Geum.ru

… Они все еще не хотят признать, что место художника в Доме дураков. Им кажется, что они колеблют мировые струны, участвуют в жизни и вообще рулят процессом

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   21

Летом в «Петушке», как правило, много случайного народу - стоит в самом что ни на есть центре, на пересечении «всех трасс свинца». Когда футбол на «Динамо» - не пробиться, мы даже не пытались, обходили, чтобы толпа не смела. Зато в будни, по вечерам, сюда забредали страждущие и жаждущие со всего Киева завсегдатаи. Многие заходили, чтобы «размяться» по дороге на «Кукушку» или «Слоник». Позже, возвращаясь обратно, не пропускали случая, чтоб отполироваться, «взять на грудь» последние сто граммов. Выпивка в «Петушке» дорогая, «точка» от ресторана «Столичный», с наценкой. Но кто, скажите, в таком состоянии будет деньги считать? Гуляй, рвани нам, от рубля и выше!

Мы принадлежали к числу привилегированных посетителей, вип-гостей, сказали бы сейчас. Хотя бы потому, что разрешалось приносить с собой дешевое вино, шмурдяк, из ближайшего гастронома в Пассаже. Как позже выяснилось, продавщицы-то наши там же брали, разбавляли наполовину с дорогими марочными винами. Когда жаба совсем задавила, стали наливать один только «шмурдяк», выдавая за крымский портвейн, в надежде, что пьяные клиенты не разберутся. Долго сходило с рук, пока один знаток-любитель, работник ОБХСС (отдел борьбы с хищениями социалистической собственности) не раскусил, вернее, не распробывал как обычный посетитель. Разбирался в винах, толк знал! Сразу дело завели, в «Вечерке» фельетон напечатали, с указанием всех фамилий, «Петушок» закрыли на тотальную ревизию.

И сколько катаклизмов, он бедный, перетерпел, сколько реформ общепита пережил наш любимый «Петушок»! Менялись власть и персонал, а он, допотопный так и стоял, как символ неистрибимой частной инициативы на углу Кирова и Петровской аллеи, у самого входа на «Динамо», Когда вышел первый тощий сборничек не то песен, не то стихов, подписал Марине, продавщице, которую по затмению ума однажды даже домой провожал: «Петушуку» – от ВолодИньки Беззубова!». А что, эта Марина автограф заслужила, хоть ничего у нас не склеилось, зато всегда закрывала глаза на принесенную с собой выпивку, и по первому требованию, безропотно, предоставляла по первому требованию чистые стаканы. В этом смысле – она человек обязательный, своя в доску барышня!

И вот, не вписавшись в формат новых веяний, почил в бозе наш «Петушок», жалко его, как человека родного, до слез. Проезжая мимо, громко посигналил нашим условленным ритмом: «Та-та- та-та-та!». Так мы скандировали на хоккее, во Дворце Спорта, где всегда занимали пятый сектор. «Пятый сектр просит гол!» Игроки «Сокола», ставшего в том году – первый (и последний, увы) раз бронзовым призером чемпионата Союза (!), подъезжали после каждой игры нас благодарить, постукивая клюшками по бортику. И грезились впереди – такие победы, столько медалей и кубков, – места не хватит, чтобы их развешивать. Не иначе, зал музейной славы придется строить. Кто же знал, что впереди ничего не светит, и эти первые предвестники побед так и останутся последними?

Я посигналил еще раз на прощание! И хоть Кабинет Министров рядом, менты кругом – плевать! Пусть слышат. Меня им все равно не рассмотреть в тумане, который с Днепра накрывал Печерск сизым дырявым одеялом. В пяти метрах ничего не видать, ни моих, ни наших, ни чьих-то других следов. Верный признак – пора сваливать, пока туман не рассеялся, совсем не накрыл, или в асфальт не закатали, как наш любимый «Петушок».


