Geum.ru

Центр системных региональных исследований и прогнозирования иппк ргу и испи ран

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   18
96


Общества этого типа распространены по всем районам мира, и это само по себе должно вызывать подозрения на явную причастность этого древнейшего типа культуры к расселению.

Социальная миграция индивидов в таком обществе есть прежде всего движение по именам. Привязанные к специализированным текстам-фрагментам основные имена, «взрослые имена» образуют средний специализированный этап миграции, которому предшествует универсальный начальный этап движения по жизни с «детскими именами» и за которым следует завершающий, воспитательный по преимуществу, этап движения со «стариковскими именами».

Женщины, как правило, не проходят специализированного этапа, их деятельность слабо специализирована и тяготеет к весьма трудоемкой сфере обслуживания, уходу за детьми и их воспитанию особенно в первые «дошкольные», так сказать, годы, когда они нуждаются в постоянном уходе. Девочки с раннего возраста подключаются в деятельность взрослых женщин и в продолжительном контакте со старшими осваивают специфический универсальный круг женских навыков. Семьи как первичной ячейки ассоциации, опосредующей связь специализированного индивида с обществом и имеющей определенную автономию в решении вопросов о распределении продукта, о воспитании, о ведении хозяйственных дел, обычно не существует, дети считаются общим достоянием племени и общим объектом воспитания, распределение продукта идет на общеплеменной основе коллективных трапез, тем же способом ведутся и хозяйственные дела. Это не исключает, конечно, длительных и устойчивых связей между женщиной и мужчиной и даже сепаратистских семейных тенденций там, где обстоятельства позволяют это или даже вынуждают к этому, затрудняя бытовой коллективизм, как это происходит в условиях крайнего Севера, например, но в целом семья может быть, а может и не быть в социальной структуре и во всяком случае она не является исходной социальной единицей, конечным адресом распределения прав, обязанностей, обязательств, совокупного продукта как в других культурных типах.

Мужская линия социальной миграции уже в сравнительно раннем возрасте отделяется от женского и переходит в стадию освоения текущего тезауруса общества как он представлен на уровне универсальных для данного общества мужских навыков (обращение с оружием, общая физическая подготовка, выносливость, совместные игры и предприятия, имитирующие коллективную деятельность старших). Формальных процедур обучения с отметками, классами здесь, естественно, нет, но воспитание на этом этапе идет под общим наблюдением старших (охотников и старцев), и высшей целью такого воспитания, его ориентиром, предметом вожделений и стремлений

97


подрастающих выступает высшее по статусу и правам положение взрослого-охотника.

Круг «взрослых» или «охотничьих» имен, делающих их носителей полноправными членами общества, его «элитой», ограничен и конечностью объема социально-необходимой коллективной деятельности, распределенной по фрагментам-текстам, и, не в последнюю очередь, ментальной, главным образом, вместимостью человека: общества этого типа не знают письменности, документации и других средств, расширяющих возможности человеческой памяти, конечность числа «взрослых» имен связана и с тем обстоятельством, что у имени может быть в любой текущий момент только один носитель. Леви-Брюль отмечает: «Первобытные люди рассматривают свои имена как нечто конкретное, реальное и часто священное... Коснуться чьего-либо имени значит коснуться самого его или существа, которое носит это имя... При вступлении в новый период жизни, например, во время посвящения, индивид получает новое имя... каждый клан имеет определенное ограниченное количество имен, каждый член клана за раз имеет только одно имя» (33, стр. 30-31).

Это ограничение числа носителей данного имени только одним индивидом понятно и вместе с тем весьма существенно. Понятно потому, что в коллективных, сопряженных по программам действиях, вроде охоты на слонов или китов, дублеров, как, скажем, и в игре в футбол или хоккей, не требуется: в «командном» действии они бы только путались под ногами. К тому же индивид, закодированный в определенный фрагмент, становится его монопольным, полновластным и ответственным владельцем, отождествляет себя со всеми предшествующими носителями этого имени, ощущает своими их поступки, подвиги в упомянутых в тексте ситуациях. Если бы у имени было несколько носителей, этот эффект слияния с предшественниками в вечности имени вряд ли достигался бы. Существенно же ограничение по числу носителей потому, что по какой бы причине индивид ни выбывал из носителей данного взрослого имени, ему тут же требуется замена. А это значит, что общество вынуждено постоянно сохранять и воспроизводить избыточность на уровне приобщенных к универсальному тезаурусу общества юношей, готовых в любой момент пройти курс специализации и занять место выбывшего носителя взрослого имени. Вероятность получить взрослое имя очевидно зависит от избыточности, от «конкурса» на имена вообще или на отдельные имена, требующие «таланта» – отклонения от тезаурусного стандарта подготовки в том или ином отношении, производном от зафиксированных в тексте ситуаций.

