Geum.ru

Центр системных региональных исследований и прогнозирования иппк ргу и испи ран

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   18
176


имеют значение для человека: полезно все-таки, опираясь на свое восприятие и организуя собственное поведение, не путать девушку со шлагбаумом и математика с вычислительной машиной. Результаты подобной путаницы могут оказаться самыми плачевными: машина ведь и стукнуть мажет при неквалифицированном к ней подходе. Но, может быть, дело здесь ограничивается только эмпирическим уровнем единичного и случайного, на котором и наука и знак вообще чувствуют себя не очень твердо -берут только общее? Может быть дело просто в уровне обобщения, и кибернетическая вселенная способна все-таки расширить свои границы таким образом, чтобы сделать осмысленными и эти внешне невинные, но неустранимые из повседневной жизни проблемы идентификации реалий окружения не по функции, а по каким-то другим признакам?

Если внешнюю границу «кибернетической вселенной описывают простые или сложные тексты, удовлетворяющие принципу функциональной идентичности, то нам, очевидно, никак не вырваться из ситуации умножения функционально подобных, но во многих других отношениях разнородных явлений. Эти «другие отношения» всегда будут мыслится как второстепенные и несущественные в духе, скажем, рассуждения Соболева – о внебиологическом производстве себе подобных: «Совсем ведь не трудно представить себе полностью автоматизированный завод, выпускающий точно такие же машины, какие на нем установлены, и размещающий их в порядке, необходимом для производства. Что же касается Галатей будущего, то вряд ли когда-нибудь возникнет необходимость в их создании. Никто не думает и не собирается их создавать. А уж если бы их и стали делать люди будущего, то в полном соответствии с понятиями об эстетике, гармонии, пластика, так что самому взыскательному критику не к чему будет придраться. Главное же, эти Галатеи были бы живыми в полном смысле этого слова, и, вероятно, лучше любых сейчас живущих» (44, стр.84-85).

Такой ход мысли, собирающий разнородное под единую крышу функционального подобия, чтобы затем сказать нечто об одном из членов этой разнородной группы, присутствует в любых кибернетических рассуждениях на любом уровне. Колмогоров, например, пишет: «Если, свойство той или иной материальной системы «быть живой» или обладать способностью «мыслить» будет определено чисто функциональным образам (например, любая материальная система, с которой можно разумно обсуждать проблемы современной науки или литературы, будет признаваться мыслящей), то придется признать в принципе вполне осуществимым искусственное создание живых и мыслящих существ» (45,стр. 11). Нетрудно заметить что определение «чисто функциональным образом» играет здесь роль приглашения к поиску функциональных

177


аналогов одному из выделенных членов и задача мыслится исчерпанной, если такие аналоги обнаруживаются или создаются искусственно. Правомерность такого перехода от одного из выделенных членов разнородной группы через функциональную идентичность к другому существующему или мыслимому члену той же группы с их последующим отождествлением не подвергается сомнению – «придется признать». При таком движении вполне естественен и закономерен вопрос: «Почему бы, например, высокоорганизованному существу не иметь вид тонкой пленки – плесени, распластанной на камнях?» (45,стр. 14).

В нашу задачу вовсе не входит детализированная критика кибернетической вселенной и защита «филологической» или «лирической» вселенной от кибернетических вторжений, угроз внебиологическим способом натворить Галатей, «лучше любых сейчас живущих». Накал страстей в этих вопросах – не по нашей части. Нас куда больше интересует этот характерный для кибернетического способа мысли ход через функциональную идентичность от одного члена разнородной группы к другому, существующему или мыслимому безразличие. Не является ли этот ход как раз тем, что мы ищем? Ведь функциональное подобие и есть, собственно, обращение к тезаурусу IV для описания наличного в терминах науки в целях его подмены чем-то другим. И поскольку состав этого перехода текст функциональней идентичности -научен, для элементов научного знания появляется возможность двинутся по этому переходу в технологию на замену и совершенствование составляющих тезауруса V. Для этого нужно иметь доступ к составляющим тезауруса IV и кибернетики, следует отдать им должное, таким доступом обладают. Для этого необходимо владеть «грамматикой» технологии, но что, собственно, иное кибернетическая концепция машины как не идея высшей технологической единицы, технологического «предложения»? Если именно в этом ключе понять кибернетическую вселенную, то все вроде бы становится на свои места,

Кибернетика в этом смысле не дисциплина, ее конечная цель не в накоплении научного знания, а приложение – внедрение научного знания в область технологии. Тот неоспоримый факт, что в поле зрения кибернетики, оперирующей в своих функциональных определениях научным «обесчеловеченным» знанием, оказывается и человек, объясним, с одной стороны, тем, что в деятельности и поведении человека сегодня с избытком хватает «машинного», репродуктивного даже и в тех случаях, когда именно по этому виду деятельности индивиды ассоциированы с обществом, а с другой стороны, тем, что кибернетика, как и любое научное начинание, еще сравнительно молода и, соответственно, слабо «фальсифицирована» – плохо еще сознает границы

178


собственной применимости.

