Литература коренных народов крайнего севера

Вид материала

Литература

Содержание Подарок отца Я плыву «пароходиком» Щука на берегу

Подобный материал:

• "О совершенствовании системы образования и сохранения самобытных коренных малочисленных, 1085.37kb.
• Литература коренных народов севера хрестоматия для учащихся 1 класса, 326.36kb.
• Программа для русскоязычных стажеров (обучение проводится на русском языке), 254.02kb.
• Темы дипломных работ Молодежь Крайнего Севера: проблемы и перспективы. Социальная политика, 31.08kb.
• Закон РФ от 19 февраля 1993 г. N 4520-1, 210.34kb.
• Общественно-политическое движение коренных народов якутии (конец 1980-х 1990-е гг.), 336.61kb.
• 683000, г. Петропавловск-Камчатский, ул. Ленинская,, 829.05kb.
• Положение коренных малочисленных народов Севера Нарушение права на благоприятную окружающую, 982.85kb.
• Аварийная служба по газобаллонным установкам, 240.97kb.
• Краевая научно-практическая конференция, 34.31kb.

Подарок отца


Выйдя из урасы, я отправился бродить по селу. Наше село Нелемное находится в ста километрах от большого посёлка Зырянка, который расположен на месте впадения реки Ясачной в Колыму. Летом по половодью к нам приходил небольшой катер с баржей, привозил продук­ты. Наш колхоз имел несколько своих моторных лодок. От Зырянки они поднимались полдня, а то и день, зависело это от силы мотора и коли­чества груза. Приход не только баржи, но и каждой лодки становился большим событием в монотонной жизни села. Обычно все жители вы­сыпали на берег и, ожидая моторку, живо обсуждали, кто едет, что везёт. Но наши колхозники не торопились. По пути в Нелемное они стре­ляли уток, иногда останавливались половить рыбку.

Тамара и я уже второй день ждали отца, гадали, какие гостинцы привезёт он нам. С неменьшим нетерпением ждали его бабушка и мама. Ещё не кончился сезон охоты, а в доме не осталось ни одной утки, ни одной рыбины. Но издревле повелось среди юкагиров — помогать друг другу. Вот и нам то и дело кто-нибудь приносил парочку уток или све­жую рыбину.

Побродив часа два, я вернулся домой. Бабушка ругала наседку, по вине которой якобы не вылуплялись цыплята. Наседка, нахохленная и важная, сердито смотрела на меня, Я тайком от бабушки дразнил её: подсовывал под самый клюв палец и моментально убирал, так что удар рассерженной наседки приходился по воздуху. Мама, ворча, убирала в сенях вещи отца, которые он имел обыкновение разбрасывать по раз­ным углам.

Тарахтенье моторки услышали в деревне ещё за два поворота.

Мы с сестрой помчались к реке. От реки веяло холодом недавнего ледохода. Отец выбрался из лодки без шапки, в фуфайке, подпоясанной тяжёлым патронташем.

Мы с сестрой подбежали первыми. К груди отец прижимал ушанку. Шапка странно подёргивалась, будто хотела выско­чить из его рук.

— Держи подарок, будет тебе помощник, — сказал мне отец, протя­гивая шапку.

Ушанка заурчала и стала тихонько потявкивать, из неё выглянула забавная серая мордочка щенка с подслеповатыми глазами. Видно бы­ло, что он только недавно прозрел. Тут к нам подошёл Спиридончик, то­варищ отца. С его лица никогда не сходила лукавая улыбка.

— Смотри, какого щенка приобрёл у старика Миная, — похвастался отец. Вынул щенка из ушанки и поднял его за хвост.

Щенок молча выгнулся и стал перебирать передними лапками, слов­но цеплялся за воздух.

— Папа, не надо, ему больно! — закричала сестра.

Но я знал: так охотники выбирают себе щенков. Молчит — значит, хороший будет пёс.

— Это ещё что,— похвастался отец, — смотри!

И он швырнул щенка в холодную воду недалеко от берега. Сестра ахнула. На секунду щенок исчез под водой, но вскоре появилась серая головёнка, мокрая, с прижатыми ушами и испуганными глазами. Высоко задирая голову, щенок отчаянно забарабанил по воде передними лап­ками. Он медленно подплывал к берегу, но сильное течение относило его. Отец в высоких болотных сапогах шагнул в воду, выхватил щенка из потока и опустил на берег. Щенок, пытаясь отряхнуть воду, как это де­лают взрослые собаки, зашатался.

