улыбкой, а в ее глазах я успел различить застывший вопрос. В тот день я даже не сомневался: со мной произошло чудо, по-другому трудно объяснить скорую встречу с ней в больнице, казавшейся мне большой.


С возвращением в школу все повторилось снова – будни школьных занятий, праздники уроков английского языка, суливших почти часовую встречу с любимой, редкие мгновенные встречи с ней на перерывах во время перемещений между кабинетами. Любое ее движение, случайный или преднамеренный поворот головы в мою сторону проникали в мои сердце и душу, перенося туда навсегда частички ее образа.

Мне отчаянно захотелось чем-то выделиться, чтобы несмотря ни на что привлечь ее внимание. Так я стал лучшим учеником в своей группе на уроках английского, где часто возникала иллюзия подсмотра в тот запретный зарубежный мир, который у меня, как представлялось в то время, нет никаких шансов увидеть. Там, на уроках, Англия возникала как несбыточная мечта, пробуждая зависть к незнакомым мне малочисленным счастливцам, у которым иногда появлялась возможность побывать в других странах.

Учительница английского языка в провинциальном городке, сама не зная о том, казалась мне условным воплощением далекого и заманчивого мира с названием "Англия". Читая для нас отрывки текстов, эта женщина лет пятидесяти на глазах преображалась в приятную, слегка чопорную англичанку с едва различимыми чертами европейского снобизма. Спустя много лет я вспомнил ее, когда оказался в Кембридже рядом с милым и интеллигентным экскурсоводом, обладателем мягкого английского юмора, прекрасно ориентировавшимся в потребностях туристов. Он обращался к нам с улыбкой, моментально привлекавшей к нему наше расположение, и приглашал нас во время экскурсии к общению, чтобы проверить на нем свой английский. Он так выгодно отличался от встретившегося мне в Петропавловской крепости его питерского коллеги, отстраненно бросавшего поверх голов столпившихся у могилы Петра заготовленные холодные взвешенные фразы с подробностями его захоронения.

В ответ на наши жалобы на учителей англичанка смотрела на нас поверх очков мудрым взглядом и давала нам уроки жизни, напоминая, что за порогом школы мы не встретим и малой доли той справедливости, с которой настолько свыклись в ней, что перестали ее замечать. На городской олимпиаде мне пришлось с горечью убедиться в том, что более молодые учительницы других школ преуспевали лучше ее в преподавании языка, но постигшее меня разочарование перевесили проявленные ею доброта и сочувствие к моим домашним бедам.

Мы доверяли учительнице и часто откровенно делились с ней нашими заботами и новостями. На одном из перерывов кто-то иронично поведал ей о моем увлечении, но она тут же намекнула, что сама уже обо всем догадалась по моим неперерывным взглядам в сторону Юли. Их нельзя было не заметить. Я сидел на одном уровне с Юлей, но на крайних рядах, она – у входной двери, я – у стенки. Дождавшись редких уроков английского, я с торопливостью испытывающего жажду путника пил ее голодным взглядом. Пил жадно и ненасытно и исходивший от нее свет, и отраженные в ее серо-голубых глазах покой и безмятежность, смешанные с легкой иронией и трогательной смешливостью. До чего же я любил ее естественность в манере держаться, в общении, в поступках! Ей было абсолютно чуждо искусственное кокетство и ужимки. Англичанка неожиданно похвалила при мне юлиного друга, у которого она была классной руководительницей:

- Он посредственный ученик, троечник, но очень симпатичный и надежный мальчик.

Ей явно хотелось верить, что от такой похвалы мне станет спокойнее за Юлю. Меня же терзали противоречивые чувства. Я, конечно, понимал, что Дима может стать преданным спутником моей любимой, и за его надежной спиной ей будет лучше, но безжалостная ревность испепеляла мою душу. Впоследствии, лет через двадцать, увлеченно проглатывая роман Владимира Жаботинского «Пятеро», я стал мысленно представлять на месте замкнутого и немногословного Самойло, за которого вышла замуж Маруся в надежде успокоиться в семейной жизни за его широкой спиной, избранника Юли.


