Geum.ru

… Они все еще не хотят признать, что место художника в Доме дураков. Им кажется, что они колеблют мировые струны, участвуют в жизни и вообще рулят процессом

Вид материалаДокументы

Содержание


8. В тумане
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   21
  • Или хотя бы Тарасу дали первую премию, он, по-вашему, что, не заслужил? – добивался правды Семен.
  • Группа Хриненко по исполнительскому уровню - на голову выше всех, - сказал композитор. – Да и по вокалу. И если бы не эта выходка…
  • Правильно каже: «Без бокала – нет вокала!». Ясно с этим человеком все и, главное, - давно! – Тарас подмигнул нам. – Эта болезнь, увы, не лечится. Вы идете, мужики? Держим место!
  • Не хотите с нами, Мирослав? – спросил я для приличия.
  • Спасибо. Если бы ваша Инга пригласила, пожалуй, согласился бы. А так… Все ведь заранее известно – напьетесь, попоете, порыгаете, может, кто-то кому по роже даст… Смысла нет, мотивации – нуль, как говорил великий тренер Валерий Лобановский. – И он уткнулся в книгу.
  • Глубоко несчастный человек, мне его жалко, - сказал Семен, когда мы вышли из купе. Бутылку он взял, так что я остался доволен.
  • До вагона-ресторана далеко? – спросил проводницу.
  • Восьмой вагон, так что пилить вам и пилить.
  • И так всю жизнь – пилишь, пилишь, конца краю не видно, - сказал Семен.

Такая она, Инга. Где бы не появлялась, всех очаровывала мгновенно. Даже этот импотент, консерватор и педант Божик, живой классик давно почившей в бозе украинской музыки, и тот запал на нее. Что обо мне говорить? Да и на фестивале она всех обояла. Если честно, исполнение не такое и суперовое. Сестричка Вика, например, или совсем юная Маричка Бурмака из Харькова, даже при моем необъективном к Инге отношении, смотрелись покруче. Но попала в струю, что называется, и конъюнктурную песнку «Все по талонах!», на следующий день распевали все Черновцы. Инга в один миг, за вечер стала популярной, прорвалась через квалификацию, пела и в финале, и на стадионе, получила поощрительный приз.

- Панове, пропоную перший тост за те, що, нарешті, збулося! Довго ми чекали цього дня. Тепер наш відлік – Чернівці, «Червона Рута»! За фестиваль, за нас усіх, гіп-гіп ура!

- Ура! – подхватили мы тост Тараса.

- І за Юрка Жданенка! Якби не він, може, й ми не рішились, духу не вистачило. А так, коли його зняли з дистанції, ми з хлопцями подумали: ні, бляді, не підкоримося, всіх не переб»єте! Це стало останньою краплею, надихнуло на «Народний Рух»! Будьмо, друже!

Юра сидел рядом со мной. Если бы не его сочный, хорошо поставленный голос, ни за что бы не узнал в этом угрюмом парне идола черновицкого фестиваля Юрка Жданенко по кличке «Апостол». Говорят, в детстве он пел в церковном хоре, а тепер в Тернополе руководит греко-католической семинарией. Когда я услышал его первый раз (это было задовго до Черновцов), стало не по себе, что-то заныло в груди, я выскочил из зала пулей.

Как-то спросил:
  • Скажи, Юра, что это было?
  • Я ведь у Кобзарей учился, у лирников. И мой духовный отец оттуда. Повезло, застали их, пока кобзарство окончательно не витравили из нашей жизни. Моего лирника убили в конце 80-х. Никто не знает, кто это сделал. Но догадаться можно. Это был человек большой духовной силы. Вот у него не раз так случалось: когда начинал песню, то одержиме злыми духами не могли находиться рядом и просто убегали или кричали, а иногда набрасывались на него с кулаками. Его пение – как молитва.

В Черновцах на себе испытал: та же дрожь по коже, когда он вышел в простой холстяной рубахе, сатинових сельских штанах и совершенно босой. Кое-кто подумал, глядя на этого нелепого увальня, что представление сейчас продолжится, но уже с первых взятых профессионально нот, все заткнули язики в одно место. Тишина стояла поразительная. Жданенко пел «Ще не вмерла Україна». Это был не просто вызов – подвиг. Песня, после многих лет забвения, пребывавшая в глухом запрете как самый ярый образчик антисоветчины, впервые прозвучала публично. У многих, сам видел, по щекам текли слезы. Когда Жданенко закончил, сидели минуту-другую молча, потом зал взорвался овацией, все вскочили. За исполнение будущего национального гимна Украины Жданенко дисквалифицировали, даже диплома паршивого не дали как рядовому участнику.

- Ты не жалеешь, Юра?

- Що ти, Беззубов! Пісня все рівно стане нашим гімном. Незалежної суверенної України. Ніякої різниці, хто перший виконав, хто другий. Я б тільки слова трохи змінив. Не нагадує тобі: «Ще Польська не згінела»? До речі, а самому не жалко? Ми ж з тобою брати по нещастю – обох виставили з фестивалю.

Есть такое выражение: ради красного словца, не пожалеет и отца! Или что-то в этом роде. Как раз про меня. И сколько шишек набивал, а не могу остепениться, успокоиться. Ну, скажи, пожалуйста, кто тебя дернул вместо заявленной, апробированной и залитованной (то есть, прошедшей цензуру) песни «Баллада о нашем проходном дворе», исполнить на концерте «Прощание с Компартией»? Не то ли было на обувной, когда тебя выперли из многотиражки с волчьим билетом? «Скажи, мой друг, не то ли с нами было…» Семен прав: все повторяется, жизнь ничему не учит, уроки не идут впрок. И тогда, в Доме Кино, когда спел про Валенсу – кто за язык тянул? И когда ты поумнеешь? Перед Ингой выпендривался? Семен, во всяком случае, так тогда понял. И его ни за понюшку, можно сказать, подставил. Человек столько сил потратил, чтобы тебя вывести сюда, на этот фестиваль, а ты…

И зачем этот детский сад? Скажи, как на духу: чужая слава не давала покоя? Того же Жданенко Юры, Тараса, Миколайчука, Инги даже? Позер! Зал затаился, когда вышел далеко вперед, вынул из кармана заранее заготовленную, старательно перед тем измятую полосу «Правды», разгладил, прочитал голосом Левитана: «Информационное сообщение о Пленуме ЦК КПСС. 20 сентября 1989 года состоялся Пленум ЦК КПСС». Зал грохнул. Вся штука в том, что и концерт проходил также в этот день, 20 сентября. Интересное совпадение. И дальше: «В заключение на Пленуме выступил Генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев». Прочел акцентировано: «В заключенИИ».

- Эта песня написана здесь, в Черновцах. Посвящаю нашему фестивалю. «Прощание с Компартией» называется.

Зал стонал от предвкушения удовольствия. Функционеры запросто могли прервать, остановить, заглушить, включив чью-нибудь «минусовку». Что-то не сработало. Допел последний куплет, вынул из кармана кусок красного картона, на котором светились золотом буквы «КПСС». Обложка для документа, купил в воскресенье на местной барахолке, хорошо пропитал бензином, высушил, поднес зажигалку. Зал взревел, повсюду неистово полоскались сине-желтые знамена. Обман, конечно, чистой воды надувательство. Во-первых, под обложкой - ничего, во-вторых, - откуда у меня партбилет, если никогда не состоял в КПСС? Не довелось. Может, и вступил, если бы кто принял, предоставилась бы возможность. Все-таки, партбилет – пропуск в профессию. Не считая предложения бывшего одноклассника продать душу дьяволу, да парткомовской секретарши на обувной – предложений не поступало. И слава Богу! Потому как вступление в КПСС – в любом случае продажа. Ты себе не принадлежишь, должен выполнять, что тебе говорят, партийная дисциплина. Не с твоим характером, ты - не дипломат. И врешь не только в главном, но и в деталях. А в деталях как раз – нельзя! В главном – можешь, но не в деталях. Так и с обложкой. Ну и что с того, что обман? Все искусство, кстати сказать, построено на возвышающем обмане. Зритель сам обманываться рад и с удовольствием это делает. Не помню, кто сказал, может, я сам и сказал. Или где-то читал – не важно.

Все прошло на «ура». Кто-то вспыхнул зажигалкой, потом еще, еще. Жгли факела из газет, помахивая ими в такт. Позвал парня из-за кулис, отдал догорающий «партбилет», ударил последний аккорд. Зал ревел от восторга. Кричали: «Браво, Беззубов! Браво!», «Слава Україні!», «Ганьба!». Ничего удивительного, что на следующее утро решением оргкомитета отстранили, сняли с пробега, как сказал Семен. Он, конечно, здорово обиделся – не любил подобных экспромтов, неподготовленных, у него за его спиной.

- Опять свои деревенские штучки! Ничего тебя не учит. Мог и сказать, не чужые ведь люди! Дурачка из меня делаешь. Совесть есть?

На стадионе в последний день, особенно после выступления Тараса, люди кричали: «Беззубова давай, Беззубова!». Стоило показаться на улице – все поворачивали головы, аплодировали, подбадривали. Что-то вроде провинциальной достопримечательности. Демократы из местного Руха говорили:

- Гарний козак! Коли переможемо, обов»язково дамо тобі звання «Почесний громадянин Чернівців»!

Но не все так думали. Еще там, за сценой, один Вовчик из Кировограда, готовясь после меня выходить, бросил:

- Дешевий авторитет заробляєш! Краще б мову вивчив! Через таких, як ти, фестиваль закриють, матитмемо клопіт!

И по тому, как ловил на взгляды некоторых коллег, понимал: не все одобряют, а кое-кто – мне потом Семен божился – распускал сплетни, будто меня, как провокатора, специально выпустили, чтобы повод был прервать фестиваль, не проводить гала-концерт на стадионе.

Но все отскакивало теперь, как горох от стены. На этом фестивале, в провинциальном городке Черновцы, который местные расфуфыренные жены секретарей обкома партии называли позорно «Черновицы», в этом городке, который они с Ингой в шутку называли Парижем, ты ее потерял, Ингу. И теперь, когда пьешь водку в обсиженном мухами вагоне-ресторане, ее нет рядом. И никогда, наверное, не будет. Хочется встать, смахнуть стакагы на пол и орать благим матом: «Инга! Люблю тебя, слышишь, Инга! Вернись! Я все прощу!» Эх, если бы раньше знать, разве сунулся бы сюда, да гори он пропадом этот гребаный фестиваль, Семен, Тарас с его хлопцами, старый мудозвон Мирослав Божик, который заколебал своими глупыми вопросами: «А где ваша Инга, она разве не едет с вами?», публика, сыры и сырухи, Безштанько, Театрова, Заграйский с его подметной газетенкой – короче, все!