5. БАРДЫ


Я никого не искал, меня нашли. Позвонил парень, представился:

- Семен Кульчицкий, режиссер. Вас ребята из обувной рекомендовали, сейчас готовим фестиваль бардовской песни. Не хотите поучаствовать? Встречаемся в субботу, ровно в десять, на платформе, с которой идут электрички на Ворзель, у первого вагона. Я буду в нейлоновой голубой рубашке и красной шапочке-бейсболке.

Ожидал увидеть много народу, но собралось человек пятнадцать, в основном – ребята, только три девушки. Чтобы не привлекать внимания, не мельтешить с гитарами в одном вагоне, рассредоточились, как велел Семен.

- Доедем до конечной остановки, там - по ходу поезда метров пятьсот-шестьсот, соберемся вместе.

Показался мужиком в годах, действительно выглядел старше своих тридцати семи. Потом, когда сошлись, и он «прокатывал» мои программы, выяснилось: всего на шесть лет меня старше. Может, виной тому - большие залысины, рано сформировавшееся брюшко и какой-то тусклый, усталый взгляд водянистых серых глаз. Он производил впечатление неуклюжего и флегматичного человека, чему способствовал сиплый, несколько с надрывом голос. В старомодной нейлоновой сорочке «на два удара», дешевых темных «техасах» с заклепками и поношенных полукедах, в моем представлении на режиссера явно не тянул. Напоминал скорее заядлого болельщика, какие с утра до ночи пропадали на «брехаловке» - у турнирной таблицы, что у входа на стадион. Низкорослый, начинающий полнеть, явно не спортсмен – нам такие «заштатные бэки», когда поигрывал на первенство города, подавали мячи.

Но первое впечатление – не всегда верное. Семен очень быстро сходился с людьми, умел расположить, заставить слушать и выполнять все, что ему требовалось. К тому же не позер, не любитель покрасоваться, не выпячивается без надобности, не тянет одеяло на себя. Потом, когда организовывал мои выступления, почти всегда в экстремальных, если не сказать больше, условиях, восхищался, как он за полчаса умел всех успокоить и все уладить. Не кипятился, голос не повышал, умел слушать, находил аргументы, спасал безнадежные ситуации, мог убедить любого чиновника в том, что выступление такого известного в Украине русскоязычного барда как я, принесет их заштатному Гайсину или Овручу республиканскую славу. Уж не знаю, как ему удавалось протаскивать через цензорские барьеры мои горемычные тексты, «литовать» их, легализовывать.

- Не твоя забота! Ты должен выйти трезвым и отработать, как положено! Все, что от тебя требуется.

Всякое, конечно, случалось во время тех «чесов». Однажды совсем петь не мог, так как в рейсовом автобусе, по дороге на концерт в райцентр Киевской области Иванков, встретил однокашника, «у нас с собой было», и я приехал совсем никакой. Уснул в кинобудке, а Семен вместо меня целых два часа держал зал, исполняя на моей расстроенной гитаре пародии на кумиров бардовской песни. И это с его сиплым голосом. Как и все евреи, в детстве ходил в музшколу, пел в хоре и там надорвал связки. Хвастался иногда:
- Ты знаешь, какой у меня голос был, да я акапелло пел! Если бы не тот мудак, что заставлял меня связками петь! Кровотечение в любую минуту могло начаться, тогда – все, хана…

На поляне, куда мы добрались минут через сорок, пройдя вдоль забора пионерского лагеря, Семен сразу овладел аудиторией:

- Вы здесь все талантливые люди, это не обсуждается. Понятно, да? Но слушать будете только меня. Сегодня - я у вас самый главный. Это понятно. Все, кто желает, могут стать членами Клуба самодеятельной песни «Лыбидь». Наш клуб насчитывает сорок человек. Ваша группа – последняя, временно набор прекращается. Потом, когда напишите заявления, желающие конечно, насильно мил не будешь, сами знаете, - заполните анкеты, их образцы я раздам, мы детально все обсудим. Понятно, да? Сейчас же скажу – у нас хоть и демократия, но все построено на единоначалии и дисциплине – это понятно. Один человек – я то есть, - ваш представитель во всех инстанциях, никто без согласия со мной ничего не делает, нигде не выступает, никуда не ходит, лишнего не болтает. Потом мы совместно отработаем положение о клубе, каждый подпишет, все зафиксируем. Но – принцип – такой. Понятно, нет? Если эти условия подходят, мы сейчас по очереди поиграем-попоем, каждый покажет одну-две песни, после чего, если возражений нет, продолжим оргмоменты, запишемся в КСП. Это понятно? Наш следующий этап – подготовка и проведение городского фестиваля бардовской песни, ориентировочно планируется в сентябре.