В самом деле, что значит дать функциональнее определение человеку? Можно ли исчерпать в определениях человека – источника и творца любых определений, которые были, есть и еще только будут? Задача явно подпадает под действие комплекса Архимеда: дайте мне точку опоры, и..., то есть из невыполнимого условия извлекаются простые вроде бы и понятные следствия. Никто и не спорит о том, что если кибернетику дадут функциональное определение человека, то он сотворит нечто удовлетворяющее этому определению если не в реальности, то хотя бы в мысли. Но вот кто даст такое определение? Колмогорову, к примеру, не нравится постановка вопроса Тьюрингом своей приземленностью: «Можно ли построить машину, которую нельзя было бы отличить от человека? Такая постановка как будто ничуть не хуже нашей, и к тому же проще и короче. На самом же деле она не вполне отражает суть дела, ведь по существу интересен не вопрос о том, возможно ли создать автоматы, воспроизводящие известные нам свойства человека, хочется знать, возможно ли создать новую жизнь, столь же высокоорганизованную, хотя, может быть, очень своеобразную и совсем непохожую на нашу» (45,стр.13).

Человек тут вроде бы уже и пройденный этап, с ним просто скучно, есть куда более масштабные и интересные проблемы. К тому же Тьюринг явно сковывает кибернетическую инициативу указанием на неотличимость машины от человека, тогда как весь – секрет кибернетического перехода через функциональную идентичность именно в отличенности – жизнь надобно творить «очень своеобразную» и совсем непохожую на нашу». Но вернемся все-таки к человеку, даже не к человеку вообще – такому невозможно дать определения, а к специализированному и закодированному в деятельность, скажем, кибернетика. Кому как не кибернетикам знать, что такое кибернетик?

Допустим, что тому же Колмогорову или Соболеву удалось закодировать себя в функциональном определении и, в согласии с требованием различенности, воспроизвести функциональное определение «кибернетик» на чем-нибудь совсем уж «непохожем» – на той же пленке-плесени как «материальную систему», какова была бы реакция естественного кибернетика на своего искусственного функционального двойника? Не касаясь уже эмоциональных и иных нюансов, обратим внимание лишь на одно: кибернетик, если он действительно человек, а не созданная им машина, оказался бы и творцом и первым критиком своего творения, если, конечно, в процессе сотворения машины по собственному образу и подобию ему приходили в голову какие-то мысли, соображения, догадки, сомнения, которые он не успел включить в

179


остановленное в знаке-тексте функциональное определение самого себя. Реализованный в машине текст безнадежно бы отставал от автора-кибернетика, так что искусственная машина или серия машин в лучшем случае гнались бы за естественным кибернетика, фиксируя пройденные им этапы самосознания и самопознания, В определении нельзя схватить то, что его разрушает, нельзя этого «воплотить и в машине – сломается, тогда как живой кибернетик, подобно любому человеку, тем, собственно и занят, что до последних дней жизни выходит из собственных определений.

Но довольно о кибернетике. Для нас важно не то, чего она не может, а то, что в переходе через функциональную идентичность, если соответствующие функциональные определения используют на правах словаря общенаучный тезаурус IV, перед нами действительно канал движения элементов научного знания в технологию и в какой-то степени получивший уже теоретическое оформление способ перекодирования технологических ассоциативных единиц на язык науки, независимо от генезиса исходных единиц. В своих теоретических основах кибернетика – грамматика приложения научного знания, технологического творчества. В этой своей грамматической функции кибернетика, возможно, столь же великое изобретение нашего очага культуры, как и научное познание природы в дисциплинарной форме. Из этого не следует, конечно, что кибернетика решает все проблемы.

Роль кибернетики в практике приложения научного знания примерно та же, что и роль парадигматики в дисциплинарных исследованиях. Правила, нормы сами по себе ничего не творят, нужны творцы-индивиды, действующие по правилам. А перед смертными ограниченными по вместимости творцами-прикладниками остаются, все те же проблемы поиска нужных элементов научного знания, разработки и оценки альтернатив существующему и т.п. Кибернетика учит грамоте, а писать уж каждому приходится от себя.

Таким образом, в нашем типе культуры действительно наблюдается известный параллелизм между «естественной» миграцией индивидов и «искусственней» миграцией элементов научного знания, карьеры индивидов и карьеры элементов научного знания все чаще пересекаются, входят в соприкосновение, предполагают друг друга. Мера этой взаимосвязи между самодвижением индивидов и перемещением элементов научного знания, как и характер возникающих здесь отношений между человеком и знанием различен для разных групп населения и видов деятельности.

