14 меѓународен славистички конгрес охрид, 10-16 септември 2008 зборник од резимеа

Вид материала

Литература

Содержание Elwira M. Grossman Dynamika genderowa w polskim dramacie po roku 1989 Gender Dynamics in Polish Drama after 1989 Russian literature in Greece today: Describing the experience of a new slavic migration Из истории русских и славянских фондов Британской Библиотеки Dr Nikolay Andreyev in Czechoslovakia (1927-1945) Cемантика Десятинной церкви в Киеве Women who know Latin will come to a bad end”: Female Spaces and Silences in Selected works of Vera Panova, Galina Nikolaevna and Лексические инновации в переводе восточнославянской служебной минеи Phantasiebilder alter Kulturen bei V. Brjusov und ihr Beitrag zur Bildtheorie und Poetik des russischen Symbolismus Alten Weisheit Literarische Werke zwischen national verstandenem Exil und transkulturell begriffener Migration: Probleme der Kanon-Konzeptualis Orientalismus bei den Slaven? Zum Umgang mit der islamischen Kultur in ost-west- und südslavischen Literaturen im 19. und frühen Mythen auf Reisen: Zur literarischen Transportierung der polnischen Kresy nach Westen Das veränderte Selbst und das Echo der Erinnerung in neueren literarischen Texten südslavischer Autorinnen Logiken der Freund- und Feindschaft in der Literatur des ‚Balkan’ The Intimate Discourse of Russian Philosophers

Подобный материал:

• 14 меѓународен славистички конгрес охрид, 10-16 септември 2008 зборник од резимеа, 2789.93kb.
• Резолюція другого Всеукраїнського конгресу з медичного права, біоетики І соціальної, 92.29kb.
• М. Братислава, Словаччина) Вища школа готельного менеджменту (м. Белград, Сербія) Університет, 223.08kb.
• І конгрес соціологічної асоціації україни "соціологія в ситуації соціальних невизначеностей", 1353.75kb.
• Конгрес Сполучених Штатів Америки (сша) прийняти закон, 1273.44kb.
• Молодіжний Націоналістичний Конгрес Гендерна агенція консультації та інформації, 842.66kb.
• Міністерство освіти І науки україни, 62.5kb.
• 29 лютого 2012 року, 8.79kb.
• Правила приема в башкирский государственный, 469.07kb.
• 2 (26) 2008 Київ 2008, 813.52kb.

Elwira M. Grossman

Dynamika genderowa w polskim dramacie po roku 1989

Gender Dynamics in Polish Drama after 1989

Polska dramaturgia przełomu wieków jest czułym barometrem rejestrującym problemy współczesnej Polski. Towarzyszący jej jednak komentarz krytyczny opiera się częściej na ogólnie przyjętych stereotypach interpretacji niż na wnikliwym rozpoznaniu prezentowanej w tych sztukach problematyki. Sztuki ilustrujące kobieto-centryczny (a więc nie-normatywny) sposób myślenia – choć czasem publikowane - rzadko są wystawiane, a jeszcze rzadziej wnikliwie komentowane.

Z przeprowadzonych przeze mnie badań wynika, że kluczem do zrozumienia owych (nie)widocznych mechanizmów świata teatralnego nie jest – jakby sie mogło wydawać - biologiczna kategoria płci, ale gender, a więc szeroko pojęta płeć kulturowa. Kategoria ta jest swoistym konstruktem myślowym, paradygmatem zachowań i fantazmatów utrwalanych przez historię i powielanych przez wielowiekową tradycję. Polska refleksja teatrologiczna – bardziej lub mniej świadomie - ignoruje tę kategorię badawczą w swoich analizach i komentarzach. Często ignorują ją także producenci i reżyserzy. W odniesienu do teatru, problemy związane z kulturowo pojętą ‘męskością’ i ‘kobiecością’ są albo jawnie wyszydzane, albo ignorowane. Co sygnalizuje, a co pomija taka strategia interpretacyjna? Co umyka uwadze krytyków i obiorców? Co może nam wszystkim uświadomić otwarta dyskusja nad kulturowym kodem ‘męskości’ i ‘kobiecości’ oraz miejscem tych kategorii na dramaturgiczno-teatralnej mapie Polski?