-- Понятно, да? – вполголоса спросил сидевший рядом смешливый парень, лицо которого мне показалось знакомым.

Все засмеялись.

- Кто там передразнивает? Я же сказал – дисциплина должна быть – это… ясно!

Все опять засмеялись.

- Беда с этими творческими, - сказал Семен и развел руками. Он никогда ни на кого не обижался.

- А почему такая секретность? Мы что, что-то плохое делаем? – спросила симпатичная бырышня, на которую я сразу глаз положил.

- Хороший вопрос. Сам бы хотел знать ответ. Вы, может, слышали, что в комсомольских и особенно партийных органах к нам, то есть КСП, отношение, мягко говоря, не очень хорошее. Трудно сказать, почему. То ли напуганы песнями Окуджавы, Высоцкого, других бардов, которые передают по «голосам», еще какие-то причины. Да и сегодня среди нас, здесь присутствующих, - два человека, которые за исполнение своих песен лишились работы. Я никого не пугаю, но учтите: от вас самих многое зависит. Понятно, да? Просто прошу, чтобы не болтали лишнего. В ваших же интересах. Предлагаю начать работу, все вопросы будем в процессе общения решать. Итак, кто первый? Может, начнем, как всегда, с девушек? Девушки, кто самый храбрый у нас?

- Ну, массовик-затейник, чисто – Дедушка Мороз. Надо бы его к нам на елки привлечь. – Опять сострил мой сосед. Он сказал это тихо, но Семен, кажется, услышал - все вдруг замолчали, потому что никто не хотел начинать первым. Медленно повернувшись в нашу сторону, стал листать свой блокнот:

- Почему, собственно, девушки? Давайте по алфавиту, это понятно, да? У нас первым… Галуненко, на букву «Г», на «А», «Б» и «В» - нет никого, тогда понятно, почему. Да?

Сидевший рядом со мной парень со смешливым лицом, подмигнул:

- Учитесь, пока наш импресарио живой…

Он оказался высоким, гораздо выше меня, со спортивной фигурой, с гривой черных волос. Темно-синие джинсы и темно-красная вельветовая рубашка с бархатным стоячим воротником подчеркивали бледность и тонкие черты лица.

- Сергей Галуненко, актер ТЮЗа, - отрекомендовался
- Спасибо, Сережа, - сказал Семен. – Можно представляться, если кто не хочет или не может, тогда - просто имя. Понятно, да?

«Поляна», как сказал Семен, была оборудована. То есть, зрители удобно сидели на пеньках, расставленных полукругом, по центру, на двух сваленных деревьях, на возвышении, сидел ведущей. Возле него – высокий пень с подставкой под ноги, так что можно петь, не вставая.

Сергей, однако, из-за своего роста, остался стоять на одной ноге, другую поставил на подставку, медленно перебрал струны, вслушиваясь в настройку. В профиль он напоминал большую грустную птицу.

- Песня называется «Журавли». Слова и музыка – мои. Извините, в рифму получилось, - он смущенно улыбнулся.

Кто-то зааплодировал. Остальные подхватили, подбадривая исполнителя.