Мы занимались главным образом событиями и процессами в области производства и перемещения научного знания, и это естественно: научное знание об

180


отношениях вещей по поводу вещей – специфическая: особенность нашего типа культуры, так что на явлениях, вызываемых присутствием элементов научного знания в социальном кодировании приходилось останавливаться особо. В этой области производства и перемещения знания карьеру индивидов и элементов научного знания приходят в наиболее тесное и органическое переплетение, в явную зависимость друг от друга.

Продвигая новый элемент научного знания к публикации, ученый-исследователь строит и свою карьеру и карьеру элемента, а используя в качестве опор наличные публикации массива, он активно участвует как в перемещении чужих вкладов в зону связи нового с наличным, так и в строительстве карьер авторов этих вкладов. Действуя в рамках «профессорского» ролевого набора, ученый-преподаватель, редуцируя дисциплинарный тезаурус III до вместимости студента, селекционируя и перемещая в рамках исторической или теоретической редукции элементы дисциплинарного знания в тезаурус IIIa, с которого начнет свою деятельность новое поколение ученых-исследователей, он трансформирует и сложившуюся иерархию дисциплинарных авторитетов, влияя и на свою собственную и на чужие карьеры, и вместе с там он закладывает опорную базу будущего науки, влияя на вероятность привлечения элементов тезауруса III для связи нового с наличным знанием. Наконец, перекодируя наличные технологические единицы тезауруса V и опосредуя их составляющими общенаучного тезауруса IV, ученый-прикладник строит и свою карьеру инженера или конструктора, разработчика и карьеру элементов научного знания, вовлекаемых в процессы перекодирования технологии.

При всем том индивиды, включенные и включаемые в деятельность по производству и перемещению научного знания, образуют хотя и растущую в опережающем темпе, но все же довольно незначительную группу населения: 2-4 % в развитых странах. Для остальных индивидов, ассоциированных с обществом или ищущих ассоциации с обществом через виды деятельности, которые не имеют прямого отношения к производству и перемещению научного знания, а сами по большей части становятся неводами для приложения научного знания, взаимодействие между социальной, миграцией людей и социальной миграцией элементов научного знания носит противоречивый, а иногда и трагический характер. Эта группа имеет в основном: дело с результатами технологических приложений научного знания, и структура воздействия миграции элементов научного знания на эту часть населения во многом зависит от целей и обстоятельств перекодирования технологической деятельности в данном обществе. Здесь особенно заметно различие между капиталистическим и

181


социалистическим способами технологических применений науки.

Обогащение технологии элементами научного знания, совершается ли оно ради извлечения прибыли и «выживания» фирм в условиях острейшей конкурентной борьбы за рынок или подчинено более благородным целям, дает в конечном результате постепенный рост экономического качества всех составляющих тезауруса V. Это экономическое качество представимо структурам затрат на единицу продукции, производительностью труда и другими переменными, хорошо известными экономистам. Для нас важно здесь только одно – рост экономического качества, поскольку он связан с сокращением доли живого труда в составе затрат на единицу продукции, позволяет производить необходимое для социальности количество материальных благ со все меньшим вовлечением в этот процесс соответствующим образом закодированных индивидов. При этом перед любым обществом нашего типа культуры даже в случаях преемственного перекодирования технологических, единиц, не требующих перекодирования занятых в этом виде деятельности индивидов, возникает проблемная ситуация «лишних людей», допускающая несколько решений.

Поскольку мера участия индивидов в процессах производства характеризуется и численностью соответствующей группы и средней длительностью (рабочий день, рабочая неделя) занятости индивидов этой группы, попытка сохранить ее численность ведет к сокращению занятости – к уменьшению рабочего дня, рабочей недели, к появлению различных форм неполной занятости, а попытка сохранить занятость – к уменьшению численности группы, то есть к той или иной форме диссоциации индивидов – к безработице, к переквалификации, к перекачке в области, не требующие квалифицированного труда и т.п. Проблема только обостряется и усложняется в случаях срыва преемственности перекодирования технологических единиц, причем вызываемая такими срывами технологическая безработица наиболее тяжело отражается на индивидах старших возрастных групп.

Эту ситуацию, вызываемую ростом экономического качества составляющих тезауруса V, некоторые буржуазные исследователи пытаются изобразить как становление нового социального антагонистического противоречия между «интеллектуалами», непосредственно участвующими в порождении и перемещении знания, занимающими ключевые позиции в академической подготовке новых по­колений и переподготовке взрослых, и «простым народом», который испытывает на себе превратности неустойчивого существования в мире постоянных изменений. Керр, к примеру, подчеркивает: «Налицо новые линии напряженности. Интеллектуалы образуют новую меритократию, которая возмущает простого человека. Он видит в

182


интеллектуалах также главный источник изменений в науке и в обществе, а изменение как таковое стало испытанием, судом божьим для многих» (22, р. 172).