Спиридончик одобрительно молчал, оценивающе рассматривал щенка.

— Крупная будет собака, на лайку вроде не похожа.

— Э, ты не видел его отца, не пёс, а волк настоящий, одни мускулы. Мать, правда, лайка некрупная. Хозяин отдавать не хотел, еле уго­ворил.

Мне стало жалко дрожащего щенка, и я сунул его обратно в ушанку.

Мать и бабушка уже несли вещи отца, мешки с утками и рыбой. Сестра, пыхтя, тоже тащила большого гуся.

Оставив нам гуся, несколько селезней и рыбин, бабушка велела остальное разнести по соседям, точно указав, кому что. Она всегда хорошо помнила, кто и когда приносил нам рыбу или утку, не забывала и тех, у кого в это время мужчины были на охоте, а дома кончалась еда.

Мне нравилось такое задание, и я весело нёс по нескольку уток в каждой руке. Весело мне было оттого, что я знал: в каждом доме я буду желанным гостем — в одном меня угостят конфетой, в другом дадут вкусную якутскую оду «хорчах», похожую на взбитые сливки, в третьем ласково погладят по голове. Я, конечно, предпочитал конфеты.

Вернувшись с полными карманами конфет, я хотел поделиться ими и со щенком, но бабушка строго сказала:

— Не давай конфет собаке, испортишь.

Охотники считают, что собака не должна есть солёное и сладкое, ина­че у неё испортится нюх и вообще собака «избалуется». Но когда ба­бушка вышла посмотреть, не сварилась ли уха, я всё же дал щенку кара­мельку. Он недоверчиво лизнул её. Видно, ему понравилось, и он взял кара­мельку в рот, но у него ещё не прорезались зубы, и он долго жевал её, пока не проглотил.

Теперь надо было устроить щенку жильё. Я перетащил своё новое зимнее пальтишко за печку, где сидела нахохленная наседка. «Хруп, хруп»,— тревожно закричала наседка и клюнула в нос любопытного щенка, когда он, зацепившись передними лапками за край ящика, пы­тался узнать, кто это издаёт такие таинственные звуки. Щенок жалобно заскулил и бросился прочь от ящика. Тут вошла мать, и весь мой труд пропал даром.

— Да кто так делает, — сказала она, — ты же испортишь своё новое пальто, а собаке нужно только сено для подстилки.— Взяв щенка за холку, она вынесла его в сени.

— Нельзя собаку дома держать, избалуется, — строго сказал вече­ром отец, когда я снова притащил щенка в избу. — Ты ему построй до­мик во дворе, найди мисочку для еды и привяжи. Он ещё мал и глуп, убежит со двора, а там его взрослые собаки загрызут.

Мне стало страшно, когда я представил моего щенка торчащим из пасти огромного пса, вроде соседского Колчана, который всё время гремел железной цепью и был зол на весь мир. Говорили, что он хорошо ходит на медведей. Но стоило его спустить с цепи, как начинались скан­далы: то чью-нибудь курицу загрызёт, то устроит шумную драку с дру­гими собаками. «Вдруг и мой щенок, когда вырастет, станет таким же злым, как Колчан?» — подумал я.

— Ты придумал имя своему щенку? — поинтересовался отец.

Я вспомнил почти все клички собак, живущих в селе, — Белка, Ша­рик, Колчан, Ночка, Радиола, Соболь... Но мне хотелось какого-то не­обычного имени. Я задумался, и тут мне на глаза попалась коробка от па­пирос, в которой я хранил конфетные фантики. На коробке была нарисо­вана белая-белая гора, всадник в бурке и надпись: «Казбек».

Я спросил отца:

— Папа, а что такое Казбек?

— Это, сынок, большая-большая гора на Кавказе.

Тогда я имел смутное представление о горах. Иногда в ясный день видел далеко над лесом тёмно-синие бугры, которые люди называли сопками... Мне казалось, что до них можно легко за день дойти и высотой они раза в три больше лиственницы.

— Папа, а какой высоты эта гора?

— Она выше пяти километров, а это пять тысяч метров!