-Хлопи, а серед нас – обоє героїв – І Юрко наш, і Беззубов ВолодИнька – непоганий хлопець, справжній козак, дарма, що руськоязичний!

- Він доказав, він доказав! – залунали голоси.

- Вип*ємо за Беззубова!

- Переходь на мову, ВолодІнька!

- Хутчіш переходь! От якби «Прощання з Компартією» - на мові виконвав – ціни б тобі не було!

-Слава Україні!

- Героям слава!

Слава, слава і ура!!!

Когда овации и здравицы в мою честь улеглись, Семен спросил бестактно (нажрался, наверное, два раза в год бухает, без привычки):

- Скажи, Тарас, объясни, пожалуйста, вот тетку мою, молодую совсем, в Волынской области работала учительницей, за что бандеровцы расстреляли?

- Знаєш, за що вбивали вчителів тоді? Поясню: вони дітей наших навчали, що Бога немає. То є великий гріх. Ще питання будуть?

- Так і я не вірю, ось і ВолодІнька, думаю, атеїст. То що ж – і нас - під ніж?

Семен неожиданно для всех задал вопрос «на мове».

-Ти не плутай одне з іншим. Хочеш, щоб я на коліна перед тобою став – за всі невиннні жертви? Покаявся?

И Тарас со всего размаха упал на колени. Семен тут же упал перед ним. Следующим был Жданенко, за ним – я. Эффект домино сработал. Секунда – и на коленях оказался весь наш дружный столик.

- Вы что, бляха-муха, совсем нажрались? – заорал в дупель пьяный проводник. Встать с колен! Кому говорю? Алкаши проклятые!

- «Це вони наркомани!

- Холодіє душа!

- У потертих кишенях

- Схована анаша!

- Браття - «на коня»!

- Семен, ти мене поважаєш?

- А то! Если б не уважал, не пил бы!

- Давай на брудершафт!

- Давай!

- Слава Україні!

- Героям слава!

Собственно, я как-то пропустил момент, не заметил, когда впервые в нашей компании появился этот хлыщ. Хотя не заметить его трудно - высокий, худощавый, с чувственным, чуть вытянутым продолговатым смуглым лицом, в темно-малиновом гольфе, джинсах, вишневых закордонных мокасинах на средней платформе, с металлическими, под бронзу, массивными брошками. Потом, уже после всего, спросил у Семена:

Когда это ферзь к нам прибился? Помнишь?

- В ресторане, когда мы переселились в интуристовскую гостиницу, забыл, что ли? За ужином, подошел к нашему столику, к тебе, за автографом. Ну, как-то само собой, слово за слово, один, приехал на фестиваль, попросился к нам, место свободное…

Что-то смутное нарисовалось: огромный, как вокзал, ресторан, прокуренный насквозь зал, роскошная гостиница «Червона рута», румыны только построили, четыре звезды, знай наших! Мы поначалу в другой жили, обкомовской, но ближе к финалу, особенно после Ингиной песни, руководство города так перебздело, решило перестраховаться. Тем более - там ни света, ни воды горячей. Семен куда-то ходил, скандалил. Он вообще в этом деле – дока, я за ним, как за каменной стеной. Да, точно, сидел с нами за одним столом, как же я мог забыть! Правда, за автографами – столпотворение, не ко мне персонально, к любому, у кого на груди аккредитация фестиваля. Любители этого дела брали количеством. Поскольку мегазвезды «Червону руту» не почтили, заставляли расписываться всех подряд, авось потом пригодится!

Но все же этого ферзя трудно не заметить, не запомнить. Курил трубку, и на терпкий запах его медового табака, а также на серьгу в ухе, кадрились все барышни, оказавшиеся на беду поблизости, в пределах досягаемости. А часы? Ты помнишь его котел, когда снял куртку, аккуратно повесил на спинку стула, остался в тенниске, и мы сразу засекли этот невиданный закордонный котел.

Семен, как бы между прочим, поинтересовался:

- Часы, смотрю, у вас, понятно, Швейцария?

- А, это, - небрежно, чуть с ленцой выставил руку напоказ, - вы знаете, есть такая фирма «Орис», слыхали, конечно?

- Ну да, ну да…

- Так вот, к 50-летию окончания Второй Мировой Войны – не отчественной, нашей, а Мировой, настоящей, они выпустили специальные новаторские часы пилота. Можете себе представить: всего 1945 экземпляров. Ручной работы, конечно. Здесь в чем фишка? Дополнительная головка у них, видите, расположена вертикально. Впервые аналогичное решение, если помните, применено в часах, расположенных в пилотской кабине. Благодаря чему можно наблюдать сразу три временных пояса. Ну, а дальше – как обычно: окно «день-ночь», переключение даты, кнопки перевода стрелок. Да, вот на задней крышке, - он ловко снял часы на серебряном металлическом браслете, - гравировка специальная: голубь мира над самолетом-истребителем символизирует окончание войны. Предусмотрена специальная коробка, туда, кроме браслета, пропеллер сувенирный входит, сертификат.

- И какой же у вас номер, можно полюбопытствовать? – спросил Семен.

- Пожалуйте, на задней крышке, видите: 1276/ 1945.

- Интересно, где такие выдают? И всем ли?

- Ждут вас, как же, спать надо меньше, все давно разобрали!- нервно и как-то неестественно захохотала Инга.

Меня как перемкнуло: посмотрел на нее и почти физически ощутил, как что-то оборвалось внутри. Она ответила лучистым, полным восхищения и гордости взглядом: мол, видел, какое чудо! Наш человек! Ненавидел это ее обезьянье преклонение перед всем ярким, внешне броским, сверкающем на солнце, пусть даже будут простые стеклышки, бижутерия, или стеклянные бусы. Казалось, только пальчиком помани, издали покажи любые колониальные товары – и она, как та дикарка, не устоит ни перед стеклышком, ни перед шмоткой, столом с валютной жрачкой, импортными сигаретами, бутылкой заграничного вина. И изумленно-беспомощный взгляд: ах, трубка, ах, часики, ах, ферзь! Про себя называл этот ее взгляд: «раденька, що дурненька!». А глаза, глаза буквально выпрыгивали из орбит, как у ребенка в песочнике, которому дали поиграться новой пасочкой: посмотри, что у меня есть!

- Видал его шузы? И такой умный. А запах! Я давно тебе говорила: перейди, пожалуйста, на трубку. Так престижно, и табак, и запах… А сережка в ухе – правда, симпатичная? Знаешь, откуда у него? Он ходил под парусом на край света, натурально, мыс Горн, это за островом Огненная Земля. Ну, чего ты ржешь? Там в самом деле в паспорт ставят отметку: «конец света»! А тем, кто успешно обошел мыс Горн, где встречаются два океана и круглый год ветра безумствуют, в левое ухо вдевают серьгу. Так что ты не смейся, не в косметическом салоне ухо прокололи, бери выше!

- Я подумал, было, обычный педик. Ты с ним уже спала?

Спросил со зла, накатившего вдруг мутной волной, величиной с пятиэтажный хрущевский дом, захлестнувшего с головой ни с того, ни с сего. Почему - не с того, ни с сего? Известно. С Ингой я про себя многое понял, одно из главных открытий – я жутко ревнивый, на грани патологии. Захотелось вот так сразу – наотмашь, со всей силы приложить, чтобы в стенку впечаталась, чтобы голова дернулась беспомощно назад и с глухим стуком. И тут же какой-нибудь сертификат сразу выдать на память: мол, такого-сякого числа выдано мадам Потехиной, удостоверяющее в том, что действительно получила за дело, чтоб не прикалывалась ко всяким и разным…

- Познакомься, ВолодИнька. Юрик Шелест, аспирант из Львова.

И снова ее глупая гримаса: видишь, не просто так, знай наших! Детский сад какой-то.

- Фамилия известная. Из каких Шелестов будете?

- Если подразумеваете Петра Ефимовича, то нет. У нас свой старинный род, тоже, кстати, козацкий, ведет родословную из семнадцатого века, за порогами от Катерины скрывались. То, что мне удалось восстановить. Я же по специальности историк.

- Наука, я смотрю, много денег приносит?

- Как бы не так! Каждый раз думаю: типа, на фиг она мне надо, но и бросить как бы жалко, диссертация на выходе. Но, други мои, так тошно – подхалимничать на кафедре, подличать, угождать. Иногда думаешь: ради чего лгать, мараться? Наука там даже не ночевала, ни одной светлой личности, бессмыслие полнейшее, натюрель! Да тему жалко, больно перспективная: история и быт непризнанных наций на территории Карпат – лемків, бойків, русинів – за Капатами. Слыхали?

- Честно говоря, не Копенгаген. Разве были такие нации?

- Спорный вопрос. Мы убеждены – были и есть! Но противников – пруд пруди! Идти против течения всегда сложно.

- Что же в этом перспективного? Периферийный интерес, узкая специализация, - тоже решил показать, что не лыком шит.

- Э-э-э! Не скажите, Владимир! Через пять лет, максимум, о них заговорят, дело в том, что интерес к истории Украины идет по возрастающей, так что… Ну, хорошо, не будем спорить, углубляться в детали. Вот вы мне понравились, честно ответили, что понятия о таких нациях не имеете. А то, кого не спросишь, - все про всех знают и даже больше, чем я, который не один год, извините, посвятил. Как до дела – плавают.

- ВолодИнька у нас всегда только правду говорит, - радостно вставила Инга свои пять копеек.

- Серьезно? Это большая редкость. Как вам удается? – посмотрел сочувственно, как на безнадежного больного из палаты №6.

- Инга шутит, по обыкновению.

Здесь Семен вовремя перевел разговор:

- Инга говорила, вы еще чем-то занимаетесь, за границу ездите…

- Он рыбок разводит, редких, выращивает, покупает – и в аквариумы отдает.

- Да? Очень интересно.

- Инга шутит. Наша фирма выполняет некоторые заказы израильских партнеров.

Это другое дело. У меня сразу мелькнула мысль, что замаскированный еврей. И нос длинный, и в глазах характерная поволока. Шифруется, потомок козацкого рода. Юрик, значится, Шелест. Все ясно с тобой, Юрик. Может, Гарик? Думаю, с Семеном быстро общий язык найдут.

- И что же, прибыльное, так сказать, дело?

- Какое там! Типа одни убытки, с трудом на ноль выходим. А возни, врагу не пожелаешь. Почему ввязался – книгу хочу выпустить – обошел все Карпаты, много накопилось о движении опричников Олексы Довбуша. Слыхали, конечно?

