Литература коренных народов крайнего севера

Вид материала

Содержание

Честное пионерское
Три медали
Выстрел Чиктикана

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 12

Имана

Возвращаясь с дневного дежурства, Апока увидел странную картину: девочка лет шести-семи тащит от речки тяжелое ведро с водой...

«Откуда она здесь?» — удивился он.

Девочка еле плелась, на висках от напряжения вздулись жилки, фигурка искривилась под тяжестью ведра.

Апока соскочил с оленя и подошел к ней.

— Давай помогу. — Он перехватил ведро.

Теперь мальчик заметил новую палатку. Когда он уходил на дежурство, ее не было, туда он и потащил ведро. Девочка шла чуть впереди, потирая онемевшие пальчики.

У палатки сидели двое незнакомых ребят и играли в камушки.

— Это мои братья, — объяснила девочка, не ожидая вопроса.

—

Откуда вы здесь появились? — поинтересовался Апока, обращаясь к ней и к ребятам.

Те молчали, ответила девочка:

— Моего папу сюда перевели, и он нас взял.

Апока вспомнил: сегодня вместо Мэника в бригаду должен приехать новый оленевод. Значит, он уже здесь.

— А как тебя зовут? — спросил он. — Имана.

— А меня Апока. Получается, мы с тобой познакомились? —Апока повернулся к братьям: — А вы почему сестренке не помогаете? Попробуйте, какое тяжеленное ведро!

Те снова сделали вид, будто не слышат.

— Они у тебя глухие? — спросил мальчик и подошел к ним вплотную: — Не слышите, что ли?

— Слы-ышим, — вяло отозвался старший.

— Поняли, что я сказал?

— Поняли, — растерянно ответил тот же паренек. Он явно не хотел ссориться с Апокой, видел, как этот местный приехал на своем верховом. Новичок долго соображал, как бы быстрее познакомиться, и теперь расстроился, что все так плохо получилось.

— Ладно, давай знакомиться, — миролюбиво предложил сын Чиктикана.

Старшего — длинного, худого мальчика — звали Толя. Он оказался на три года старше Апоки. Миша, его брат, был года на два-три моложе Апоки — в самую пору возиться с Гоиком.

Отца Иманы звали Василием. Это был средних лет человек, имевший большую семью — семерых детей: шестерых мальчиков и одну девочку. Сюда он привез троих.

Апока и Толя после неудачной первой встречи быстро подружились. Новый паренек любил и знал оленей, он не первое лето пастушил с отцом.

Для начала Апока, Толя и Имана обошли все стадо. Апока рассказал про своих оленей. Толя понимающе оценивал их. Тоненькая-тоненькая, как стебелек, черноглазая Имана слушала Апоку уважительно, не перебивала.

— Имана, смотри. — Апока показал на белого олененка.

— Хорошенький! — восхищенно сказала девочка.

— Самый красивый во всем стаде.

— Как снег. — Имана улыбнулась олененку.

— Нет, снег холодный, — не согласился Апока. Ему хотелось добавить: «А этот похож на тебя». Но он постеснялся, да и слова почему-то застряли в горле.

— Как его зовут? — спросила Имана.

— Гелтаня.

— «Белый олень»? Подходящее имя. — Девочка потянулась к олененку, но он отскочил.

— Давай договоримся: пусть он будет твоим воспитанником? — неожиданно для себя предложил Апока.

— Ой, что ты! — растерялась девочка.

— Пусть, пусть! Не пугайся.— Он вспомнил своего Найденыша.

— Спасибо, Апока,— прошептала Имана.

— Отныне нашего беленького мы должны называть «Гелтаня — олененок Иманы», — торжественно объявил Апока Толику.— И когда олененок вырастет, пусть это имя сохранится за ним!

Жадность

Пастух Василий поехал на поиски отбившихся оленей. Дело это в любой бригаде не такое уж редкое. Возвратился поздно, когда все спали.

— Ну, как дела? — спросил наутро бригадир.

— Не нашел, — развел руками Василий.

— Может, не все осмотрел? — Чиктикан понимает, что новый в этих местах оленевод еще не знает все особенности пастбища и укромные места, где могут оказаться олени.