Завершающий этап универсальной подготовки и собственно специализация ведутся обычно старцами и реализуются в обрядах посвящения или инициации, в которых в юношу вводят его особый личный текст, превращая его во взрослого, в

98


носителя взрослого имени. В отличие от наших курсов специализации посвящение-специализация не отнимает много времени: неделю-две. Это естественно, поскольку специализация ведется на универсальной базе тезаурусного стандарта, навыками которого владеют все кандидаты в носителе взрослых имен, и сам смысл социализации в этом типе культуры состоит не в том, чтобы овладеть какой-то новой суммой навыков, а в том, чтобы на базе наличных навыков овладеть специализированной и индивидуализированной программой. От посвящаемых требуется, собственно, только запомнить текст, «выучить его наизусть» – на это и направлена основная мнемотехника обрядов посвящения, которая использует иногда довольно сильные приемы (выбивание зубов, например, или нанесение ран), но, как правило, приемы действенные: тексты запоминают «на всю жизнь».

Леви-Брюль и многие другие авторы отмечают особую таинственность, окружающую взрослые охотничьи имена, поэтому о структурных и стилистических особенностях специализирующих текстов известно довольно мало, в основном по европейским имитациям типа «Песни о Гайавате», в которые явно добавляются оживляющие сюжет моменты. Но структура, возможно, имеет и ряд сходных черт: это описание поведения носителя имени в ситуациях коллективного действия, в которое, по мере необходимости, вовлекаются и данные о поведении носителей других имен. Прямое кодирование в имя текста, единый тезаурусный стандарт на уровне практических навыков и умений, «переплетенность» программ на эмпирическом уровне деятельности делают вообще-то излишними дополнительные знаковые системы интегрирующего плана, так что та сравнительно небогатая и однородная техника фиксирования социальных норм и правил (тотем, табу, ману) носит скорее мнемотехнический, чем содержательно-функциональный характер.

Для наших целей особо следует отметить роль старцев в функционировании социальных организмов этого типа и роль избыточности, способной, как нам кажется, объяснить нечто в механизме расселения.

«Стариковские имена» получают только те, кто прошел этап деятельной жизни в качестве носителя взрослого имени и передал это имя новому носителю, так что если индивиду не удалось стать носителем взрослого имени, он, независимо от возраста, не сможет стать носителем и «стариковского имени». «Старцы» – понятие для этого типа культуры весьма относительное: средняя продолжительность жизни здесь невелика, по разным подсчетам колеблется где-то около 30 лет, так что и средний «старец» определен не столько по возрасту, сколько по положению ни пути социальной миграции. Старец – после взрослого-охотника в том же примерно смысле, в каком у нас

99


спортсмены в расцвете сил становятся «после» спортсмена, уходят на тренерскую работу. В функции старцев входит ведение основных дел племени, разрешение как внутренних, так и внешних конфликтов, отношения с соседями, выбор и смещение крайне ограниченного числа «должностных лиц» племенной бюрократии обычно из тех же старцев. Но главное, чем занимаются старцы как участники и регуляторы процессов социальной миграции – это подготовка юношей к посвящению, отбор и оценка кандидатов в носители взрослых имен, практический ввод текста взрослого имени, оценка качеств и степени «формы» носителей взрослых имен для своевременной замены тех, кто «теряет форму» и не удовлетворяет уже стандартам деятельности. Старцы в этом отношении действительно похожи на совет тренеров в большом спорте, который постоянно следит за формой игроков и спортсменов, имеет на примете возможные замены и, по мере надобности, производит их.

Хотя обряд посвящения крайне непродолжителен, он все же играет роль диссоциирующей вставки. Здесь появляется и уничтожается выбор пути в специализацию. В отличие от строения наших диссоциирующих вставок, где право выбора принадлежит в общем-то индивиду (выпускнику школы, выпускнику специализирующего заведения), право выбора и определения в специальность для окончательной социализации предоставляется здесь старцам. Они селекционируют подрастающее поколение, отбирая наиболее способных в число носителей взрослых имен.