Я очень удивился: самая большая лиственница примерно метров два­дцать пять, а километр... Километр — это если идти берегом, то будет полповорота реки. А гора высотой в пять километров! Захочется погля­деть на макушку, пожалуй, шапка с головы свалится. Вот это гора!

— Назову его Казбеком! — торжественно провозгласил я и по­звал: — Казбек, Казбек, куть, куть!

Щенок, услышав мой голос, перестал играть с болотными сапогами отца и, приветливо махая хвостиком, заковылял ко мне.

— Разве это кличка для собаки — Казбек? — поджала губы мама. А отец понимающе усмехнулся:

— Пусть будет Казбек, собака-гора.

После ужина я положил собаку-гору в ушанку и вынес во двор. Из фанерного ящика устроил ей жилище, устлал дно сухим сеном и стары­ми тряпками.

Ночью я неожиданно проснулся. В избе был полумрак, а окна свет­лыми квадратами выделялись на стенах — стояли белые ночи. Мне все­гда делается жутковато, когда просыпаюсь среди ночи: я очень боюсь привидений. Сжавшись калачиком — так, что колени упираются в под­бородок, я закрываюсь с головой и стараюсь быстрее заснуть. Но сейчас я вспомнил про щенка и подумал: «А вдруг и он не спит: тоже боится темноты?» Надев тапки на босу ногу, дрожа от холода и страха, я вы­шел на улицу. Щенок посапывал, прикрыв мордочку лапой. При виде маленького отважного щенка страхи мои пропали. Осторожно взяв его на руки, я вернулся в неостывшую ещё постель и спокойно заснул в об­нимку со щенком, который, видно приняв меня за свою мать, уткнулся в шею влажным прохладным носом.

Утром мне попало от матери. Бабушка ничего не сказала. Отец сни­сходительно усмехнулся. Он-то знал: холодными зимними ночами охот­ники спят в лесу в плотном окружении собак. Сколько раз собаки таким образом спасали человека от опасности замёрзнуть холодной ночью, в пургу...


Дрессировка


И стали мы со щенком неразлучными друзьями. Бабушка прутиком отучала щенка справлять нужду в избе, я пытался защитить его, сразу же наводил порядок. Вскоре, если ему надо было во двор, он подходил к двери и начинал скулить. Казбек не осмеливался уходить далеко от дома. Если его что-то на улице пугало, он серым комком вкатывался во двор, подбегал ко мне или к бабушке. Маму он побаивался. Со мной же мог пойти хоть на край света, а иногда даже отваживался грозно рычать на больших собак. Охотничьи собаки очень редко нападают на человека, а тем более на ребёнка, и потому я всегда смело бросался Казбеку на выручку, если какая-нибудь собака хотела задать ему трепку.

Меня так привыкли видеть с Казбеком, что если мама искала меня, ей отвечали, что видели Казбека там-то.

Мы часто играли в разные игры, но особенно любили играть в охоту, На улицах валялось много утиных, гусиных и даже лебединых крыльев, мальчишки собирали их. Каждое крылышко считалось убитой уткой, когда мы играли в охотников. Чем больше крылышек у тебя, тем больше твоя добыча. А хозяйки использовали крылышки как веники. Казбек успел разгрызть несколько таких веников, разбрасывая перья по всей избе, пока бабушка не отучила его заниматься разбоем.

А играли мы так: я брал крылышко, подбрасывал высоко в воздух и, подняв вверх палку, делал вид, что стреляю из ружья: «Пуф!» Как только крылышко падало на землю, я командовал Казбеку: «Неси!». Но он, вместо того чтобы принести крылышко мне, набрасывался на него, как на злейшего врага. Сколько я ни бился, не мог научить его приносить крылышки. И вот однажды я увидел фильм, в котором дрессировали соба­ку, поощряя её чем-нибудь вкусным. Я запасся кусочками сахара и от­правился учить Казбека. После того, как я подстрелил крылышко, Каз­бек, по обыкновению, бросился терзать его. Но только он схватил «до­бычу», я подбежал и, ласково уговаривая его отдать мне крылышко, на­чал одной рукой отбирать добычу, а другой совать ему сахар. И с тех пор учение пошло успешно. Казбек не трепал больше крылышко, а бе­режно приносил его мне и зарабатывал кусок сахара.