При всем том эта действительно сложная и противоречивая ситуация вовсе не обязательно должна создавать и воспроизводить конфликтные ситуации. Конфликты возникают там, где высвобожденные из сферы производства индивиды предоставлены самим себе, на свой страх и риск пытаются отыскать возможности ассоциации с обществом, как это происходит в условиях капитализма. Плановое развитие хозяйства, где технологическое применение науки сопровождается сбалансированным ростом объема производства и, соответственно, ростом числа вакантных рабочих мест как адресов возможной социализации, в принципе позволяет решить проблему с наименьшими издержками, хотя и здесь, конечно, возможны ошибки и просчеты в оценках вероятных эффектов перекодирования технологических единиц.

Но как бы то ни было, социальная миграция элементов научного знания в любом случае оказывает заметное и усиливающееся влияние на становление карьер практически всего трудоспособного населения. Для научных работников перемещение элементов знания есть вместе с тем и творение собственной карьеры, а в рамках сообщества ученых-исследователей и карьер коллег по дисциплине. В других областях социальна необходимой и социально значимой деятельности социальная миграция элементов научного знания вносит значительные изменения в наличную систему фрагментации деятельности и, производно от процессов перекодирования технологических единиц, в систему кодирования индивидов в деятельность.

Если сравнить положение индивидов в различных группах по степени устойчивости контакта ассоциации с обществом, то можно прийти к парадоксальному выводу: степень устойчивости контакта тем выше, чем ниже степень специализации соответствующего текста деятельности. В отличие от первобытной и традиционной культуры, где устойчивость контакта ассоциации опирается на устойчивость специализирующего текста и его преемственность в изменениях, в нашем типе культуры устойчивость контакта опирается скорее на незавершенность специализирующих текстов, на наличие в них некоей «недоговоренности», требующей от индивида в конкретных актах действия содержательной «творческой вставки», дописывания текста до соответствия конкретным условиям акта действия. При этом степень устойчивости контакта ассоциации оказывается значительно выше в тех видах деятельности, где относительная диссоциация, пребывание индивида в отстраненности, рассматриваются как норма, а не как преступление или уклонение от предписанных текстом правил деятельности.

183


В научной исследовательской деятельности, например, хотя она и достаточно жестко регламентирована дисциплинарной парадигматикой и набором дисциплинарных правил, ученый как признанный член дисциплинарного сообщества ведет скорее потенциальный, чем актуальный образ жизни. Он, подобно подводному обитателю или подводной лодке, появляется время от времени на актуальной поверхности дисциплинарных событий, оставляя следы своего существования в актах публикации, в актах участия его вкладов в процессах связи новых элементов научного знания с наличными, в актах вхождений, если повезет, через свои вклады в курсы лекций, в списки обязательной или рекомендованной литературы, в учебники тезауруса IIIа, но как индивид естественная сущность которого не исчерпывается этими апериодическими и не поддающимися регламентации фактами актуального выявления, он для дисциплины основную часть своего «рабочего времени» пребывает в нетях, находится в блестящем отсутствии, хотя и ассоциирован с обществом именно через дисциплину. Дисциплине дела нет до того, чем в текущий момент рабочего времени занят тот или иной член дисциплинарного сообщества. Он может отсиживать часы в лаборатории, оказаться в библиотеке или за тридевять земель на каком-нибудь конгрессе или симпозиуме, может сидеть дома за письменным столом или в компании друзей в другом месте, может и попросту спать в тайной надежде увидеть вещий сон – мифология науки полна свидетельств о том, что выдающиеся ученые ранга Пирсона или Кекуле совершали свои блестящие открытия именно во сне, – все это для дисциплины «подводная» паранаучная деятельность, не имеющая к ней отношения и для нее безразличная. В этом виде деятельности в расчет принимается не время занятости, а только конечные «штучные» результаты.

В других видах деятельности с «нормированным рабочим днем», где требуется постоянное присутствие индивидов на рабочем месте, положение несколько иное, однако и здесь полное подчинение деятельности индивида ритму целого встречается довольно редко, в основном при конвейерной сборке, причем именно эти виды дея­тельности оказываются наиболее «хрупкими» с точки зрения устойчивости контакта ассоциации с обществом. Переход на новую модель разрушает здесь технологическую линию, требует перекодирования рабочих мест. Если в дисциплинарном исследовании ученый может продолжать существовать для дисциплины и посмертно, то в этих видах деятельности такое невозможно.

В целом же неполное специализирующее кодирование, необходимость

184


«творческих вставок» дополнений к тексту силами индивида, закодированного в этот текст, встречается в большинстве видов деятельности, включая и те, которые входят в технологический тезаурус V. В этом отношении кодирование индивидов в деятельность существенно отличается от кодирования в деятельность элементов научного знания, от которых самодеятельности не ждут и для которых послаблений по части актуального присутствие или творческого отсутствия не допускают.