Postaram się odpowiedzieć na te i inne pytania, posługując się przykładem wybranych głosów krytycznych oraz pobieżnym przeglądem najnowszych sztuk autorstwa zarówno kobiet (Krystyny Kofty, Lidii Amejko, Krystyna Krauze, Moniki Powalisz) jak i mężczyzn (Mariana Pankowskiego, Marka Pruchniewskiego, Przemysława Wojcieszka, Macieja Kowalewskiego i innych).


Alexandra Ioannidou


Russian literature in Greece today: Describing the experience of a new slavic migration


The steadily growing foreign communities in Greece with the large numbers of economic immigrants from many countries of the world who choose this particular country to settle down have drawn the interest of the social scientists already many years ago. Unfortunately, the studies about their economic and social status have not been accompanied by equivalent research on their cultural activities and literary production. The proposed paper focuses on the literary production of Russian writers, currently living and writing in and about Greece. Novels and short stories written and published by Russians (or Ukrainians) in Russian often offer a very enlightening picture of their emigration experience and of Greece as seen by the economically less privileged foreign settlers in the country. The paper introduces the most representative Russian literary works, published throughout the last decade in Greece, focusing on the way the relations between Greeks and immigrants are being described. The main question dealt with, is how the emigration experience in Greece is described in this new Russian émigré-literature. At the same time it will focus on the picture of Greece and Greeks - which already goes deep back into Russian literature (romanticism, symbolism) – and how this was affected after the last years’ new “Slavic migrations” in Europe. The paper will also include the results of the interviews with some of the authors. Another aspect which often proves very enlightening is the reception of literary works: Who reads these stories, through which channels, who and how comments on them, which are the main points of interest for their readers? The book reviews which have appeared in Greek and Russian newspapers and journals’ in Greece on the particular literary works, give some valuable information on the interference of communities, cultures, ideas and experiences.


Lyubov Osinkina, Jana Howlett


The Heresy of Judaizers in 15^th century Moscovy and the Production of the First Complete Slavonic Bible: Is There a Connection?


The heresy of the Judaizers in 15^th century Moscovy remains a controversial topic. Paradoxically, scholars working with the same primary sources came to hold different opinions. Some favoured a strong Jewish influence on the beliefs and practices of heretics, whilst others denied such influence. This, perhaps, is not so surprising because a lack of primary sources can be one of the reasons for such diverse opinions. This paper purports to elaborate on the most valuable contributions already made, and add to these my own observations on the effect of the heresy upon Gennadij’s activity in producing the first complete Church Slavonic Bible. It could be argued that despite claims to the contrary, the production of the first complete Church Slavonic Bible was not a byproduct of the Judaizers’ heresy, nor was it influenced by the alleged struggle of Gennadij with the heretics.

The exact reasons for its production may never be known but they definitely lie elsewhere. One of the reasons behind the production may have been to resolve the canon question. Gennadij was the first to address the question, and like his other innovations; this one challenged his contemporaries by extending the boundaries of Russian culture to the West. It is time to move away from the thesis of Gennadij’s Roman Catholic indulgences to a more balanced view that he was firmly in step with the Orthodox philological practices of his day.


Vladislava Reznik


From Eastern Lands to Southern Borders: Images of South-Eastern and Southern Europe in Ukrainian Travel Writing


Ukraine’s geographical position is perhaps the most important factor that has defined its political, social and cultural history. (In)conveniently situated at the ‘crossroads of cultures’ and influences, Ukraine was more than once divided between its more powerful neighbours in such a way that its historical self-perception as a frontier between Western and Eastern Europe has acquired a real, not just symbolic, significance. This peculiar characteristic is precisely what makes travel literature in Ukrainian language an extremely interesting reading and a unique source for understanding the formation of the nation’s self-identity in its relation to Europe and a wider world.

By looking at an array of passages from Ukrainian travel literature, with a chronological span of four centuries (XVII-XXI), this paper seeks to reconstruct the imaginative geography of Ukrainian travellers and writers, who try to map Ukraine’s position in Europe, with particular reference to its claim of being its geographical centre and its integral cultural component. In their representations of South-Eastern and Southern Europe Ukrainian travellers specifically attempt to re-establish Ukraine’s Euro-centrism by focusing on their Central-European civilisation and often deliberately orientalising South-European nations. Largely under-researched, Ukraine’s travel writing emerges as one of the defining components of national identity construction in opposition to Russian colonial power and presents a unique topic in the thematic context of the panel.


