Geum.ru

Ящик Пандоры, или Время задавать вопросы, и время

Вид материалаДокументы

Содержание


Боже Всевышний!
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12
Глава 7

Страсти по Юле


С тех пор как я увидел мою любовь в последний раз, в моем сознании поселились две Юли. Этого следовало ожидать. Нет, я не сразу заметил перемену, и первоначально воспринимал их как одну. И лишь только тогда, когда сознание примирилось с неопровержимостью происшедших событий и окончательно признало шансы на случайную встречу с ней равными нулю, понадобилось еще несколько лет, чтобы та реальная Юля была вытеснена на задворки подсознания. С тех пор я все реже и реже общался с другой Юлей - ее образом, сотканным во мне из воспоминаний, и все мое обожание досталось отрывкам воспоминаний, склеенным воображением. Да, тут уж никуда не деться – вспышкам памяти не дано удержать чувственность в самом трепетном чувстве. Платоническое и естественное влечения расстались, чтобы пойти своей дорогой. Я превратился в рыцаря, влюбленного в идеализируемую им прекрасную даму, с которой у него изначально нет и не может быть естественных взаимоотношений. А свои реальные чувства, рожденные от плоти и крови, рыцари дарят женщине, посланной им судьбой. Юле и ее образу досталась куртуазная любовь рыцаря, не покидавшего мою душу, а я стал замечать красивых земных девушек, которых щедро дарила природа моему городу. Со временем юлин образ становился все более абстрактным и искусственным, поскольку отдалился на расстояние, равное чуть ли не бесконечности, от той, которая жила где-то далеко в параллельном пространстве, не пересекавшимся с моим, жила, взрослела и неумолимо изменялась внешне и внутренне. Лишь недавно я всерьез задумался над этим и однажды ужаснулся от собственного умозаключения: а ведь та далекая реальная Юля уже не существует, вернее (какая жестокая оговорка!), она не существует для меня, иначе, если мы и не встречались, то хотя бы изредка должны были получать от кого-нибудь весточки друг о друге. Она превратилась в неведомую мне женщину. Реальной же мне уже давно кажется юная девушка, которую сохранили мне воспоминания.


Еще в раннем детстве я заключил, что осень тождественна грусти и печали, и хотя мне часто приходилось оказываться в меньшинстве, подобное заключение мне этим не грозило. Позже ко мне пришло знание о Судных днях, обычно сваливающихся на мои светские голову и душу в осенние дни между еврейским Новым Годом и Днем Искупления, как печальное предупреждение о Небесном Суде.

В те осенние дни, вошедшие в мое существование вместе с горечью утраты любви и неудачной попытки превратить в реальность мечту о студенческой жизни, я приучал себя быть таким как все. И быть таким как все для меня означало обыденную жизнь с большей независимостью от Олега, общение с которым приносило мне воспоминания о Юле, причинявшие мне эмоциональную боль, и расставание с нереальными надеждами на новую любовь. "Совсем недавно в моем внутреннем мире царила Юля и занимала в нем почти все пространство, - убеждал я себя, - а я превратился в ничтожную точку, почти самоуничтожился, перестал быть самим собой. Эта зависимость губительна, тем более она опасна без како-либо надежды когда-нибудь с ней встретиться. Пора начать жить настоящей жизнью". Лишь иногда у меня перехватывало дыхание от слабой обнадеживающей мысли: "Когда-то Юля все же приезжает к родителям, а это значит, что я, не ведая о том, нахожусь очень близко от нее. Может, мы случайно встретимся?" Это была очень мучительная мысль. И все же жизнь, казалось, охотно помагала мне в задуманном. Олега родители устроили на одну из фабрик, а меня позвал к себе Юра на работу на крупнейшем в городе заводе в качестве художника-оформителя.


Мы находились с ним вдвоем в большой вентиляционной комнате в здании заводского управления. Здесь ему принадлежало авторство необычного сочетания нескольких полок с книгами из богатой заводской библиотеки, кистями, перьями и красками, журнальных иллюстраций, пустых рамок разных размеров и штор, прикрывавших трубы. Его беспрерывный мягкий юмор ("Утеньки-патеньки, кто к нам пришел!") и китчевая обстановка комнаты настраивали нас и входивших на дружескую сатиру и привлекали немало посетителей, в большинстве своем молодежь из отделов заводоуправления.