Моя любовь долго оставалась платонической: я внимательно рассматривал только ее лицо, и по обыкновению даже не опускал глаза ниже шеи. Для ощущения полного счастья мне было достаточно только одного ее присутствия, возможности наблюдать за ее лицом, глазами, волосами, губами, фигурой в привычной голубой кофте, коричневом форменном платье и темно-синих зимних колготах, чтобы потом остаток дня с наслаждением вспоминать увиденное. На шестнадцатом году все чаще стали напоминать о себе физиологические перемены, и тогда я вдруг заметил ее бедра или же едва выступавшую под школьным передником грудь. Бесплотные подростковые мечты потеснил мир сексуальных фантазий, наполненный воображаемой ночью любви. Обычно это происходило в пустынном переулке или же на пустынной улице ранним утром по дороге в школу, когда расстревоженный пока еще малознакомыми ночными ощущениями я вдруг представлял наши сплетенные тела в разнообразных ракурсах страстной неги и мои руки, передававшие в мозг обжигающие чувственные сигналы от их мифического соприкосновения с ее телом.

" Нет, не может быть, - упорно твердил я, когда фантазии исчезали, - чтобы когда-нибудь это не произошло. Мои сегодняшние страдания – обязательная в нашей жизни компенсация за завтрашнее счастье. Может, я некрасив, уродлив? Но даже рожденная из пены красавица Афродита отказала олимпийским богам и выбрала в супруги уродливого и хромого Гефеста, рассмотрев в нем внутреннюю красоту, ум и творческий талант". Но Юля сама не раз рассеивала мои сомнения частыми дружескими улыбками, а я с некоторым сожалением расшифровывал в ее улыбках покровительственные симптомы.


Что способствует превращению одноклассников в самых близких друзей? Несомненно какая-то важная внутренняя потребность. Мне неизвестно, чем привлек я Олега, но могу предположить, что во мне существовала огромная внутренняя потребность в близком друге. Ее наверняка вызвала гнетущая обстановка в доме, возникшая из-за болезни мамы. Мне требовалось психологическое убежище, и я нашел его у него в доме. Того же требовала горечь моей безответной любви. Так в девятом классе у меня появился друг, самый близкий друг, с которым мы ежедневно проводили вместе время после школы, где нас уже называли братьями. В его доме, где меня стали принимать в качестве нового члена семьи, я жадно впитывал атмосферу душевного покоя. Меня тянуло к его добрым и заботливым родителям. У них ко мне вернулась внутренняя эмоциональная устойчивость.

Накануне окончания девятого класса я метался между желанием снова обосноваться в знакомом входе в первый подъезд юлиного дома, чтоб хотя бы иногда видеть ее, и уже ставшими неотделимыми от меня Олегом и его домом. Приближалось последнее школьное лето, и на грани взрослой жизни во мне крепло решение посвятить его себе и другу. Я хорошо осознавал, что ежедневные ожидания случайной встречи с Юлей могли принести мне не только массу волнующих эмоций, но и ускорить душевное саморазрушение. Летом мы не расставались с Олегом с утра до вечера, но решившись на двухмесячную разлуку с девушкой, я впервые страстно желал, чтобы каникулы пролетели мгновенно.


Последний десятый класс начался с первого звонка, исходившего из всем знакомого колокольчика в руках первоклассницы. Ею была младшая сестренка моего друга, восседавшая на его плечах. Мы с Олегом уже точно знали, что будем поступать на исторический факультет в Киеве. Ежедневно мои мечты были заполнены только Юлей и Историей. Нам с Олегом стало известно о существовании богатой библиотеки на окраине города, и мы пешком с удовольствием добирались до нее, чтобы найти исторические книги и дефицитные в других библиотеках романы.


Ранней весной на общешкольном совещании ударников и отличников Юля села передо мной, и пока оно не началось, я демонстративно приступил к зарисовке ее прически.

- Правда, похоже? – обратил я свой вопрос к моей соседке, Самой Красивой Девочке Моего Класса, в надежде привлечь внимание Юли. Моя попытка оказалась успешной: она обратила ко мне всегда желанное для меня лицо, милостиво подарила слегка ироничный взгляд и вдруг, изобразив изумление, без всякого смущения спокойно сказала при свидетелях:

- У тебя красивые глаза! Повезло же тебе.

- Мне повезло? – опешил я, с болью вспоминая о муках безответной любви и о той, происшедшей за пределами времени нашей встрече, в которой мне показались только что произнесенные ею слова. – Шутишь?

Ее сердце почувствовало мою боль и прониклось состраданием.

- Нет, не шучу, - ответила она серьезным тоном и, немного помолчав, мягко произнесла:

- Ты хороший парень. Правда, девочки? – и кокетливо взъерошила пальчиками мои волосы.