E. Rogatchevskaia


Из истории русских и славянских фондов Британской Библиотеки


Первые рукописные и печатные книги на русском языке попали в Библиотеку Британского Музея в составе коллекции сэра Ханса Слоуна, которая была одной из четырех частных коллекций, положивших основу фондам библиотеки. Слоун являлся почетным членом Российской Академии наук и в течение многих лет переписывался с российскими академиками. Несколько русских и славянских книг было в библиотеке короля Георга III, которая была подарена Музею в 1823 г. Но систематическое пополнение славянской коллекции началось только в 40-е годы 19-го века с назначением Антонио Паницци главным хранителем отдела печатных изданий.

Данное исследование строится на основе изучения архива Библиотеки, который дает возможность восстановить многие интересные факты из истории формирования фондов. Например, для 19-го века практически всегда можно проследить, каким образом была приобретена та или иная книга, будь то ценная рукопись или обычное популярное издание: была ли книга куплена у основного поставщика Адольфа Ашера, работавшего в Берлине, или подарена кем-то из читателей, среди которых было много русских. С середины 19-го века русские эмигранты развернули активную деятельность по печатанию запрещенной в России революционной литературы. Поэкземплярный анализ книг и архивов дает возможность сделать выводы о том, насколько русские издатели подчинялись, например, закону об обязательном экземпляре, который они должны были поставлять в Библиотеку, и каким образом осуществлялось коммерческое сотрудничество Фонда Вольной русской прессы в Лондоне и Библиотеки.

Одним из наиболее интересных аспектов истории фондов является период 1900-1930 гг., когда нарушились коммерческие связи с поставщиками книг из России, а сама Россия переживала революции и смену строя. Отсутствие многих важных публикаций этого периода объясняется не только этими объективными факторами, но и отчасти политикой британских властей, что можно заключить, например, из инструкции Скотленд Ярда, посланной в музей по поводу «большевистской литературы». Важнейшим этапом в формировании фондов явилось установление международного книгообмена сразу после окончания Второй Мировой Войны, что также отражено в архивных материалах. Особого внимания заслуживает рассмотрение личных интересов кураторов и каталогизаторов, многие из которых были славянами, в формировании фондов.


A Rogatchevski


Dr Nikolay Andreyev in Czechoslovakia (1927-1945)


Dr Nikolay Andreyev (1908-82) was a leading expert on Russian medieval history and on classical and modern Russian literature. His family emigrated to Estonia in 1919. After his graduation from the Russian gimnaziya in Tallinn, Andreyev moved to Prague where he obtained his doctorate at the Charles University and became a researcher at, and ultimately the director of, the Kondakov Institute for archeological and historical studies. At the end of World War II Dr Andreyev was imprisoned by the Soviet forces. Upon his unexpected release from prison in 1947, he moved to Cambridge, where he taught Russian at the Department of Slavonic Studies. Dr Andreyev's eventful life is described, up until 1948, in his posthumously published memoirs To, chto vspominaetsya (What I Remember; Tallinn, 1996). This is a valuable source of information on various Russian émigré institutions in Estonia and Czechoslovakia. Dr Andreyev was an active member of some of these institutions.

The paper attempts to chronicle Dr Andreyev’s experiences in Czechoslovakia. His academic career was fairly similar to those Russian émigrés, who stayed in the country to take advantage of the Czechoslovak grants for Russian students and scholars. However, his activities were not confined to research and lecturing only, as he also produced high-quality literary criticism and fiction. The information found in Dr Andreyev's memoirs has been cross-examined and supplemented by certain Czech archival sources and little known Russian-language periodicals of the time. For the first time, many forgotten publications by Dr Andreyev, made under numerous pseudonyms, have been identified.


Т.Ю.Тайди


Cемантика Десятинной церкви в Киеве


Церковь Богородицы или Десятинная, символизирует целую эпоху, период Киевской Руси, от принятия христианской веры до трагических событий 1240 г. С ее именем связаны наиболее судьбоносные события этого периода.

Русь нуждалась в храме, который стал бы форпостом христианской веры, центром сосредоточения ведущих сил страны, поддержкой княжеской власти и феодализма.

