Geum.ru

Центр системных региональных исследований и прогнозирования иппк ргу и испи ран

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   18
123


По сути дела это все та же знаковая реалия, с которой мы встречались в первобытной культуре: имя вечно, текст, оставаясь в пределах человеческой вместимости, изменчив. Но отличием и серьезным здесь выступает то обстоятельство, что в традиционном кодировании имя это не имеет смертного и недолговечного носителя-индивида, вернее оно имеет носителем все взрослое население семей данной профессии. По нормам традиционного мировоззрения это имя воспринимается как имя бога-покровителя профессии, существа хотя и рожденного, но бессмертного, любая по­пытка профессионала-новатора социализировать свой вклад в общепрофессиональную копилку навыков и умений, в текущий тезаурус профессии, совершается по нормам традиции от имени бога-покровителя. Боги-покровители здесь постоянные соучастники творчества смертных профессионалов-новаторов, что широко документировано массой изображений и описаний, где рядом со сценкой из деятельности человека обязательно присутствуют боги-покровители, вдохновляющие его на полезное дело.

Удерживаясь за имя бога-покровителя, текст профессии, таким образом, находится в постоянном движении от эксплицированно-знакового состояния (миф), в которое его приводят новаторы, до имплицитно-«подкоркового» состояния текущего тезауруса, в которое его приводит повседневная деятельность семей. Поскольку профессионалы-новаторы объясняются в терминах освоенной деятельности и не могут выйти за пределы человеческой вместимости боги-покровители традиции в своем большинстве антропоморфны, воспроизводят идеализированную, но вполне соответствующую вместимости человека фигуру профессионала-новатора. В этом отношении они радикально отличаются от европейских представлений о всемогущем, всеведущем и вездесущем боге. Бог традиции профессионален. Он не способен на большее, чем соответствующий профессионал, не выходит за рамки профессионального мастерства и не отрывается от профессиональной эмпирии. Вся сфера социально необходимой деятельности достаточно строго распределена в имена богов-«покровителей». Если, скажем, речь идет о делах плотника, нужно обращаться к Афине, а если о делах кузнеца – к Гефесту и т.д.

Если переключиться с области специализации на область интеграции социального целого, то и здесь также семья оказывается и знаковым символом и земным носителем соответствующих связей.

В знаковом плане имена богов-покровителей интегрированы в семейство «небожителей», которое является прямой противоположностью земной семье профессионала в том отношении, что если земная семья принадлежит к профессии, то в семье небожителей все наличные профессии принадлежат членам этой семьи,

124


расписаны по «портфелям» власти и ответственности богов-покровителей тем же примерно способом, каким мы расписываем власть и ответственность по министерским портфелям. Боги-покровители объединены кровно-родственной связью, преимущество которой состоит, во-первых, в том, что такая связь – надежный информационный изолятор, интегрирует в целостность, но не допускает смешения текущих профессиональных тезаурусов, а во-вторых, в том, что кровно-родственная связь позволяет в какой-то мере восстановить историю и последовательность появления профессий, всегда дает возможность усыновить или удочерить новую профессию: актом простого указания на родителей нового бога-покровителя.

Земная семья как представитель профессии входит с семьями другой профессиональной принадлежности в устойчивый наследственный контакт обмена продуктами и услугами. Описывая один из вариантов такого контакта – систему «джаджмани» в Индии – Кудрявцев так показывает суть традиционного контакта: «Это система традиционных, строго регламентированных, передающихся от поколения к поколению материальных и трудовых взаимообязательств между имущественно и социально неравными кастовыми группами сельского населения, своеобразная система разделения труда внутри деревни, составляющая экономическую основу деревенской общины» (21, стр. 105). В более детализированном виде это выглядит так: «По обычаю джаджмани (джаджмани хак), каждая кастовая труппа в деревне связана определенными обязательствами со всеми или большинством других кастовых групп, а точнее, отдельная семья из данной группы наследственно связана с одной или несколькими семьями в других группах... Основными джаджманами, т.е. работодателями и главной обслуживаемой группой, являются земледельцы, а особенно землевладельцы. Обычно именно они составляют основную часть деревенского населения, являясь действительными или мнимыми потомками первопоселенцев деревни» (21, стр. 107-108).