В начале работы мы говорили о влиянии распределения специализирующих институтов по территории на формирование потоков территориальной миграции и обнаружили, что наличная картина неравномерного расселения с отчетливо выраженным центростремительным вектором может, в частности, оказаться производной от локализации мест, где индивидов кодируют в специальность. Теперь мы можем, отталкиваясь от идеи параллелизма социальной миграции индивидов и социальной миграции элементов научного знания, попробовать разобраться в вопросе о том, влияет ли миграция элементов научного знания на территориальную миграцию индивидов.

В общем случае, если учитывать, что элементы научного знания не имеют отметок пространства и времени, неограниченно транспортабельны к местам и датам приложения, более или менее очевидно, что сами по себе элементы научного знания никакого влияния на расселение оказывать не могут. Любая геологическая или полярная экспедиция, как и любой корабль или лайнер, или космическая лаборатория несут с собой изрядную долю тезауруса IV и его технологических приложений. Но миграция научного знания – дело индивидов, которые перемещают его из тезауруса в тезаурус, а сами эти индивиды в отличие от элементов научного знания жестко локализованы в пространстве и времени.

В группе людей, занятой порождением и перемещением знания, а также и подготовкой научно-технических кадров, сам характер этой деятельности будет обнаруживать центростремительное стяжение этих индивидов к единому месту. Ученый в ролевом наборе профессора, например, обязан быть где-то на малом удалении от лаборатории, библиотеки, учебного корпуса. То же самое можно сказать и о студентах. Такие стяжения не обязательно, правда, должны тяготеть к политическим и промышленным центрам, в разных странах в силу исторических традиций расселение индивидов, причастных к науке, следует своим особым моделям. Но в качестве центра стяжения всегда выступают университеты, располагаются ли они в крупных городах

185


или за их пределами.

Применительно к остальным группам такого непосредственного влияния миграции элементов научного знания на расселение как будто не обнаруживается, и это отсутствие ясно выраженных эффектов более или менее понятно: результаты перекодирования технологических единиц столь же транспортабельны к местам и датам реализации, как и сами элементы. Япония, например, которая по многим показателям темпов обновления составляющих тезауруса V является лидером капиталистического мира, в значительной степени обеспечила свое ведущее положение скупкой патентов во всем мире и оперативной их реализацией. Здесь если и есть влияние миграции научного знания, то оно явно опосредовано сложившейся уже структурой расселения – наличием диссоциированной рабочей силы и многими другими факторами.

Вместе с тем картина может значительно измениться, если дело идет о создании новых технологических единиц. Тот же Хорафас, например, отмечает: «За последние десять лет в Остине (Техас) обосновалось тридцать новых фирм, использующих воз­можности, местного университета. Каждый из 27000 студентов этого университета обходится штату Техас в 1500 долл. в год, но власти штата считают, что расходы адекватно компенсируются промышленным, бумом, который вызван самим существованием университета» (9,р.112). Влияние миграции научного знания на расселение может усилиться и в связи с растущей необходимостью постоянно повы­шать или даже менять квалификацию, на чем особенно настаивает Керр (22).

В целом же влияние социальной миграции элементов научного знания на территориальное расселение индивидов мажет, возможно, рассматриваться как нечто, во всяком случае не препятствующее общим центростремительным тенденциям, а в некоторых случаях и активно участвующее в складывании таких тенденций -университетские и научные городки.

Наш тип культуры, таким образом, в своих основных характеристиках, отличающих его от первобытного и традиционного типов культуры, предстает как «онаученный» способ кодирования индивидов в сильнейшим образом фрагментированную и подвижную в своей фрагментации деятельность. В своих общечеловеческих основаниях каша культура не порывает с общим для всех культур способом знакового кодирования, в котором основными знаковыми реалиями, носителями наследственной информации остаются индивидуализирующие адреса-

186


имена и тексты конечной длины, а основной причиной, вызывающей использование знака вместо гена, выступает неспособность человеческого биокода взять на себя и решить биологическими средствами задачу специализированного кодирования в усло­виях, когда специализация, коллективное действие становится предпосылкой выживания человека как биологического вида.

Новым в нашем типе культуры является присутствие в нем имен и текстов, не имеющих в качестве адреса распределения деятельности (имя) человека и, соответственно, не несущих ограничений по человеческой вместимости. Такие имена-тексты описывают независимое от человека поведение вещей-носителей имен во взаимодействии с вещами же, имеющими свои имена и тексты. Основанные на наблюдении и экспериментальной верификации научные методы извлечения таких имен-текстов из окружения предусматривают по возможности полное изгнание воздействие человека или любой другой разумной силы на процессы взаимодействия вещей, что делает полученные таким способом элементы научного звания безразличными и нейтральными к нуждам, стремлениям и запросам человека. С другой стороны, обычное, через имя и текст, знаковое оформление элементов научного знания и их возникающая в процессах экспериментальной верификации свобода от связывающих определений пространства и времени делают элементы доступными человеку для перемещения и участия в знаковом кодировании деятельности.