Десятинная церковь был истинным архитектурным украшением центра столицы. Это был первый каменный храм Руси. Созданный образ, имидж, храма, как главной русской святыни, защищающей город и Русь, привлекал взоры огромного количества христиан не только на родине, но и за пределами Руси.

Согласно Киевской летописи, в ХІІ в. перед важными событиями или битвами князья приезжали к Софии и церкви Богородицы просить благословения.

Основателем храма Повесть временных лет называет князя Владимира. Советчиками Владимира в выборе образа нового храма могли быть митрополит, имевший греческое происхождение, другие служители культа; а также византийская принцесса Анна, сестра императора, ставшая женой Владимира. Как показывают документы, княгиня принимала активное участие в освещениии храмов, решении христианских вопросов.

То, что задуманный Владимиром храм был первым, предъявляло особые требования к его созданию.

Местом расположения церкви Богородицы была выбрана центральная площадь города, поблизости от княжеского дворца.Это место не было случайным, было хорошо продумано. Как показывают исследования средневековых поселений и культовых сооружений, основателями церквей и строителями учитывались не только особенности ландшафта, но и многие другие факторы, связанные с ноосферой, энергетическими потоками т.д. Нередко христианские храмы возводились на местах прежних языческих центров или культовых сооружений. Как показали раскопки Десятинной церкви, проводимые Милеевым (1926 г.) и М.К. Каргером (1936 г.) под сводами церкви были обнаружены погребения дохристианского типа.

Возведенный в центре Верхнего города каменный храм доминировал над деревянными постройками Горы и Подола, поражая своим величием и красотой. Храмы призваны поражать с первого взгляда, перенося в иное измерение, заставляя задуматься над реальным миром и горним.

Десятинная церковь простирала свое небесное покровительство на самые отдаленные уголки Киева.

Церковь была посвящена Богородице.

К выбору темы и посвящения подходили очень серьезно. По имени, посвящению храма можно определить, что было актуальным в этот период для Руси, что находилось в центре внимания ведущих сил государства. От обоснования зависело многое, в первую очередь успех распространения новой религии, новой идеологии.

Именно поэтому каждая деталь в данном случае была важной, начиная от идеи, замысла, до посвящения, имени, архитектуры храма. Как справедливо отмечает Н.Н. Никитенко, в православных храмах все тесно взаимосвязано, все вытекает одно из другого, не может быть росписи интерьера, обособленной от архитектуры храма. Каждый образ, каждый святой, выведеный на церковных стенах, имеет прямую, неразрывную связь с идеей собора и с прочими образами. Н.Н. Никитенко указывает на особенность средневекового мышления читать не только тексты, но и образы. Архитектура в средние века была «живой», своими формами и образами обращаясь к посещавшим ее людям.

Центральный храм Руси призван был выполнять роль более важную, чем просто церковь, дом божий. Нужно было овладеть душами, заставить почувствовать себя защищенными, защищаемыми. Необходимо было привлечь внимание к христианству таким образом, который отвечал бы интересам самых разных слоев населения и в то же время укрепил бы политическое положение Руси.

Для Киевской державы было важно сохранить независимость от Византийской империи, использовавшей христианскую православную религию, как одну из важнейших причин распространения своего влияния на окружающие народы и обоснования своей гегемонии. Именно поэтому акт принятия православной веры князем Владимиром, изложенный в Повести временных лет, носил столь длительный и необычный характер, начинающийся выбором веры и знакомством с разными конфессиями и закончившийся осадой Корсуня. В данном случае православие выглядит принесенным на щите победителем, а не ниспосланным великодушной Византией своим подданным. Для Руси было важно сохранить эту позицию, избегая активного вмешательства империи в дела Древнерусского государства.

Историки справедливо отмечают отличие мировосприятия средневекового человека. Существует большая разница между тем, как понимали и видели мир в средневековье, и как понимаем его мы. Только осознав отличие мировосприятия, можно правильно понять, «прочитать» средневековое наследие (документы, архитектуру, живопись). Ж. Ле Гофф указывал, что эти представления были более реальны для средневекового человека и имели большее значение и силу, чем мы можем себе представить. Здесь важную роль играли многие факторы, включая суеверия, небесный протекторат и пр. Для людей того времени это были не просто слова или идеи, а реальная жизнь, которая материализовывалась в чувствах и переживаниях, передаваемых этими образами. Именно поэтому такое большое значение (не чисто символическое, а реальное) придавалось в средневековье верованиям, каждой мелочи. Из рассуждений летописцев явствует, насколько большое значение имели подобные представления для жителей Древней Руси.