Юра был отмечен божественным перстом – он обладал яркой творческой фантазией, и мечтал стать художником. Если мольберт на ремне занимал свое почетное место на его боку почти каждую субботу, то с фотоаппаратом он никогда не разлучался. Сделанные им снимки я обнаруживаю во множестве во всех моих семейных альбомах. В них легко угадываются его артистическая душа и художественный вкус. Он фотографировал людей будто писал им немного льстящие характеристики. Он фотографировал природу, в основном деревья и деревянные мостики через ручьи на берегу реки, в парках или в лесу, словно создавал натуральные рисунки-эллегии с легким вмешательством воображения. Изредка Юра отправлял фотографии в редакции газет, и их всех публиковали.

Самое большое количество моих фотографий относится именно к той поре нашей совместной работы. Рядом с ними у меня хранятся и его фотографии, заснятые мной, и общие снимки, на которых нас запечатлели наши приятели. Сегодня они легко объясняют мне, почему Юра успешнее привлекал внимание девушек. Я беру наугад любую из них и всматриваюсь. У меня - худое, длинноносое, хотя и вполне симпатичное, лицо почти подростка со смеющимися глазами (он успел рассказать мне и фотографирующему анекдот перед щелчком фотоаппарата) под раз в день причесанной хипповской шевелюрой, чуб - набок и свитер - под шею. Рядом - Юра с обнимающей меня рукой, круглым, более взрослым улыбающимся лицом в очках, придающих ему облик интеллектуального юноши, и прической средневекового ремесленника с пробором посредине, по которой перед самым взводом фотоаппарата предусмотрительно прошлась расческа; он выше меня и шире в плечах, в расстегнутой кофте на змейке под стиль свободного художника.

Для меня он безоговорочно выделил в вентиляционной комнате пол-стены, укрытой шторой. В центре скрытого от посторонних глаз фрагмента стены я прикрепил увеличенную фотографию Юли. В моменты душевной неразберихи меня тянуло в мою "тайную молельню", и ее глаза на застывшем в вечности юном лице, словно на лике Мадонны, посылали мне энергию покоя с сильной горчинкой ностальгии. Некоторые особо приближенные посетители позволяли себе заглядывать за ширму, и часто пытались угадать в одном из нас поклонника девушки.

- Ну-ка, ну-ка, кто это не разлучается с ней даже на работе? Вы оба способны на такое... – Обычно, после более внимательного взгляда на фотографию, они задумчиво замолкали, обращали голову в мою сторону и с уважением заключали:

- Нет, это скорее всего твоя девушка!

К нам зачастила наша ровесница и коллега, художница-оформительница одного из цехов. Ее привлекла вольная артистическая атмосфера, царившая в комнате, и она вскоре стала ежедневно посещать нас в статусе "своего парня". Иногда она останавливалась возле фотографии и, посмотрев в мою сторону, отмечала:

- В ней действительно есть еще что-то особенное помимо классической русской красоты.

Девушка стремилась взрослеть быстрее, и однажды она пришла накрашенной ярче обычного. Густые ярко зеленые тени на веках раздражали мои глаза и вкус, и я решился на правах друга раскрыть ей глаза на преувеличение в раскраске. Юра мягко поддержал меня. Девушка обиделась, но неудачно пыталась скрыть раздражение. Через несколько минут она смягчилась и безаппеляционно заявила мне:

- У тебя будет красивая жена!

- С чего ты взяла?

- Я так думаю и даже уверенна в этом.

Необычность комнате придавал и замкнутый двумя внутренними маленькими стенками угол – маленькая комнатушка в комнате, ее функция в вентиляционной системе была нам совершенно непонятна. Вход в нее прикрывался небольшой дверью высотой не более метра. Интерес к комнатке возрастал благодаря необходимости низко пригинаться, почти проползать в нее через низкий вход, яркой освещенности через окно на всю ее длину и нише в стенке, в которой можно было удобно расположиться. За ней закрепилось название "особой комнаты". Там наши посетители устраивали перекуры с задушевными беседами и анекдотами.


В романтической сфере Юре тоже не повезло – понравившаяся ему девушка выбрала его друга, бывшего одноклассника. Он почти не говорил о ней и пытался скрыть переживания. О том, что она значила для него, я узнал случайно, когда парень и девушка пришли к нам в вентиляционную, пробравшись на завод через вход в столовую. Мы вчетвером пили вино и заедали тортом, принесенным Юрой из буфета. Юра шутил как никогда прежде, разливал вино всем с едва заметным напряжением лица, но подавал стакан только девушке, и в тот момент его лицо смягчалось до умиления. Вскоре его друг уехал учиться в медицинский институт, и его отношения с девушкой прервались. Через несколько лет она приехала по своим делам в Киев и гостила несколько дней в комнате Юры в общежитии. Судя по выражению его лица в те минуты, когда он упомянул об этом в нашей беседе, происшедшей после моего возвращения из армии, Юра получил компенсацию за былую боль.