Совокупность элементов научного знания, извлеченных наукой из окружения (тезаурус IV) описывает границы «текущей природы» нашего типа, культуры в ее познанности, принципиальной доступности для человека на предмет возможных использований. Поскольку это описание научно, выполнен в терминах элементов научного знания, оно не может содержать ничего большего, чем содержится в текстах элементов, не может включать человека, целей и способов его воздействия на окружение. Поскольку же накопление элементов научного знания в дисциплинарных формах познания природы не признает ограничений по вместимости человека и давно вышло за эти границы, в любых научных описаниях «текущей природы», для каких бы целей они ни выполнялись (подготовка научных кадров, мировоззренческое обоснование дисциплинарных парадигматик, освоение- универсального тезауруса общества через школьные курсы), всегда присутствовали и будут присутствовать редуцирующие схемы и концепты растущей степени общности, способных удерживать на соответствующем уровне общности целостное представление о «текущей природе» в

187


границах человеческой вместимости. Поскольку, наконец, любые, ив этих редуцирующих схем и концептов опираются на содержание элементов научного знание, зафиксированное в их текстах, любые мыслимые варианты научного мировоззрения не будут включать в представления о природе человека в его качествах существа мыслящего, водящего, оценивающего альтернативы и совершающего выборы: изгнанное на уровне извлечения из окружения элементов научного знания не может вдруг объявиться в процессах редукции содержания этих элементов, хотя, конечно же, как вещь среди вещей, способная взаимодействовать с вещами на уровне наблюдаемой эмпирии каузально-однозначным способам, человек вполне представим и всегда оказывается представленным в любом редуцированном описании «текущей при­роды» в духе, например, приводившегося уже определения Соболева: «Человек – это самая совершенная из известных нам пока кибернетических машин, в построение которой программа заложена генетически» (44, стр.83).

Отсутствие человека в наших картинах мира, природы, пока эти картины остаются научными, а «ненаучного» мы уже не вмещаем – интериоризированный в школьные и студенческие годы тезаурус не позволяет, – существенно отличает наш тип культуры от соответствующих интегрирующих «текущую природу» представлений первобытного и традиционного типа культуры, где человек в полном наборе его специфики либо непосредственно представлен как адрес специализирующего текста (взрослые имена первобытного общества), либо же текст интегрирующего природу знака приведен в человеческую размерность и удерживается в ее границах после­довательными попытками профессионалов-новаторов объяснить в терминах освоенной профессией деятельности смысл предлагаемой новинки (бог-покровитель традиции).

Высокий, если не сказать высший в нашем тине культуры статус научного знания, под которым большинство из нас разумеет не один из самостоятельных видов человеческого знания, а знание как таковое, порождает не только не всегда оправданные надежды и упования на науку, но и отчетливо выраженную тенденцию к уподоблению всех видов познания научному познанию. Мы здесь не будем входить в детали появления и становления этой тенденции для этого пришлось бы идти в эпоху интеллектуальной революции, а это путешествие не из коротких, поэтому ограничимся простей констатацией: в нашей культуре к любому типу познания, результатом которого считается знание, примысливается на правах не столько определения, сколько престижного эпитета прилагательное «научное» – научное познание, научное знание.

188


Но это внешне безобидное расширительное употребление термина «научный» оказывается на поверку связанным с группой методологических и мировоззренческих представлений, которые довольно строго, хотя и с явными купюрами, повторяют модели научной методологии и текущего научного мировоззрения.

Стоит только появиться новому направлению познания, как независимо от предмета изучения, будь то человек, знак, или социальные структуры, направление тут же спешит провозгласить свою приверженность наблюдению и эксперименту без каких либо оговорок насчет того, а что именно намерено это направление устранить применением этих процедур. Отчаянные кибернетики вроде Соболева или Колмогорова в этом отношении хоть откровеннее. Посягая на изучение человека или цивилизаций в целях их искусственного воспроизведения, они прямо говорят: человек для нас кибернетическая машина, машина среди машин, и к нему применимы те методы исследования и конструирования кибернетических машин, которые уже известны и опробованы кибернетической практикой, то есть человека можно рассматривать как черный ящик, можно дать ему исчерпывающее описание в терминах однозначных соответствий между сигналами на входе и сигналами на выходе, а затем выбросить естественного человека из этого ящика и набить ящик микро- или макросхемами на полупроводниках ли или на плесени или на чем угодно, лишь бы воспроизводилась за­фиксированная на человеке связь между входными и выходными сигналами. Такой ящик и будет кибернетически сотворенным человеком, которого кибернетику нельзя будет отличить от человека по тем же принципиальным причинам, по которым ему нельзя отличить естественного летчика от искусственного автопилота.