Нападения печенегов, противоречия с западными и северными соседями, происки Византии, все это делало жизнь более опасной, заставляя искать покровителей и защитников не только в реальной жизни, но и в сердце, в душе, в вере. Именно поэтому потеря знакомых с детства языческих богов создавало вакуум в душах, требовало заполнения его иными именами, иными образами, которые были бы понятны каждому христианину.

Трудно сыскать что-то более близкое, более понятное каждому, чем образ матери, старающейся защитить своих земных детей, покрыть их своим небесным протекторатом, как амофором. Для князей и феодальной знати Богородица олицетворяла нечто большее, чем просто защиту. С ней ассоциировались определенные властные функции, связанные с ее положением в иерархической системе христианства.

Итак, Богородица соединяла в себе разнообразные функции, отвечавшие интересам большинства населения.


Margaret Tejerizo

“ Women who know Latin will come to a bad end”: Female Spaces and Silences in Selected works of Vera Panova, Galina Nikolaevna and Carmen Martín Gaite


Vera Panova (1907-1973), Galina Nikolaeva (1911-1963) and Carmen Martín Gaite (1925-2000) all produced major works of prose fiction in which women are the main protagonists; the two former published successful novels during the Stalin era in the USSR, while the latter wrote during the Franco years in Spain. All won major literary prizes in their respective countries. This paper will show how, nevertheless, all three managed to ‘subvert’ the strict literary conventions which operated in both Spain and Russia in the years to be considered in this paper and to present images of ‘strange‘ women who did not conform to the stereotypical visions of femininity of the times. The paper will also compare and contrast images and symbols used by all three novelists to suggest the entrapment and silencing of women, in spite of official propaganda which proposed that ‘the woman question’ no longer existed or which assigned women to both passive and submissive roles.

ГЕРМАНИЈА


Tilman Berger


Příspěvek Jana Václava Póla k vývoji slovanské jazykovědy


Jan Václav Pól (1720–1790), autor první mluvnice češtiny v němčině, zaujímá sice pevné mí­sto v dějinách české jazykovědy, ale vesměs jako negativní postava. Potom, co Josef Do­brovský kritizo­val jeho mluvnici jako údajně pouhý překlad Rosovy Čechořečnosti a rázně odmítl Pólovy návrhy na modernizaci českého pravopisu a jeho neologismy, ustálil se na dlouhá léta velmi nepříznivý obraz Póla, jen málo autorů ho ocenilo trochu kladněji (např. Walzel, Uličný a v novější době Ne­werkla).

Ve své přednášce se chceme pokusit o příměřenější ocenění díla Jana Václava Póla. Přitom budeme přihlížet jak ke všem pěti vydáním mluvnice, tak i k oběma pravopisným traktátům z roku 1786, hlavně však k Pólovu německo-českému slovníku, který byl nalezen až v roce 2004. Pólovo dílo bude analyzováno nejenom ve srovnání s jeho českými předchůdci, ale také v kontextu německého bádání o jazyce 18. století. Podrobněji se budeme věnovat třem aspek­tům Pólových prací, totiž:

1. samostatným příspěvkům Jana Václava Póla na poli mluvnice (hlavně ohledně sloves­ného vidu),
   
2. jeho návrhům na reformu českého pravopisu, které lze zařadit do racionalistických tendencí, které se v oné době dají pozorovat také v jiných evropských zemích,
   
3. jeho lexikografickým pracím, které usilovaly o rozšíření a dotvoření vědecké termino­logie po vzoru podobných prací hlavně v německojazyčných zemích.
   