— Все осмотрел, нет оленей.

На этом разговор и закончился.

Чиктикан пил чай, когда к ним в палатку вдруг вошел Толя. Мальчик поставил перед бригадиром миску.

— Откуда у тебя свежее мясо? — спросил оленевод.

— Вчера отец подбил сохатого,— ответил Толя.

— Сохатого? — Чиктикан нахмурился. — А где туша? Я не видел.

— Не знаю,— пожал плечами мальчик.

— Ладно. Пусть-ка отец зайдет ко мне,— как можно мягче попросил бригадир и, чернее тучи, вышел из палатки.

Пришел Василий. Апока не стал мешать взрослым. Говорили долго. Бригадир горячился, пастух отмалчивался.

Василий в самом деле подстрелил сохатого. Он долго, азартно гонялся за ним. Лось ломился сквозь чащу, пытался оторваться от преследователя. Но Василий не полез в заросли. На верховом олене он подался на склон и ехал, прислушиваясь сверху. Отсюда хорошо слышно, в какую сторону двинулся лось. Но треск ломаемых сучьев и валежника под копытами сохатого утих. Зверь или остановился, или незаметно ушел опушкой. Василий выжидал. Наконец далеко впереди, на поляне, возник стройный лось. Для обычного ружья расстояние большое, но у пастуха новенький карабин «СКС» — самозарядный карабин Симонова. Грохнул выстрел, сохатый упал.

Это оказался старый самец. Горбоносая крупная голова вся в рубцах — следы брачных боев. Огромные рога лопатой, на каждом — пятнадцать отростков. Долго жил великан на свете. Острые когда-то концы рогов стерлись.

Постоял-постоял Василий над тушей, отрезал немного мяса, а тушу не стал даже разделывать — ушел. Зачем она ему, еды и без того много, а в жару мясо быстро портится...

Не зря возмущался Чиктикан.

Апока тоже недобро посматривал на нового оленевода. Мальчик схватил миску с лосятиной и понес в палатку Василия. Возле нее стояла Имана.

— Ты ела сегодня свежее мясо?

— Нет еще...

— Вот и хорошо, и не ешь!

— Почему? — вытаращила глаза девочка.

— Потом поймешь. — Ему не хотелось говорить, что ее отец без всякой нужды убил лося. Апока вернул миску и ушел.

Чиктикан заставил Василия поехать вместе с Толей, разделать лося и привезти сохатину в стойбище, чтобы провялить. Добро не должно пропадать.

— Вызовем вертолет и отправим мясо на совхозную звероферму, на корм лисам, — пояснил бригадир.

Чиктикан твердо решил просить директора совхоза отобрать у Василия карабин.

— Ружья, да еще новые, современные, можно доверять только умным рукам, — говорил вечером бригадир на общем собрании. Тут сидели и взрослые и дети.— Где это видано, чтобы оленевод был браконьером? Тот, кто пасет оленей, не может разорять тайгу! Разве вы не видели, как тонут в озерах, задыхаются в петлях кем-то подстреленные и подкарауленные сохатые? Разве не попадались вам истекающие кровью подранки? Много развелось нынче горе-охотников...

Люди задумчиво переглядывались, молча соглашались с Чиктиканом.

Апока будто взвешивал каждое слово отца. А тот возбужденно продолжал:

— У всех нас есть дети. Что они подумают о таких отцах?!
Какую мы тайгу им оставим, чему научим? — Он внимательно
смотрел на оленеводов, стараясь заглянуть каждому в глаза. —
Я думаю, — закончил бригадир, — тайга никогда не простит нам
нашей жадности. Будем об этом помнить.

Честное пионерское

Бабушка Апоки давно известна как мастерица на все руки. Она одинаково хорошо шьет и торбаса, и шапки, и шубы, и рукавицы. Все, что она сшила, служит долго, изнашивается не скоро.

Вот, например, торбаса у Чиктикана. Сколько сын помнит, отец все время в них, а им хоть бы что! Бабушка сшила их из шкуры с ноги оленя — камусов. Мягкие-мягкие, легкие-легкие!

