Литература коренных народов крайнего севера

Вид материала

Литература

Содержание На рыбалке Бивень мамонта Казбек взрослеет Побег из интерната

Подобный материал:

• "О совершенствовании системы образования и сохранения самобытных коренных малочисленных, 1085.37kb.
• Литература коренных народов севера хрестоматия для учащихся 1 класса, 326.36kb.
• Программа для русскоязычных стажеров (обучение проводится на русском языке), 254.02kb.
• Темы дипломных работ Молодежь Крайнего Севера: проблемы и перспективы. Социальная политика, 31.08kb.
• Закон РФ от 19 февраля 1993 г. N 4520-1, 210.34kb.
• Общественно-политическое движение коренных народов якутии (конец 1980-х 1990-е гг.), 336.61kb.
• 683000, г. Петропавловск-Камчатский, ул. Ленинская,, 829.05kb.
• Положение коренных малочисленных народов Севера Нарушение права на благоприятную окружающую, 982.85kb.
• Аварийная служба по газобаллонным установкам, 240.97kb.
• Краевая научно-практическая конференция, 34.31kb.

На рыбалке


В конце августа ночи стоят уже тёмные, вода становится ледяной. В это время рыба поднимается по реке на нерест. Колхоз начинает осен­ний лов рыбы. Подымаются по Ясачной омуль, нельма, чир, перлятка выводить в заветных местах потомство. Это первосортная рыба. Даже название нашего села Нелемное произошло от названия рыбы нельма.

Однажды отец взял меня с собой. Бригада была небольшая, всего пять человек. Бригадиром был дядя отца дед Егор Иванович, уважаемый всеми охотник, а также Спиридончик, Илья и Санатасох. По-якутски Санатасох значит «неразговорчивый». Это был действительно молчали­вый могучий человек, лет сорока. Жил он один в небольшой избушке и большей частью пропадал по полгода в тайге.

Рыбачили обычно за поворотом на большой галечной косе. Приехали, быстро натянули палатку, разожгли костёр, попили чаю и стали разби­рать невод. Все шутили и смеялись, кроме Санатасоха. Он молчал и как-то странно улыбался.

Казбек умчался в лес гонять зайцев. Его хриплый лай то удалялся, то приближался к нам. Я собирал сушняк для костра, а заодно выиски­вал среди разноцветных камней чикиртас. Так мы называем огненный сердолик. Омытый чистой водой реки, он похож на пылающий уголёк.

Уже появились первые звёзды, когда тяжёлую лодку с неводом столкнули на воду. Отец грёб, а Санатасох бросал невод в воду. Егор Иванович, Илья, Спиридончик и я шли по берегу, держа верёвку от не­вода. Мы почувствовали, как попалась первая рыба в невод, затем вторая... Вскоре около невода забурлила вода. Верёвку стало тянуть тя­желее. Весь невод уже был сброшен, и лодка повернула к берегу. На­тужно скрипели уключины. Надо было не дать рыбе уйти. Вода кипела, серебрилась и пенилась от рыб. Тянуть невод становилось всё тяжелей. Егор Иванович скинул сапоги, высоко подвернул штанины и ступил в ледяную воду. Смотреть на него и то было зябко. Лодка причалила к берегу, из неё выскочили отец и Санатасох и спешно стали помогать тя­нуть невод.

Вскоре гора рыбы выросла на берегу. Мы отправились к палатке, развели костёр. Санатасох быстро разделал одну большую рыбину. Туш­ку рыбы он освободил от костей, мелко нарезал и посолил. Так у нас едят сырую рыбу. Егор Иванович вытащил бутылочку спирта, налил не­много в кружку и плеснул в огонь. Пламя ярко вспыхнуло.

— Повеселись с нами, огонь!

Отдохнув, все оживились и загалдели. Лишь Санатасох молча ел рыбу. Над нами раскинулось безмолвное звёздное небо. Тихо текла река, иногда всплёскивала рыба.

Ко мне подсел Санатасох и вдруг заговорил густым непривычным голосом:

— Ты видишь, вон на краю неба яркая звёздочка?