- Схематично, кино когда-то было про Довбуша…

- Да! Потом – опять же бытописание народностей, населявших Карпаты в 18-19 веке.

- Думаете - интересно? – Семен подозрительно понюхал котлету по-киевски. – Гм-гм. Кто же ее напечатает?

- Вы правы. Только за счет автора, то есть, за свои, кровные. Издать можно, например, в Польше. А у вас есть сборник? Презентуете? – спросил у меня.

- Пока нет, мы так, по памяти!

- Ну, что вы, ребята! Это не по-современному! Я слышал некоторые ваши вещи, очень неплохо, пора бы о книжке подумать.

- Давно ему твержу, так он упрямый, ты даже не представляешь! – Инга обиженно закусила губу.

«Так, они уже на «ты». Ну-ну».

- Мы завтра с Юриком идем к одному профессору в гости. Не хочешь с нами?

- Учился у него, величина, пять языков знает или даже шесть. Вам будет интересно, Владимир. В Варшавском университете спецкурс по трипольской культуре читал, в Вене его знают, даже, представьте, в Сорбонне преподавал. Интереснейший мужик! Пригласил на кавуську. Можем вместе рвануть, если располагаете временем…

Отказался, конечно. Чего там делать, у этого профессора, слушать их «вумные» разговоры о лемках и бойках, трипольской культуре?

- Спасибо, пусть Инга отдувается, у меня репетиция в пять, пойду сосну часика два. Что касается науки, то Инга у нас, знаете, какая грамотная, на любую тему разговор поддержит.

И этот ферзь неожиданно ответил, засмеявшись одними губами, отведя глаза в сторону, чтобы наши взгляды не встретились:

- Знаю.

И что-то снова кольнуло неприятно слева, под сердцем. Когда пришел в номер, где жили, сразу ударил в нос этот дурманящий терпкий запах его табака. Значит, они тут совсем недавно были. Два стакана на журнальном столике, раскрытая коробка конфет «Птичье молоко», одна конфета, надкушенная, на салфетке так и осталась, бутылка «Белого аиста», популярного в Черновцах молдавского коньяка, надпитая до половины. И подозрительно аккуратно застланная постель.

Точно помню: шли на завтрак, одеялом ее накрыл, для вида. Инге все некогда, проспали, марафет наводила, лицом к окну, смотрелась в маленькое свое зеркальце, кисточками орудовала. Теперь же не только одеяло, но и покрывало аккуратно заправлено, подушки «конвертом». Может, горничная? Нет, номер не убирался, корзины с мусором стоят, как стояли, и в ванной не прибрано. Подумал-подумал, и резко развернул постель. Что ж, следы чужой любви – налицо. Не только налицо, но и на лице ее - счастливом и довольном. И голос, гортанный, уверенный в себе, немного умиротворенный, воркующий, какой бывает после того, как мы хорошо и качественно позанимаемся любовью.

- Гей, козаки! Наливайте ж! Куди ллєш, пся крев? Беззубову налийте! Нехай тоста вріже! Він теж постраждав від цензорської своволі!

- Простите, уважаемые! Не ослышался? Среди вас присутствует поэт и самодеятельный композитор Владимир Беззубов?

- Вам нашо, дядю?

- Ось він сидить, хіба не бачиш?

- Вы, действительно, и есть Беззубов?

- Да. А что, собственно?

- Дорогой вы мой! Вот это поступок! Партбилет сжечь! Прошу вас, если можно, автограф на память…

- Пожалуйста…

- Тарасе! Ти зрозумів, з ким за одним столом сидимо? З ким горілку п»ємо!

- Друзі, я це давно знаю! Просимо, пане Володимире!

- Да вы не обращайте на меня внимания. Голова раскалывается после вчерашнего. За нас давайте выпьем, за фестиваль. Большое дело сделано. Пусть лучше Семен…

- Давай, Семене! Скажи все, що накипіло!

- Кто не знает, Семен у нас в Киеве – главный организатор бардовской песни, президент КСП, его гэбисты по лесам вылавливали, когда мы в пионерских галстуках бегали. Вот кто пострадал! Настоящий, можно сказать, подвижник. Еще когда Розенбаум в подполье мыкался, он его от ментов у себя в квартире, на Оболони, прятал. Это ж про него песню сочинил Баум: «Скажи мне, Сэмэн…», и «Гоп-стоп», там тоже Сэмэн…

- И не только на квартире. Когда обложили так, что некуда деться, мы с ребятами на Труханов его увезли, на Довбычку. Ночевали в шалаше из веток, благо, лето на дворе. Вечером – ушица, костерок, гитара – благословенные времена! Там одна девчонка была, Яковлевичу* нравилась. Он про нее песню сочинил: «Зойка», слыхали, конечно?

- Справді? Боже, з якими людьми випала честь! А так і не скажеш, скромний з виду, ніколи й не подумав …

- Семену есть что рассказать.

- Да ну, Беззубов, ты даешь! Самого сколько лет всюду преследуют. Вот о ком писать надо! Ребята, можно, я на русском языке?

- Давай, брате! Хоч і руськоязичний, а видно зразу – порядна людина! Ти часом не з Західної?

- Киевлянин! Потомственный, с Подола, на Игоревской улице родился и вырос, в самом сердце Киева. Друзья, мои! Что я хочу сказать? В жизни у меня, вы понимаете, не так много вещей, которыми можно гордиться. Одна из них – самодеятельная песня. И как бы нас не прижимали, все равно прорвемся. Что хочу сказать? Я – счастливый человек, дожил до сегодняшнего дня, до нашего фестиваля. Когда такое возможно было? Уже и не верили. Наш КСП в Киеве разгромили, вы знаете, фельетон в «Правде Украинвы» читали - «Барды с подворотни». Но мы все равно, как трава сквозь асфальт, просочились. Теперь хочу вас и всех нас покритиковать. Не понятно? Сейчас поясню. Я, например, не одобряю, что Беззубов, Жданенко, и Вы тоже, Тарас, извините, пожалуйста, буду говорить то, что думаю. Да, не одобряю, когда вы не залитованные песни исполнили. Я и Беззубову сказал, может подтвердить. Он ведь от меня тайком весь спектакль с партбилетом разыграл.

Только поймите правильно: песни классные, но скандал такой поднялся! Сразу все враги повыползали, им только крошечный повод и нужен: мол, кто разрешил, где утверждали и тэдэ, и тэпэ. Мне Юра Соколов, который этот фестиваль выстрадал, вчера ночью встречались, говорит, их в Киеве собирают по приезде, в ЦК партии, матку будут вырывать. Чтобы больше никогда не собирались. Кому, скажите, от этого польза будет? Поэтому я – за то, чтобы свободу у них отвоевывать постепенно, шаг за шагом, без лишнего шума и скандалов громких. Это понятно, да? Но будем оптимистами и не расслабляемся в то же время! Поэтому предлагаю тост – за фестиваль, который подарил столько хороших песен и имен, стал лучем света в темном царстве застоя и консерватизма!

- Гей, будьмо, хлопи!

- Будьмо! Гей!

- Слава, слава і ура! Слава Україні!

- Героям слава!

- Беззубову – слава!

- Ребята, пожалуйста, нельзя ли потише?

- А шо це за руськозячные?

- Ми ще ж і не співали.

- Ще треті півні не співали!

- Ніхто ніде не гомонів!

- Сичі в гаю перекликались!

- І ясен раз у раз скрипів!

- Ребята, ну, пожалуйста, очень просим, пойте тише…

- Куди ти ллєш, не бачиш, чи що?

- Дожилися! Країв не бачить!

- Де п»ють, там і ллють!

«Интересно, она ему с презервативом давала? Терпеть не может резинок. Когда-то первый раз, когда достал пачку импортных, с таким трудом добытых, сам никогда не пользовался, как одевать не представляю, так она такой шум подняла: «Я тебя не пущу с этой гадостью!» Посмотрим, что ты вечером запоешь, как меня сегодня принимать будешь!

Только она не пришла. Перезвонила: мы с Юриком на даче у профессора, сорок километров, мужики напились, некому везти назад. Пожалуйста, только не переживай, все в порядке, буду утром, к завтраку. Хорошо знал ее эту привычку - когда мешал кто посторонний, или по телефону не вовремя звонил, перебивал нам весь кайф, подруга какая залетная или с работы по делам, - Инга тараторила в трубку, как из пулемета. Быстро, еще быстрее, лишь бы отвязались, исчезли, провалились в тартарары: «на фиг нам телефон этот дурацкий, выруби его к едреней фене, сил больше никаких, обнаглели, ночью трезвонят, иди сюда скорее…» - и в постель, стремглав, таким же стремительным рывком то ли нырком, то ли прыжком с подскоком, как пловчихи на соревновании в бассейн прыгают. Зато потом - никуда не спешила, любила, когда «с чувством, толком, с расстановкой».

Как-то сказала: пожалуйста, изменяй, сколько хочешь, я же не против. Но сначала все, что мне нужно, со мной сделай. Все. Что. Мне!!! Нужно! Останутся силы, желание – пожалуйста, я не держу. Ага, какая умная! После - ни на кого смотреть не хочется. Пустой, как семечка, до последней капельки выпитый, выжатый, казалось, вообще никогда ничего не захочется. Но как она умела быстро восстанавливать! И следующий раз наступал, как ни странно, очень скоро, часто еще до обеда, вечером – строго обязательно. Переживал: казалось, ей всегда мало, она всегда хочет. Так и было, между прочим. Как-то сказала:

- Знаешь, в чем между нами и вами разница? Мужчина всегда хочет. Но не всегда может. Женщина – всегда может. Но не всегда хочет.

И потом, после:

- Если будешь меня тиранить, привязывать, никуда не отпускать от себя, - значит, у нас ненадолго, быстро пройдет. Свобода тем и отличается от неволи, что свободного человека всегда из клетки отпускают, потому-то он всегда возвращается. По принуждению ничего хорошего не получается. И наоборот, если любишь по-настоящему, тиранить не станешь. Так что отпускай меня чаще, и я буду возвращаться, как голубка в свое гнездо. Это и есть настоящая любовь.

Между прочим, ее любимая тема. Разница между мужским и женским восприятием, теория любви, сама любовь и вся прочая ахинея. Китайцев, восточную философию только с этой точки зрения воспринимала. Конечно, тот ферзь для нее – находка. Яке їхало, таке й здибало! Он мою Ингу в два счета обкрутил. Да днем с огнем не сыщешь более подверженую чужому влиянию и впечатлительную до патологии. Идеальный клиент для секты, нетрадиционных религий – легко, без напряга поддается внушению. Отсюда – и влюбчивость повышенная, готова мчаться по первому зову хоть на край света. Тот же мудень сам на краю света ошивался. А она, оказывается, давно созрела, всегда готова, только и ждала что первого зова.