Никогда Апока не видел бабушку без дела. Круглый год кочует она вместе с сыном по тайге. Чиктикан по-своему заботится о матери. В чуме всегда много дров: и зимой, и летом — пусть ей будет тепло. Зимой возле чума много льда — пусть у нее всегда под рукой вода. Сын специально возит лед с дальней реки. А летом воду носит внук.

Возвращаясь из поселка, сын всякий раз привозит матери какой-то гостинец, и не было случая, чтобы забыл.

Слово матери для Чиктикана — закон. Он внимательно выслушивает ее, никогда не перечит, не перебивает.

Апока тоже очень любит бабушку. С удовольствием наблюдает, как она работает.

Сегодня она с утра взялась выделывать шкуру. Шкура такая тяжелая, толстая, наверное, прочная.

Сперва бабушка выстригла всю шерсть, пока шкура сырая. Потом высушила. Вечером Чиктикан долго, тщательно обстукивал-обминал ее деревянным молотком-колотушкой. Затем мял шкуру в специальном деревянном лотке. Это тяжелая работа, потому и занимается ею мужчина.

Когда шкура наконец стала мягкая, за нее снова принялась бабушка. Первым делом она достала свою волшебную асву.

О, это совсем не такая сумка, какую Апока видел у Мэника! В бабушкиной хранятся особые иголки: для шитья прочными оленьими сухожилиями вместо ниток. В ее асве — пуговицы, бисер, разные меховые и кожаные лоскутки. Ими можно украсить шубу, унты, рукавицы. А еще там есть всякие амулетные вещицы: по преданиям, они приносят счастье и удачу и оленеводу, и охотнику, и рыбаку. Таких вещиц много — от беличьих лапок до медвежьих когтей! Ни лапки, ни когти для дела-то, конечно, не нужны. Но старые люди привыкли к своим амулетам, никогда с ними не расстаются.

А тусклые от времени ножницы! Они состарились вместе с бабушкой. Можно ли без них жить?! Как смешно они повизгивают в ее руках тихими вечерами: словно щенок во сне.

Кажется, вся долгая бабушкина жизнь уместилась в таинственной асве...

— Что будем шить? — спрашивает Апока, подсаживаясь поближе.

— Торбаса для твоего отца.

— У него уже есть две или три пары, куда же еще?

— А кто ему пошьет их, когда меня не станет?

— Ты всегда будешь с нами. — Апоке тревожно от слов бабушки.

Она улыбается внуку и что-то ищет корявыми руками возле себя, потом в карманах.

— Трубку куда-то дела, — ворчит бабушка.

— Да вот она! — Апока берет видавшую виды старенькую, как сама бабушка, трубку. Она лежала возле чайной посуды.

— Э-э, совсем из ума выжила, сама ее сюда положила, — качает она головой, закуривает и задумчиво гладит шершавой ладонью голову внука.

— Это чья шкура? — спрашивает Апока, хоть и знает, что лосиная. Ему хочется как-то отвести бабушку от печальных мыслей о смерти.

— Лосиная. В прошлом году Чикты добыл, когда отстрел разрешили.

Апока помнит. Мясо того лося она поделила между соседями, а мама в поселке, из своей доли, тоже многих угостила свежей лосятиной.

— Значит, торбаса будешь шить? — возвращается внук к прерванному разговору.

— Да, Чикты будет носить зимой!

— А сколько пар получится из этой шкуры?

— На две пары должно хватить.

— А ты пошей одну для Мэника.

— А у него что, нет? — спрашивает бабушка просто так.

Она-то помнит, сколько раз минувшей зимой латала старые торбаса оленевода. Даже хотела сшить для него новые, но тогда не было подходящих шкур.

У него рваные, старые. Говорит, уже не держат тепло даже в слабый мороз. — Апока хочет разжалобить бабушку, доказать безвыходное положение бедного Мэника.

— Плохо, когда ноги мерзнут, — помолчав, говорит бабушка. — Все здоровье человека идет от ног. Запомни: обуваться надо тепло.

— Обязательно запомню.