Система джаджмани остается и сегодня действующей и функционирующей социальной структурой: «В современной деревне могут оказаться отдельные семьи или группы населения, вовсе не участвующие в отношениях джаджмани. Но это исключения из общего правила, заметные преимущественно в деревнях, расположенных вблизи больших городов и крупных промышленных предприятий. Основная же масса населения большинства деревень Хиндустана до недавнего времени все еще была связана отношениями джаджмани» (21, стр. 110).

В контакт межпрофессионального обмена втянуты практически все семьи, хотя принадлежность к касте и положение каст в иерархии статусов влияют на строение

125


контакта. В одной из обследованных деревень (исследований по индийской деревне очень много, Роджерс и Шумейкер (32) насчитывают их более 500, причем исследователи по примеру Вайзера дают объектам изучения кодовые названия) дело обстояло следующим образом: «Объем взаимообязательств по системе джаджмани в деревне Каримпур показывает, что 19 из 24 кастовых групп (исключая самую низшую касту бханга и 4 мусульманские группы) пользовались услугами всех кастовых групп деревни, а 17 групп предоставляли либо свои услуги, либо материальную компенсацию всем остальным, в результате получалось, что из 161 семьи в Каримпуре 80 семей взаимно обменивались услугами, а 81 – семья компенсировала услуги других натурой или деньгами по традиционно установившимся нормам» (21, стр. 113).

Профессиональные тексты, регулирующие формы и объем участия в межпрофессиональном контакте обмена, определены довольно строго: «В Каримпуре было восемь семей бархаи (плотников). Каждая семья бархаи обслуживала широкий, но определенный круг джаджманов из разных кастовых групп... Как правило, каждый бархаи обслуживает те семьи джаджманов, которые обслуживали его отец и дед... Плотники возводят всякого рода постройки или делают деревянные части к ним, изготовляют сельскохозяйственные орудия, телеги, деревянные части упряжи, домашнюю утварь, делают срубы для колодцев и многое другое... в эти обязанности входит регулярный ремонт, а иногда и изготовление новых сельскохозяйственных орудий джаджмана, ремонт повозок в обусловленных размерах, ремонт жилых и хозяйственных построек... Существуют и нормы обязательного обслуживания. Такой нормой, например, является хозяйство джаджмана с одним плутом и одной упряжкой быков. Джаджман, имеющий два плута и две упряжки, компенсирует услуги бархаи соответственно в двойном размере... Что касается общественных работ в деревне, как строительство и ремонт общественных построек, срубы для колодцев, деревянная оснастка этих колодцев и т.д., все это делают бархаи либо безвозмездно в порядке выполнения своих общедеревенских обязательств, либо в отдельных случаях за особую компенсацию» (21, стр. 116-117).

Та же картина и у гончаров: «Существенные функции в деревенской жизни выполняла другая группа каминов – кумхары (горшечники). В Каримпуре их было три семьи. Они, как и плотники, обеспечивали обоими изделиями в первую очередь своих джаджманов... Они изготовляли глиняную посуду разных размеров, форм и назна­чения: посуду для воды, молока, для хранения зерна, для приготовления пищи, разного вида кувшины, резервуары для хуки (курительная трубка типа кальяна) и многое другое. Специальная посуда в больших количествах изготовлялась для различных

126


обрядов и празднеств. Часто эта посуда после однократного употребления уничтожалась, и для следующей церемонии требовалась новая посуда» (21, стр. 117-118). И у гончаров своя норма обслуживания: «В данном случае норма состояла в том, чтобы три раза в год поставить по 18 узкогорлых сосудов и по шесть сосудов для приготовления пищи в семью каждого постоянного джаджмана. За поставки сверх нормы гончар получал, правда мизерную, но все же твердо установленную (например, 10 анн за сотню плошек) плату деньгами. Больше получал он за поставки гончарной посуды к тем или иным церемониям в домах джаджманов. Так, на обряде, по выдаче замуж дочери джаджмана гончар зарабатывал 3-4 рупии, а на свадьбе сына – 1-2 рупии» (21, стр. 127).