Так вот откуда его лицо знакомо! Это же он играл в том спектакле, поставленном по песням Булата «В барабанном переулке»! На спектакль, что я отказался готовить поклепную рецензию! Полтора часа на сцене – мужчина и женщина – поют под рояль песни Окуджавы. Вещи непростые, философские, которые бывают непонятны с первого прочтения даже подготовленной аудитории, что говорить о нашей фабричной! Уходили, громко хлопая стульями. Через некоторое время после моего увольнения в «Вечерке» появилась разгромная статья за подписью нашего секретаря парткома - «Осторожно: пошлость!». Автор подкреплял свои выводы, ссылался на мнение трудового коллектива. Подверстали, как водится, и отклики рабочих, которые резко осуждали «такое, с позволения сказать, искусство». Я тогда отказался, не беда, они другого автора нашли! Я думал, Толик Лютый помог, но он только пальцем у виска покрутил:

- Дурак ты, ВолодИнька, и не лечишься! Мне больше делать нечего! Из горкома партии какой-то хмырь из отдела культуры накропал, прогнулся, ептить!

Атмосфера на поляне изменилась, стала деловой, почти официальной. Каждый знал свой уровень, но никто не представлял, что и как может спеть человек, сидящий рядом. Потому не спешили высовываться, старались не смотреть в сторону Семена, прятали глаза за спиной соседа. Семен правильно сориентировался, предоставив «право первой брачной ночи» профессиональному актеру.

Хорошо поставленным, актерским голосом Сергей запел о том, как журавленок с перебитым крылом, отбившись от стаи, погибает в одиночестве.
Когда Сергей, показав вторую песню, вернулся под аплодисменты и сел рядом, я спросил:

- Уж не ты ли – один из тех, кто лишился работы за исполнение песен Булата?

- Ты откуда знаешь? Смотрел «В Барабанном переулке»?

- Да, когда вы на обувной фабрике выступали. Я тогда там работал, в многотиражке.

- Так и тебя «турнули»?

- Сам ушел. Мы, кстати, рецензию на спектакль положительную подготовили, напечатать не успели, жалко. Меня в редакции не было, когда те «письма трудящихся» вышли в многотиражке. И статья в «Вечерке». Повезло, можно сказать, что ушел раньше, как бы тебе в глаза сейчас смотрел?

- Так ты и есть тот редактор? Дай хоть руку тебе пожму! У нас в театре про тебя все знают! Сергей!

- Владимир Беззубов. Временно безработный. Но, не думай, не из-за вас только. Там и другая причина нашлась. Не те песни спел на одном концерте.

- Здорово! Наш человек! Думаю, подружимся, - толкнул меня в бок локтем. - Давай слушать, вон Семен в нашу сторону головой мотает. Домой вместе поедем?

Запомнилась песня, которую спела одна из девушек, та, на которую глаз положил: Неля Просветова, студентка мединститута. Монолог парашютиста-неудачника, чудом выжившего и решившегося на второй прыжок. Если бы я своими ушами не слышал только что тонкую психологическую песню в ее исполнении, не видел, как она берет аккорды, никогда бы не поверил, встретив где-то в компании Нелю, что она сочиняет песни и играет на гитаре. Как-то не вязалось с ее внешностью – высокая блондинка с голубыми глазами, нежной бархатной кожей. О таких мужчины говорят: женщина в теле. В светлых вельветовых брючках – последний писк, в тоненькой трикотажной тенниске с короткими рукавами и с тремя пуговками на груди, две из которых так призывно и, как бы невзначай, расстегнуты. Эти пуговицы, если честно, мешали мне сосредоточиться. Когда она села впереди меня, я все пытался туда заглянуть, что же там, за этими пуговицами. Увы, ничего не видно.

- Да не ешь ты ее глазами так откровенно, - шепнул Сергей. – Ничего не получится: ангажирован этот человек.

- Кем?

- Мной, - он выразительно постучал себя в грудь.

- Владимир, твоя очередь, - сказал Семен. – Потом будешь девушек разглядывать…

Для разминки спел коронную - «Гимн студентов-выпускников журфака». После – новую, лирическую: «Тот же дом, тот же подъезд». Показывал ее впервые, волновался, хотя здесь никто не подозревал, что сочинил ее только-только, еще вчера менял текст, мучился с интонацией. Приняли меня хорошо.