Он ткнул толстым пальцем куда-то в небо, и мне показалось, что его рука стала длинной-длинной. Я не знал, что ответить. Признаться, я не­много его побаивался. Там, куда он показывал, было много ярких звёзд. Я нерешительно кивнул головой.

— Так вот, — зашептал он, странно улыбаясь. — Завтра эта звезда будет на небе солнцем.

Я недоверчиво посмотрел на него. Он заговорил ещё горячей и убеж­дённей:

— Каждый вечер появляется новая яркая звезда, чтобы завтра стать солнцем. Каждый день у нас новое солнце.

Санатасох замолчал и лёг на спину, в его глазах отражались и ми­гали звёзды.

А я не знал, верить ему или не верить, а спрашивать боялся. Я оты­скал на небе самую яркую звезду и стал следить за ней. Мне почудилось, что она вырастает прямо на глазах. Вот уже я сам витаю в звёздном небе и слышу голос звезды:

«Хочу стать солнцем! Хочу стать солнцем!..»


Бивень мамонта


Однажды, собирая сушняк, я услышал злобное рычание Казбека. Я подошёл к нему. Из песка торчала какая-то странная коряга, и Каз­бек свирепо выкапывал её. Шерсть на нём стояла дыбом. Я подошёл, по­трогал торчащий толстый отросток корня. Он был холодный, как камень. Значит, это не дерево. Дерево на солнце всегда бывает тёплое. Я начал помогать Казбеку откапывать странную находку. Похоже было, что это кость. Она была длинная, постепенно сужалась и загибалась. Я терялся в догадках, что бы это могло быть.

Возле палатки чинил невод Санатасох. Я позвал его. Он внимательно осмотрел находку:

— Это бивень мамонта, и большого мамонта.

— Мамонт, мамонт! — заволновался я.— Ну конечно, это бивень ма­монта. У нас в школьном музее есть несколько бивней, правда, помень­ше. А ещё я видел бивни в Зырянском музее.

— Вот тебе и охотничий амулет, — улыбнулся Санатасох. — Вези его домой.

Это мне понравилось. Я попробовал поднять бивень, но он даже не сдвинулся с места. Я озадаченно посмотрел на Санатасоха. Он за­смеялся:

— Ладно, помогу тебе.

Он поднатужился и взвалил бивень на плечи. Санатасох был чуть ли не самый сильный человек на селе, хотя никогда не хвалился силой. Он притащил бивень к нам и свалил его прямо посреди двора. Мама и бабушка остолбенели. А Тамара воскликнула:

— Ну и костище. Чья она?

— Моя! — с гордостью ответил я.

Тамара звонко рассмеялась:

— Я спрашиваю, какого зверя кость?

— Это бивень мамонта! — обиделся я.

— Да, это клык болотной коровы — так в старое время называли мамонта! — подтвердила бабушка.

— Это теперь его охотничий амулет! — улыбнулся Санатасох.

— Кость больно тяжёлая. Устал, наверное, тащить. Зайди в дом, чаю попей, — засуетилась мама.

Всех, кто бы ни зашёл к нам, мама угощает чаем. Она очень госте­приимная.

Санатасох молча пил чай, глядя куда-то в угол. Иногда улыбка без всякой причины озаряла его лицо. Мама побаивалась его и тоже мол­чала. Только бабушка как ни в чём не бывало рассказывала:

— Я эту болотную корову совсем как живую видела.

— Ой, как интересно! — воскликнула Тамара, — рассказывай, рас­сказывай!

— Самые древние юкагиры, наши предки, говорят, охотились на них. Тогда в наших краях стояла жара, и огромные змеи ползали по де­ревьям. А там, где ложилась болотная корова, появлялось озерцо. Та­кая она была большая. Но внезапно с севера надвинулись льды. И все гигантские животные погибли. Только долго ещё блуждали среди снегов и льда мамонты. От холодов их спасала длинная шерсть. Но им нечего было есть, постепенно умирали и они.