Характерной чертой межпрофессионального обмена является его натуральность, периодичность, независимость от реального объема работ: «Прежде всего следует иметь в виду, что камины получали в определенные сроки, чаще всего связанные с циклом сельскохозяйственных работ, основную массу компенсации по нормам, какие получали их отцы, деды и более удаленные предки. Но еще более важным для нас является то обстоятельство, что эти нормы и размер фактически получаемой каминами компенсации не зависели от объема выполненных ими у постоянного джаджмана работ в данном году, сезоне или в данном случае. Фактический объем работ мог быть значительно меньше традиционных обязательств каминов перед джаджманами, тем не менее камины имели право и получали полностью причитающуюся им компенсацию... Согласно обычаю, джаджман не мог по своему произволу уменьшить или увеличишь долю компенсации, как не мог он менять и сроки выплаты ее... В прежние времена постоянные джаджманы компенсировали традиционные услуги каминов главным образом, натурой. В Каримпуре и в 20-х годах нашего века значительная часть этой компенсации выдавалась именно натурой, в особенности это касалось тех расчетов, которые производились дважды в год, в периоды сбора весеннего и осеннего урожаев. Некоторые группы каминов получали причитающееся им зерно на поле необмолоченным, в снопах, другие получали чистым, даже провеянным зерном. Однако и в том и в другом случае количество и размер снопов или вес зерна были строго обусловлены» (21, стр. 124-125).

Но в этой практике выплат принцип эквивалента не выдерживался: «Размеры компенсации зависели не только от того, кому платят, но и от того, кто платит. Так, например, джаджманы из брахманов за те же услуги тех же групп каминов платили обычно меньше, чем джаджманы других групп. В этом сказалась привилегия высшей касты джаджманов перед другими. Так, каждый брахман выплачивал обслуживающему

127


его плотнику или кузнецу 10,5 фунтов зерна в каждый сезон с каждого своего плуга, тогда как джаджманы других категорий при равных условиях платили по 14 фунтов с плуга» (21, стр. 125).

Мы пошли на это довольно подробное изложение основ межпрофессионального контакта в варианте «джаджмани» потому, во-первых, что он достаточно хорошо изучен, и потому, во-вторых, что этот вариант вряд ли принципиально отличается от других вариантов социального кодирования по нормам традиционной культуры. Изменения и модификации, естественно, могут быть, но основные детали схемы: семья как воспитательный институт и конечный адрес распределения специализирующе-профессиональной и интегрирующе-социальной функций, контакт обмена на уровне взаимообязательств семей разной профессиональной принадлежности, относительно автономное с точки зрения текущих тезаурусов и функционирования механизмов социализации нового существования профессиональных текстов, боги-покровители как имена текстов и знаковые участники социализации нового – все это, видимо, универсальные для традиционного типа культуры реалии. Специфика частной их реализации на конкретном материале данного традиционного общества может, похоже, выявляться в деталях организационного оформления профессии, в иерархии статусов профессий и в мировоззренческой санкции этой иерархии, в распределении отдельных социально-значимых видов деятельности по профессиям. Но, следует заметить, что хотя другие варианты традиционного кодирования изучены много слабее, повсюду встречаются и описываются исследователями детали, которые без труда опознаются как части единого традиционного механизма кодирования.

Особенно это заметно в той области, которую мы пока прошли мимо и оставили на дополнительное рассмотрение – в области универсального текущего тезауруса общества и, соответственно, в области универсальной составляющей образования как одного из этапов социальной миграции индивидов.

Мы уже имели случай познакомиться с составом и ориентацией текущих универсальных тезаурусов нашей и первобытной культуры. У нас этот универсальный текущий тезаурус принял формализованный вид набора текстов, образующих обязательную программу всеобщего формального обучения в общеобразовательной школе. Наш тезаурус явно ориентирован на науку, ее технологические приложения, на операции скорее со знаками и формулами, чем с вещами или людьми, хотя в нем и присутствует, бесспорно, гуманитарная составляющая, которая устанавливает единое воззрение не только на мир, но и более или менее единый взгляд на место человека в этом мире, взгляд явно антропоцентрический, полагающий человека высшей

128


ценностью в мире. В первобытном обществе универсальный тезаурус, как мы видели, ориентирован на сумму практических навыков и умений, использование которых в различных сочетаниях позволяет создавать, специализированные программы-тексты индивидуализированного поведения в ситуациях коллективного действия.