— Нет целых торбасов! — вскидывая руки, громко возмущается бабушка.— Да у него жена в поселке. Разве она не шьет? — снова спрашивает бабушка просто так, потому что знает: сейчас редко кто из молодых умеет шить торбаса. Она обожает порассуждать об этом!

— Мэник говорил, жена не умеет выделывать шкуры, потому и не шьет.

— Вот он и ходит зимой за оленями в валенках, — сердится бабушка. Ее всегда это возмущает.

И в самом деле оленеводу в валенках неудобно. Они тяжелые, не гнутся, а в сильный мороз в них холодно. Валенки хороши в чуме да дома, когда надо сменить торбаса или ненадолго выскочить на улицу,— сунул ноги и пошел. А ходить по глубокому снегу за оленями в них плохо.

—

Когда я умру, твой отец тоже будет носить валенки, — продолжает ворчать бабушка.

— Я тогда попрошу маму сшить отцу торбаса. Ты только не сердись, — уговаривает внук.

— Маму! Думаешь, она умеет?! Ты видел когда-нибудь, чтобы она чинила меховую одежду?

— Нет, она из ткани шьет.

— То-то и оно, что из ткани. А кто же будет после нас шкуры выделывать? Кто оденет оленеводов в меховую одежду?

— Я пока не знаю, — сознается внук, — но я буду помогать маме, и она научится! А сначала сам научусь.

— Это ты правильно решил, сынок, — успокаиваясь, говорит бабушка.— Надо все уметь делать самому, а не ждать готового. — Бабушка добреет.

А внук и рад стараться:

— Честное пионерское, научусь!

— Ну-ну, не обижайся на меня, пионер, — понимающе останавливает она Апоку. — Я сержусь-то не на тебя, а на тех, кто ленится, кто забыл, как держать иглу в руках, кто боится шерсти и меха.

— Я и не обижаюсь. Как можно на тебя обижаться?

— А вторые торбаса я, так и быть, пошью для Мэника, — обещает бабушка, радуясь, что внук у нее такой добрый да внимательный к другим.

Три медали

Апока часто расспрашивает бабушку про детство отца, про то, как здесь жили в годы Великой Отечественной войны. Раньше она мало рассказывала о том времени, считала Апоку маленьким — не поймет. Теперь сама заводит разговор об этом, припоминает разные истории.

Это только казалось, что война идет далеко от тайги. На самом деле и здесь все ее чувствовали: работали на фронт, на победу. Очень тяжело было, часто голодали. В первые две зимы стояли на редкость лютые морозы.

— Теперь не представляю, как мы вынесли трудности, —
удивляется бабушка.— Но работали не жалея сил. Это помню
хорошо. Дед твой отчаянно просился на войну, а его не брали.
Говорили, он и так участвует в защите Родины от Гитлера,
добывая много белок, горностаев, лисиц. Тогда дед начал охотиться еще и на диких оленей, на лосей. Женщины отвозили это мясо на нартах в районный центр. Однажды твоего деда подмял в тайге медведь-шатун, и Чикты один поехал по следу. Зверя настиг и сумел одним выстрелом уложить. В те годы не полагалось зря тратить патроны.

Апока знал, что после того случая отец начал охотиться один, а до этого уже самостоятельно пас оленей, хотя тогда был чуть старше Апоки.

Бабушка шила теплую одежду для бойцов и сдавала ее в специальный приемный пункт. А еще она развозила почту. Ее участок пролегал по льдистым руслам, перевалам. Чиктикан выбрал для матери и приручил смирных, но выносливых упряжных оленей.

— Однажды ехала ночью с почтой и провалилась в полынью, — припоминает бабушка. — Окажись мои олени слабыми, сама погибла бы и почту утопила. А они не только сами выбрались, но и меня с нартами вытянули. В те годы нельзя было отложить поездку на завтра. Поступила почта, принимаешь ее под расписку и тут же едешь. Хоть днем, хоть ночью. Люди должны каждый день получать известия с фронта, из центра...

Был случай, когда за бабушкой погналась стая волков. На ее счастье, дорога была ровная, хорошо накатанная; олени испугались и рванули так, что стая отстала. И тут бабушка случайно столкнулась, с Чиктиканом. Сын ехал на охоту.