Не мудрено, этот Юрик окрутил ее сразу, как ниточкой к себе привязал с первой встречи, и она за ним собачкой послушной, в рот ему заглядывала. Вот и вся китайская философия. Не вернулась, конечно, ни утром, ни днем, ни вечером.

- Где это Инга наша, целый день ее не видел сегодня? - спрашивает Семен.

- Мы с ней разбежались. Не придет она.

- Шутишь?

- Да нет. К этому ферзю сбежала, местному. Ну, не местному, а львовскому. Что при часах и трубку курит.

- К Юрику? Да брось! Он же с придурью весь.

- Значит, ей такой и нужен.

Когда это произошло – до и после финала на стадионе? Кажется, до. На стадион не ходил, не допущен после исполнения «Прощания с Компартией» в зале летнего кинотеатра. Точно! Ночью, в одиночестве, сочинил, когда понял мозгами своими куриными, что не придет. В холодильнике нашел бутылку вина, случайно уцелевшую, кислючего – скулы сводило, до оскомы. Молдавский «Рислинг», ничего, пошел за милую душу. Пил вино, мурлыкал стихи, потом гитару взял, проверить мелодию, второпях записывал на обратной стороне примитивного гостиничного буклета «Приїжджайте в Чернівці!», что в каждом номере валяется. Со словами песни «Край, мій рідний край!», которую Соня Ротару полюбляет. Между строк того хита и записывал рифмованные строки. К утру – бац! - готово! И песня, и дешевый трюк с партбилетом – только, чтобы увидела, обратила внимание, чтобы оглянулась, поняла, кого потеряла. Отсюда – и минор, задушевность, получилось не «Прощание с Компартией», а прощание с Ингой. Может, отсюда – и успех? Брось, ВолодИнька, себя хоть не обманывай! Какой успех? Конъюнктура! Время такое! Хочешь стать знаменитым? Ругай почем зря компартию, систему проклинай на все лады – вот и будешь в фаворе. Интонации же и вся прочая мура – до одного места, понял?

И хватило наглости прийти со своим ферзем, сидели в десятом ряду, служебном, почти рядом с Семеном. И, кажется, за руки держались. На одних морально-волевых исполнил без запинки, даже в бумажку не подглядывал. Хороший вечер, редкий, все удалось! Прислала записку: «Я тебя Л.!» с сердцем, пронзенным стрелой и капли стекающей крови. Шутка наша с ней дурацкая. На выступлениях посылала всегда. «Чтобы помнил обо мне. Ну и для поднятия духа!». Даже не посмотрел в их сторону, много чести!

Ночью позвонила в номер:

- Зачем изменил программу? Тебя сняли со стадиона, ты хоть знаешь?

- Причем здесь ты? Это тебя не должно касаться!

- Думаешь?

- Я знаю! Где твой Гарик?

- Кто? Юрик, может? Ты хотел сказать…

- Мне по барабану. Юрик-Гарик. Минет ему делаешь?

- Идиот! Скотина безмозглая! Это ты все испортил, ты!

И трубку – хрясь!

Ненормальная! Напилась, наверное. Или накурилась. А он, похоже, этот ферзь, травку покуривает. Ее голубая мечта. Сколько раз предлагала: «в жизни надо все попробовать»! В сексе, по крайней мере, она испытала все и даже больше. И теперь потянуло попробовать наркоту. Но не сама, конечно, одна ничего не делала. Женщина до мозга костей, без мужчины из дому на улицу не выходила. Что за интерес – курить самой? Не тот кайф! С любимым человеком – другое дело. Почти уговорила – на ее день рождения, 7 июня, тридцатник как раз, юбилей, который женщины так ненавидят. Решили: закроются на целый день в квартире, накупят еды, выпивки, занавесят шторы, будут любить друг друга и курить, курить! С другим только спутником. Но это для нее не принципиально: с кем хочу, с тем и курю, какое кому дело?!

С такими мыслями и сон приснился под стать. Будто превратился в большого и неуклюжего осьминога. Где-то читал, как они размножаются – одна из восьми конечностей, преобразованная в копулятивный орган, когда приходит время, отрывается от туловища и пускается в самостоятельное плавание в поисках самки. Найдя походящий объект, спаривается, конечно, без участия хозяина. Сам осьминог, лишенный не только радостей жизни, но и мужского достоинства, умирает. И вот я, осьминог, выбрасываю свою конечность, которая превращается в накачаного, демонстрирующего на пляже свои бицепсы и трицепсы, довольного собой мачо в красивых кожаных плавках. «Что смотришь, Беззубов? У меня на трусы и сертификат есть! – и вынимает из потайного карманчика-«пистона» лилового цвета презерватив с усиками. Получается, что этот доморощенный Геракл – не кто иной, как Юрик, который отбил у меня любимую. Долго машет скрюченой своей культей у меня прямо перед носом: «Не надейся, Беззубов, я не люблю случайных встреч, мне интрига нужна, потому буду искать только Ингу!». – «Но нельзя же идти против природы, ты должен трахнуть первую попавшуюся самку, ты же осьминог, а они делают это без любви, первой встречной! – « Нет, ты не правду говоришь, забыл наш спор в ресторане? Сам говорил: без интриги любви не бывает! К нам, осьминогам, тоже относится!»

Действительно, когда проснулся, вспомнил: в ресторане, где мы, собственно, и познакомились, зашла речь о любви как о «приворотном зелье». По-моему, Инга разговор и завела.

- Какая любовь? – сказал Юрик. – Глупости все, идеализм. Ученые давно докопались до ее механизма.

- Ну, для этого не обязательно быть ученым, - сказал Семен. – Многие постигли ее эмпирическим, так сказать, путем.

- Я не о комплексе физических упражнений, называемых иногда любовью. О любви - как комплексе биохимических реакций, проявляющихся в романтических ухаживаниях, вожделении, привязанности и тому подобное.

- Неужели ухаживание и поцелуи при Луне можно разложить на биохимические составляющие? – с сомнением спросила Инга, смешно наморщив свой носик.

- Легко! «Адрес» любви спрятан в определенных зонах нашего мозга, связанных с получением человеком удовольствия. Для любви надо добиться, чтобы рецептор дофамина положительно реагировал на попытки партнера. Причем, постоянно, на рефлекторном уровне. Дофамин – в определенных пропорциях – заряжает организм энергией, способствует хорошему расположению духа, повышает мотивацию. Каждый помнит свою первую любовь и тот прилив сил, когда не поспать всю ночь – ничего не стоило. Попробуйте, например, не поспать ночь в армии, стоя в карауле – две большие разницы. Недаром говорят: любовь горы способна свернуть…

- И часто вы пользуетесь своими знаниями, так сказать, о химической природе любви? – Семена, как всегда, интересовал, прежде всего, практический результат.

- Да нет, управлять этими процессами науке пока не под силу.

Если же он все-таки управляет «приворотным зельем»? Тем более, сколько моей Инге надо? Как пчела на мед, полетела на щекочащий нос запах его трубочного табака. А часы «пилотские, номерные»? А кожаные плавки? Да нет, плавки во сне были, не считаются! Все равно, владеет чем-то гипнотическим, использует свои знания, запросто зомбировать может таких, как Инга, неустойчивых. Выучили на свою голову! Может, надо было все же с Ингой покурить травку, вдруг и у нее раскрылись бы те рецепторы удовольствия и наслаждения? Пора вставать, чтобы совсем не загнуться от этих кошмарных мыслей и сновидений. Скоро, слава Богу, домой!

Домой? Блин, теперь же и квартиры нет! Не возвращаться же к ней, в их, то есть квартиру, где они спали и жили, последние четыре года? Там теперь Юрик-Гарик поселится. Он как-то обронил, что собирается на месячишко в Киев – по библиотекам, да и дел накопилось. Знаем мы эти библиотеки и вас, любителей блондинок. То есть, книг. Это они шифруют девушек под условным обозначением «книга». «Успел за месяц прочесть пять книг!» Ученые, итить твою налево! Хорошо, а мне – куда же? Где буду жить? Когда-то начинал с трехкомнатной. И вот результат – ни кола, ни двора. Но кол-то ладно, ни об этом сейчас разговор.

И утром – Семен за завтраком:

- Слушай, Зуб, твоя краля звонила, с утра пораньше. Слова песни про компартию просила. Понятно, да?

- Зачем ей?

- Тебе не звонила?

- Было дело, только ночью, ничего не разобрал. Выпили вчера многовато…

- Представляешь?

- Что ты сказал?

- Откуда у меня? Проси у автора. Понял, да?

- Честно говоря, не очень. Зачем они ей?

- Вот и я говорю. Может, она у тебя дятел: стук-стук-стук?

- Ну, ты загнул! Мы же с ней у тебя в КСП познакомились.

- Меня не приплетай, пожалуйста, сняли вы ее с Серегой Галуненко. Меня рядом не стояло. Понял, нет?

Года три спустя - когда жизнь перевернулась, все перемешалось, треснуло по швам, вылупилась незалежна Україна, чему все вокруг радовались, будто только и мечтали всю жизнь о ней, и пришлось перебиваться случайными заработками, бедствовать, как-то приспосабливаться - позвонил Семен. Он мелькал в шоу-бизнесе, оседлал, как сам говорил, новую украинскую попсу. Обещал подтянуть при случае, «пока же, извини, старик, ты пока - неформат, но скоро все наладится, мы с тобой пофестивалим, как в молодости, помнишь?». На каждый его звонок чуть не молился: а вдруг?

- Ты телевизор смотришь сейчас?

- Да нет его у меня, на фиг надо!

Снимал, как всегда, комнату, полулегально, соседи два раза милицию приводили, паспорт куда-то задевался, посеял по пьянке, что ли?

- А у соседей? Можешь включить УТ-1, новости?

- На контрах со всеми здесь. Не могу. А что там?

- Кралю твою, Ингу Потехину, что в Черновцы с нами ездила…

Как обухом по голове – тогда ведь каждый день кого-то взрывали, убивали, резали.

- Случилось что? Не трави душу, Сэмэн, что с ней?

- Да не ори так. Ничего страшного. Только что передали: назначена главой пресс-центра СБУ. Знаешь, что такое СБУ?

- Ну, да… Может, однофамилица?

- Нет, фотку ее показали! КГБ быший! Теперь – понятно, да?

- Что именно?

- А то, что на такую должность за здорово живешь, так просто не назначают. Значит, и тогда она закладывала. Помнишь, я тебя в Черновцах спрашивал? И в КСП, значит, стучала, сучка.