В пору вентиляционной комнаты Юра, как мне казалось, подобно мне пытался задушить в себе веру в любовь: он совершенно не говорил о ней и общался с девушками без проявления к ним особых чувств. Его настроение постепенно передавалось мне. Так получилось, что если занавешенному фрагменту стенки была уготована роль фрагментарной связи с грезами прошлого, то "особой комнате" по инициативе Юры, вызванной его личными мотивами, предстояло облегчить мне прощание с ними.


Все началось с визитов эффектной секретарши начальника одного из цехов, принесшей нам очередной заказ. Юра, оценив ее в считанные мгновения, приступил к атаке. В ход пошла похвала ее прическе и брючкам, которые он преднамеренно назвал "штанишками", придав беседе фривольный подтекст. Девушка с удовольствием приняла правила игры и зачастила к нам. Через несколько дней она уже не только целовалась с ним за шторами, но и охотно приняла предложение посетить "особую комнату" и с негой предоставила возможность его рукам посетить все укромные уголки своего тела. Не подозревая об этом, я открыл дверцу и увидел ее стоящей спиной ко мне в свитере и трусиках. Я с завистью тихо прикрыл дверцу и мгновенно подумал, что достаточно проявить чуть больше смелости и не расставаться с юмором, и в той комнатке мне охотно будут демонстрировать свое белье многие заводские девушки. Через несколько месяцев она вышла замуж, и мне не раз вспоминалась эта сцена в моменты встречи с ней и ее мужем-инженером на заводской автобусной остановке. Вскоре я обратил внимание, что инженер стал приходить на остановку сам. Мой заводской знакомый, посвященный во все сплетни, объяснил, что девушка оставила мужа из-за последствий травмы его спины. Он негодовал:

- Почему его спина должна мешать ей в сексе? Неужели она не могла забраться на него сверху, и все дела? Скорее всего, им некому было все объяснить!

Наряду с ней к нам стали наведываться по очереди из цехов две девчонки в спецовках. Ниша в "особой комнате" стала молчаливой свидетельницей их визитов к Юре.


Обстоятельства будто преднамеренно складывались так, чтобы представить мне доказательства господства всепобеждающей чувственности. Голос любви во мне звучал все тише. Однажды мы навестили в субботу знакомого нам художника-оформителя хлебного завода. В его рабочей комнате мое внимание привлекла выцветшая дверь с дырой размером с донышек стакана, плотно заткнутой бумагой. За ней послышался звук льющейся в ведро воды и быстро прекратился. Так я узнал, что за дверью существовала женская душевая. Ночная смена должна была закончиться через час. Соблазн был велик, и тогда я, вооружившись большим гвоздем, начал извлекать бумагу. Ее запресовали очень усердно, и она долго не поддавалась. Через полчаса мои два свидетеля утратили терпение и решили, что я выбрал очень сложную задачу. Но моя настойчивость принесла нам вознаграждение – за четверть часа до прихода женщин бумага поддалась, и в освободившемся отверстии показались несколько пустых душей, не разделенных кабинками. Я перевел дыхание и временно прикрыл дыру.

Вскоре послышались приглушенные женские голоса и шум воды, и я дрожащей от страха и любопытства рукой вынул бумагу. В душевой уже купались несколько женщин. На переднем плане в метрах трех от двери предстали два обнаженных тела, пробудившие во мне очень странные чувства, далекие от возбуждения. Одно из них с совершенно дряблыми мышцами и отвисшими грудями напомнило мне глыбу орангутанга. Оно оказалось телом пожилой женщины, у которого растянутая кожа живота полностью скрывала от моих глаз нижние половые признаки. Рядом только начинала намыливаться молодая женщина, которая буднично поставила одну ногу на скамейку и открыла моему взору свои тайны. Она была подобна молодой мускулистой собаке, не заботящейся о своем виде во время расставания с мочевой струей. Волосяной покров на лобке молодой женщины в тот момент раздражал мой эстетический вкус – на мой взгляд он портил привлекательную белизну ее кожи. Тут мои мысли приняли совсем философский характер: «Вот две вехи в жизни женского тела, его расцвет и увядание, и этот процесс неотвратим. Какая простая истина! И это значит, что когда-нибудь и юное тело моей Юли, переживающее свой расцвет, превратится в смесь обвисших мышц.» В душу мою проникла печаль. Все зрелище вызвало во мне противоречивые чувства, и я уступил отверстие для двух нетерпеливых моих сообщников. Только к вечеру, когда все увиденное в душевой освободилось от философских наслоений, меня охватили эротические переживания.


