Ящик Пандоры, или Время задавать вопросы, и время
| Вид материала | Документы |
- Эксперты комментируют Ящик Пандоры vs волшебная лампа Аладдина, 245.92kb.
- Дети исследователи от природы, они очень любят задавать вопросы, 104.58kb.
- Вопросы Ответы, 101.82kb.
- Шкаброва Татьяна Александровна Воспитатель: Павлова Валентина Александровна с. Красные, 113.5kb.
- Задавать вопросы своим товарищам и учителям, 490.42kb.
- Умение отвечать и задавать вопросы это дар и навык одновременно, 46.49kb.
- Вопросы для подготовки к экзамену, 32.52kb.
- Анализ конкурентных преимуществ, 52.23kb.
- Компетенция Правительства Республики Казахстан в области регулирования трудовых отношений, 2446.21kb.
- Компетенция Правительства Республики Казахстан в области регулирования трудовых отношений, 2456.16kb.
Память безотказно возвращает мне события последних недель перед армией.
- Олежек! - непривычно мягко восклицает сварливый дед совсем недавно выкрикивавший смачные маты в сторону внука, неохотно помогавшего ему чинить мотоцикл. - Как ты себя чувствуешь сынок?
А сбежавший на несколько часов из больницы в моем сопровождении друг всего лишь необдуманно выпил пива перед медицинской проверкой и расплатился неделей больничной тоски.
А это уже я через неделю сменяю Олега в больнице и надеваю больничный халат – подвели плохие анализы. Стою у больничных ворот, грустя смотрю на улицу и вдруг замечаю Самую Красивую Девочку Моего Класса, живущую неподалеку.
- Хочешь, я принесу тебе бульйончик? - Я тронут, молчаливо сожалею, что она не моя сестра, но отказываюсь.
Вот он, тот холодный и серый осенний день прощания с Олегом! Толпа родственников и друзей терпеливо мерзнет в сыром тумане, а он ошалело целует свою высокую эффектную девочку, привлекая завистливые взгляды парней. Через несколько месяцев двоим из них пришлось советоваться с его мамой о том, как сообщить ему об увиденном ими свидании девушки с высоким парнем в офицерской дубленке в зимний заснеженный день. Олег стойко перенес в армии печальную весть, а по возвращении домой с той же выдержкой устоял перед просьбами девушки о прощении и ушел от нее, не оглядываясь.
И, наконец, осенний солнечный день моего призыва в армию. Меня провожают два друга, мой отец и привыкшая ко мне бабушка Олега. Накануне я подошел к подъезду Юли, прочитал на почтовом ящике ее фамилию, чтобы получить зрительное подтверждение ее существования, попытался представить ее в Днепропетровске, отнявшем ее у меня, и, превозмогая боль, подошел к подъезду Гали. Она, чуть ли не единственная на свете, связывала меня с Юлей с помощью общих для нас воспоминаний.
- Мы только что пришли, - сообщила она, подразумевая и своего сынишку. – Видела тебя там, у подъезда. Зачем же так надрывать себе сердце? Может, это к лучшему, что ты идешь в армию – там у тебя будет меньше времени на воспоминания. Так нельзя жить дальше! Слышишь?! – вдруг вскрикивает она. – Если ты ее так любишь, почему же не поехал к ней и не заставил поверить в свою любовь?
- Перестань, Галя, не надо. Она любит его.
- Любит – перелюбит, достаточно только было доказать девушке глубину своих чувств. Ну что за мужики пошли!
Галя замолчала, ушла в комнату мальчика, трогательно уложила его спать и, присев рядом со мной, заботливо обняла меня. Близость переживаний и тел соединяет наши губы в поцелуе, соединяет наши горячие руки и словно сливает в одну наши кровеносные системы. Я расстворяюсь под магией ее обнаженного тела. Потом мы лежим, глядя вверх, и я легонько сжимаю в своей руке ее теплую руку.
- Я, наверное, люблю тебя, Галя, - вдруг слышу я свой немного хриплый голос. - Но Юлю я люблю еще больше. Может ли быть такое? Оказывается, любовь не бывает единственной?
- Дурачок. Мне иногда кажется, что я тебя тоже люблю, Но шесть лет разницы для женщины очень много. И самое главное – у тебя другой путь в жизни. Впереди у тебя прекрасная судьба, далекая от этой монотонной заводской жизни.