Когда я была маленькой девочкой, такая болотная корова спасла нас от голода. Мы кочевали на собаках у самых гор Арга-Таса. Стоял сильный холод. Хозяин тайги, видно, прогневался за что-то на нас. Ни заяц, ни куропатка не попадались в наши петли. Мы уже несколько дней ничего не ели, собаки тоже. Пришлось разрезать оленью шкуру, варить и есть. Одна старая берданка с тремя патронами была на две семьи. У Арга-Таса реки бурные, даже зимой не замерзают. И вдруг высокий склон горы на наших глазах обвалился, и в толще вечной мерзлоты об­нажилась болотная корова. Вся целая, как живая. Подошёл отец и вы­рубил из неё кусок. А мясо свежее-свежее. Отец бросил его собакам. Они стали с жадностью есть. И мы поели. Целый месяц кормились этим мясом. Так мы спаслись от голода. А ведь болотная корова, может, ты­сячу лет пролежала во льдах.

Санатасох молча допил чай, перевернул чашку на блюдце и неожи­данно для всех сказал, кивая на меня:

— Вот он учёным будет, большим человеком.

Засмеялся, встал и, ни на кого не глядя, вышел.

Мать зарделась от этих слов.

— Санатасох хоть и молчун, но слово его верное.

А бабушка добавила:

— Знала я его отца, — он был великий шаман. Знал, что творится в нижнем мире, в среднем и верхнем.

Бабушка считала, что в нижнем мире находится ад, в верхнем — рай, а в среднем живём мы.

Пророчество Санатасоха я пропустил мимо ушей. Меня очень тро­нула гибель гигантских болотных коров. Я представил, как они бредут по снежной равнине, увязая по самое брюхо, и как трубят. Вьюги наметают на них горы снега. Но они не хотят уходить в тёплые края, ведь здесь подо льдом и снегом погребена их прекрасная родина.

Сначала все радовались почти трёхметровому бивню, валявшемуся посреди двора. Я же им гордился, ведь он был мой трофей, мой охотни­чий амулет. Но потом и бабушка и мама начали ворчать. Дело в том, что все об него спотыкались, особенно в тёмные вечера. Мама, споткнув­шись, пролила ведро молока. Бабушка, зацепившись, разорвала подол своего длинного платья. Из-за бивня охромела и наша корова. Разбила себе нос Тамара. Бабушка грозилась порубить его топором. Отец клялся утопить в самом глубоком месте реки. Я тоже не раз ударялся об него, но никогда не жаловался. Как-никак я был владелец бивня. Мы всей семьёй дружно перетаскивали бивень из одного конца двора в другой. Но везде он оказывался на чьей-либо излюбленной дорожке.

Я попытался подарить его школьному музею, но в музее уже было несколько бивней, да и помещение было маленькое. Я предложил его Зырянскому музею, но и Зырянский музей отказался.

Только через год мне удалось его отдать представителю якутской фабрики сувениров. Оттуда мне прислали небольшой костяной ножик, изготовленный из моего бивня. Так что мой охотничий амулет теперь был при мне.


Казбек взрослеет


Глубокой осенью, когда прочно стала река, Казбек с Лаской ушли на зимнюю охоту с отцом. Я долго смотрел вслед быстро удалявшимся оле­ням, в клубах снежной пыли видны были только ветвистые рога да пар, оседавший белым инеем. И сразу как-то пусто стало. Нащупав в карма­не горсть слипшихся карамелек, приготовленных для Казбека, крепко сжал их. По дороге домой я их скормил какому-то весёлому толстому щенку. Он их проглатывал целиком, облизывался и снова просительно смотрел на меня.

Только под Новый год вернулся отец с богатой добычей. Возмужав­ший Казбек, прыгнув мне на грудь, свалил меня и принялся лизать моё лицо. С трудом отбившись от него, я угостил его конфетами и колбасой. Он вырос, раздался в груди и вытянулся, научился легко ходить в упряжке, понимал уже якутские и юкагирские приказы отца. Вечерами я, затаив дыхание, слушал рассказы отца о Казбеке. Отец со Спиридончиком подняли из берлоги медведя, и тот успел зацепить слишком горя­чего и неопытного Казбека. Ухо у него было разорвано, но потом зажи­ло, даже рубцов не видно. Обычно собаки, хорошо идущие на уток, бы­вают бестолковыми в зимней охоте на белок, соболей, сохатых, но Каз­бек и здесь показал себя хорошо.