Возвращались вчетвером - с Нелей и другой девушкой – Ингой Потехиной. Инга - постарше и меня, и Сергея, а уж Нелки – и подавно. Позже «раскололась» и сказала, что ей – 29. На самом деле, как выяснилось, - 32. Полная противоположность Нелке - невысокая брюнетка, курносая, очень живая, смешливая, с точеной фигуркой. Со спины смотрится лучше, фигурка, что называется, точеная, ни дать, ни взять – балерина. Я ее хорошо разглядел, пока мы шли друг за другом по узенькой тропинке вокруг забора пионерлагеря. Когда тропинка расширилась, Сергей догнал меня и выразительной мимикой своей актерской показал: ты, мол, будешь с Ингой, я – с Нелей. Если честно, хотелось наоборот. Но Сергей – выше меня, а мы с Нелей почти одного роста. Рядом с Ингой они вообще карикатурно смотрелись, как Голиаф и Малыш.

- Девушки! – сказал Сергей, - не отметить ли нам вступление в клуб самодеятельной песни? Я сегодня богатый, угощаю, в театре рассчет получил.

- Так это тебя за песни выставили? – спросила Инга.

- Не волнуйтесь, понарошку все. Бумагу в горком отправили: мол, меры приняты. Мне же приказали залечь на дно и не высовываться какое-то время. Так как, выпьем по двадцать капель?

- Мы об этом только что говорили, – засмеялась Неля. – И у нас тоже есть деньги, можно вскладчину.

- Ни в коем случае. Мужчины угощают! Здесь должен быть один магазинчик, мы как-то гастролировали неподалеку, в местном ДэКа культуры. Давненько это, правда, было…

- И помнится с трудом! – вставила Инга.

- Точно! Самогон у них такой противный, зараза, потом голова болела три дня.

- Не надо шампанским «полироваться»! – засмеялась снова Инга.

- Погоди, ты откуда знаешь? Ездила тогда с нами? Что-то не припоминаю…

- Для этого много ума не надо. Ты ведь сам сказал, что магазинчик здешний знаешь. Вот и додумалось: после банкета, как водится, решили добавить, отполировать. А что может быть лучше шампанского?

- Логично! – рассмеялся Серега. – Умная девушка. Я всегда таких, как ты, опасался. Честно признаюсь!

- Не комплексуй раньше времени, Сережа, - сказала Инга. – Ты не в моем вкусе. – И неожиданно взяла меня под руку.

Честное слово, я чуть не споткнулся. Вообще-то мне с девушками везло не очень. Если, совсем честно, просто не везло. Что мог занести себе в актив до знакомства с Ингой? Две-три интрижки в институте – по пьяне, от нечего делать, ничем так и не закончившиеся? Еще раньше - долгие и такие же бестолковые отношения с одноклассницей Лариской. Чуть ли не каждый вечер ходили гулять, целовались до звона в ушах в ее парадном. Все шло к тому, что на выпускном вечере это должно произойти. Какими детьми были! Все нужно было делать раньше, и условия присутствовали, а не затягивать. Тем более, днем ее родители на работе, я заходил якобы домашнее задание узнать, мы даже в постель пару раз ложились. Но оба - бестолковые, неопытные, так ничего и не получилось. На выпускном же - не до того – везде люди, родители, учителя под ногами путаются, вся эта суета возбужденная, полупьяная. От шампанского на голодный желудок совсем голова ватная, ничего не соображает.

В зачет можно разве что отнести некую Веру, машинистку, с которой вместе в Совписе работали, когда на письма графоманов там отвечал. Она-то и стала первой моей женщиной. Хоть с ней в постели понежиться ни разу не довелось. То в тесном кабинетике, на газетах, то на кухне у друзей, в ее парадном – впопыхах все, бегом, на ходу, не по-человечески, почти в антисанитарных условиях. Она шептала, обнимая: «Ну, придумай что-нибудь, ВолодИнька!». Что я мог ей предложить? Да, если честно, мне и этого достаточно…

Сейчас, когда по Интернету вычисляют десяток барышень за пять минут, за деньги, или просто познакомиться – к твоим услугам целая биржа, выбирай, кого душа пожелает, - мои откровения, мягко говоря, странны. Недавно говорили об этом с одним молодым парнем в поезде. Он удивленно на меня глянул:

- С этим какие-то проблемы были когда-то?