- Ты думаешь? Не может быть!

- Позвони по старой дружбе, спроси…

- Такое скажешь. Ты позвони лучше.

- Куда, в рельсу? Нас с тобой даже не соединят с ней. Разве только сама пригласит. Для выяснения кое-каких деталей. Теперь понятно, да?

И так мне лажово стало, честное слово. С вечера полбутылки «беленькой» оставалось, хлобыстнул натощак. Как шутили в студенческие годы, зубы почистил. Мне-то что чистить? Я же Беззубов. Выходит, она нами, как мальчиками крутила, – и в Киеве, и в Черновцах на фестивале. Это с ее подачи вербовал меня этот Иван Иваныч – он же Костогрыз из параллельного «Б» класса, в сиксоты звал. Я же ей, мудак с солеными ушами, все, как на духу, рассказывал, делился, совета спрашивал. Понятно: она им – в точности все и передавала, может, записывала меня даже. То-то хохоту! Не в том дело – подумаешь, с работы турнули, волчьий билет везде, куда ни сунься – плевать, в общем-то, с высокой колокольни! Страшно другое: считал, что живу свободно, как считаю нужным, на самом деле – все сплошной фальшак! И чувства наши, и постель, и что вместе почти четыре года, думал – не просто так, а все-то, оказывается, ненастоящее, целлулоидное. Вспомни: через какие разрывы прошел, сколько раз бросал ты, оставляли тебя – не рвалось с такой кровью. Должно быть, возраст. Пришло время, когда клин не выбивается больше клином. Не думал, что Инга так долго будет сидеть занозой в сердце, не выкорчевать, не замазать какой-нибудь зеленкой.

Признайся честно, старик, для себя, не для толпы, не на показ: ты ведь действительно любил Ингу, и сейчас, когда прошло столько лет, это чувство, пафосно говоря, согревает тебя до сих пор. Может, в этом и есть счастье: чтобы было кому показывать песни, ради кого уродоваться на халтурных концертах, нарываться на скандалы – и то легче, когда знаешь, что есть человек, с которым ты вечером выпьешь в тишине и ляжешь в постель. Вот в чем штука, брат.

Однажды мысль мелькнула, потом, когда расстались: почему-то рядом с ней, чувствовал себя свободней и раскрепощенней, чем сейчас, когда кругом один остался. Казалось бы должно быть наоборот, всегда считал, что одиночество гарантирует свободу. Ни фига, оказывается, глупости!

Нормальному человеку эти мои рассуждения могут показаться сплошным и натуральным бредом. Тем более, что для нее наша любовь – совсем другое, очередная «спецоперация» на карьерном пути. Никаких чувств и сантиментов, один только расчет, а сопли-вопли, как она называла наши отношения («когда у нас с тобой все эти сопли-вопли начались…»), всего лишь ей для дела нужны были, для прикрытия. Чтобы через меня поближе к интересующим «объектам» подобраться. И когда кончала со мной на диване – не от полноты чувств, не от горячей любви и, конечно, не потому, что я такой половой гигант, - звезду на погоны зарабатывала своей писькой, а я при ней за лоха был. Как Семен говорит: понял теперь, да? Понял, но поезд ушел, не видно даже его, мимо нас растаял, как в тумане.


8. В ТУМАНЕ


На подъезде к Борисполю – ни фига не видно, сплошное молоко. Повернув направо, на аллейку, по которой до аэропорта – ерунда осталась, метров двести, не мог разглядеть не то, что контуров здания, дорогу впереди себя на десять метров. А ведь все время ехал с включенными фарами. Глянул на часы - до отлета меньше двух часов. Как взлетать в такой туман? Опаздывать нельзя - рейс Киев-Прага для меня транзитный. В запасе будет всего лишь сорок минут, чтобы поспеть на регистрацию другого рейса «Прага – Милан». А если не успею? Надо же, в кои веки отлететь собрался, так не с моим счастьем!

Обозвался мобильный – два коротких сигнала: эсэмэска. И кому-то не лень в такую рань - девяти часов нет. Скорее из любопытства свободной рукой нашарил телефон на сидении рядом с собой, где должен сидеть пассажир. Или пассажирка? Теперь точно: не скоро заполнится вакантное место. Привычная процедура, которую можно выполнить даже одной рукой: «Сообщение» - нажать, «Входящие» - еще раз нажать, «Открыть». Техника на грани фантастики, специально для русского человека – внимательно читай и нажимай одну из трех кнопок. Промахнуться, кажется, невозможно. Но наши умудряются и здесь. Вот именно, что ваши! Вот и текст – латинскими буквами на украинском языке. Так сказать, новояз, современная грамматика:

«Стамбул вибув! Голосуйте за відпустку в одному з міст: 1.Венеція. 2.Лондон. 3. Париж. 4.Рим. 6.Прага. 7.Барселона! Надсилайте СМС на номер 5222 (1 грн.)».

Понятненько. Ушлые ребятки научились скачивать бабки с помощью мобильника – в сети ловят лохов. Тысяча человек, предположим, из миллиона пользователей откликнутся – тысяча гривен в кармане. А если миллион? И такие викторины разыгрываются по два раза в день. Непыльная работка, совсем непыльная! И денежная. Под пятым номером, наверное, шел Стамбул, в смысле, Истамбул. И вот он-то первым и выбыл. Поэтому после Рима, который имеет четвертый порядковый номер, идет сразу шестой – Прага. Мой нынешний маршрут предполагает и Рим, и Венецию. Сыграем, что ли? Итак, нажмем «четверку» и передадим на номер 5222. Снимайте несчастную гривну, мне теперь все равно, думаю, больше не понадобятся. Кстати, и Венецию можно выбрать. Подумаешь, две гривны - коту под хвост. Что такое две гривны? Ничего! Может, и Прагу выбрать? Ведь в Милан лечу транзитом именно через Прагу. Конечно, проголосуем и за Прагу! Тем более, там неплохо летом, особенно трамвайчиком по Влтаве, потягивая на палубе джин-тоник. Да, были времена, а теперь моменты! Золотые купола, море зелени, старинный город, как на картинке нарисованный. Но жара стояла, ужас! С утра зашкаливало за тридцатник. В Киев вернулись – семнадцать градусов, июль месяц, в деревне Гадюкино – дожди. Так что – за Прагу! Выберем «шестерку». Что такое три гривни? Ничего! Надо думать, в Праге сейчас, в конце марта, не очень жарко. Да тебе-то что? Даже из аэропорта не надо выходить, перейти в другой терминал в транзитной зоне. Кстати, времени в обрез, так что – максимальная концентрация! Хорошо, что через Прагу – места знакомые, хоть немного греет.

Надо же, сглазил! Оставил машину на платной стоянке - товарищ заберет послезавтра, докатил свой неподъемный чемодан (хорошо, что на колесиках!) до фойе, глянул на светящееся табло: финиш, кажется, приехали! Тут же характерной гнусавой скороговоркой:

«Метеоусловиями рейс из Праги ориентировочно задерживается на два часа. О времени прибытия самолета будет сообщено дополнительно».

Так-так. Только без нервов. Главное сейчас - найти свободное место, хоть чемодан поставить. И здесь только заметил: ни одного кресла свободного, аэропорт переполнен, повсюду стекающие зонты, мокрые плащи и куртки, характерный запах сырости, прокисшей обуви, несвежей одежды, кожи чемоданов. Как бы то ни было, надо идти в камеру хранения. Если самолет опоздает на два часа, то и рейс «Прага – Милан» в половине двенадцатого, само собой, накрывается. В Милане меня, между прочим, гид встречает. Все оплачено, за все заплачено! Такие дела, как говорил Курт Воннегут. По другому, правда, поводу, но все равно с авифцией связано. Помнишь, в «Бойне №5», этот грустный рефрен, посвященный разрушению Дрездена союзниками, вошедший в поговорку во время вьетнамской войны. Такие дела…

- Простите, на Прагу – ничего не слышно?

- Нет! Там туман и гололед, обледенела полоса. Самолет пока не взлетал оттуда.

Значит, как минимум, часа три-четыре…

- Как мне быть, я транзитный пассажир, лечу из Праги сразу в Милан, и теперь ясно, что на свой рейс не попадаю. Что делать в таких случаях?

- Идите в транзитный отдел, может, вас куда-нибудь посадят!

Прекрасная перспектива. Знаменитое киевское хамство: проси, унижайся, умоляй, плати бабки, тогда, может, посадят.

В транзитный – километровая очередь. Оказывается, с утра много рейсов не отправлено. Как сказал товарищ по несчастью: «Где начинается «Аэрофлот», там кончается порядок!».

- Ну что мы можем сделать? Ваш самолет до сих пор в Праге! Как только прилетит, будем отправлять. Да я все понимаю! Из Киева в Милан вы все равно не полетите, в любом случае, вам надо в Прагу! Так что ожидайте! Может, там вас куда-нибудь определят, во всей Европе сегодня или туман, или гололед! Извините. Следующий!

Пойти, что ли, напиться? Раньше таких вопросов не возникало. Фляга всегда с собой, отпил глоток-другой: «Нормально, Григорий?» Наипервейшее средство от всех мерзостей жизни. И время проходит незаметно, да и вообще – когда пьешь, все равно, – летишь ты, едешь или в аэропорту торчишь. Кстати, лучше сидеть в аэропорту, чем на работе. Так Сэмэн говорит. Любимая его пословица, врет, что сам придумал. Нет, пить не буду. Как-то несерьезно: три года держался, чтобы здесь, из-за какого-то самолета неприбывшего, сорваться. Не дождетесь! Бывали времена трудней, но не было подлей! Табу нарушать нельзя! Нет, не табу - слово, которое себе дал.

Только вот что хочу тебе сказать - заметил: после того, как завязал, пошли одни неприятности. Когда пил, все как-то легче переносилось, удача выпадала хоть иногда, да и вообще - жизнь повеселее, не такая тусклая. Жил как жил, и никаких проблем, кроме того, где достать водку. И вокруг – все терпимо: люди милей кажутся, понимаешь их с полуслова, они – тебя, друзей – полно! Когда же вырвался с круга, стал вести трезвую жизнь, оглянулся: никого рядом нет, совсем один остался. И как ты думал? Жизнь праведника, схимника, да и вообще любого интеллигентного человека подразумевает отшельничество, одиночество, внутреннюю самостоятельность и сосредоточенность. При таком образе жизни роль рубахи-парня, заводилы и запевалы/запивалы как-то не стыкуется с новым образом. Впрочем, я уже привык. Привык? Так и нечего думать о выпивке! Ремарка: с глубоким вздохом сожаления:

- Согласен.