Теперь ни одна собачья драка не обходилась без него. Взрослые псы не решались нападать на него в одиночку. В драку ввязывались две, три собаки, потом подбегали другие. Вот и катился по дороге разно­шёрстный клубок, невозможно было разглядеть, кто кого кусает. Час­тенько Казбек незаметно выскакивал из этого клубка и с интересом на­блюдал со стороны. Кончалось тем, что охотники палками разгоняли собак.

Шло время. Наступила весна, а с ней и весенний охотничий сезон.

Опять отец собирается на охоту. В доме поднялась суматоха: мать несла охотничьи сапоги, бабушка укладывала сети, сестра чинила одеж­ду. И Казбеком овладела бешеная радость, он старался заглянуть отцу в глаза, прыгал вокруг него.

— Чо, чо, — деланно покрикивал сердитым голосом отец.

В эти минуты Казбек забывает меня и скупо отвечает на мои ласки. Он весь в будущей охоте.

Казбек уже стал опытным утконосом. Он чуял уток, как пчёлы чуют издали медовый запах цветов. Бесшумно рыскал он в прибрежной осо­ке, поднимая оттуда притаившихся уток. Грянет выстрел — Казбек на­стораживается и высматривает, куда упадёт убитая утка. Если трава и кустарники мешают ему разглядеть, то он определяет место падения утки по звуку. Случалось, подранит отец утку, и она давай нырять от Казбека. Первое время Казбек терялся, но потом приноровился и на­учился нырять вслед за ней. Редкая собака способна на это.


Побег из интерната


Окончив начальную школу, я поехал в Зырянку. Там в интернате, в котором учились наши старшие ребята и моя сестра Тамара, теперь будем учиться и мы, пятиклассники.

Мама строго наказала вести себя хорошо и слушаться Тамару. В ин­тернате всё было ново и интересно. Жили мы в уютных чистых комнатах по нескольку человек. Были здесь дети оленеводов, охотников, были и дети шахтёров из посёлка Угольное. В каждом классе занимались 20—30 учеников. У меня появилось много новых друзей.

Но всё же с непривычки я сильно скучал по дому, бабушке, маме, по Казбеку, хотя и знал, что он сейчас где-то в тайге на охоте с отцом. Я завидовал угольским ребятам, которые каждую субботу отправлялись домой. Они выходили на дорогу и ждали попутную машину. Машины ходили часто, и шофёры охотно брали ребят. Возвращались ребята в воскресенье вечером, довольные, что побывали дома. Они привозили с собой гостинцы и угощали нас. А если нам привозили из Нелемного ры­бу, варёное мясо, то мы тоже по-братски делились с ними.

Приближались ноябрьские праздники. Я знал, что на праздничные дни из тайги возвращаются домой охотники. Может, и отец с Казбеком приедут в Нелемное. Нас тоже отпустят на праздники. Я уже представ­лял, как Казбек прыгнет мне на грудь и лизнёт меня, как он будет возить меня на санках.

За неделю до праздников на собрании заведующий интернатом пре­дупредил, чтобы никто без разрешения не уезжал домой. Будут специ­альные авиарейсы для школьников. Угольские хитро перемигивались, ведь они каждую субботу дома бывают. Старшеклассники, мальчишки из нашего села, о чём-то тайком перешёптывались. Они удирали домой за неделю до каникул и благополучно добирались пешком.

Ко мне подошли Яханнума и Лях.

Они заканчивали восьмой класс и собирались работать в кол­хозе охотниками, и потому старались казаться взрослыми, самостоя­тельными.

— Ты слыхал, что твой отец вернулся с охоты? — ломающимся басом спросил Лях.

— Не может быть! — воскликнул я.

— Приехал, — подтвердил Яханнума. — Сегодня мы в Нелемное зво­нили.

Сердце моё запрыгало от радости.

— Хочешь с нами завтра пешком пойти в Нелемное? — спросил Лях.— По хорошей погоде мы часов за десять будем дома.