Когда волки все же стали настигать их, Чиктикан двумя выстрелами уложил двух самых крупных, а остальные исчезли.

Апока слышал эти истории только от бабушки. Отец их ни разу не рассказывал, отмалчивался, будто у него в детстве ничего памятного, опасного и не было.

После таких воспоминаний бабушка и Апока любили посидеть молча. Она покуривала, он не отрываясь смотрел на пламя очага. Каждый думал о своем.

В один из таких вечеров бабушка вдруг прервала свой рассказ на полуслове и вышла из чума, будто вспомнила что-то. Внук слышал, как она копается во вьючных мешках, всегда лежащих у входа. Вернулась бабушка с каким-то свертком, аккуратно перевязанным ленточкой, наверное, от конфетной коробки. Медленно развязала. В ее движениях чувствовалась особая торжественность. Апока видел: бабушка волнуется.

На шелковом лоскутке сверкали три медали. Каждую бабушка ласково погладила рукой. Мальчик уставился на нее и даже рот от удивления открыл.

— Чьи медали? — прошептал он.

— На, сам почитай.— Она протянула внуку лоскуток.

Апока осторожно принял его. Все три медали оказались одинаковые. На каждой выбита надпись: «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.». Под медалями лежали три удостоверения.

Немея от восторга, Апока прочитал в них имена дедушки, бабушки и своего отца.

—

Это у меня самая дорогая память о том времени, — вздохнула бабушка, бережно заворачивая награды.

— А почему же не носите — ни ты, ни отец?

—

Это же память, сынок. Она живет в моем сердце, в крови у меня... Разве память выставляют напоказ?

Выстрел Чиктикана

Сегодня оленеводы целый день твердят в один голос, что возле стоянки бродит какой-то странный сохатый. Он будто потерял осторожность, подпускает людей довольно близко. Одни видели лося утром, другие — днем.

Утром следующего дня Василий и Чино ехали на дежурство. Уже скрылись чумы и палатки, затих собачий лай. Верховые шли легко, знакомая тропа потянулась в гору.

На глазах у пастухов гибкие ветви тальников закачались, и на поляну вышел он — огромный сохатый. Его темно-коричневая шерсть переливалась в лучах встающего солнца. На длинных, стройных ногах шерсть была светлее.

Василий и Чино быстро спрыгнули с оленей. Оба лихорадочно потянулись к карабинам, не отрывая глаз от лося. Но едва оружие блеснуло на солнце, зверь бросился в чащу, сокрушая могучими рогами ветви. Василий двинулся за ним, но, будто вспомнив о чем-то, оглянулся на Чино. Тот уже засовывал карабин в чехол-мосак. Василий в нерешительности потоптался на месте, вздохнул, как-то тяжело сел на своего учака и поехал впереди Чино.

...Когда они возвращались с дежурства, солнце садилось, но до вечера было еще далеко. Почти в том же месте, что и утром, вновь показался сохатый. Пастухи остановились и опять машинально схватились за карабины. Сохатый вдруг поднял над молодым кустарником всю горбоносую голову, немного помедлив, резко повернулся и, раскачивая крупной фигурой, шумно исчез между деревьями. Оленеводы переглянулись.

— Что за наваждение? — пробормотал себе под нос Чино. — Тот же сохатый. И на том же месте вышел...

— Может, я пойду следом? — неуверенно предложил Василий.

— Не стоит, не догонишь, — остановил его Чино, и они продолжали свой путь.

Вечерело. Олени вставали один за другим и, потягиваясь, шли к ягельнику у подножия горы. Наступило время вечерней кормежки.

Оленеводы придирчиво осматривали каждое проходящее мимо животное. Ребятишки не отходили от отцов, обсуждая достоинства крупных оленей и выискивая глазами верховых, на которых они переезжают во время кочевок.

— Смотрите, смотрите! — закричал Толя, показывая в сторону тополей.

— Сохатый! Наверное, тот же, — за всех ответил Апока.
Теперь лося увидели все: и взрослые, и дети.

Василий нерешительно поглядывал на бригадира. Но лицо Чиктикана не выражало ничего, кроме детского любопытства.