Основанный в средневековье городок в бывшей Восточной Пруссии скрашивал армейские трудности и тоску массой исторических сведений. На Новый Год я сидел в казарме, на наружных стенах которой сохранились кольца, в первую мировую войну служившие немецким солдатам-кавалеристам для привязывания лошадей, смотрел телевизионный фильм "Ирония судьбы, или С легким паром!" и впервые завороженно слушал прозвучавшую в нем "Балладу о прокуренном вагоне" Александра Кочеткова:
- Как больно, милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями, -
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой.
Не зарастет на сердце рана -
Прольемся чистыми слезами,
Не зарастет на сердце рана -
Прольемся пламенной смолой...
"Что же ты там делаешь в далеком Днепропетровске? Смогу ли я увидеть тебя когда-нибудь", - думал я, холодея лишь от одной мысли о том, что никогда не встречу Юлю.
Почти через год, в начале ноября, мне был объявлен выстраданный долгим ожиданием отпуск. В то время я уже несколько месяцев служил недалеко от Выборга в гарнизоне, окруженном лесами. В городе, кроме Юры, почти никто из друзей не остался – одни служили, другие учились в больших городах. Олег, как выяснилось впоследствии, прибыл в отпуск через неделю после моего отъезда. Юра изо всех сил старался скрасить мои дни в городе поездками на природу и уютными вечеринками, приглашая на них свою девушку и ее милую подружку. Мои отношения с ней не складывались, и мне приходилось отбиваться от ее недоумевающих взглядов веселыми историями из армейской службы. Всему виной было мое настроение, испорченное невозможностью встретиться с Галей, к которой именно на эти дни вторично приехал муж, и терзавшая мою душу тоска, поскольку я не застал дома одноклассницу – школьную подругу Юли и потому мне не удалось выведать о ней ничего.
Спустя месяц я дежурил в деревянном здании штаба эскадрильи и, отложив книгу, задумчиво смотрел в окно на отяжелевшие от снега ветки лесных деревьев. Отворилась дверь, и вместе с морозным воздухом и ветром бодро вошел приятель-солдат и передал мне письмо от одноклассницы. Накануне, вернувшись из отпуска в полк, я сразу же написал ей и попросил сообщить хоть что-нибудь о Юле. Нетерпеливые пальцы судорожно вскрывали конверт, а глаза уже бежали по освобождавшимся строчкам: "Юля недавно вышла замуж за Диму..." Мутная пелена покрыла глаза, уставившиеся в одну точку.
- Товарищ сержант, - вдруг донеслись до моего сознания чьи-то слова, и я увидел перед собой знакомого летчика, – почему Вы не встаете, когда входит офицер?
- Извините, товарищ капитан.
Летчик посмотрел мне в глаза и на руку с письмом и молча прошел в штаб.
Вечером я безразлично наблюдал за праздничным концертом в гарнизонном клубе, когда на сцену вышла стройная девушка с красивым круглым классическим русским лицом и заплетенной косой, в белом свитерке под шею и обтягивающей юбке, подчеркивающей ее сексапильность, и с очаровательной непосредственностью стала декламировать стихи. Задремавшая часть зала проснулась немедленно. Опомнившись, я застыл от восторга и изумления и завороженно вслушивался в знакомые обжигающие слова, доносившиеся в зал.
- Как больно, милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями, -
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой...
- Пока жива, с тобой я буду -
Душа и кровь нераздвоимы -
Пока жива, с тобой я буду -
Любовь и смерть всегда вдвоем...
- Но если мне укрыться нечем
От жалости неисцелимой,
Но если мне укрыться нечем
От холода и темноты?
- За расставаньем будет встреча,
Не забывай меня, любимый,
За расставаньем будет встреча,
Вернемся оба - я и ты...
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них -
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
Когда уходите на миг!
После нее пел солдат-писарь из моей эскадрильи, и мне захотелось расспросить его о девушке. Я назначил его вместе с собой на дежурство по казарме, и в одну из ближайших ночей он рассказывал мне историю девушки, а я переписывал из ее блокнота, взятого им у нее по моей просьбе, глубоко проникнувшие в мою душу стихи. История девушки была прекрасной в своей простоте: она была студенткой Днепропетровского университета (какое удивительное совпадение!), но встретив свою любовь в образе выпускника военного училища, оставила учебу и уехала с ним далеко на север к его месту службы. Дома офицеров и прапорщиков находились в пределах гарнизона, окруженного со всех сторон лесами, и я впоследствии, встречая ее, не мог отделаться от странного ощущения будто повстречался с Юлей. На закате лета прохладными августовскими вечерами, наступавшими вместе с первыми аккордами шлягера "Соловьиная роща" Давида Тухманова и неизменно вселявшим надежду голосом Льва Лещенко, я видел ее ежедневно. Она эффектно танцевала на импровизированной гарнизонной танцплощадке с юным мужем-офицером в окружении переминавшихся в монотонном ритмичном движении солдат и местных девушек, и они вдохновенно вносили в рисунок танца отточенные бальные элементы.