"Может, я ей хоть капельку нравлюсь?" – уже было поспешил я с выводом, но тут же прервал зазвучавшие внутри меня оптимистические нотки, угадав в ее поведении напускной покровительственный тон взрослеющей девушки, самолюбию которой льстило внимание еще одного поклонника. Догадалась ли она когда-нибудь, почувствовала ли глубину моей любви? Как знать? Я был молчалив, переняв это качество от своих родителей, и не предоставлял ей никаких словесных доказательств своей любви. Помимо моего желания она предстала перед ней почти совершенно немой. Мне казалось, что мой взгляд и выражение лица источали такую мощную магию чувств, что мои слова только ослабят впечатление. Я еще слабо осознавал значение магии слова, без которой трудно прорваться к девичьему сердцу. Постепенно жизнь приучила меня быть намного более общительным. Сегодня мне иногда даже кажется, что я стал чрезмерно болтлив, но это качество часто нравится женщинам.

Итак, я молча сидел возле моей любимой, дышал атмосферой ее присутствия и, млея от счастья, утрачивал внутреннюю защиту от неприглядной реальности, которая немедленно воспользовалась моей слабостью и поразила меня такой простой и прогнозируемой мыслью: конец школы близок, и совсем недалек тот день, когда я увижу ее в последний раз. Пустая жизнь без Юли так ощутимо представилась мне, что боль утраты исказила мое лицо. Мои глаза смотрели вовнутрь и ничего перед собой не замечали. Лишь только тогда, когда кто-то настойчиво повторил мое имя, я очнулся и увидел наклоненное ко мне лицо Самой Красивой Девочки Моего Класса.

- Что с тобой, - услышал я ее голос, и вместе со мной его услышала Юля и повернулась к нам.

- Че случилось? – спросила она, произнося первое слово так, как это было принято в тех краях, где она родилась (вот только где она родилась, я так никогда и не решился спросить). Догадавшись, что со мной что-то неладное, Юля заботливо поинтересовалась:

- Тебе плохо?

- Нет, - сладко улыбнулся я, тронутый ее заботой, - вот сейчас, когда ты смотришь на меня, мне очень хорошо.

Все замолчали, будто притихли от неожиданности, и, улыбаясь, безотрывно смотрели на меня. Юля смутилась вместе со мной, и обрадовавшись первым словам пожилого учителя, обратила свой взгляд на него. Я же, превозмогая душевную боль, стал бодрячески шутить с сидящими рядом одноклассницами и, подтрунивая над собой, вслух самокритично анализировал рисунок ее прически, и всем вокруг стало понятно мое очередное иносказательно-сдержанное признание в любви, хотя ни одного слова о ней я не произнес. В который раз ничего нового не происходило, просто я снова играл роль куртуазного поклонника моей дамы сердца, роль, для которой не были предназначены истинные слова и страсти. Я играл ее покорно и не открывал свое сердце только оттого, что не чувствовал в себе достаточно мужества, чтобы услышать от моей дамы привселюдно или без свидетелей неотвратимое слово "нет".


Спустя годы я продолжал порицать себя за нерешительность, но одновременно подсознательно искал себе оправдание: невозможно же постоянно распинать себя, если не хочешь разрушить свою душу полностью. При таком внутреннем противоборстве обнаруженные мной факты из жизни Данте, Петрарки и других великих, вслух смиренно мечтавших лишь о благосклонной улыбке избранницы и ни о чем более, смиряли душевную бурю до штиля.

Когда Данте встретил маленькую Биче в доме ее отца в девятилетнем возрасте, она была моложе его почти на год, и явилась ему словно ангел в одежде пурпурного цвета. Вторая встреча случилась на улице через девять лет, и приветливый поклон одетой в белое платье Беатриче Портинари привел его в сладостный восторг, породивший поэтическое вдохновение. Так появился первый сонет Данте. Внешняя канва любви, прославленной на века, была очень типичной для той эпохи: девушка была выдана замуж за мессера Симоне ди Джери деи Барди, в течение восьми лет поэт демонстрировал свои чувства к ней по правилам изначально безответной куртуазной любви до тех пор, пока она не умерла совершенно молодой. Ее смерть причинила ему сильные душевные страдания, и если при ее жизни он скорее всего скрывал чувственное влечение к ней и воспевал целомудренную, почти платоническую любовь, то по истечении определенного времени посмертное поэтическое отражение образа Беатриче приобрело индивидуальные черты. Еще при ее жизни у поэта было два земных увлечения, которых он выбрал будто бы для исполнения роли "ширмы", прикрывавшей истинные мотивы его нахождения в ее окружении. Возможно, это все же были чувственные увлечения, а может даже обычная любовь. Хотя разве любовь бывает обычной? У него были женщины и женитьба после ее смерти. Некоторые знатоки полагают, что он по-прежнему пользовался ими, чтобы скрыть чувство к умершей Беатриче.