Интересно, встретится ли в переполненном аэропорту хоть один знакомый? Народ-то прибывает! В буфет не протолпиться, звон стаканов все слышней, запахло бутербродами со старой колбасой, щедро приправленной чесноком и другими пряностями, дабы забить протухлый запах. А вкус? Вкус-то чем забить? Да кто его ощущает здесь, вкус? Заглатывай, запивай пивом, и отходи быстрей на перекур, одним ухом слушая противный, металлом по стеклу, голос местной «радистки Кэт»:

- Самолет из Вены опаздывает прибытием ориентировочно на полтора часа!

Браво! «Опаздывает прибытием», интересно, а опоздать убытием – можно? «Ориентировочно – на полтора часа» - аптекарская точность, ничего не скажешь. Почему, кстати, Вена не вошла в число городов, где можно провести свой отпуск? Лондон присутствует, например, Вена – дудки! Или – Гамбург? Как тогда в Гамбурге было жарко, мама родная! Город абсолютно не приспособлен, а тут - такое пекло. Асфальт плавился под ногами. Добирался на электричке, в вагоне для пассажиров «Люфтганза». Откуда – уже не вспомнить. По-моему, из Бонна. Или – Берлина? И Бонн, и Берлин, и Франкфурт, и Гамбург входили в программу гастролей. И везде жара жуткая - до сорока - сорока пяти! В Гамбурге встречала молоденькая девица модельной внешности. Оказалось – балерина, из Киева, дочка известного футболиста «Динамо». Приехала на стажировку в театр, да что-то с ногой, операцию делать, выхода нет, только под нож, на танцах крест, понятно. Хорошо, замуж за немца успела выскочить, иначе домой, в Киев, пришлось бы возвращаться, несолоно хлебавши. Вручила гонорар в конверте, поехали в гостиницу, четырехзвездную, но без кондиционера.

- Веришь, на весь Гамбург – ни одного номера с кондиционером, не нужны они здесь, ветрено всегда, но теперь вот незадача - климат меняться начал…

- Ничего страшного, перекантуюсь две ночи как-нибудь. Где ужинаем?

- Я здесь в итальянском ресторанчике заказала, неплохая кухня, творческий люд собирается…

Не так все просто оказалось. За ночь раз десять, наверное, под холодный душ бегал, простыню мочил – духота жутчайшая! Открыл окно – еще хуже, как жестью раскаленной дохнула улица. И пейзаж под стать: публичный дом аккурат напротив, вышибалы-зазывалы, девка в белой миниюбке сидит прямо на асфальте, подстелив газету, но шпильки высоченные не снимает. Моряки в три ночи пожаловали - портовый город, такой хибишь подняли, гоготали до утра на незнакомом языке, одни согласные гортанные. Мне петь сегодня, а эти никак не уймутся! И матрац твердый, как камень, ортопедический, для позвоночника, говорят, полезный. Надо бы телку пригласить, переводчицу, не так жестко спать бы, чего же поскромничал, прозрачно ведь намекала. Пожалел, постеснялся, отца-то ее неплохо знал, нормальный мужик, в Гидропарке пересекались, что-то перемкнуло:

- Извини, устал очень, отдохнуть перед концертом надо…

Вот и отдохнул. Как, кстати, звали ее? Ирина, Ирэна, Ярина – что-то в этом роде.

Вечером же, вернее ночью, после концерта, сняла в ресторане какого-то американца, а ты пробухал с датчанами. Утром похмелялись в какой-то подворотне. Был выходной, немцы отдыхали, пустынно, улицы грязные, неприбранные, то и дело кто-то пустую смятую банку из-под пива или пепси поддавал ногой с диким и гулким дребезжанием. Вспомнилось все ярко, как вспыхнувшая лампочка в темно-сером, почти больничном, интерьере аэропорта, куда все прибывал и прибывал народ. Похоже, не выпускали ни один рейс. С моим счастьем!

Надо думать о чем-то хорошем, все же отвлекает. О чем? Например, о теплом и уютном доме на берегу большого озера, который у тебя когда-то был. Зима, замело все снегом в полметра, ветер гудит. Ты дрова в камин подкладываешь, не спеша, с ленцой. В белом махровом халате, вывезенном тайно из люксовой гостиницы в Токио – качественный, теплый и очень комфортный, надо сказать, халатик. Ты весь размагничен, расслаблен, рассупонен, после второго-третьего захода в парилку собственной сауны. Проигрыватель голосом Юрия Визбора тихонько напевает:

А где же наши беды – остались мелюзгой,

И слава, и вельможный гнев кого-то,

Откроет печку Гоголь чугунной кочергой,

И свет огня блеснет в пенсне Фагота!

Ха-ха! Вот как? Отчего вдруг вспомнил эту старую забытую его песню? Носил-носил в себе и вспомнил, подумаешь! «Кто музыки не носит сам в себе…* Нет-нет, должна быть некая ассоциация, чтобы именно эта песенка вынырнула из глубин сознания. Что за песня? Посвящение Высоцкому. Точно, помнишь, как начинается?


Пишу тебе, Володя, с Садового кольца,

Где с неба льют разрозненные воды.

Все в мире ожидает законного конца,

Лишь только не кончается погода.


Теперь – точно! Ты – тоже Володя. Только – ВолодИнька, не Владимир Семенович. Действительно, спутать трудно. Там, если помнишь, еще одна строфа есть, в конце, очень соответствует сегодняшнему и моменту, и настроению:

Пишу тебе, Володя, с Садового кольца,

Где льют дожди, похожие на слезы.

Да, ты прав, песенка – в самую масть! Не махнуть ли обратно в Киев? Благо, машина под боком. Отогреться где-нибудь, да и вообще… Вот это – да! Какой Киев? Забудь про него. Ты же только что оттуда вырвался! Вспомни, как мечтал, как приближал этот день, как он тебе снился! Нет, дорогой, Киев для тебя закончен, закрыт, опечатан и пломбой скреплен. Ку-ку, привет! Ты на правильном пути, вот он, ресторан. Теперь – напускай на себя мину соответствующую: беззаботного прожигателя жизни, скучающего Чайльд-Гарольда, в крайнем случае – «лишнего» человека, эдакого всезнающего барда, не то Онегина, не то Печорина, уставшего знаменитого артиста-футболиста, пресытившегося всем. И закажи бутылочку «Клико», и перечти «Женитьбу Фигаро»! А что – не позволить ли себе по этому поводу хотя бы фужер шампанского? Для поднятия, так сказать, тонуса? В конце концов, шампанское не считается, в список запретный не входит. Ну что тебе станется с одного фужера?

- Мы шампанское не разливаем! Хотите – берите бутылку!

- Фужер, если один, нельзя?

- Мужчина! Что вы такой непонятливый! Куда я остальное девать буду! Вылью, что ли? Оно же выдохнется, кто захочет после вас пить? Неужели, непонятно? Давайте быстрее, меня люди ждут!

- Какое вино у вас есть, фужер чтобы…

- Я вам русским языком говорю: вино не разливаем! Заказывайте бутылку или идите в другое место…

- Лучше идите отсюда к едреней фене! Я правильно говорю, девушка? ВолодИнька, привет душа моя! Не ожидал? Да я сама здесь - случайно!

К столику стремительно шла высокая женщина модельной внешности в ослепительном ярко-малиновом пальто, скроенном на манер офицерской парадной шинели. Легкий оранжевый шарф, небрежно заброшенный вокруг высокой шеи, подрагивал и развевался, светясь в полутемном зале яркой стрекозой. Под расстегнутым пальто призывно манила маленькая золотая брошка-пчела, ну а все остальное, как говорится, легко угадывалось. Она на секунду, всего лишь на короткий миг, повернулась спиной, будто на подиуме, сделав неуловимое изящное, доведенное до автоматизма движение своими великолепными ногами, резко прокрутившись на каблуках головокружительных шпилек.

Ясен перец, все, кто коротал время в только что открывшемся кабаке, сразу же вылупились томными от желания моргалами на эту неизвестно откуда свалившуюся супер-стар. Со стороны могло показаться - обернулась она потому, что кто-то окликнул или отвлек, но я слишком хорошо знал каждую ее заранее отрепетированную примочку. И понял, что не ошибся, когда увидел умопомрачительный аккуратненько нашитый на узенькой талии пальто миниатюрный хлястик с двумя совершенно немыслимыми бирюзовыми перламутровыми пуговицами. Вот этот самый хлястик с пуговицами, и само пальто, и великолепные ноги она сейчас и демонстрировала, повернувшись, как на подиуме. Не хватало только бархатного голоса диктора, который бы сразу ввел в курс дела: «Уважаемые господа! Сегодня вы присутствуете на демонстрации очередного сногсшибательного наряда! На подиуме – Юлия Филипенко!».

Что же до ее любимого яркого и резкого малинового цвета, то в узком кругу знатоков хорошо известно, как он неоднократно помогал ей завоевывать, казалось бы, самых непокорных и стойких мужланов. Однажды, очень давно впрочем, могу засвидетельствовать лично, как Юлька, напялив малиновое вечернее платье с большим разрезом, сразила наповал знаменитого банкира, который потом, много позже, неожиданно для многих возглавил Национальный банк. Сейчас его имя настолько известно и популярно, что упоминать его всуе не совсем прилично. Скажем только, что в ту пору он не был женат и не имел столько детей, так что иногда позволял себе приударить за той или другой соблазнительной моделью. Тем более, мужчина тогда был видный, без изъяна, даже слишком красив, так что некоторые, охочие до метафоризации, журналисты сравнивали его со звездами Голливуда.

Впрочем, я, кажется, отвлекся. Надо же, чтобы первым, кого встретил в переполненном не функционирующем аэропорту, была Юлька Филипенко, она же Карпенко, Черкасская, она же (в девичестве) – Раевская! Впрочем, фамилия у нее может быть и другая, сама как-то говорила, что для этого много ума не надо, потому меняла их едва ли не каждый год. Какой пассаж! Да ни в одном романе такого сюжетного поворота не придумаешь! И пока я соображал своими заторможенными мозгами, она великодушно кивнула застывшей в столбняке официантке:

- Несите, несите поскорей бутылку шампанского, только полусладкого, и чтобы не из холодильника, у меня горло что-то болит…

Ее горло! Сколько раз приходилось слышать:

- Ты что, такси не можешь взять? Я, по-твоему, должна глотать холодный воздух, чтобы завтра ангину подхватить?..

Подхватила-то она, в конечном итоге, совсем не ангину.

- Да! Чуть не забыла! И отбивную мне, мидл, только на косточке и чтобы свеженькая, не вчерашняя, разогретая в микроволновке! Так что не поленитесь, прожарьте! Ты есть что-то будешь? Две отбивные! И два бутерброда с икоркой! Почему - красной? Она вся паленая у вас. Черненькой, с маслицем! И, пожалуйста, выносите все и сразу!