Случай снова и снова предоставлял мне возможности открытия обнаженного женского тела. Кто-то из молодых сотрудников, лишенный каких-либо комплексов, принес фотографии кормящей жены. И в те же дни Юра положил передо мной на стол несколько фотографий, запечатлевших его со спутницей рубенсовского типа на пикнике. На одной из них он сфотографировал ссутулившуюся от смущения девушку стоящей нагой в реке, и вода рябила, словно волновалась, соприкасаясь с ее волосяным холмиком.

Через неделю я ожидал на автовокзале рейс на Одессу. Напротив села молодая пара с грудным ребенком, и я залюбовался милой сценкой. Когда же малютка была уложена на колени, мне пришлось застыть от вида плотно обтянутых одной лишь блузкой налитых от молока грудей и выпиравших сквозь ткань напрягшихся сосков. Я вдруг легко представил их – два зрелых и плотных плода с матовым цветом кожи и крупными коричневыми сосками. Мое место в автобусе оказалось в предпоследнем ряду, и именно напротив меня села молодая пара с ребенком. По непонятной для меня причине у прохода села молодая мама, а не ее муж, способный прикрыть сцену кормления. Мне бы проявить скромность, но я бесстыдно пялил глаза на ее твердую на вид белую грудь и восхищался красотой ее взволнованного прикосновениями детского рта темно-розового, почти коричневого соска, когда она вытирала на нем платочком следы молока. Заметив мой взгляд, молодая женщина улыбнулась мне открытой улыбкой, в которой отражалась уверенность женщины, гордящейся своим телом.

Один из решающих этапов моего полового воспитания завершился в городской бане. Я ждал в одиночестве своей очереди в душевые комнаты. К одной из них подошла пожилая женщина, приоткрыла дверь и что-то сказала вглубь душевой. Мне оставалось только догадаться, что воспользовавшись отсутствием мужчин, банщица впустила в мужскую кабину женщину. Через минуту освободилась соседняя кабина, и я направился к ней. Вдруг дверь, только что прикрытая уже ушедшей женщиной, приоткрылась сама. Мое тело напряглось от мгновенной фантазии, которая тут же превратилась в реальность: в глубине кабины спиной ко мне стояла обнаженная фигура с гладкой кожей и непропорционально широкими по отношению к узким плечам бедрами и расчесывала длинные волосы. Молодость женщины не вызывала никаких сомнений. Почуяв неладное, она оглянулась и на мгновение предстала передо мной во всей своей наготе. Она тут же подняла руки и прикрыла грудь. Ее поза показалась мне нелепой, и недоумение застыло в моих глазах: «Разве женщина не должна прикрывать и лобок, потому что его вид не менее откровенен, чем вид груди?» Я застыл на месте, бессознательно глядя на попавшуюся в случайную ловушку жертву, а она медленно двинулась в мою сторону, не снимая рук с груди, и приблизясь к двери, неожиданно ловко захлопнула ее. Я стоял под душем и во мне нарастало возбуждение вместе с лавиной рассуждений. Что случится, если мы встретимся с ней на общей территории бани? Отчитает ли она меня за наглость? И мы действительно встретились с ней там через полчаса, и абсолютно ничего не случилось. Откровенно нарываясь на скандал, я вышел вслед за ней во двор, а она спокойно шла с той же пожилой женщиной, разговаривала с ней с приятной улыбкой и послала в мою сторону несколько совершенно спокойных взглядов.


Именно в те летние дни я, спустившись из заводоуправления в производственный корпус, неожиданно услышал откуда-то сверху свое имя. Повертев головой, я никого не увидел. Кто-то позвал меня снова, и тогда я заметил вверху на цеховом кране женскую голову, а вслед за ней показался и женский корпус. Это была Галя, моя давняя собеседница и свидетельница моих нетерпеливых ожиданий у первого подъезда юлиного дома. Она споро спустилась по лестнице и с милой смущенной улыбкой направилась ко мне.

- Повзрослел! – отметила она. Сколько времени прошло?

- Три года... Чуть больше трех лет, - исправился я.

- Ты уже закончил школу и работаешь?

- Да, художником-оформителем.

- Повзрослел, - снова повторила она, улыбаясь. – Ну, а где Юля?

- Уехала в Днепропетровск работать, в следующем году снова будет поступать в университет.