Прошло более полумесяца, и с трудом уговорив прапорщика отпустить меня с просмотра в клубе обязательного субботнего кинофильма, я сидел в завьюженной казарме и выхаживал больную душу, глядя на телевизионный экран, на котором шел повторный показ "Иронии судьбы". Вслед за звучавшим с экрана голосами в который раз губы повторяли: "С любимыми не расставайтесь! С любимыми не расставайтесь!" Душа интуитивно искала облегчения страданий. Принятое решение показалось неожиданным и мне самому – я написал Самой Красивой Девочке Моего Класса, попросив стать моей сестренкой хотя бы на период службы. Она откликнулась и присылала мне задушевные письма.
Мое лицо приятно нежили волны разогретого воздуха, а сквозь закрытые веки к глазам пробивались странные сполохи света. Где-то рядом были слышны негромкие шаги, но ко мне они не приближались. Обычно я просыпался легко, но тогда я не мог разомкнуть веки - легкая слабость и головная боль сковывали волю. Я вспомнил недавние события дня, приятно потянулся и вдруг вспохватился, что ушел из гарнизона уже давно, и мое исчезновение могли обнаружить. Освободив руки из-под одеяла, я напряг с их помощью туловище и резко встал на ноги. Рядом споро потрескивали горящие дрова в печке, и приятное тепло вернуло ощущение покоя. "Обойдется, - решил я, - только нужно уже выходить".
- Я только подумала, что тебя пора разбудить, а ты уже встал. Умница! Скоро должны вернуться родители. – Красный цвет ее свитера возвращал мне энергию, и я с сожалением вздохнул оттого, что не мог остаться еще.
- Когда это скоро?
- Через минут сорок, максимум через час. Потарапливайся!
- Жаль. А как же я снова смогу с тобой встретиться?
- Потарапливайся, - мягко повторила она.
Я уже почти оделся, когда она вошла с чашкой чая, и придерживая ее двумя руками, поднесла к моему рту.
- Пей осторожно: чай горячий. Еще немного. Еще. Ну все, пора выходить. Не забудь посылку.
Набросив пальто с меховым воротником, она вышла со мной во двор, а точнее - на лесную опушку, и успокоила зарычавшую собаку.
- Не заблудишься снова? Нет? Ну, иди.
- А как же мы снова встретимся? – повторил я снова свой вопрос.
- Не знаю. Скорее не встретимся.
- Почему?
- Какие у тебя жалостливые глаза стали, - умилилась она, но тут же вернула своему лицу суровое выражение. – Я приехала всего на пару дней и мне пора возвращаться в Питер на работу. Будет возможность – найду, а ты и не вздумай искать! И самое главное – не болтай там в казарме у себя, не хвастай!.. Узнаю – прокляну! Прокляну!
Я наклонился, чтобы поцеловать ее, но она отстранилась.
- Ты все понял?
- Понял. Не переживай, я буду молчать.
- Твоим глазам хочется верить. Ну ладно, иди.
Она сухо поцеловала меня в губы и пошла в дом.
И я ушел, но через несколько шагов снова оглянулся на лесную поляну и залюбовался алмазными брызгами, светившимися под лучами морозного февральского солнца повсюду на ровном пространстве изумительно белого снега. Ноги сами несли меня по тропинке в направлении казармы, и вскоре я поймал себя на том, что вспоминаю все происшедшее в последние часы.
Субботним утром я, отпросившись у старшины эскадрильи, направился в лес по тропинке, начинавшейся у соседней казармы, чтобы добраться до почты, расположенной на окраине соседнего поселка. Там я должен был получить посланные мамой книги, необходимые мне для подготовки к поступлению в университет. Вокруг гарнизона дремала лесная глушь и скучно текла монотонная жизнь поселка. По этой причине командование решило не давать солдатам никаких увольнительных. Лишь однажды в качестве эксперимента в увольнение отправили нескольких ребят. Одуревшие от краткосрочной воли парни напились всерьез, после чего эксперимент был прекращен. Так случилось, что прогулки на почту стали восприниматься как увольнение. Я уже был сержантом и мог отлучиться на почту без сопровождения.