Через несколько дней обнаружилось, что исчез месячный запас саха­ра. Все ужаснулись. А бабушка вспомнила времена, когда ела сахар раз в год по маленькому кусочку. Сначала заподозрили Казбека и хоте­ли его наказать. Но я чистосердечно во всём признался, полагая, что взрослые обрадуются успехам Казбека... Но даже бабушка поддержала маму. Я выскочил из дома и побежал в амбар выплакать своё горе. За мной незаметно прошмыгнул щенок. Он сочувствовал мне. Я уткнулся в его тёплую мягкую шерсть и заплакал ещё злее и тише, чтоб не услы­хали мама и бабушка. Казбек шершавым языком лизал моё лицо.

Снова и снова вспоминал я унизительную сцену... Мать стегает ме­ня прутиком по голым ногам, а бабушка, как лыжник, носится вокруг и приговаривает: «Так его! Так его! Только не сильно! Месячный запас скормил, и кому!.. Только не сильно! Так его...»

Мать не особо баловала меня, но никогда не била. А сегодня...

— Убежим мы от них, Казбек, — шептал я сквозь слёзы щенку, — завтра же!.. На лодке... Столкнём её и поплывём вниз по течению. И пусть они живут без нас.

Тут я представил растерянные лица мамы и бабушки и от жалости к себе и к ним буквально потонул в слезах. Мы с Казбеком забрались в дальний угол амбара, укрылись оленьими шкурами и незаметно уснули.

После обильных слёз крепко спится, и мы не слышали, как мама, зайдя в амбар, тревожно звала то меня, то Казбека. Толстый слой шкур заглушал почти все звуки. К вечеру вся деревня искала меня и Казбека. Мать и бабушка совсем сбились с ног. Проснулись мы от шума: кто-то раскидывал шкуры. Это была моя сестра. Как-то, играя, мы здесь спря­тались от взрослых, и она решила сейчас проверить этот угол. На её радостный крик, шлёпая сапогами-скороходами, прибежала заплаканная мама. Вкатила неслышно, как на лыжах, с виноватой улыбкой бабушка. Я сам потянулся к ним и тотчас всхлипнул, вспомнив, как плохо о них думал, а они такие хорошие, добрые, родные.


Я плыву «пароходиком»


Начало августа было жарким, и ребячья жизнь проходила на берегу. Мы удили с лодок рыбу, купались, девочки, пришедшие с вёдрами за водой, ловили мальков. Мальков около берега уйма, и ловить их очень просто: опустишь ведро в речку так, чтоб оно лежало на боку и было полностью скрыто под водой, а ручку ведёрка не выпускаешь из рук, сам лежишь и ждёшь. Глупые мальки заплывают в ведёрко, тут надо рывком выдернуть его из воды — мальки попроворней успевают выскочить, а остальные оказываются в ловушке. Ими можно кормить кур.

Я несколько раз, по совету отца, бросал уже подросшего Казбека в воду, и он всегда спокойно доплывал до берега, деловито отряхивался и, виляя мокрым хвостиком, подбегал ко мне. Вскоре он научился приносить палочку, брошенную мной недалеко от берега. А я старался вознаградить его конфетой или сахаром.

Как-то мы с Казбеком были на берегу. Я рассказывал своим сверстникам про пароходы, описывал, как они пыхтят и как вертятся их колёса.

Недавно я вернулся из Зырянки, куда ездил вместе с отцом лечить зубы, и был в восторге от увиденного, хотя Зырянка — это всего лишь небольшой пыльный городок с деревянными тротуарами. Впервые в жизни я увидел колёсные пароходы и огромные чёрные баржи с углем, которые важно и медленно плыли куда-то вниз по Колыме. Из Зырянки я привёз настоящие фабричные рыболовные крючки. У наших мальчишек таких отличных крючков не было. Обычно они сами вытачивали напильником крючки из железной проволоки. С самодельных крючков легко срывалась крупная рыба, а иногда они просто разгибались. Я каждому подарил по крючку. Мальчики восхищённо разглядывали их и с удивлением слушали мои рассказы о пароходах.

— Пароходы железные, тяжёлые, как же такие маленькие колёса могут их двигать? — усомнился мой приятель Коля.

— Очень просто... вот так, — и я руками показал, как вертятся лопасти.