— Не отпустят, — засомневался я.

— Вот дурак, мы и спрашивать не станем, — бросил презрительно Яханнума.

— А нам не попадёт?

— Вот испугался... Ты же учишься неплохо. Подумаешь, немного поругают, — рассмеялся Лях.

— Что ты его уговариваешь, Лях? — возмутился Яханнума.

— Ты что, не видишь, что это не мальчишка, не охотник, а сопливая девчонка.

Это было для меня самым страшным оскорблением.

— Я пойду, пойду! — воскликнул я. — Хоть сейчас.

— Вот это уже другое дело, — похвалил Лях. — Только надо выйти завтра рано утром. Все пойдут после завтрака в школу, а мы двинемся домой. Да ты не бойся, мы уже не раз ходили. Дорогу знаем. Только потеплей оденься да еды захвати немного. А главное, никому ничего не говори.

Утром я не удержался и шепнул сестре, что ухожу пешком с ребя­тами.

— Что ты выдумал! — воскликнула сестра. — Мал ещё ходить пеш­ком.

— Тебя забыл спросить, девчонка! — огрызнулся я.

— Ах, так, подожди, я маме всё расскажу, как ты меня слушаешь­ся. А ведь говорил, что будешь слушаться.

Погрозив кулаком, сестра побежала догонять подружек.

У Яханнумы утром заболело горло, и мы с Ляхом отправились вдво­ём. Погода стояла тихая и не очень холодная. Часа три мы шли, весело горланя песни. Ноги сами так и несли меня к дому. Устав, мы ложились прямо на снег. Спустя несколько часов погода стала меняться прямо на глазах. Подул резкий ветер, повалил белый густой снег. Дорогу быстро заносило. Мы уже шли не так быстро, ноги увязали в снегу. Но Лях не­утомимо шёл вперёд, прокладывая дорогу, и поторапливал меня. Голос его становился всё тревожней. Во мне запоздало шевельнулось рас­каяние. Я пожалел, что ослушался сестру. В белой мгле становилось страшновато. Я шёл, экономя силы, ступая по следам Ляха...

Как только повалил снег и закружил ветер, сестра вся в слезах при­бежала к заведующему интернатом. Тот тут же кинулся звонить в Нелемное, и через снег и пургу полетели голоса:

«Внимание, мальчики одни в пути. Надвигается буран. Внимание, мальчики в пути!»

Отец добавил к упряжке пару сильных оленей и, свистнув Казбека, помчался в пустых нартах навстречу нам. Из Зырянки выехал на за­пряжённой в санки лошади заведующий интернатом. Укутавшись в тёп­лый тулуп, он стегал лошадь, вглядывась в белую мглу.

Меня же в это время буквально тащил за собой неутомимый Лях. Я держался за его ремень и еле плёлся за ним. Мы уже потеряли счёт времени, когда впереди мне почудился лай.

— Казбек! — закричал я.

— Ты что, бредишь, давай шагай, нечего стоять! — сердито потянул меня Лях.— Иначе нам крышка.

Но прошло совсем немного времени, и из метели пулей вылетел Каз­бек, за ним, хрипя, вылетели белые от пара олени.

— Ну что, беглецы, живы? — раздался радостный голос отца.

— Ну-ка, полезайте живо в нарты!

— Мы бы и сами дошли, — стараясь казаться солидным, проговорил Лях, помогая мне взобраться на нарты.

— Я с тобой дома поговорю! — пригрозил мне отец, но в голосе его звучала радость. Ведь всякое могло случиться с нами в такую пургу.

Я прижимал к себе горячего от бега Казбека. Отец нарочно заставил бежать его перед упряжкой, чтобы случайно не затоптать нас оленями.

«Ну, теперь мы скоро будем дома!» — думал я с облегчением и ра­достью.

Сколько тревог и хлопот мы доставили людям, я понял, когда ночью в наш дом вошёл заведующий интернатом. Попало нам, конечно, здоро­во, но ведь самое главное, что мы остались живы.


«Землю обойдя...»