- Она по-прежнему с Димой?

- Насколько мне известно, да.

Галя ласково взглянула на меня и повторила давнее:

- Бедненький, ты все еще ее любишь... А ты не собираешься учиться?

- Не поступил на исторический, через месяц буду пробовать снова... А как твой сынок?

- Хороший мальчик, - улыбнулась она, но тут же ее лицо стало серьезным. - А вот папа его негодяй!

- Что случилось?

- Сначала загулял, а потом уехал на Север на заработки и вот уже более полугода ничего не пишет. Но с ним все впорядке - его друг пишет изредка своей жене, и я об этом узнала от нее.

- Какой бессердечный.

- Ладно, мне пора подниматься на кран. Приходи к нам в гости, ладно? Послезавтра суббота, мы дома.


Я пришел к Гале после почти двух дней сладких эмоциональных грез о ней, все еще юной маме и живом напоминании о Юле. В те дни, забывшись, я думал о них как об одном существе. В субботу мы проболтали с ней полтора часа, после чего она уложила милого мальчишку спать. Я принял это как сигнал к уходу и стал прощаться. В передней, с большим усилием преодолев мучительную робость, вдруг обнял ее, произнес ее имя и сухо поцеловал в губы. Она застыла на мгновение, отстранилась от меня и вопросительно посмотрела в мои глаза. Обнаружив в них что-то лишь ведомое ей, Галя сама прильнула ко мне, вся дрожа, долгим влажным поцелуем. Отстранившись снова, Галя взяла меня за руку и повела в спальню. Яркий дневной свет щедро заливал комнату, лаская повисшие в ее пространстве пылинки. Я поверил в реальность происходящего только тогда, когда наши обнаженные тела уже отсвечивали солнечными бликами, а мое сердце гулко стучало от волнения.

- Боже, как гулко стучит твое сердечко, - подтвердила она шепотом мои ощущения. – Первый раз?

Я молча кивнул. Истосковавшееся по мужской ласке ее худенькое тело девушки-подростка мгновенно откликалось на любое прикосновение. Впервые после подглядываний за другими женскими телами ее маленький волосяной кустик не мешал моему эстетическому вкусу. Едва успев отметить мысленно умилившее меня наблюдение, я тут же неожиданно для себя оказался на вершине блаженства. Я откинулся на спину и виновато взглянул на Галю.

- Ничего, еще научишься не спешить. - Ее большие светло-карие глаза отсвечивали состраданием и любовью. – Какой ты худой! Почти мальчик.

- А кто говорил, что я повзрослел?

- И это тоже правда.


В конце июля мы с Олегом добрались на двух поездах в Симферополь. Первый вступительный экзамен на исторический факультет университета оказался сочинением. В тот год никто из поступавших не получил по нему пятерку. Я оказался среди нескольких десятков счастливчиков, обнаруживших рядом со своей фамилией четверку, но мой друг к нашему обоюдному изумлению сошел с дистанции, получив двойку вместе с массой других неудачников. Казалось, деканат истфака задумал резко сократить конкурс уже на первом экзамене. В то время я не представлял учебу в университете без Олега, и тем более не желал ездить сам в отдаленный Симферополь и потому решил вернуться с ним домой, хорошо представляя, что тем самым подписал себе приказ о мобилизации в армию.


По возвращении судьба приготовила мне несколько испытаний.

Ранней осенью мои руки покрылись красными аллергическими пятнами, и я попал на лечение в кожно-венерический диспансер. Там ко мне, оказавшемуся не у дел после напряженного периода, заполненного работой, учебой и редкими встречами с Галей, тихо проскользнула депрессия. Я мучительно тосковал по Юле, скучал за Галей и переживал оттого, что студенческая жизнь снова отдалилась от меня, уступив место приближавшейся армейской службе. Там же, в диспансере, со мной сблизился по своей инициативе мой одногодок Виктор. Сначала он еще пытался скрыть от меня всю правду о своих переживаниях, и только жаловался на судьбу, покаравшую его сифилисом. Но однажды он не смог сдержать слез и горько разрыдался. Мне пришлось долго его успокаивать, и только когда Витя с трудом пришел в себя, поведал о своем безграничном горе. Он впервые страстно влюбился в девушку, повстречавшуюся ему в диспансере, и она ответила ему любовью, но жестокая судьба препятствовала их счастью: они оба были больны сифилисом, который требовал длительного лечения, и опасаясь кары от болезни, боялись даже прикоснуться друг к другу.

« Боже Всевышний! - Меня обожгло не то прозрение, не то наваждение. -