Франческо Петрарка полюбил Лауру, будучи уже известным поэтом. Юная замужняя блондинка прибегала к кокетничанью, чтобы ради обыкновенного тщеславия удержать его в своем окружении. Страстно влюбленный Петрарка страдал и, желая привлечь ее внимание, появлялся повсюду модным завитым щеголем. Она же играла его чувствами до тех пор пока ее не сгубила чума. Его сонеты и канцоны, посвященные ей, в соответствии с общепринятой традицией опустошали его реальные чувства до упрощенного ожидания теплого приветствия и ласкового взгляда. Правда же заключалась в том, что он, обладатель духовного сана, который обязывал его соблюдать целомудрие, пылал к ней чувственной земной страстью в течение двадцати лет, и, не имея возможности ее удовлетворить, находил утешение в связях с другими женщинами и стал отцом двоих детей.


Весна плавно преобразилась в раннее июньское лето, принесшее выпускные экзамены, а вслед за ними – выпускной бал. Взволнованная Юля в белом платье благодарила учителей от имени выпускников, и в те мгновения она показалась мне чрезмерно официальной и чужой. Сегодня я знаю, что так сработала моя психологическая защита, облегчая мне расставание. Мне захотелось ускорить его, и я поспешно принял предложение Олега об уходе. Все выпускники остались танцевать, а мы в темноте побрели к берегу речки. Вид прошедших мимо нас влюбленных, державших друг друга за руку и целовавшихся через каждые несколько шагов, чуть было не расстревожил меня заново, но я сумел устоять перед наваждением и отогнал прочь мысль о возвращении. Мне до сих пор неизвестно, что же подтолкнуло моего друга к решению об уходе со школьного бала? Только в последние годы я начинаю понимать, что мы знали друг о друге не все, и даже у самых близких друзей есть друг от друга тайны. Поздней ночью мы пришли к Олегу домой и уснули вопреки доносившимся до нас ослабленным звукам со школьного двора. Ранним утром мы решительно отказались вставать и спокойно пропустили традиционную для выпускников встречу рассвета на берегу реки. Со временем ностальгирующее воображение не раз провоцировало сожаление о пропущенном рассвете в кругу выпускников. Мне кажется, о том же сожалел Олег.

Вечером выпускники всего города собрались на городской площади. После торжественных речей вручали грамоты лучшим выпускникам. Желая поддержать меня, Олег подошел со мной к Юле. Я почувствовал его невидимую энергетическую поддержку и впервые ощутил рядом с ней уверенность в себе, подкрепляющую внутреннее эго. Она же казалась слегка растерянной от моего словесного напора. Впервые я безотрывно смотрел ей в глаза и говорил с ней не останавливаясь, но это была обыкновенная беседа о планах на будущее. Ее мысли уже витали на химическом факультете Днепропетровского университета, от нас она узнала о планах учебы на киевском истфаке. Мы смотрели друг другу в глаза, и мне снова почудилось, что мы очутились в пространстве с другим измерением, и вновь невидимая пленка оградила нас от всех, и иллюзия сбывшегося желания будет продолжаться бесконечно. Когда прозвучало ее имя среди награждаемых, Юля неожиданно растерянно взглянула на нас и отдала мне свою сумочку на хранение. Я держал сумочку и мне казалось, что ощущаю тепло ее рук, приятным эфиром растекавшееся по моему телу. Затем настал мой черед, я растерянно посмотрел на нее и пошел к трибуне за грамотой. В тот день меня не оставляла уверенность в том, что это еще не последняя наша встреча.


Июльское солнце и камерная архитектура в центре Киева, отражавшая мозаику знакомых исторических эпизодов, внушали комфортное ощущение уюта в большом городе. Но в нескончаемо длинной очереди в приемную комиссию История казалась совершенно недосягаемой. Мы с Олегом выстояли в ней почти целый день, так и не успев приблизиться к двери. Очередь потребовала принести ей трехчасовую жертву и на следующий день и только затем впустила нас в ставшую вожделенной комнату.