— А ты так можешь? — задал мне коварный вопрос большеголовый Гриша.

Я вообще не умел плавать, потому что мама запрещала мне купаться. Но тут я сам себя раззадорил.

— Ещё как! — запальчиво ответил я, тут же представив себе, как спокойно плыву «пароходиком» и при этом важно отдуваюсь.

— А ты покажи, — заинтересовались ребята.

— Сейчас, — и, почти не раздумывая, полез в лодку. А так как я ни разу не купался, то забыл раздеться. И только когда бросился с кормы в воду, в голове у меня мелькнула мысль: «Попадёт за мокрую одежду». Я упал в воду, как падают бревна — только брызги в разные стороны. Конечно, я тут же забыл про пароходы и, захлебываясь, стал от­чаянно барахтаться. Мои сверстники на берегу с интересом ждали: когда же я поплыву «пароходиком»?

Казбек решил, что это какая-то новая игра, быстро поплыл ко мне. Я уже порядочно нахлебался воды и ничего не соображал, поэтому с отчаянием утопающего подмял под себя подплывшего щенка, и мы вместе начали тонуть. Моим же товарищам всё это показалось забав­ным, и они принялись громко хохотать, а Колька, тот прямо так и пова­лился на песок. Вероятно, его рассмешил мой беспомощный вид: мок­рая голова, время от времени появляющаяся из воды, выпученные гла­за, широко раскрытый рот. А может, их развеселил перепуганный Каз­бек, который, как мячик, выскальзывал из-под меня и всплывал то сле­ва, то справа, снова и снова подминаемый мной...

Вероятно, всё это кончилось бы печально, не заметь нас Спиридончик. Он в три прыжка очутился в воде и за шиворот вытащил меня и щенка на берег. Меня тошнило, перед глазами плыли красные круги, бледными пятнами мелькали чьи-то лица. Мокрые и обессиленные, мы с Казбеком лежали на песке, пока не примчались перепуганная мать, бабушка и за ними вприпрыжку моя сестра с тряпичной кук­лой.

Значительно позже я понял: не будь рядом Казбека, недолго продержался бы я на воде.


Щука на берегу


Имея фабричные крючки, я теперь почти целыми днями торчал на берегу и ловил рыбу. Удочку с настоящей капроновой леской и с камеш­ком, привязанным вместо грузила, мне смастерил отец. Леску тогда тоже было трудно достать, и многие мальчишки использовали вместо неё про­стую нитку, сложенную несколько раз. В основном ловился мелкий чебак, хариус и ерши. Очень я не любил ершей — кололись они здоро­во. А клюёт и дёргает леску так сильно, как крупная рыба, рванёшь — а там ёршик величиной с палец. Да и рыбы побаиваются ерша — больно драчлив. Любил я рыбачить и с лодки, с неё далеко можно закинуть крючок. Со мной всегда был Казбек. Он скулил от восторга, если мне удавалось вытащить трепещущего чебачка. Вскакивал и лапами при­жимал серебристую рыбку к днищу лодки. Вся его мордочка и лапы по­крывались мелкой чешуёй. Я укладывал улов в большую железную бан­ку, чтобы вечером с гордостью отдать бабушке. Бабушка радовалась:

— Ох, сколько тебе сегодня река-кормилица рыбок подарила. До­бытчик ты наш. Иди садись, я тебя покормлю.

Узнав, что у меня есть фабричные крючки, со мной дружелюбно за­говаривали и мальчишки постарше. Как-то четвероклассники Коля и Ваня позвали меня порыбачить. У нас почти у всех русские имена, но у каждого есть и второе имя, якутское или юкагирское. Бабушку мою зовут Агафья, а её второе имя Хосин. У Коли — Яханнума, а у Вани — Лях. Меня же бабушка иногда звала Сенякон.

Яханнума, Лях, я и Казбек отправились на Чайкакутурук. Перево­дится это название как «хвост чайки». Сначала мы шли по широкой га­лечной полосе, затем начались белые пески, которые далеко тянулись узкой косой. Здесь мы сняли ботинки и, обжигая пятки, наперегонки по­неслись по косе.

Место выбрали глубокое, тихое.

Яханнума сильно заикался и потому странно говорил:

— Здесь и щуки и есть и...