Одной из важнейших функций старцев, частью осознанных, частью не осознанных и связанных со свойствами человеческой памяти, является постоянное «переписывание» текстов без нарушения рамок человеческой вместимости. Специализирующий текст-фрагмент в этом обществе подвижен, он живет и видоизменяется в процессе переписывания поколениями старцев. Поводы для переписывания могут быть двоякого рода: дренаж и новация.

Дренаж не требует со стороны старцев интеллектуальных усилий. Если, скажем, в текст включены ситуации коллективного действия А, Б, В,...К, для каждой из которых текст предписывает носителю имени особую программу поведения, а по независимым от общества и старцев причинам окружение меняется таким образом, что исчезает предмет ситуации, скажем, В и она, естественно, перестает воспроизводиться вместе с набором специализированных программ, распределенным по наличным текстам взрослых имен. Память старцев при всех ее достоинствах остается все же человеческой памятью, так что невоспроизводимые ситуации должны бы забываться и относящиеся к ним части текстов – дренироваться. Трудно сказать, на какой глубине, если ее мерить

100


числом поколений носителей взрослых имен, может произойти этот дренаж, но видимо, вполне довольно 3-4 поколений, чтобы освободить тексты от знакового балласта, программирующего ситуации, не подкрепляющиеся уже на уровне эмпирии.

Сложнее обстоит дело с новацией – здесь уж не может быть пассивного забывания: приходится менять формулировку текста, заменять его части или наращивать многие тексты. Наиболее типичными здесь представляются две ситуации: а) новация на уровне поведения носителя взрослого имени»; б) новация на уровне освоения нетипичных ситуаций.

Первый случай довольно хорошо документирован и здесь не так уж сложно расставить позиции сторон, восстановить ход процесса от появления новации до ее социализации через переписывание текста, допустим, что в ситуации коллективного действия С индивиду носителю имени предписано текстом поведение с, но он в порядке ли эксперимента или ошибки (ошибки, неудачи, промахи сопутствуют деятельности и в этих обществах, причем меры для «возвращения в форму» используются иногда весьма болезненные) применил отклоняющееся от предписания поведение С1 которое оказалось удачным, способствовало достижению цели и было одобрено участниками коллективного действия С. Типичный путь к социализации такой новинки состоит в том, что на празднестве по случаю удачной охоты группа участников имитирует ситуацию, концентрируя внимание старцев на новинке с1. Если это удается, следующий носитель этого имени получит в тексте предписание с1 вместо с, то есть текст будет переписан, а новинка социализирована.

Второй случай – социализация новации на уровне новой программы коллективного действия и в силу его редкости и в силу его сложности документирован крайне бедно. По сути дела документация ограничена в основном случаями начальных контактов изолированных первобытных племен с европейцами, в которых без труда улавливается типичная модель «проб и ошибок»: последовательность зондирующих гештальт-решений не содержит преемственности. Из нескольких зондирующих попыток выбирается та, которая позволяет включить новую ситуацию, если она неустранима, в жизнь племени с наименьшими потерями. Видимо тот же тип реакции на новые составляющие окружения следует ожидать и в случаях, когда эти новые составляющие требуют для нейтрализации или освоения коллективного действия. Само это коллективное действие формируется, надо полагать, стихийно инициативными действиями индивидов, в основном носителей взрослых имен. Если действие оказывается успешным, оно после многократных имитаций-проигрываний должно, видимо, пройти стадию знаковой фиксации – формулировок дополнений к текстам

101


наличных взрослых имен, а возможно и стадию ввода новых имен, хотя последнее маловероятно, поскольку росту числа взрослых имен активно препятствует ментальная вместимость старцев.

Это последнее обстоятельство – влияние ментальной вместимости старцев на объем социальности – должно привлечь наше самое пристальное внимание, поскольку там, где у человека возникают ограничения по вместимости, он обычно находит способы перехода собственной ограниченности, преодоления этих ограничений.