В лесу мое внимание всегда привлекал аккуратно сбитый из ровных и чистых, словно вчера оструженных бревен дом лесника на большой поляне; но мне никогда не удавалось увидеть ни одного из обитателей дома, занимавших мое воображение своей готовностью жить в лесу на расстоянии почти получаса ходьбы от ближайшего жилья. На глаза всегда попадался лишь один из обитателей этого места – огромный пес. На обратном пути мои мысли унеслись далеко на юг, я вспоминал Юлю, Олега, Юру, Галю, одноклассников, мечтал об учебе в университете. Не сразу я обратил внимание на то, что долго не выхожу на поляну, а когда спохватился, то почувствовал холод в груди оттого, что потерялся в зимнем лесу. Я блуждал по лесу примерно полчаса, не находя знакомой тропинки. Паника уже вступала в свои права, приводя в дрожь тело. И вдруг я заметил тропинку, а на ней – девушку в зимнем пальто горожанки. Она шла быстро, не оглядываясь, будто пыталась сбежать от меня. Только на опушке, приблизившись к двери дома, девушка оглянулась и, заметив в моей руке посылку, спросила:
- На почту ходил?
- Да.
- А чего же блуждал там? – показала она взглядом в таинственную глубину леса.
- Заблудился, - услышал я свой изменившийся голос, доносившийся из едва шевелившихся замерзших губ, и смутился. – Извините, замерз.
- А я уже было испугалась, заметив, как ты последовал за мной.
- Извините, что так получилось.
Скорее всего принятое в городе обращение на "Вы" вызвало в девушке симпатию ко мне.
- Замерз? – переспросила она и на мгновение задумалась. - Ты откуда? – почему-то поинтересовалась она, пристально всматриваясь в меня. Мне мгновенно вспомнились неоднократные теплые обращения солдат-армян и азербайджанцев, пытавшихся проверить свои предположения о моем происхождении. Я наивно полагал, что это связано только с черным цветом моих волос. Лишь через полтора десятка лет в Израиле мне открылась истина: у меня средиземноморский тип лица с нехарактерной для него белой кожей. Мой ответ задержался на считанные секунды:
- Из Украины.
- Да-а? А говоришь на чистом русском языке.
- Там им тоже владеют.
- Ладно, что это я? Какая разница? Заходи в дом, отогреешься, попьешь чаю. Только, чур, вести себя прилично!
- Обещаю, - улыбнулся я. По-видимому, моя почти детская улыбка была заразительной, поскольку девушка улыбнулась мне в ответ.
В подсветке холодных солнечных лучей дом лесника показался мне просторным и светлым. Она сняла темное пальто и осталась в облегающем голубом свитере и светло-серой юбке, прекрасно гармонировавшими с ее крашеными белыми волосами и серыми глазами. Девушка была старше меня лет на пять.
- Сейчас пообедаем.
- Нет, спасибо. Мне нужно вернуться вовремя. Я только попью чай.
Освободившись от шинели, я подсел к столу со стороны печи. На столе в мгновение ока появились чашки, блюдца, чайник, варенье и печенье. Наши руки случайно прикоснулись, и я обжег ее холодными пальцами.
- Ужас, до чего холодные! Подожди, тебе нужно что-то погорячее.
Из настенного шкафчика на стол переместились графин, две стопки и хлеб с маслом. На ее правой руке, которая удерживала графин, словно послание из другого мира, блеснуло обручальное кольцо. Мы одновременно опорожнили маленькие стопки. Тут же у моего рта оказалась маленькая горбушка, густо покрытая маслом.
- Закусывай скорей, после этого уже не опьянеешь.
Но она ошиблась: я пьянел от почти физического ощущения ее тела, которое трудно было скрыть обтягивающими шерстью и тканью.
- Ты чего? – Она бросила в мою сторону сердитый взгляд. – А обещал вести себя прилично.
- Так я же стараюсь! – вырвалась у меня совсем детская оговорка, рассмешившая ее.
- Плохо стараешься! – С трудом сдерживая смех, девушка встала, наклонилась ко мне и поцеловала меня в лоб.
- Пей чай, согреешься до конца.
Мы оба не догадались, что горячий чай нежелателен после водки.
- У меня закружилась голова. Нельзя было сразу пить чай.
- Этого еще только не хватало! Ну, прямо ребенок. Ложись на диван, но не засыпай! Схлопочешь наряд.
Я лег, и желая оставаться с ней рядом, интуитивно продолжил роль взрослого ребенка.
- Посиди со мной рядом, не то засну.