По-моему, официантка умерла, просто перестала существовать, душа отлетела в пыльный фикус, под который сейчас элегантно спланировала Юлька.

- Ты-то здесь как оказался, зайка?

- Да вот, лечу. Хотел, вернее…

- Далеко?

- Пока – до Праги…

- Да ладно! Я тоже – в Прагу! В Карловы Вары на отдых, водички попить. Мы попутчики? Сядем рядом в самолете, ладно? Я так высоты боюсь! Вот даже маленькую виску взяла для храбрости. А ты? В саму Прагу? Концерты?

- В Италию, по турпутевке. Транзит у меня такой: Киев - Прага – Милан. Но, кажется, опоздал, рейс на Милан пропускаю.

- Ой, ВолодИнька! Как я рада, ты совсем не изменился! Слушай, со мной жуткая история приключилась. Приносят счета за телефон – восемьсот долларов! Ну, мой увидел, по таблице кодов посмотрел – Арабские Эмираты. Такой скандал закатил, ужас! Я же - ни сном, ни духом! Слушай, ты прекрасно выглядишь, такой мужественный. Эта бледность тебе к лицу.

- Ты тоже. Супер! Помолодела, как тростиночка, прикид – с ума сойти и не жить! Зачем тебе воду пить?

- Ай, - неопределенно махнула ручкой,- осточертело, сил моих больше нет терпеть это все! И на работе, и дома… Ты знаешь, я же теперь за профессором Свичколапом замужем, родила два года назад ему дочку. С няней побудет две недели, ничего страшного, попривыкали, распустила их, теперь вот порядок навожу таким образом. Слушай дальше - послали водителя на телефонную станцию, черте где, в Дарнице, улица Шалетт, французы забацаные, целый день выяснял, короче, послали его на три буквы, сказали, отключат телефон. Ну, ты моего мужа не знаешь, биолог, величина в своем роде…

- Да? Так ты теперь замужняя женщина? И ребенок есть, поздравляю! Ну и как, в этой роли, счастлива?

- Да уж! Тоска зеленая. Как рожала – отдельная песня. Пока беременная ходила, поправилась, не поверишь, на двадцать кэгэ. Думала, кончусь. Мой пообещал машину подарить после родов, куда там! Вес сгонять надо! Говорю: лучше няню мне возьми, да тренажер домой купи. В бассейн опять же на аэробику подводную, три раза в неделю. На работу хотела раньше выходить, так не разрешает, можешь себе представить? Нечего тебе там делать, говорит. А тут еще с этим телефоном! Говорю: я платить не собираюсь, в Эмиратах у меня никого нет! В одном халате и тапочках, можно сказать, три последних года по квартире проходила, как прокаженная! Света белого не вижу, совсем одичала. Подозреваю, этот хрен специально держит в заточении, не хочет выводить, неудобняк.

- Намного старше?

- На тридцать семь лет. За внучку принимают, не за дочку даже. Ты был на двадцатник старше, он – еще почти на столько же!

- Ну, мать, ты даешь! Кстати, нам это не очень и мешало!

- То-то и оно! А здесь со этой наукой дурацкой - на стенку скоро полезу. Свои, конечно, недостатки в таких браках есть. Э, парень, ты к чему клонишь? Ты для меня давно отыгранный патрон!

- Патроны не бывают отыгранными. Отстрелянными – да, холостыми, боевыми, но не отыгранными.

- Узнаю брата Шуру! Все в словечки играешься? Не надоело еще? Вкратце рассказывай, давай, как сам-то живешь? По-прежнему, выступаешь, песенки да стишата? Женат?

- Да нет, все, как было. С песнями завязал пока, так, пописываю для себя, в стол, прозу больше.

- Ну да, ты же у нас, как Окуджава твой любимый. Тот тоже одно время на прозу соскочил. Слушай, про наш рейс – что слышно? Не пропустим?

- Да из Праги пока самолет не вылетел. В окно посмотри, туман как молоко. Если даже и преземлится… Чувствую, застряли мы здесь надолго.

- Ха! Лучше сидеть в аэропорту, чем на работе! Кто сказал из классиков, не помню.

- Семен Кульчицкий, если его можно так назвать.

- Вот и винишко. Не прошло и часа! Да это я не вам, ставьте. Сами откроем, вы по поводу отбивной лучше побеспокойтесь, жрать охота – с утра маковой росинки не было

Юлька совсем не изменилась – тараторит, как из пулемета. Я, когда после Инги очухался, жить с ней начали, всю болтовню всерьез воспринимал, реагировать пытался. Вижу, никакой нервной системы не хватит. Вот и сейчас с непривычки – голова кругом. Поотвык. И то сказать: лет пять, как разбежались. Ты, как был бобылем, так и остался, а у человека – дочке два года. Никогда не скажешь, что рожала, чудо, как хороша! Все такие же роскошные темные с отливом волосы – ее самая большая гордость - «воронье крыло», «до самых пят».

В наши с ней минуты любила хвастать, когда надоедало лежать в постели: станет голая перед зеркалом, крутится в разные стороны, привстав на цыпочки, как на каблуках, расплетет и давай перекладывать со стороны в сторону – то спереди совсем закроется, то назад отбросит, тогда, сам не раз видел, до щикотолок достают. Рост, между прочим, метр семьдесят два. Я всего-то на три сантиметра выше. Говорила: с тобой не интересно, на каблуках не походишь! Фигурка мальчиковая, зато попка и округлые бедра любого мужчину заставят оглянуться. Как-то на 23 февраля подарила фигурку зайчика – сам маленький, попа округлая, больше головы, выделяется, как и у Юльки самой. «Ничего тебе не напоминает, милый?» - «Да нет, вроде». – «Глупенький, это же я! Посмотришь - меня сразу же вспомнишь!» Груди у Юльки не очень крупные, средние, можно сказать. Когда занимались любовью, лицом друг к другу, я так любил их забирать в свои ладони, чувствовать, как они начинают набухать, затвердевают, как яблоки в августе. Как-то сказал: «Если грудь женщины помещается в ладони мужчины, значит, они друг другу подходят!». – «А я думала, по другому признаку определяется!» - «И по другому – тоже, но этот – вернее!».

Как у нас началось? По-моему, какой-то шальной день рождения был, столкнулись несколько компаний, мы оказались на кухне, стали вдруг целоваться - ни с того, ни с сего. Как обычно бывает в киевской компании, по пьяне. И до того знакомы были, правда, больше шапочно, и потом: она ведь пришла на день рождения со своим парнем, даже гражданским мужем. Что не помешало дать мне прямо на кухне. Одной рукой пришлось придерживать ручку двери, чтобы никто не вошел вдруг и не обгадил всю малину. Когда все домой собирались, мы и на черной лестнице успели.

Потом началось интересное кино. Недели через две повез ее на спортивную базу в Пуще, договорился, дали нам ключи от номера, только полез к ней, а она:

- Учти, кричать сейчас буду! Не надо, ВолодИнька, не в настроении сегодня. Не хочу!

- Месячные, что ли?

- Дурак ты, и уши соленые! Просто не хочу, неужели не понимаешь?

Короче, зря только пилили целый час на машине, перед директором унижался, бутылку «Смирновки» пришлось отдать за номер. В результате – полный аут, облом! В Киев - всю дорогу молчали, каждый в свою сторону глядел. Вечером звонит вдруг, глупости всякие: про работу спрашивает, то да се. Отвечаю неохотно, через силу, а она:

- Ты что, обиделся, зайчик?

Ах ты ж, е-пэ-рэ-сэ-тэ!

- Да нет, - говорю, - нормалек.

- Знаешь, мне так плохо, может, увидимся завтра, пообедаем где-нибудь?

Ни хрена, если честно, до сих пор не понял. Ну, как-то все образовалось, продолжали встречаться и жить по-взрослому. Но как-то суетливо, впопыхах, бестолково. Я всегда на это дело перевозбужденный, голодный, никак не могу ее, как следует, трахнуть. Она только раскочегарится, я уже кончаю. А чтобы привести себя обратно в порядок, минимум, час требовался. Тогда час – сейчас побольше будет. Удивляюсь, как она все это терпела.

- ВолодИнька, где ты, ау! У тебя все в порядке? Вина мне налей, пожалуйста!

- Извини, размечтался. Так о чем это мы?

- Во-во! Какой–то ты рассеянный сегодня, невнимательный. – Таким тоном, будто все у нас, как раньше, и мы каждый день в постель ложимся. - Заметил, какие косяки на меня кидают, как на тебя, счастливчика, смотрят и вздыхают: досталось же кому-то такое счастье!

- Знали бы они – какое…

- Бессовестный! Так ты – в Италию, просто - на отдых? Счастливый! Я ему сказала: за телефон сам платить будешь!

И все же наш час пришел. Случилось это, когда завелись какие-то деньги, и я снял однокомнатную квартиру на Щорса, напротив госпиталя. Позвал как-то в гости, она стала прибираться, посуду перемыла, пыль повытирала, то-се, постирушку даже устроила, пиццу заделала в духовке, да так увлеклась, что осталась насовсем. И сразу образовалось все – времени навалом, никто никуда не спешит, не суетится, не надо постоянно стрелять ключи от пустой хаты, торопиться, чтобы вовремя слинять, не застукал кто. С возрастом заметил: если голова другим занята, с бабой ничего не получится.

А здесь - второе дыхание открылось, и все так душевно, естественно, без напряга. После Инги хотел крест на себе ставить – оказалось: рано, да еще как! Ненавязчиво, тактично Юлька привела меня в норму, да так, что месяца три практически не вылезали из постели, мой холостяцкий диван, не выдерживал нагрузки, несколько раз ломался, и мы оказывались на полу. Пришлось отверткой закрутить до отказа шурупы и придвинуть вплотную к самой стенке. Лежать на нем вдвоем получалось только поперек, и она часто повторяла:

- Мы живем с тобой - поперек! Мне нравится, а тебе?

Я только удивлялся своему неожиданному превращению. Уж не знаю, действовала ли строго по науке, или импирическим путем получалось, только скоро почувствовал, как крылья за спиной выросли. А ее руки с музыкальными длинными музыкальными пальцами, а губы, ничего не стеснявшиеся, исцеловавшие каждый бугорок, каждую клеточку! Причем, не обязательно, чтобы происходило в постели. Могло случиться и на кухне, и на ковре, и в ванной, куда мы взяли моду ходить вдвоем. Не было уголка в квартире, где бы не согрешили. Однажды это произошло даже в нашем лифте, когда возвращались поздно из гостей, и не было сил дождаться. Как-то летом, душной ночью, пошли на крышу нашего дома, заметив, что чердак не запирается, и мы там неплохо провели время. С тех пор, если хотели заниматься любовью на высоте семнадцатого этажа, брали раскладушку, до сих пор удивляюсь, как помещаясь на ней. Зато - как хорошо курить после всего и смотреть на огромные, величиной с хороший вареник, мигающие звезды.