Dagmar Christians


Лексические инновации в переводе восточнославянской служебной минеи


В ходе христианизации Киевской Руси и последующего как результат этого образования монастырей во вторую половину XI в. из Византии на Русь переносились используемые в монастырском богослужении литургические книги. С этим связан новый подход в переводе византийских литургических гимнов на церковнославянский язык. Речь идет о гимнах ежедневных последований неподвижного годичного цикла, собранных в полной 12-томной служебной минее, сохранившейся в восточнославянских рукописях XI – XIII вв. Строгая буквальность перевода привела к лексическим инновациям, которые в словарях либо не зафиксированы вообще, либо отмечены для более позднего времени. Процесс формирования собственно гимнографической терминологии можно особенно четко проследить на примере передачи греческих сложных слов: из параллельно существующих различных эквивалентов, которые стремятся калькировать один и тот же греческий богословский термин, постепенно закрепляется один церковнославянский пандан, тогда как остальные эквиваленты оказываются временными попытками, которые не удержались в церковнославянском лексиконе.


Elisabeth von Erdmann


Phantasiebilder alter Kulturen bei V. Brjusov und ihr Beitrag zur Bildtheorie und Poetik des russischen Symbolismus


Phantasiebilder fremder und alter Kulturen bilden einen prägenden Bestandteil der Dichtung der russischen Symbolisten. Sie geben keine historisch korrekten Abbilder der Kulturen wieder, zeigen aber dafür Eigenschaften, die auf die Genealogien der Weitergabe der Alten Weisheit, der philosophia perennis, deuten, die Kulturen und Epochen überschreiten und gleichzeitig in einer Tradition zusammenführen. Sie umfassen unter anderem die Chaldäer, Perser, Hebräer, Ägypter, Griechen, Römer als Translatoren und die Bereiche der Magie, Hermetik, Esoterik, neoplatonischen Philosophie, des Orphismus, um nur einige zu nennen.

Die Ausgangsthese des Referats lautet: Da der Zusammenhalt dieser Genealogien besonders auch durch eine bestimmte, alle Bereiche umfassende Bildtheorie und ein auf der Mikrokosmos-Makrokosmos-Entsprechung beruhendes Konzept der Seele gewährleistet wurde, versprechen die poetischen Bilder alter Kulturen bei den russischen Symbolisten Aufschlüsse über ihre Poetiken und ihre Quellen aus dieser viele hundert Jahre und nahezu alle alten Kulturen umfassenden Tradition.

V. Brjusov greift in Dichtung und Theorie ganz eindeutig auf Genealogien der Weitergabe der Alten Weisheit zurück. Über die Vermittlung der für Brjusov sehr wichtigen Quelle der Occulta philosophia des Agrippa von Nettesheim – er besaß bis zum Schluß eine Originalausgabe dieses Buches – kann Brjusov die Tradition der philosophia perennis umfassend kennengelernt haben.

Das Referat geht der Frage nach, inwiefern diese Tradition die Poetik V. Brjusovs geprägt hat und auf die Poetiken der russischen Symbolisten Einfluß nehmen konnte.


Alfrun Kliems


Literarische Werke zwischen national verstandenem Exil und transkulturell begriffener Migration: Probleme der Kanon-Konzeptualisierung


Im „Nachwendejahrzehnt“ gab es in der polnischen wie tschechischen Literatur die Neudefinierung des nationalliterarischen Einheitspostulates zu bewältigen. Diesen Wendepunkt bezeichnete Pavel Janoušek mit dem griffigen Terminus „time-out“. Mit ihm einher gingen die Aufkündigung der Identitätsfunktion von Literatur sowie die Aufgabe der außerliterarischen Mission von Literatur. In den Blickpunkt dieses Beitrages soll die Literatur der Migration und des Exils jener Zeitspanne gerückt werden. Ihre Kanonizität spielte im Prozess von Neu- und Umwertungen literarischer Kanones eine wichtige Rolle. Lassen sich aber Migrations- und Exilliteraturen überhaupt sinnvoll in terminologischer Hinsicht voneinander abgrenzen? Und welchen Einfluss haben daraus resultierende literarhistorische Kategorisierungen auf nationale Kanones? Meint die Literatur der Migration bzw. des Exils jeweils eine Textgruppe innerhalb eines dominanten Schemas? Oder stellt sie nationale Kanones in Frage, weil ihnen eine ethnische bzw. moralische Polarität zugrunde liegt? Die Germanistin Gisela Brinker-Gabler hat zur Beantwortung dieses Fragekomplexes ein „postnationales Modellkonzept“ entwickelt. Ihr Konstrukt ist auf literaturimmanente Kriterien bedacht und führt von nationenbezogenen Literaturlisten hin zur postnationalen Konstellation, d.h. zur Entsystematisierung des nationenbezogenen Kanonsystems. Inwieweit ihr Modell auch für die slavischen Literaturen zur Jahrtausendwende, namentlich für die polnische und die tschechische, Gültigkeit besitzt, soll zur Diskussion gestellt und anhand von Beispielen erläutert werden.