Вот именно! Проблемы! Когда-то… Не проблемы – жизнь у всех такая была тогда, что ж поделаешь. Никто и не мыслил, чтобы иначе как-то, по-другому. Условий никаких – жилья нет, квартиры не сдавались – ни посуточно, ни на определенный срок. В гостиницу с женщиной без штампа в паспорте не поселишься.

Время всеобщего идиотизма! Не жизнь – концлагерь. Жены на мужей в партком жаловались, телеги писали, судьбы ломались, трескались, как лед на реке весной. Разводы-алименты, проработки-выговоры. Кошмар ХХ века! Сейчас из молодых вряд ли кто внятно объяснит, что такое партком. Как-то быстро и прочно все забылось, растаяло, развеялось, как дым. Оглянуться не успел, оказывается, отстал безнадежно! Никогда не думал, само предположение казалось абсурдным. Как-то пошли в Гидропарк - рядом компания расположилась, сразу внимание обратил: такие молоденькие яркие девушки – все в брюках, будто на выбор - одна – в красных, другая – в зеленых, третья – в бананово-желтых. Высокие, модельной внешности, приятно наблюдать на фоне первой сочной майской травы. И ребята, побросав футболки, все накачанные, тренированные, с модными стрижками.

«Штопора не найдется?» - «Нет, дядя, мы не пьем, извините». – «Что же, совсем?» - «Да за рулем все! А так от пивка не отказались бы…» Пивка! Поколение мажоров – успешные, не пьющие, на тачки крутые себе заработали телок самых красивых застолбили. Эти не станут безрассудно напиваться, чтобы потом три дня отходить. Вон идут тучей по Венецианскому мосту, хозяева жизни, на нас – ноль внимания, фунт презрения. И слэнг у них – чем дальше, не понять, о чем, и интересы, игры, даже приколы другие. И откуда только взялись – то ли понаехали из провинции, то ли дети выросли, только неважно, тебе-то их точно не понять, не столковаться, никогда не закадрить одну из тех ярких телок. Хоть и хорохоришься, себя обманываешь, особенно по утрам, да не только ты. Все равно, откуда-то им известно, что ты – в ауте, вышел в тираж, и все лучшее у тебя позади. И сам ты – практически антиквариат. Год рождения – начало второй половины прошлого века. Куда пыжишься?

Короче говоря, взяли мы тогда бутылку водки, бутылку сухого вина, хлеба, колбаски докторской, свеженькую как раз подвезли, сырку российского, банку болгарского перца и двести граммов когда-то шоколадных, а теперь соевых батончиков – Сергей настоял. Оформим, говорит, нашим дамам приятную и сладкую жизнь.

Расположились на полянке, а стаканов-то нет. Хорошо, дедушка - божий одуванчик - мимо проходил, за рубль уступил вполне приличный граненый стакан. «Подлец, из ближайшего автомата увел, нам продал!» - сказал Сергей. Девушки рассмеялись. Вообще-то с Сергеем, как я понял, девушек снимать – одно удовольствие. Он болтает и развлекает всю дорогу, истории смешные сыплет, как горох, хорошо поставленным голосом, все в лицах изображает – смеялись, скулы сводило. Так что мне можно особо и не париться.

Девушки по-хозяйски, в темпе вальса, нарезали-разложили, стол получился королевский, особенно, если с голодухи, как мы. У Сереги – опять же – сумочка небольшая оказалась, на ремне прикреплена, на все случаи жизни - там и нож, и иголка с нитками, и расческа в форме открывалки для пива, и ручка с записной книжкой, и связка ключей. Удобно! А то все в карманах с собой таскаешь, потерять боишься.