С тех пор прошло много лет. Я окончил школу, отслужил в военно-морском флоте и уже учился в институте. Но я очень тосковал по отцу, по дому, матери, Казбеку. Сестра давно вышла замуж и теперь жила в нашем районном городке. Бабушка, прожив девяносто пять лет, умер­ла, ещё когда я учился в школе. Приезжая в деревню, я часто ходил на кладбище, подолгу стоял у её могилы. Вспоминал, какая она была доб­рая и работящая, сколько знала языков, сколько помнила сказок. Мне больше всего запомнилась её нескончаемая сказка про хитроумного зай­ца. Иногда я, ожидая чуда, шептал:

— Бабушка, месяц прошёл, олень съеден... Что дальше?

Тишина... Лишь с тёмной фотографии ласково улыбается бабушка.

Я успешно закончил первый семестр, сдал досрочно зачёты и эк­замены и шестнадцатого января вылетел домой на каникулы.

До моего далёкого селения Нелемное было две пересадки с самолёта на самолёт. Я летел домой совершенно другим человеком, повзрослев­шим. Мне было радостно. Я чувствовал, что люблю землю, где родился, люблю односельчан, родителей, Казбека... В гуле самолёта мне чудилась мамина любимая песня:

Землю обойдя, я тебе скажу:

Нет такой земли, как моя земля.

Земли есть теплей — вечные сады,

Но моя земля есть моя земля.

Много слёз пролил, труд в неё вложил,

И суровый край очень близок мне.

Пусть научит нас верность диких птиц

Звать свои края даже и во сне.

Снежною зимой вся земля как лёд,

Только в глубине есть всегда тепло.

Так в моей душе лишь со мной умрёт

К Родине моей светлая любовь.

Землю обойдя, скажешь ты и сам:

Нет такой земли, как моя земля.

Земли есть теплей — вечные сады,

Но моя земля есть моя земля!

Я с нетерпением ждал встречи со своими, и мне казалось, что само­лёты летят очень медленно.

Последний самолёт, прозванный северянами ласково «Аннушка», сел прямо на замёрзшую реку. Посадочная полоса была отмечена воткну­тыми в снег толстыми ветвями ивняка. Самолёт подрулил к берегу. Пока лётчик открывал дверь, я, стуча замёрзшими в ботинках ногами, разглядывал в окно людей, высыпавших на берег. Мороз за бортом до­стигал сорока пяти градусов. Сквозь пятачок оттаявшего окна я видел знакомые лица. Вот нестареющий киномеханик дядя Коля, с молодце­вато надетой набекрень ушанкой, за ним в детском пальто стоит бабуш­ка Нойха, рядом улыбающийся Спиридончик... Наконец я увидел свою мать, бежавшую к самолёту. Ну конечно, маленькая женщина с неес­тественно прямой спиной, бежавшая почти последней,— моя мама. А вот и отец, идёт степенно, но видно, что волнуется.

Я поцеловал мать в обе морщинистые щёки. Её дрожащие губы едва коснулись меня, а глаза были полны слёз. Тёплым запахом табака по­веяло от неё. Она тут же начала ворчать:

— Что это ты по морозу в ботиночках ходишь, застудишься. Ишь какой городской стал.

С отцом мы крепко обнялись. Он только и мог проговорить:

— Сын мой, сынок...

Я удивился:

— А где же Казбек? Почему он меня не встречает?

— Умер Казбек ещё месяц назад. Наверно, от старости, — со вздо­хом отвечал отец. — У меня новая собака. Кляксой назвал. Хороший пёс.

— Ничего не ел три дня, совсем уже не ходил, забрался под твою кровать и умер, — добавила мать.

Я никак не мог представить его мёртвым. Он так и стоял перед моими глазами — радостно лает, подпрыгивает и виляет хвостом.

Я часто вспоминал нашу последнюю охоту. Это было два года на­зад... Я приехал домой со службы в отпуск в сентябре. Казбек к тому времени почти оглох. Теперь отец его на охоту уже не брал.