Andrea Meyer-Fraatz


Orientalismus bei den Slaven? Zum Umgang mit der islamischen Kultur in ost-west- und südslavischen Literaturen im 19. und frühen 20. Jahrhundert


In den letzten Jahren wurde vermehrt Edward Saids Orientalimusbegriff auch auf slavische Literaturen angewandt. Saids Orientalismuskritik, die sich vor allem auf das Orientbild in der Kultur der Ko­lo­nial­mächte bezieht, ist jedoch nur bedingt auf slavische Literaturen und Kulturen übertragbar. Zwar stellt die russische Eroberung des Kaukasus ein dem westlichen Kolonialismus vergleichbares Phänomen dar, in der Literatur gibt es jedoch keine einheitliche Tendenz der abwertenden Darstellung des is­la­mi­schen Orients als des Anderen, sondern eine eher ambivalente bis positive Wertung (z.B. M. Ju. Ler­mon­tov, L.N. Tolstoj). In Polen ergibt sich aus der spezifischen Situation der fehlenden Ei­gen­staat­lich­keit heraus ein differenziertes Bild. Im Saidschen Sinne orientalistische Werke erscheinen vor allem als Massenliteratur im frühen 20. Jahrhundert und sind epigonale Imitationen westlicher Vorbilder. Im 19. Jahr­hundert, vor allem in der Romantik (z.B. in Mickiewiczs Krim-Sonetten), dient der Orient eher als Iden­tifikationsmuster für die eigene politische oder gar persönliche Situation. Bosnien-Herzegowina war hingegen selbst jahrhundertelang Teil des Orients und hat auf diese Weise ein spezifisches Ver­hält­nis zur islamischen Kultur entwickelt.

Anhand von drei Fallstudien aus der russischen, polnischen und bosnisch-serbischen Moderne (Bunin, Leś­mian, Šantić) wird der jeweilige Bezug zur islamischen Kultur herausgearbeitet und der Begriff des Orien­talismus problematisiert.


Christian Prunitsch


Mythen auf Reisen: Zur literarischen Transportierung der polnischen Kresy nach Westen


Besitz und Verlust der polnischen Ostgebiete (Kresy) werden in der polnischen Literatur seit dem 19. Jahrhundert gestaltet und reflektiert. 1945 büßen die Kresy ihre territoriale Referenz ein und werden in die symbolische Axiologie der polnischen Kultur eingegliedert, während sie aus der offiziellen polnischen Selbstwahrnehmung getilgt scheinen. Erst nach 1990 bricht sich die Kresy-Erinnerungsliteratur lawinenartig in Wissenschaft und Literatur neue Bahn. Diese Entwicklung muss mit der Wahrnehmung der Kresy als Modell polnischer Grenzkultur in der Zwischenkriegszeit korreliert werden: Seit dem späten 19. Jahrhundert funktioniert die Wertschätzung der Ostgebiete als Hort polnischer Tugenden auch in den westlichen, überdies in den südlichen Gebieten der nachmaligen Zweiten Republik. Besonders im Teschener Schlesien trägt das Schaffen der ostpolnischen Autorin Zofia Kossak-Szczucka zur Transponierung des Kresy-Mythos in die westlichen und südlichen Territorien Polens bei. Nachdem Kossak mit „Pożoga” (1922) ihre Erlebnisse während des Krieges in Wolhynien zum Bestseller gemacht hat, formuliert sie in „Wielcy i mali” (1927) und „Nieznany kraj” (1932) auf der Grundlage ihrer Erfahrungen aus den Kresy ideologische Kernthesen über den urpolnischen Charakter Schlesiens, nicht zuletzt des Teschener Landes, das wenige Jahre zuvor Auslöser eines bewaffneten Konflikts zwischen Polen und der Tschechoslowakei gewesen war. Angesichts des enormen Erfolgs ihrer Bücher stellt sich die Frage nach den ideologischen und rhetorischen Strategien, mit denen „kresowość” in Schlesien zur kulturellen Grundhaltung gemacht wird.