Но такие экспликации методологических намерений и предметных единиц – вещь чрезвычайно редкая и крайне нехарактерная для познавательных предприятий в нашем типе культуры. Обычно за провозглашением приверженности к наблюдению и эксперименту следует уже сама исследовательская практика – выборки, процедуры измерений, опросные листы, шкалы и т.п., и лишь присмотревшись к общим направлениям усилий исследователей, начинаешь понимать, что предмет изучения дорисован исследователями до естественного объекта, насчет которого предполагается, что между его наблюдаемым поведением и скрытыми, но умопостигаемыми свойствами существует однозначная связь. А это и позволяет изощрять изобретательность в придумывании гипотез насчет скрытых свойств и экспериментов, для проверки этих гипотез на уровне поведения. Все это вовсе не плохо, когда

189


изучаются реалии, способные быть и естественными – человек, например, хотя и здесь такой способ изучения предопределен взглядом на соответствующую реалию как на вещь среди вещей. Но когда изучаемыми реалиями выступают очевидные творения человека – социальные структуры, знаковые коды, карьеры, пути миграции, попытки примыслить к наблюдаемым явлениям некие скрытые свойства, ответственные за эти выявления, обычно ведут, да и могут привести только к апологетике наличного со ссылкой на его объективность и закономерность, то есть к научной санкции любой наблюдаемой действительности с длинными объяснениями, почему именно такой ей следует и быть.

Несколько менее подвержен этой общей тенденции к уподоблению естественно­научным дисциплинам системный подход, хотя, как мы уже говорили в самом начале, в нем две разновидности, одна из которых – первая или бессубъектная – явно стремится к полноте и объективности описания, то есть в той или иной степени испытывает на себе давление общенаучной парадигматики, и только вторая, формализуя претензии субъекта к наблюдаемому поведению объекта, обещает как будто бы открыть пути к какому-то новому типу познания и новому типу знания, хотя пока эта разновидность системного подхода находит крайне ограниченное применение.

На этом мы кончаем наши поиски условий, при которых становятся возможными ответы на вопросы о природе социальной миграции индивидов, о переходе социальной миграции в территориальную, в расселение. Попробуем подвести некоторые итоги.

1. Несмотря на свою актуальность, проблемы расселения, регионообразования, социальной миграции вообще не стали пока целостным комплексом проблем единого исследовательского направления, имеющего на вооружении сколько-нибудь оформленную парадигму. Разбросанность проблематики по предметам различных дисциплин требует выхода на некое основание, позволяющее связать проблемы и представить их либо частными, либо производными выявлениями одного и того же. Наиболее перспективным в этом отношении основанием мы считаем специфический для человека знаковый способ специализирующего кодирования индивидов в социально необходимую деятельность, объем которой превышает ментальные и фи­зические возможности отдельно взятых индивидов.

2. Рассматривая возрастное движение индивидов в социальных структурах, ведущее к их уподоблению предшественникам, что является условием сохранения социальной преемственности в смене поколений, как основную и естественную по

190


своей природе силу, мы обнаружили, что эта общая схема миграции индивидов, объясняющая и ряд особенностей территориального расселения, должна быть конкретизирована и представлена типологически просто потому, что задача знакового специализирующего кодирования индивидов в фрагментированную по их вместимости деятельность допускает несколько решений, в первом приближении соответствующих описаниям наличных культурных типов: первобытного, традиционного, европейского. Это значительно расширило круг вовлекаемых в анализ проблем и, соответственно, усложнило сам анализ.

3. Выход на проблему социальной миграции через знаковое кодирование индивидов в деятельность не может, естественно, считаться ни единственно возможным, ни сколько-нибудь детально разработанным, однако и в таком исходном виде он, по нашему мнению, выявляет свою эвристическую ценность, позволяя иденти­фицировать и представить в комплексном единстве ряд новых проблем (человеческая размерность, имя и текст, тезаурус, фрагментация, перемещение знания, связь нового с наличным знанием, миграция научного знания), а также уточнить состав и смысл ряда интенсивно исследуемых проблем, связанных с социальной функцией науки в нашем типе культуры.

4. На фоне первобытных и традиционных обществ наглядно выявляется роль научного знания, которое в нашем типе культуры находит широкое и растущее использование в процессов кодирования и перекодирования как форм деятельности, так и самих индивидов – субъектов деятельности. Хотя часть входящей сюда проб­лематики интенсивно исследуется науковедами, социологами и историками науки, значительная часть проблем, вызываемых социальной миграцией элементов научного знания, которая очевидно влияет на социальную миграцию индивидов, включая и их территориальную миграцию, еще ждет серьезных исследований, особенно исследований сравнительных, включающих анализ положения в развивающихся странах традиционного типа культуры, где попытки освоить науку и ее технологические применения наталкиваются на ощутимое сопротивление традиционных институтов.

5. Использование на правах исходного основания процесса кодирования индивидов в наследуемые формы деятельности и перекодирования деятельности усилиями самих индивидов, основные черты которого были выявлены еще Марксом и Энгельсом в концепции материалистического понимания истории, позволяет

191


обнаружить известную ограниченность научного мировоззрения, производную от состава и содержания элементов научного знания, в которых отсутствует информация о человеке как существе мыслящем.