Мы с Казбеком часто гуляли около озёр недалеко от села и с темно­той возвращались домой. Как-то мы шли вдоль небольшого озера. Вдруг послышался шум: летели утки. Я сорвал ружьё с плеча. Грохнул выстрел — утка камнем упала в воду. Казбек прозевал утку: он услы­шал только выстрел, но не успел увидеть, куда она упала.

— Глухая тетеря! — рассердился я и стал искать палку, чтобы по­казать Казбеку, куда упала утка.

Палка не долетела до того места. Казбек сразу поплыл вслед. Но гак как утки там не оказалось, он схватил палку и тяжело поплыл к берегу. Ему сильно мешали водоросли, да и вода была холодная. Он виновато положил палочку передо мной. Я бросил ещё раз, и опять не­удачно. Казбек отказался плыть ещё раз. Весь его вид говорил: «Всё это баловство, нет там никакой утки».

Ни ласки, ни угрозы, ни мольбы не подействовали на него. Мысленно ругая Казбека, я начал раздеваться. От холода сразу заломило ноги. Вплавь пускаться не пришлось: вода была чуть повыше пояса. Утка оказалась большой и жирной, это обрадовало меня. Выйдя на берег, я сунул её под нос Казбеку.

— На, посмотри, что это, глухая тетеря. А ты... нету утки. Лентяй!..

Уже смеркалось и надо было возвращаться назад. Казбек, винова­тый и пристыжённый, шёл позади. Когда мы проходили мимо последнего озера перед селом, из травы поднялись две утки и низко полетели над водой. В прицеле они были видны неясно, и я наудачу нажал курок. Что-то шлёпнулось в воду далеко от берега. «Убил или не убил?»

— Казбек, Казбек, взять!

Но Казбек опять всё прозевал и в воду наугад идти не захотел. Тут я совсем на него рассердился и, злой, снова полез в воду. Долго я блуждал в темноте почти по горло в воде, но утки нигде не было видно.

«Наверняка ранил, — думал я, — а она отплыла. Ну, глухая тетеря...»

Казбек на этот раз оказался прав, и это рассердило меня ещё больше. Когда я, весь продрогший, вышел на берег, заждавшийся Казбек обрадованно бросился ко мне. Я никогда не бил свою собаку, а тут грубо от­толкнул её. Казбек взвизгнул и исчез в темноте.

— Казбек, Казбек! — закричал я, опомнившись. Сразу заныло
сердце.

Стуча зубами, я шёл по берегу с уткой, спотыкаясь и падая, постоян­но окликая в темноту:

— Казбек, Казбек!

Стояла глубокая тишина, только где-то в траве насмешливо крякали утки. Трясясь уже не от холода, а от страха за Казбека, я дошёл до дому. «Куда он убежал, глухой, старый? Сколько раз он спасал жизнь мне и моему отцу, сколько уток перетаскал... А я рассердился на него и оттолкнул...»

Я представил, как полуглухой Казбек, не разбирая от обиды дороги, мчится по чёрной ночи среди жуткой тишины и дрожит от страха, ведь рядом с ним нет друга. Я предал его...

Пока я в темноте нащупывал ручку, дверь сама распахнулась на­встречу мне. Измученная ожиданием, мать облегчённо вздохнула:

— Наконец-то явились, а тут сидишь, не знаешь, что думать. А где Казбек?

— Отстал, нету его, — сначала я хотел умолчать, но затем меня слов­но прорвало, и я всё ей рассказал.

На миг я почувствовал себя снова маленьким мальчиком, прибежав­шим к матери рассказать про своё горе. Но мать была так рада моему возвращению, что не приняла серьёзно моего горя.

— Ты, конечно, зря грубо оттолкнул Казбека. Но он вернётся, ведь это охотничья собака. Даже если ослепнет, всё равно прибежит.

Её слова меня успокоили. За ужином я то и дело выбегал во двор и звал:

— Казбек, Казбек, Казбек!..

Кругом стояла такая тишина, что, казалось, до самых звёзд долетает мой крик. И казалось, что вот-вот из мрака выскочит мокрый Казбек и примется лизать моё лицо. Я заплачу от счастья, а он, прощая меня, бу­дет слизывать мои слёзы шершавым языком. Я даже сходил к лежанке Казбека на опушке леса возле лиственницы, но и там его не было. Я по­чему-то вспомнил, как, обижаясь на мать, прятался под оленьими шку­рами в углу амбара. «Может, он там сейчас притаился и молчит от оби­ды? — подумал я. — И зачем я его оттолкнул!»