При этом он дёргал головой и хитро улыбался. Я верил ему, ведь он считался лучшим рыболовом среди мальчишек. Мы быстро наживили крючки жирными дождевыми червяками и закинули удочки. Поплавки, казалось, застыли на тёмной воде.

— Давай научу борьбе «хапсахай»,— предложил мне Лях.

Это якутская борьба. Я часто видел, как на праздниках борются молодые парни, и с радостью согласился. Кругом был белый мягкий пе­сок. Лучшего места и не придумаешь.

— Я и посмотрю и крючки и... — подмигнул Ляху Яханнума.

Мы с Ляхом с увлечением барахтались на песке. Чаще, правда, ба­рахтался я. Лях каждый раз ловко опрокидывал меня на спину, как жу ка. Казбек прыгал и восторженно потявкивал. Вдруг он зарычал и ки­нулся к берегу, но я не обратил на это внимания.

Наконец, устав бороться, мы подошли к удочкам.

— У тебя и клевало и перестало и... — дёргая головой, сказал Яханнума.

Я дёрнул удилище и обомлел — крючка не было.

— Щука, щука крючок откусила! — закричал я от радости, словно поймал щуку.

Ребята одобрительно загалдели.

Я нацепил новый крючок, наживил червяка, поплевал, как заправ­ский рыбак, и забросил подальше. Опять потянулись томительные мину­ты ожидания, поплавки, казалось, приросли к воде. Лях снова предло­жил мне бороться.

— Идите и я и посмотрю, — снова подмигнул Ляху Яханнума.

Снова мы пыхтели, снова я кувыркался, как акробат. Вдруг Казбек зарычал и бросился к воде, и тотчас раздался пронзительный крик:

— Аии-и!!!

Лях и я мгновенно перестали бороться и кинулись к Яханнуме. Яханнума стоял неподвижно, как столб, с широко открытым ртом и орал. Казбек с рычанием трепал его штанину. На берегу валялось моё удилище. Леска тянулась и пропадала во рту Яханнумы. Лях со смеху повалился на песок, а я прямо застыл на месте. Теперь я понял, почему так хитро улыбался и подмигивал Яханнума. Пока Лях отвлекал меня, он откусывал крючок, но на этот раз Казбек цапнул его за босую ногу. От неожиданности Яханнума дёрнулся, тут-то крючок и впился в верх­нюю губу. Он хотел выдернуть его, но тот вошёл ещё глубже.

Я отогнал Казбека, а Лях, придавив Яханнуму на песке, сумел всё-таки вытащить крючок из губы.

— Эх ты, щука на берегу, — укоризненно бросил Лях.

Яханнума, жалко улыбаясь опухшей губой, протянул два крючка с обрывками лески. Мне стало не по себе.

— Не надо, возьми, у меня ещё есть.

Я вытащил коробочку с крючками и тряхнул. В ней слабо звякнули последние два крючка.

— Хорошая и собака и будет,— пряча в карман крючки, произнёс Яханнума и на всякий случай отошёл от Казбека подальше.

Иногда мы с ребятами днём ловили бабочек, а по вечерам белых мо­тыльков. «Дохул, дохул, кэлук, кэлук!» — раздавались наши голоса на опушке леса. «Бабочка, бабочка, приди!» Вообще трудно точно пере­вести эти юкагирские слова на русский язык, ведь в них живёт какая-то вера, что бабочки могут услышать нас и прилететь, как прилетают ут­ки на кряканье охотников.

Вечером у каждого дома растапливают летние печурки, дым стелется по земле, смешивается с туманом, поднимающимся с реки, пахнет жа­реной рыбой, наваристым утиным супом, и даже на собак находит бла­годушное настроение. Лишь изредка лениво тявкает какая-нибудь пси­на, на улицах таинственно и страшновато. В такие часы мы с Казбеком, уставшие от беготни, идём домой. Лето промелькнуло незаметно. Клинья улетающих уток пронзили небо. Казбек заметно подрос и стал красивой большой собакой с тёмно-серой спиной, рыжеватыми подпалинами на боках и белой острой мордочкой. Отец всё чаще останавли­вал внимательный взгляд на нём и вслух размышлял:

— Для обыкновенной лайки он крупен и слишком смышлён. Только сдаётся мне, избаловал его сын.