Август в Киеве прижимисто дарил нам с Олегом очень мало теплых дней и часто хмурился прохладой и дождями. В один из первых редких солнечных дней мы поспешили в Софиевский собор и застыли перед фресками, скупо омытыми светлыми теплыми лучами. "Вот оно, - неожиданно возликовал я, - вот то пространство, в которое я перенесся с моей любимой из школьного коридора, когда два противоположных потока школьников сблизили нас почти до физического соприкосновения! Вот это пространство, оно реально, оно существует одновременно и в этом храме, и в другом измерении." Вокруг были только Бог в окружении необычного мягкого света, я и Юля, а также мой друг - ничего не подозревавший свидетель всего происшедшего со мной. Очнувшись, я с сожалением вернулся в реальный мир, в котором рядом не было Ее. Мне захотелось отторгнуть от себя тот немедленно ставший холодным мир, но, вероятно, это было грешное желание, поскольку в тот день мне не дано было понять, что во власти Собора даровать чудо исполнения желаний. Может, оттого мы с Олегом не набрали нужную сумму баллов для поступления на исторический факультет университета и вернулись ни с чем домой. И только через несколько лет, в один из последующих приездов, зайдя в Собор, я погрузился в ранее неизвестное мне ощущение полного покоя и веры в исполнение всего, что задумаешь. Впоследствии в каждый мой редкий приезд в Киев я отправлялся притронуться к чуду Софиевского собора и принять от него в дар залог моих успехов. Почти через три десятка лет я добрался до него из другой страны после редких молитв в реформистской синагоге и без колебаний впитывал в святыне другой веры блаженное ощущение покоя и уверенности в исполнении желаний. "Слушай, Израиль: Господь – Бог наш, Господь один!" – мысленно проносилась в сознании молитва, объединявшая в моих ощущениях храмы всех религий.


Мы вернулись в наш более теплый город поздней ночью, вышли из автовокзала и вскоре оказались на речном мосту в месте слияния Синюхи и Буга. Широкая река чернела под ним и отождествлялась в моих представлениях с жизнью, такой же широкой, длинной и неизвестной как речная глубина. Мы молча шли по ночным улицам домой, лишь изредка обмениваясь редкими фразами, и мне вдруг подумалось, что в случае провала при поступлении в университет следующим летом нам остается быть рядом примерно год, после чего нас разлучит армия и, возможно, вся последующая жизнь. Мой вывод оказался чрезвычайно грустным, и я поделился им с Олегом.


В тот еще более грустный день в самом конце августа, запомнившийся бледно-серой пеленой облаков, едва пропускавших слабые солнечные лучи, мы вместе вошли в городской автобус и увидели сидевшую одиноко у окна Юлю. Я уверенно решил, что она на днях уедет учиться в Днепропетровский университет, и потому через несколько минут мы расстанемся навсегда. Ко мне мгновенно пришло довольно жестокое по отношению к себе решение: я обязан не подходить и не говорить с ней, обрубив таким странным образом все нити, связывающие нас, в противном случае мысль о вечной разлуке сломает меня на ее глазах. Я сухо сообщил Олегу без каких-либо объяснений о том, что решил не приближаться к Юле, и попросил его распросить ее обо всех новостях.

Они говорили, а я наблюдал со стороны и отчаянно подавлял зависть к другу, получившему возможность видеть и слышать ее вблизи, и загонял глубоко в потаенные закоулки души обжигавшее внутренности желание присоединиться к ним. "Подлинная любовь приходит раз в жизни, и далеко не к каждому, - думал я в те минуты, прислушиваясь к сладостно горьким мыслям. – Мне повезло, хотя и ненадолго: вот она сидит впереди меня такая прекрасная и родная, а всего лишь через несколько минут исчезнет навсегда, и вместе с ней растворятся последние самые счастливые мгновения. А вместе с ними прекратится и сама жизнь. Ибо разве есть жизнь там, за тем поворотом, после которого отворятся двери автобуса, чтобы выдворить меня в небытие? Как болит все внутри! Это умирает моя особая и неповторимая душа, чтобы затем возродиться снова в совершенно обычной ипостаси. Впереди меня ждут серые будни без настоящей любви, и мне предстоит учиться жить с ними." Я наблюдал за Юлей и Олегом и в который раз словно молитву шептал написанные Андреем Вознесенским слова: "Я тебя никогда не увижу, Я тебя никогда не забуду".

Мне трудно понять сегодня, откуда взялись у меня силы, позволившие мне так и не подойти к ней. Правильно ли я поступил? Всю жизнь мои мысли возвращают меня к тому поступку, и я не нахожу ответа. Случайная встреча длилась примерно около четверти часа. Когда автобус подъехал к нашей остановке, Олег уже успел вернуться ко мне, а она все же оглянулась и мы прощально улыбнулись друг другу.

Олег сообщил мне все, что рассказала Юля. В своих догадках я ошибся лишь в одном – она не поступила в университет, но в ближайшие дни собиралась уехать в Днепропетровск на работу с тем, чтобы через год поступать снова. Я сумел предугадать и самое главное: это была моя последняя встреча с моей первой любовью.