Когда мы говорим об обществе, то норма нашего европейского восприятия подсовывает воображению крупные скопления людей порядка миллионов жителей, которые, если воображение сдерживается логическими моделями, «понимаются» как насыщенные структурами целостные системы, но «воспринимаются» все же скорее в географических терминах, по заученной еще в школе политической карте мира: там вон Япония, а там – Швеция, где Альпы – Швейцария, где Нил – Египет и т.п. Если численность населения падает ниже какого-то порогового значения, нам уже трудно становится воспринимать соответствующие социальные единицы как «общество». Княжество Монако, например, или Ватикан, имеющий послов во всем мире, или даже Люксембург, если ограничиться только Европой, с трудом укладываются в рубрику «общество», хотя их население все-таки исчисляется сотнями тысяч, иногда превышает и миллион. Дальнейшее уменьшение населения возводит уже психологический барьер. «Дом Одиссея», например, каким он описан у Гомера, – автономная в экономическом, политическом и прочих отношениях социальная единица, над которой нет уже единиц более высокого порядка, но вот идентифицировать дом Одиссея с обществом, с «домом-государством» как-то не получается, слишком уж мала эта автономная единица» по самым оптимальным подсчетам в ней связано чуть более сотни человек. Трудности этого рода возникают и при анализе того, что Беннет называет «изолированным первобытным обществом» – то пропадает вопрос о его численности, то, если этот вопрос возникает, сомнительным становится термин «общество».

Умом понятно, что если общество не имеет письменности, если оно сохраняет и воспроизводит социальные структуры, опираясь только на возможности человеческой памяти, то сколько ни уводи интериоризированные нормы в «подкорку» данности, стеллажей со сводами законов и уставов не появится, не появится и других возможностей покупаться в архиве памяти для истолкования настоящего в терминах прошлого и прецедентов прошлого. Но когда ум пытается перескочить через свою понятливость к выводам о возможной численности такого общества, то возникает некоторое замешательство – «душа не принимает такого общества, которое вряд ли

102


способно перешагнуть в своем объеме за предел тысячи индивидов всех возрастов и положений на пути социальной миграции и которому явно противопоказаны не только миллионы или сотни тысяч, но и десятки тысяч. Самой натренированной памяти не управиться с таким ворохом различений, не удержать их в единстве апперцепции. Где-то за сотней-другой индивидов нужна уже развитая бюрократия, распределение целостного восприятия по уровням административно-организационной иерархии. А такой бюрократической иерархии в первобытном обществе не обнаруживается.

Если посмотреть под этим углом зрения на старцев, то станет понятным, что с какого-то значения сложности социальной структуры ментальная вместимость старцев начнет ставить все более серьезные препятствия дальнейшему увеличению сложности. Можно, скажем, в прокрустово ложе ментальной вместимости уложить что-то около сотни взрослых имен, а их тексты распределить по десятку слегка специализированных старцев-кураторов (передавались же, скажем, «Илиада» или «Витязь в тигровой шкуре» множество поколений в устной традиции), но где-то уже здесь начинаются трудности, сотня взрослых специализированных индивидов, хотя она и не является монополистом в деле извлечения средств к жизни из среды, единственной «производительной» прослойкой первобытного общества (доля этой сотни в обеспечении пищевого рациона общества вряд ли особенно велика), предполагает все же синхронное и зависимое от сотни сосуществование нескольких сотен индивидов – женщин, детей, старцев, – находящихся на разных этапах социальной миграции. Требование избыточности как условия современной и оперативной замены носителей взрослых имен, по тем или иным причинам выбывающих из строя, только усложняет положение, приближая его к критическому значению, за которым уже идет неуправляемость, невозможность существования социальной единицы в интегрированном единстве.

Первобытное общество лично-именного типа культуры возможно, таким образом, только как компактная в несколько сотен автономная единица с относительно небольшим объемом фрагментированной социально необходимой деятельности и с соответствующим числом текстов и взрослых имен. Чтобы рассмотреть некоторые вы­текающие из этого следствия, нам нужно проследить судьбу «лишних людей» – тех участников единого процесса социальной миграции, которые необходимо в нем присутствовали, поддерживая избыточность приобщенных к универсальному стандарту кандидатов во взрослые имена, да так и остались избыточными, «не прошли по конкурсу», стали обузой обществу.

Здесь сразу же нужна оговорка о степени изолированности первобытных обществ. Уже в середине и конце ХIХ в., когда началось серьезное изучение этих

103


обществ, они не были, строго говоря, изолированными, жили в окружении обществ других типов культуры, вступали с ними в контакты и вообще решали свои проблемы далеко не тем «чистым» способом, каким им приходилось решать их в эпоху изолированного существования в монокультурном окружении. С «изолированным первобытным обществом» дела в антропологии обстоят примерно так же, как с оледенениями и потопами в послелайелевской геологии: следы есть, а наблюдаемых причин не видать, хотя в антропологии бывает и обратная ситуация: причины есть -следов не видно. Это прежде всего относится к проблеме избыточности.