6. За пределами изложения осталось много проблем, которые довольно четко локализуются как имеющие значение в рамках интегрированной, по основанию знакового кодирования, проблематики, но требуют обстоятельного изложения, явно выходящего за рамки данной работы, К ним мы надеемся вернуться в следующих работах, для которых данная может рассматриваться как развернутое предисловие.

192


ЛИТЕРАТУРА

1. Сергеев Б.М. Рациональное использование геологической среды // Природа. № 1. 1977.

2. Свифт Д. Путешествия Лемюэля Гулливера. М., 1955.

3. Science and Society 1600 – 1900. Camb., 1972

4. Zipf G.K. Human Behavior and the Principle of Least Effort. Camb., Mass., 1949.

5. Проблемы урбанизации и расселения. М., 1976.

6. Crosland M. Science and the Franco-Prussian War // Social Studies of Science. Vol. 6. № 32. L., 1976.

7. Шелли М. Франкенштейн. М., 1965.

8. Винер Н. Творец и робот. М., 1966.

9. Chorafas D.N. The Knowledge Revolution. L., 1968.

10. Merton R.K. On Theoretical Sociology. Toronto, 1967.

11. Merton R.K. Sociology of Science. Chicago, 1973.

12. Smith H.W. Strategies of Social Research. The Methodological Imagination. Englewood, 1975.

13. The Concept of Academic Freedom. Univ. of Texas Press, Austin, 1975.

14. Morgenthaw H.J. Science Servant or Master? N.Y., 1972.

15. Зинченко В.П., Муников В.М. Эргономика и проблемы комплексного подхода к изучению трудовой деятельности // Эргономика. № 10. М, 1976.

16. Ленин В.И. Соч. Т. 36.

17. Бернштейн Н. Современная биомеханика и вопросы охраны труда // Гигиена, безопасность и патология труда. 1931. № 2.

38. Мирский Э.М., Петров М.К. Методологические проблемы исследования деятельности // Техническая эстетика. 1976. № 10.

19. Hausman L. Pressures, Benefits and Options // Universal Higher Education. Wash., 1972.

20. Nakayama Sh. History of Science: A Subject for the Frustrated // Boston Studies in the Philosophy of Science. Vol. 15. Boston, 1974.

21. Changing Careers in Science and Engineering. Cambr., Mass., 1972.

22. Кудрявцев М.К. Община и каста в Хиндустане. М.,1971.

23. Kerr С. The Speed of Change: Toward 2000 A.D. // Policy and Planning in Higher Education. St. Lucia, Univ. of Qweensland Press, 1973.

24. Кун Т. Структура научных революций. М.,1975.

25. Criticism and the Growth of knowledge. Camb., 1970.

26. The Structure of Scientific Theories, Urbana, III, 1974.

193


27. Bennet J.W. Anticipation, Adaptation and the Concept of Culture in anthropology // Science. 1976. Vol. 192. № 4242.

28. Chomsky N. Reflections on Language. Glasgow, 1976.

29. Rahman A. Trimurti: Science, Technology and Society. New Delhi, 1972.

30. Whitehead A.N. Prosses and Reality. N.Y., 1929.

31. Whitehead A.N. Adventures of Ideas. N.Y., 1933.

32. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т.З.

33. Rogers E.M., Shoemaker C.F. Communication of Innovations. A Cross-Cultural Approach. N.Y., 1971.

34. Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. М. 1930.

35. Green J.C. The Kuhnian Paradigm and the Darwinian Revolution in Natural History // Perspectives in the History of Science and Technology. Norman, Oklahoma, 1971.

36. Dart F.E., Pradhan P.L. Cross-Cultural Teaching of Science // Science. 1967. Vol. 155. He 3763.

37. Nyerere J.K. Freedom and Socialism. Dar es Salaam, 1969.

38. Beers H.W. An American Experience in Indonesia. Lexington, Kentucky, 1971.

39. Human Rights and Psychological Research. A Debate on Psychology and Ethics. N.Y., 1975.

40. Chinese Science. Explorations of an Ancient Tradition. Cambr., Mass., 1973.

41. Anderson R.S. Are Conferences on Science in Poor Nations a Useless Extravagance? // Science Forum. Vol. 4. № 6. Toronto, 1971.

42. Коммуникация в современной науке. М., 1976.

43. Knight D. Sources for the History of Science 1660 – 1914. L., 1975.

44. The Intellectual Revolution of the Seventeenth Century. London-Boston, 1974.

45. Соболев С. Да, это вполне серьезно! // Возможное и невозможное в кибернетике. М., 1963.

46. Колмогоров А. Автоматы и жизнь // Возможное и невозможное в кибернетике. М., 1963.

Ростов-на-Дону, 1977