В отличие от нашего или первобытного типа культуры традиция, похоже, не испытывает нужды в универсальных тезаурусах этого научно-прикладного или практически-поведенческого типа. И накопление и использование знания о реалиях окружения здесь специализированы, совершаются в информационно изолированных профессиональных областях, специализированные текущие тезаурусы которых, бесспорно, имеют ту же ориентацию, что и универсальные тезаурусы первобытных обществ. Профессия стоит практическими навыками и умениями, но навыками и умениями специализированными, которыми вовсе не обязательно, а с точки зрения традиции даже и вредно обладать носителям других профессиональных текстов, да это и в принципе невозможно без резкого сокращения объема нескольких профессиональных текстов до вместимости человека. История возникновения нашего, например, типа культуры показывает, что навязанный условиями существования универсализм (Одиссей, например, типичный универсал или вернее «мультипрофессионал») есть по сравнению с развитым традиционным профес­сионализмом падение стандартов мастерства, упадок и запустение, то есть движение вспять от того совокупного объема знания, который способно накопить и нести в смене поколений традиционное общество.

Но если традиционному обществу не нужен и даже определенно вреден универсальный тезаурус, ориентированный на практические навыки и умения, – такой тезаурус сократил бы общее число составляющих наличных профессиональных тезаурусов до вместимости человека с огромными потерями социализированного знания, то необходимость интеграции общества в целое, в установках и навыках, направленных к этой цели, все же остается. Межпрофессиональный обмен на уровне семей прочерчивает эту область общего интереса единых для общества универсальных норм и правил, так что здесь, видимо, искать те навыки и умения, на которые может быть ориентирован текущий универсальный тезаурус традиционного общества.

Все исследователи отмечают высокую степень ритуализации этикета, общения людей по поводу людей в традиционных обществах. Биарз, жалуясь на непривычную утонченность индонезийцев в вопросах этикета как на причину множества конфликтов с американцами, отмечает: «Речь индонезийцев, говорят ли они на своем родном языке или на английском, различна при обращении к уважаемым лицам – друзьям, гостям,

129


старшим по возрасту или положению. Форма речи соответствует степени уважения. Медленная речь, мягкая речь, утонченная речь, как и использование особых слов делают общение скорее искусством, чем простым обменом информацией» (37,р.35). Об этих же особенностях пишут и другие, причем, как правило, на уровне экзотических случаев вроде того, например, что японцам при подготовке летчиков, где требуется быстрая реакция, пришлось отказаться от японского языка с его обилием формул вежливости и перейти на английский как боле приспособленный к краткости и точности оперативного командного общения.

Но есть и более серьезные попытки анализа этой проблемы «языкового барьера», которые идут в рамках поиска причин «культурной несовместимости», стараются выяснить, насколько язык традиционного общества способен выражать точные понятия и отношения, нести теоретико-научное содержание. Серьезные сомнения на этот счет высказывает например, Раман, который полагает, что языки стран традиционной культуры не прошли европейской школы преемственного переосмысления античной и христианской традиции и не выработали поэтому средств освоения научного мировоззрения и научного способа выражения. Наука пришла в Индию как завершенный результат длительного развития: «Она вводилась в своей современной форме как полностью развитая система без корней и традиций. Ее различие от более ранних типов науки было столь радикальным, что не так-то просто было её понять и усвоить. Чужой язык еще белее затруднял этот процесс освоения. Соответственно она вызывала либо жалобы, либо враждебность как «английская выдумка», несовместимая с индийской традицией. Проблема освоения, таким образом, приняла форму скорее исключающего выбора, чем синтеза... Неудивительно, что на выбор оказывало влияние культурное наследство Индии. В отличие от европейского переосмысления греческой традиции, в Индии этот процесс усиливал религиозные, мистические и философские традиции в ущерб рациональным и научным» (28, р.225-226).

Значительную долю ответственности за эффекта несовместимости несет язык: «Тот факт, что наука в Индии преподается на английском, усиливает ее социальную изоляцию. Научная практика и научное знание не могут распространяться в народе и создать более широкую базу для науки. Значительное большинство народа получает образование на родном языке. А этот язык не поглощает современные научные идеи и научную терминологию, остается проводником средневековых идей, поэтому и народ остается средневековым с точки зрения мировоззрения и психологических установок» (23,р. 165).

Та же картина, по мнению Рамана, характерна и для других стран традиционной

130


культуры. В Кабульском университете, например: «Факультеты естественных наук связаны с Боннским университетом и преподавание здесь ведется на немецком языке, факультеты медицины и фармакологии с Марсельским университетом, преподают здесь на французском, инженерный и сельскохозяйственный факультеты связаны с двумя различными американскими университетами и преподавание ведется на английском языке» (28, р. 65).