Но и в амбаре его не было.

Я ушёл в свою комнату. Холодные простыни лишний раз напомнили мне, как сейчас сыро, холодно и неуютно в лесу. Я лежал в темноте с открытыми глазами, а слёзы медленно скатывались на подушку:

«Сегодня ты оттолкнул самого верного друга, а завтра можешь по­ступить ещё хуже... Ведь всё начинается с малого...»

Устав от тревоги, я крепко уснул. Проснулся внезапно от стыда за свой здоровый сон. Утром вчерашнее предстало ещё ужаснее. Дрожа от холода, я вышел на улицу. Вершины лиственниц были скрыты в белом тумане. Собаки не было видно. Вдруг мой взгляд упал на старенький са­рай. Раньше в нём жили куры, теперь там была кладовка, где мы хра­нили пилы, топоры, складывали дрова. Дверь сарая была чуть приот­крыта. С замирающим сердцем я бросился к сараю и распахнул настежь дверь. В углу на старой латаной телогрейке спал грязный Казбек. Не помня себя от радости, я бросился к нему, чем очень испугал его. Опом­нившись, Казбек лизнул меня, и я понял, что он простил меня.

— Пойдём, миленький, Казбечина-человечина. Я тебя покормлю.

Я его почти на руках потащил домой. С материнским чувством ра­дости я смотрел, как он ел жареную рыбу с картошкой. Затем я скормил ему почти все конфеты, которые нашёл в буфете. Мать ворчала с нескры­ваемым торжеством:

— Я ж говорила, что он придёт! Охотничья собака да чтоб дорогу потеряла!.. Никогда!

Я нашёл в столе старую, с обломанными зубьями расчёску и принялся вычёсывать Казбека. Целый час терпел Казбек, пока я его чистил и при­водил в порядок. Поднялось солнце, растаял иней, и стало спокойнее на душе.

Я попросил отца показать, где зарыли Казбека. За болотом на буг­ре разгрёб снег, набросал хворосту и развёл костёр. Когда земля не­много оттаяла, на могиле Казбека я поставил небольшой обтёсанный столбик.

Хорошо отдыхать дома, но мне всё чего-то не хватало. И я понял: не хватает Казбека, моего верного друга. Я привык видеть его, привык, чтоб кто-то скрёбся под моей кроватью, лизал мои руки, радовался мне.

Дни каникул промелькнули быстро, и надо было собираться в обрат­ный путь. Я сходил на кладбище к бабушке, а потом на могилу Казбека. Столбик, который я врыл, замело снегом. Я стоял и думал: «А что если найти щенка, похожего на Казбека? Он будет меня ждать, а потом встречать. А приеду — будет лежать под кроватью и постукивать хвос­тиком. После окончания института я вернусь в наши края, и мы будем вместе бродить по лесам...»

Дома обрадовались моему решению. Особенно рад был отец.

— Я всему обучу этого щенка. Будет тебе хорошая охотничья со­бака!

Я вспомнил, что от Казбека были щенята. Потом от его детей были дети. Во всяком случае, собак, похожих чем-то на Казбека, появилось много в селе. Я обошёл их хозяев.

Больше всех мне понравились щенята собаки старика Гаврилы.

У матери щенят была окраска, как у Казбека, только лапы белые. Она была также лопоуха.

— Хорошая собака, — хвалил старик. — Очень хорошо уток носит. Бери любого щенка...

Щенята сидели в закутке в сенях. Они все были толстенькие, пере­валивались с боку на бок и урчали.

После долгого осмотра мой выбор пал на белоногого кобелька. Я поднял его за хвост. Он стал выгибаться кверху, молча перебирая лапами. Мне вспомнилось начало июня... холодная река... отец с шапкой, прижатой к груди, и забавная мордочка щенка.

— Казбек, — тихо позвал я. — Казбек...