Вошли во вкус, запросто могли не вылезать из постели хоть целый день. Да так и получалось, особенно, по воскресеньям, когда ей не надо на работу, день – наш! Поднимались только, чтобы принять душ, укусить первое попавшееся на кухне, в крайнем случае, могли приготовить кофе, больше ничего не лезло. По рюмашке бахнем – и вперед! Да было ли все это?

- Надо же когда-то и отдохнуть. Кого из наших видела?

- Да, считай, никого. С Викой иногда по телефону общаемся. Заходила к ним как-то на малую посмотреть. Ты знаешь, она снова сошлась со своим козлом Перегудой.

- Да? Новость для меня. Все там же, на телевидении?

- Да, ведет программу «Двое на качелях». Ты разве не смотришь?

- Да нет, как-то в такт не попадаю, она, кажется, по вечерам…

- Так утром, по четвергам, в десять пятнадцать, повтор идет, по УТ-1.

- Видишь, и повтор смотреть не получается.

- Она, кстати, про тебя интересовалась.

- Да? В каком контексте?

- Куда пропал, не встречаемся ли мы с тобой?

- И что ты сказала?

- Пару раз, говорю, как-то от скуки …

Так продолжалось, пока мы с Юлькой не пресытились друг другом. Тогда и появилась на горизонте Вика. К тому времени все чаще задавался вопросом: а с другой женщиной могу такие фокусы выделывать? Кстати, Вику привела в дом Юлька. Пришел домой – пьют кофеек с конфетами, чекушка коньяка, накурено.

- Знакомься, ВолодИнька, моя подруга Виктория, на телевидении работает. Принес что-нибудь вкусненькое? Давай, в холодильник поставлю.

На Вику я сразу глаз положил. Мне нравились девушки «в теле». Стояло лето, на ней был легкий беленький сарафанчик в обтяжку, который скорее открывал, чем скрывал ее женские прелести – загорелые колени, высокую соблазнительную грудь. Когда поднимала руки, были видны ее подмышки, тщательно выбритые. Длина сарафана – еще та, когда перекладывала ногу, видны белые плавочки. Старался не встречаться с ней взглядом, поменьше смотреть в ее сторону. Она же, казалось, совсем на меня не обращала внимания, за время, что у нас была, двух слов не сказали.

Выпили бутылки две шампанского, немного посмотрели телевизор и она засобиралась домой.

- ВолодИнька проводит тебя до машины, поздно уже.

- Какая у вас машина, Виктория?

- «Семерка», все агитирую мужа на иномарку, жмотничает. Женщине, попробуй, поводи такой агрегат – тяжелый, как мясорубка. А вы – с машиной?

- Да пока как-то не получается.

- Когда ему водить, если каждый день то пьяный, то под-шофе! – засмеялась Юлька.

- И то - правда! – согласился я.

- Как же вы обходитесь?

- Да без проблем!

- Если захотите куда-нибудь поехать?

- Куда, например?

- Ну, в лес, скажем, к воде…

- Да вот так и едем, на своих двух да метро.

- Это не серьезно, ребята. Машина – святое, без нее – никуда. Чем быстрее поймете, вам же лучше. Говорят, скоро подорожают.

На улице, набравшись наглости, спросил:

- А слабо нам с вами поехать куда-нибудь?

Она повернулась ко мне, не останавливаясь, сказала:

- Надо Юльку спросить.

- Зачем? Я же предлагаю вдвоем. В лес, к воде, сама же сказала.

- Я подумаю.

- Как долго?

- Пару дней, устроит?

- Вполне.

- Позвоните мне часиков в двенадцать послезавтра, окей? – Она протянула визитку. – Спасибо, что провели. Всего доброго!

«Виктория Примаченко, заместитель директора телевизионных программ». Очень приятно!

Оставив Юльку в ресторане, пошел выяснять обстановку. Пока шел к зданию аэропорта, убедился: никаких улучшений. Ни ветерка, наоборот, накрапывал дождь, туман стал гуще. К секлянным дверям зала «Интурист», плавно шурша шинами, степенно, как корабли, причаливали авто с горящими фарами. В помещении и без того тесного аэропорта негде стать. «Всех впускать, никого не выпускать!» - сострил юноша, стоявший первым у окошка справочного бюро. «Ну, что? Скоро летим? Когда посадку объявят?» - набросились на него со всех сторон. И он, с болтающейся за спиной гитарой, и вся их гоп-компания, одетые явно не по погоде - тонюсенькие свитера, джинсы, легкие туфельки – не шибко, похоже расстраивались, направляясь в теплые края.

- Ну, что там, Серый? Не тяни!

- Аэропорт закрыт до пятнадцати ноль-ноль по причине тумана. Не отправляет и не принимает. Так что - наше место в буфете!

- Как же, ждут вас, там – столпотворение!

- Ничего, у нас «забито»! Со вчерашнего дня!

- Или с позавчерашнего!

- Правильной дорогой идете, товарищи!

- Куда летим, граждане? – дернул Серого за рукав ветровки.

- Да вот в Египет собрались, там сейчас плюс двадцать пять, лето! Давно бы в море купались, лететь всего ничего!

- Денежки-то проплачены! – вздохнул идущий с ним рядом здоровенный дитина.

- Плакали теперь наши денежки! – скорчила рожу девица в спортивном костюме.

- Не кажи «гоп», пока не переехал Чоп!

- Это точно, Серый! Ну, что, по пиву, дядя?

- Почему нет? И гитара у них есть…

- Спасибо, в другой раз. Меня ждут.

- Не хошь – как хошь! Наше дело предложить. Тоже в Хургаду?

- Нет, мне в Прагу, потом в Милан…

- В Милан? Шеве – привет передавай!

- Обязательно передам!

- «Динамо» Киев, «Динамо» Киев – мы с тобой»!

Жаль, хорошие ребята. Махнуть бы с ними в Хургаду, погреться на песочке египетском, отоспаться, отожраться, отдохнуть от всего. Нельзя – в кабаке Юлька ждет. И подумалось: теперь никогда и ни с кем ни в Хургаду, ни даже в Пущу или Кончу не съезжу, не посижу ночью в случайной компашке – с костерком, рыбалкой, шашлыком, не спою им больше. Э, Беззубов! Да тебя совсем повело от шампусика. Ты же два года, как свою гитару найти не можешь, оставил где-то по пьяне в залог. Пропил гитару, дорогой! И потом: тебе ли начинать утро с хорошей задорной комсомольской песни? Раньше лозунг такой был: начни утро с песни! Не лозунг – девиз комсомольский. Ну, и память! Тебе архивариусом бы устроиться куда-нибудь, только вряд ли возьмут. Хоть и помнишь всякую белиберду тех застойных времен. «Музыка Александры Пахмутовой на слова Роберта Рождественского». Во-во. Или кого-нибудь другого из этого ряда. Когда закончилась та, прошлая, жизнь, и гитара не нужной стала. И потом, когда с алкоголем завязал, песни поскучнели, самому разонравились, больно правильные. Сочинял-то больше, времени образовалось навалом, да и энергию куда-то девать надо. Но в основном, – пустышки выходили или, в лучшем случае, перепевы старых. Ни полета, ни куража былого, ни широты размаха. И так постепенно все по нисходящей - на спад, пока, наконец, совсем под откос не покатилось. Самому осточертело. Когда же с песнями и выпивкой покончено, необходимость в гитаре отпала.

- Прошу прощения! Не подскажите, из Праги самолет еще не вылетел?

- Нет. Слушайте, будет объявление по радио.

- Когда, с вашего позволенья?

- Откуда я знаю! Когда нам из Праги поступит сообщение.

- Скажите, если у меня пересадка там, в Праге, в Милан, например?

- Вы в транзитном отделе были?

- Был, ничего утешительного.

- Не расстраивайтесь, доберетесь как-нибудь.

- Спасибо за исчерпывающий ответ.

- Мы-то что можем сделать?

Права Юлька все же. Как прост и понятен закон киевского сервиса: не хочешь – пошел на хер. Кратко и гениально. Жлобов развелось больше, чем тараканов в коммуналках раньше было. Жирные такие тетки, нечесаные, вечно жующие, в необъятных халатах, с пробивающимися влажными от пота усами и волосатыми ногами. Скажет – одолжение тебе такое сделает, на всю жизнь запомнишь. Лимита грязная, мурло неумытое. Постепенно загадили Киев. Да и город сам – тот ли это Киев, который ты боготворил когда-то? Все эти телки на пьедесталах, та – родина-мать, та – просто мать, а кто - отец? Потом - блядские ворота, глобус Украны и прочий маразм. Все исковерковано, загажено, изувечено. Рожи соотечественников – ни одного интеллигентного лица. Если не шлюхи вокзальные, то бывшие комсомольцы со спрятанными под костюмы баскетбольными мячами, а то и полубоченками вина, с золотыми цепями вокруг бычьих шей, небрежно вертят на пальце ключи от дорогих авто – плюнуть некуда, все так заматерели. И это Киев, который ты так любил? Хорошо, что этим кончилось, значит, ловить здесь нечего. Так что не суетись, не все ль равно, куда лететь – в Прагу, Милан, да хоть в Китай! Сейчас, правда, и туда не выпускают. У Высоцкого открыли закрытый порт Владивосток, здесь – голый вассер, когда что-нибудь откроют – неизвестно.

Народу в аэропорт все прибывает. Неровен час, соснуть где-нибудь придется. В ресторан – очередь, на улицу, люди мерзнут, жмутся, норовят быстрее в фойе проскользнуть. Ни одного свободного места, теперь домкратом никого с места не сдвинешь. И что за страна такая неуютная? Вот именно: неуютная. Мягко сказано. Юлька машет рукой:

- ВолодИнька, где ты ходишь, милый? Меня вон ребята клеят, за соседним столиком которые. Что слышно?

- Глухо. Аэропорт закрыт до трех часов дня.

- Оп-па! Повторим шампанского?

Обозвался мобильник. Эсэмэска.

«Прага вибула! Голосуйте за відпустку в одному з чотирьох міст, що залишились:1. Венеція. 2.Лондон. 3. Париж. 4. Рим. Надсилайте СМС на номер 5222. Ціна – 1 грн.!»