Angela Richter


Das veränderte Selbst und das Echo der Erinnerung in neueren literarischen Texten südslavischer Autorinnen


Veränderungen und Verwerfungen in individuellen Biographien, die aus unterschied­lichen Ursachen resultieren, haben in den letzten Jahren überall und besonders in Südosteuropa zu einer deutlichen Belebung von Erzähl­weisen geführt, in denen die literarische Inszenierung von individueller Identität stark mit der Reflexion gelebten Alltags verbunden ist. An exemplarischen Texten der Autorinnen Dubravka Ugrešić, Julijana Matanović, Vesna Golds­­worthy und Lidija Dimkovska, deren Erinnerungen zuzüglich mit einem nicht mehr existierenden Staatsgebilde, mit dem Zerfall des „ideologischen Hauses“ verknüpft sind, Autorinnen also, die zumindest mehrheitlich zu Pendlerinnen zwischen Staa­ten und Kulturen geworden sind, wird die spezifische Rhetorik des Erinnerns herausge­ar­beitet.

In der Konzentration auf den jeweiligen Erzählgestus werden Aussagen darüber getroffen, wie die Wechselbeziehung zwischen individueller Erinnerung und Identität in den literari­schen Texten inszeniert wird und in welchem Grad dabei kollektive Alltagsgeschichte und kul­turelle Erbschaften mit einbezogen und gewertet werden.

Abschließend wird ermittelt, ob und wie die ästhetische Erfahrung der Literatur bezüglich der Erprobung anderer, evtl. (über-)nationaler Identitäten bzw. intersubjektiver und interkul­turel­ler Kompetenz Ansatzpunkte zu vermitteln vermag.


Sylvia Sasse, Miranda Jakiša


Logiken der Freund- und Feindschaft in der Literatur des ‚Balkan’


Im geflügelten Wort der ‚balkanischen Sitten’ ist die vermeintlich affektiv geladene Gefühlsdisposition des homo balcanicus (Ugrešić) eingefangen. Gleichzeitig findet in der Literatur des Balkan eine ausführliche Auseinandersetzung mit den kultureigenen Affekten statt. Der Synkretismus des Kulturraums sowie seine wechselvolle Geschichte – folgt man darin der Literatur – gibt Prozesse des Aushandelns, des Streits und der Versöhnung vor. An südslavischen Beispielen geht der Vortrag der Frage nach, wie Geographie und Affekt in literarischen Texten korrelieren. Wie werden Narrative der Freund- und Feindschaft aufgegriffen und kommentiert und inwiefern sind die Texte selbst Ausdruck von Affektordnungen?


Schamma Schahadat


The Intimate Discourse of Russian Philosophers


In contrast to Western culture, Russia does not have a long metaphysical tradition. When the philosophical discourse was established in Russia in the 19^th century, the Urszene of the philosophical text takes place in literature, and the relationship between the philosopher and his reader is an intimate one. Russian philosophy thus writes itself into an 'intimate field' that has its origins in hesychasm of the 15^th century, and it adopts traits of the "emotional warming" that is typical for the Romantic mode of communication.

Pyotr Chaadayev, the founder of Russian philosophy, wrote his Philosophical Letters (Filosofskie pis'ma) to an imaginary female reader, "Madame", and he wrote his letters in French. The epistolary genre, the female receiver and the French language evoke a discourse of seduction which tries to enchant the reader. The paper will follow this discourse of seduction, bearing in mind de Laclos' Liaisons dangereuses and Kierkegaard's Diary of a Seducer which were written much later than Chaadayev's text. Two questions are at the core of the analysis:

• Which contextual, literary or rhetorical devices establish a close or even intimate relationship between the philosopher and his reader, how can these devices of relationships be described?
  
• What does an intimate relationship in philosophical texts aim at? In the establishment of a space without subjection, or the contrary, does it aim at the subjection of the other?
  

The philosophical discourse remained an intimate genre at least until the beginning of the 20^th century, as the texts of Vladimir Solovyev, Lev Karsavin, Pavel Florensky and Vasily Rozanov show.


Dietrich Scholze