Она бросила в мою сторону молниеносный взгляд, присела на диван и, глубоко вздохнув, впилась влажными губами в мой рот.
- Раздевайся, - неожиданно сказала девушка. – И поскорее – через часа два мои родители вернутся из Питера. – Ну, чего смотришь? Скажи еще, что ты об этом не думал!
В подсветке, порожденной холодным солнцем и сполохами печного огня, ее кожа казалась розовой, словно кожа ребенка. Под влиянием водки, усиленным горячим чаем и почти полуторагодичным перерывом в созерцании обнаженного женского тела, она казалась мне прекрасной. Впрочем, она действительно была красивой: я не мог отвести взгляда от пропорциональной наготы зрелой молодой женщины, от казавшейся мне идеальной приподнятой аккуратной груди, от негустой растительности ниже живота, сквозь которую светилась ее кожа. Красивой и предусмотрительной. Она успела накрыть диван простыней и одеялом, а в нужный момент презерватив возник в ее руках будто из воздуха. Я поспешил как когда-то в первый раз.
- Этого следовало ожидать, - мудро заключила она. – Не расстраивайся - ты очень ласковый и нежный. Только приходи в себя скорее. Неужели мне придется побеспокоиться о себе самой? В присутствии мужика? А?
Девушка поощрительно улыбалась, а я вдруг вспомнил, что даже не знаю, как ее зовут.
- Как тебя зовут?
Она помолчала, а затем ответила:
- Зачем тебе это сейчас? Спроси попозже.
Ее тело и руки знали, как помочь мне; и вскоре она уже плавно изгибалась надо мной, опираясь рукой на диван, прижимала другой рукой мои руки на своей груди, и неполными кругами приподнималась и опускалась как по резьбе, вжимаясь в меня влажным холмиком. Под конец мои руки были отпущены на свободу, а ее движения приобрели сумасшедший, совершенно непривычный для меня ритм, будто она хотела причинить мне (а может быть и себе?) боль. Как только мои руки коснулись ее ягодиц, от моей груди устремились горячие волны чувственного эфира к напряженной и увлажненной плоти и вскоре истекли наружу вязким соком. А она, закрыв глаза, слегка прогнулась назад, исступленно продолжая резкие движения лишь одними бедрами, затем заметалась в конвульсиях, после чего безвольно приникла к моей груди и еще долго вздрагивала с придыханием, пока не освободила из себя заключительные стоны. У меня возникло впечатление, что меня вовлекли в самый откровенный, почти животный секс, предварительно обменявшись со мной полами и ролями. Я испытал чувственное наслаждение, смешанное с острой досадой, оттого что был лишен эмоционального очарования сексуальной игры так, как случается грубо лишают девушку невинности. Моя отяжелевшая ноша перекатилась на спину и затихла, я же и не заметил, как задремал...
Я шел и неторопливо размышлял о моих неустанных поисках человеческой теплоты, ласки и заботы, которых во многом был лишен с детства из-за болезни моих родных. Мне всегда казалось, что во мне было больше потребности, чем у моих друзей, дарить тепло и получать его взамен. Довольно долго, почти до конца школы, меня не оставляло ощущение, что получаю от них самую малость. Лишь намного позже ко мне пришло прозрение: «Так думает большинство. Я ошибался, требуя большего - правда заключается в том, что ко мне относились довольно тепло. В школе же разочарование усиливалось пустотой, которую не суждено было заполнить взаимоотношениями с Юлей. Вот почему любую, даже самую ничтожную словесную ласку своих одноклассниц я принимал как нежданный подарок. С такой же преувеличенной отзывчивостью я относился после школы к женщинам, отмечавшим меня своим вниманием. И точно также огорчался, полагая, что получаю от них ничтожно мало. А может, это они были обделены мною?» По этой причине я рассердился на лесную колдунью. «Почему она удовлетворяла себя, словно я к этому совершенно не был причастен?", - распалял я себя, ускоряя шаг. Вслед за этим вспомнил, что так и забыл еще раз спросить ее имя. Вполне вероятно, что именно на это она надеялась. Но накануне расставания она вся была само олицетворение нежности и ласки, бескорыстной заботы и почти материнского беспокойства. "А вот и нет, она далеко не так ласкова и нежна", -заключил я, восстановив в памяти ее сухой поцелуй и лишенное каких-либо сожалений нежелание обмениваться сведениями, без которых трудно будет найти друг друга. Меня огорчали воспоминания об ее откровенно холодных и резких сексуальных движениях, казалось, преднамеренно отстраненных от моих ощущений.