В современных условиях «лишние люди», выходцы из первобытных обществ, поглощаются инокультурным окружением, где они заняты чем угодно, являясь одним из источников дешевой рабочей силы, хотя, как правило, за исключением немногих, «потерявших Ману» (дух племенного единства), они сохраняют связь с племенем и готовы по первому зову вернуться в племя на «должности» носителей взрослых имен. Одно из наиболее популярных занятий «лишних людей» – посредничество в отношениях племени с соседями, что не прибавляет им престижа в самом племени, но делает их, полуторговцев-полудипломатов, весьма активными агентами разложения первобытного общества.

Всего этого очевидно не могло быть в условиях монокультурного существования, где не было инокультурного окружения, способного поглощать дешевую неквалифицированную рабочую силу «лишних людей», а у единых по типу культуры соседей существовали те же проблемы избыточности, так что поглощаться было некуда. Следы механизмов освобождения от «лишних людей», связанные, как правило, с изгнанием или даже с физическим уничтожением, обнаруживаются и сегодня в ритуальной практике африканских и южноамериканских племен. Экзотические, а иногда и трагические подробности такой практики часто оказываются на страницах буржуазной печати. Но такие прямые пути освобождения от избыточности не были, похоже, ни единственными, ни основными.

Более радикальным и, видимо, достаточно распространенным было почкование племени, то есть создание на базе избыточности общества-близнеца с той же знаковой структурой и с тем же набором взрослых имен. На эмпирическом уровне следы почкования обнаруживались и обнаруживаются повсеместно как зафиксированные в легендах и сказаниях, а также и в практике межплеменных контактов отношения родства с одними племенами и инородства с другими.

Понимание механизма самого акта почкования в условиях достаточной избыточности не представляет, по нашему мнению, особой трудности: дупликация

104


социокода – фрагментов, текстов, имен, поскольку он осознан и в этом осознанном состояние пребывает в памяти старцев, – дело несложное, были бы подготовленные кадры, те самые приобщенные к стандарту текущего тезауруса индивиды, которым угрожает участь «лишних людей». Даже если бы на долю дочернего общества не хватило бы полного комплекта старцев, то эта недостача была бы восполнена рабочим порядком в течение нескольких лет за счет смены носителей взрослых имен и перехода выбывающих в старцы. Не более сложна и проблема достаточной избыточности. Старцы первобытного общества пожалуй даже более наблюдательны, чем наши органы образования, которых почему-то всегда застают врасплох бумы деторождения, появление на начальном этапе социальной миграции большой группы младенцев и детей. Любой такой бум, связан ли он, если верить самоновейшим данным, с солнечной активностью, или возникает по другим причинам, мог бы стать вполне подходящим поводом для заблаговременной подготовки акта почкования. Сюда могли бы войти и кандидаты из более старших групп, так что должного кумулятивного эффекта, обеспечивающего кадрами все социальные роли, было бы достичь не так уж сложно. Особых усилий в планировании и предвидении для такой заблаговременной подготов­ки не требуется.

При всем том акт почкования общества порождает серьезные проблемы, связанные с «текущей природой», концепт которой мы пробовали объяснять выше, но теперь он требует некоторых уточнений. Как уже говорилось, «текущее» свойство природа – основной источник материальных благ – получает не от себя, а от общества, которое эти материальные блага из природы извлекает. Сама же по себе природа, какой она дана нам, европейцам, и в мировоззренческой парадигматике и в исследовательской практике естественно-научных дисциплин, предмет в высшей степени устойчивый, инертный и неизменный, бесконечно повторяющийся в автоматизмах взаимодействия. «Текущая природа» – это степень представленности окружения в деятельности общества, исторически сложившаяся к данному моменту номенклатура втянутых по инициативе человека в обмен между обществом и средой веществ и существ природы.

В номенклатуре «текущей природы» первобытных обществ ведущее место занимают скорее существа, чем вещества природы. Охота для этих обществ весьма существенный источник средств к жизни: она вносит в рацион племени те группы веществ, которые было бы невозможно получить иным путем, хотя и растительный мир представлен в рационе достаточно богато. «Текущая природа» первобытных обществ в этом смысле в основном природа бегающая, прыгающая, лазающая, летающая,