Иными словами, наука в странах традиционной культуры хотя и осваивается, но не присваивается, остается внешним и инородным телом в социальной структуре. Хотя проблемы «культурной несовместимости» бесспорно остры и актуальны сегодня для стран традиционной культуры, попытки списать все на язык, мистику, реализованные в языке мировоззрения звучат не так уж убедительно, особенно когда речь идет об языках Индии, о типичных представителях индоевропейской группы, к которой принадлежат и все европейские языки. А в них никаких особых мистических установок или инкорпорированных мировоззрений пока не обнаруживалось. Нам кажется, что особенности языка как средства общения мало что объясняют. Гораздо больше может объяснить само общение, его предмет. И если, как это происходит в традиционном обществе, представители одной профессии общаются по одному поводу, а собранные в межпрофессиональном контакте представители разных профессий – совсем по другому поводу, то хотя все это совершается с помощью одного и того же языка-средства, составы общения будут различными.

На этом и будет, похоже, строиться различие между профессиональными текущими тезаурусами и универсальным текущим тезаурусом общества. Воспитанный в семье профессионала индивид в отношениях к коллегам по профессии будет, бесспорно, «частичным», обладающим лишь той долей знания и соответствующего мастерства, которая положена ему по действующей норме фрагментации массива накопленного обществом знания. Здесь индивид может выявить свои творческие силы как профессионал-новатор, внести, используя бога-покровителя, свой вклад в данный фрагмент знания и этим путем в общесоциальный массив знания. С другой стороны, тот же индивид, входя через межпрофессиональный контакт семей в интегрирующее отношение всеобщности, ассоциируя себя с обществом, оказывается в существенно ином положении. Здесь как будто бы творчество противопоказано: любые изменения структуры межпрофессионального контакта вряд ли обойдутся без конфликтных ситуаций. Если бы в природе все совершалось с предельные единообразием – годы бывали сплошь урожайными, сельскохозяйственный инвентарь и постройки строго следовали в своей амортизации срокам текущего и капитального ремонта, пожаров бы

131


не было, как, равно, и наводнений, дети рождались бы в нужные сроки и в нужном половом ассортименте, то межпрофессиональный контакт с его реалиями как область и предмет общения был бы попросту интериоризирован, не требовал бы постоянного корректирующего общения.

Но особо жесткого единообразия здесь не наблюдается, поводы для общения возникают, а сама типичность этих поводов, основанная на устойчивой номенклатуре втянутых в сферу обмена продуктов и форм услуг, норм их компенсации, неизбежно вызывает ритуализацию, выработку универсальных правил и форм общения. Плотник, например, выполняя нормы обязательного обслуживания семей джаджманов, имеет и дополнительную, также ритуализированную сферу факультативно-договорных отношений: «Все же остальное бархаи делает для того же джаджмана по особой договоренности и получает с него за это особое вознаграждение, хотя и по традиционно установившимся нормам» (21, стр. 117).

Внешне представляется, что универсальный тезаурус общества и специализированные тезаурусы профессий не только не образуют как у нас или в первобытном обществе предполагающей друг друга целостной последовательности этапов социальной миграции: универсальный – специализирующий, но и вообще в традиционном обществе не пересекаются, не оказывают влияния друг на друга. Но это первое впечатление явно ошибочно. Сама устойчивость номенклатуры реалий, образующих межпрофессиональный контакт обмена, оказывает сильнейшее формирующее и ограничивающее влияние на процессы изменений в профессиональных текстах и, в конечном счете, на составы профессиональных тезаурусов.

Тот же плотник, скажем, ассоциируя себя и свое семейство с обществом через устойчивый наследственный контакт с группой семей другой профессиональной принадлежности по поводу жилых и хозяйственных построек, колодцев, инвентаря, утвари, не может предложить этим семьям ничего необычного, выходящего за исторически сложившуюся номенклатуру услуг плотника. Любая его попытка прийти, например, к джаджману-земледельцу с изобретением типа комбайна или к цирюльнику-наи с водяным колесом встретила бы и непонимание, и удивление. Новинка была бы отвергнута за ненадобностью, за явным несоответствием универсальному тезаурусу общества. А системы таких ассоциирующих связей доста­точно внушительны, чтобы предостеречь профессионала от подобных попыток. В Каримпуре, например, всего 161 семья, их обслуживает 8 семей бархаи-плотников, так что на долю семьи плотника приходится около 20 наследственных семейных контактов.