Лось повернулся боком, словно дразнил: мол, палите из ружья, наверняка не промахнетесь.

Зверь действительно стоял близко.

— Василий, не крути головой и не дрожи, — тихо-тихо, растягивая каждое слово, сказал бригадир. Видно, он спиной чувствовал, как Василий возбужден.

Тот виновато заморгал и опустил голову.

— У него что-то на шее, ама! — почему-то зашептал Апока.

— В самом деле,— подтвердил Чино.

— На шее кусок оборванного троса,— пробурчал Василий.

— Трос...— мрачно согласился Николай.

— Да, дожили... — зло сказал бригадир. — Вот что жадность с людьми делает! Какая-то злая душа поставила на лосиной тропе петлю, и зверь угодил в нее.

— Такой крупный и такой тощий? — Апока вопросительно смотрел на отца.

— Ему трудно щипать корм, трос мешает, — пояснил отец.

— Трос, однако, от лебедки, — заметил Василий.

— Такие только у механизаторов есть — у трактористов да водителей вездеходов,— определил Чино.

— Браконьеры где угодно и что угодно найдут, — отозвался Василий.

— И ведь оборвал же каким-то чудом петлю, хоть и врезалась в шею! Ни покормиться, ни воды напиться. Видно, чувствует свою скорую гибель, вот и пришел к нам просить помощи, — вслух рассуждал бригадир.

— Как же его спасти, ама?

— Вот и я думаю: как? — вопросом ответил Чиктикан.

— Хоть зверю и плохо, а близко к себе не подпустит, — сказал Василий.

— Дай-ка сюда карабин, — попросил Чиктикан.

Василий от неожиданности вздрогнул, он ушам своим не поверил, но побежал было к своей палатке.

— Погоди, не суетись, — остановил его бригадир и повернулся к сыну: — Апока...

— Зачем, ама? — Мальчик удивленно смотрел на отца.

Чиктикан только подмигнул.

Апока быстро слетал за отцовским оружием.

Отец вскинул карабин к плечу. Сохатый рванул в сторону и широким шагом понесся по опушке. Бригадир долго вел ствол за уходящим лосем — целился. Прогремел выстрел, и сохатый, на секунду оцепенев, упал.

Чиктикан побежал к нему, за ним все остальные.

Лось лежал, вытянув ноги, и вздрагивал всем телом. Крови не было видно. Чиктикан схватился за петлю на шее животного, она не поддалась.

— Давайте сюда, — крикнул он Василию, Чино, Николаю, —
быстро, быстро!

Все вместе они с трудом сначала ослабили ржавый трос, а затем сняли петлю с шеи лося.

— А теперь все назад, — распорядился бригадир, схватил петлю и побежал.

Оленеводы остановились на том месте, с которого Чиктикан стрелял.

Сохатый еще некоторое время лежал. Вдруг он дернулся, будто очнувшись, пошевелил ногами и, с трудом перевалившись на живот, поднялся. Лось долго стоял с закрытыми глазами, мотал головой. Затем сделал несколько шагов, снова остановился, посмотрел на людей. Наконец, вяло, тяжело ступая все еще неверными ногами и продолжая мотать головой, сохатый двинулся в лес.

— Ура! — разом закричали дети.

Взрослые одобрительно поглядывали на бригадира. Василий часто-часто дымил папиросой. Апока уставился на отца.

— Я его оглушил, сынок, стрелял по основанию рогов, —
как бы стряхивая с себя волнение, устало сказал отец.

«Это как же надо стрелять?!» — только и подумал сын, ощущая, как и отец, странную усталость во всем теле. Чиктикан заметил его состояние.

— Успокойся, сынок, все страшное позади. — Он положил
руку на плечо мальчика. В другой руке отец держал ржавую
петлю.

Вдали вновь показался спасенный сохатый. Поднявшись на горку, он вышел из чащи.

Зверь опять оглянулся, помотал головой, будто хотел последний раз убедиться, что троса на его шее нет. Лось нерешительно наклонил голову и впервые за много дней свободно щипнул траву.

Blog

Литература коренных народов крайнего севера

Содержание