Литература коренных народов крайнего севера

Вид материала

Литература

Содержание Про Гутаву Новые рога оленей Охота на «дьяволят» Олений доктор О том, как я быстро вырос Г. Дьячков КазбекПовестьМоя семья

Подобный материал:

• "О совершенствовании системы образования и сохранения самобытных коренных малочисленных, 1085.37kb.
• Литература коренных народов севера хрестоматия для учащихся 1 класса, 326.36kb.
• Программа для русскоязычных стажеров (обучение проводится на русском языке), 254.02kb.
• Темы дипломных работ Молодежь Крайнего Севера: проблемы и перспективы. Социальная политика, 31.08kb.
• Закон РФ от 19 февраля 1993 г. N 4520-1, 210.34kb.
• Общественно-политическое движение коренных народов якутии (конец 1980-х 1990-е гг.), 336.61kb.
• 683000, г. Петропавловск-Камчатский, ул. Ленинская,, 829.05kb.
• Положение коренных малочисленных народов Севера Нарушение права на благоприятную окружающую, 982.85kb.
• Аварийная служба по газобаллонным установкам, 240.97kb.
• Краевая научно-практическая конференция, 34.31kb.

Раздавил на дороге жука.

Он бродил, мохноногий и важный,

А теперь он подобьем плевка

По асфальту сырому размазан.

Вороное крыло летуна

Шелухою лежит в сторонке.

Наклонилась сама тишина

Над погубленным звуком тонким.

Был я дурно настроен и зол,

А жучок мне попался под руку.

Под ботинком он только щелк —


Казбек


Повесть


Моя семья


Проснулся я поздно, в избе уже никого не было. Когда нет дома отца, то мама и бабушка позволяют мне спать сколько влезет. На столе стояли сковородка с жареной рыбой и чайник. Я наскоро оделся, быстро сполоснул лицо под умывальником холодной водой и, схватив со стола жареного чебака, выскочил на улицу. День был облачным. Во дворе в пыли деловито копались куры, одноглазый потрёпанный петух с гор­дым видом охранял их. Я поднял с земли тёплый от солнца небольшой камешек и бросил в кур. Они возмущённо закудахтали, а петух, воинст­венно взмахнув крыльями, кинулся на меня, но я убежал от него за дом. И тут я вспомнил, что сегодня из города должен вернуться отец, и мне сразу стало радостно. Конечно, отец привезёт подарки мне и Тамаре.

Тамара — моя сестра. Она старше меня на два года и уже окончила первый класс.

Тамара стояла возле завалинки, лепила из сырой глины небольшие пирожки и укладывала их на тарелки. А тарелками ей служили оскол­ки битой посуды. В те годы об игрушечной посуде мы слыхом не слыха­ли. Когда в доме случайно разбивалась чашка или тарелка, сестра очень радовалась. Радость свою она старалась скрыть от мамы и бабушки, поэтому с серьёзным видом бросалась за веником, вроде бы собрать осколки и выбросить, а сама уносила их, как коршун цыплёнка, за дом и там тщательно сортировала. Тамара собирала только красивые осколки — синенькие, голубенькие, особенно ей нравились с цветочками.

Все девчонки нашего села были прямо помешаны на этих стёклыш­ках. Они ходили друг к другу в гости посмотреть, у кого какие стекляш­ки. Обменивались осколками, хвалились друг перед другом. Из-за этих стекляшек случались разные истории.

Однажды Тамара подговорила меня утащить стекляшки у соседской девочки Насти. Сестра объяснила мне, как их найти, а сама притаилась за забором. Когда я с ржавой банкой, полной стекляшек, крался по дво­ру, меня заметила Настя и с воинственным криком набросилась на ме­ня. Мне пришлось бы худо, но, на счастье, я уронил банку, и из неё посыпались осколки. Настя, забыв про меня, кинулась подбирать свои сокровища, а я благополучно улизнул через дырку в заборе.

Расстроенный неудачей, я подошёл к сестре и взял у неё беленький осколок с нежными синими и красными цветочками.

— Не трогай! — крикнула сестра. — Ты же мальчишка, зачем тебе стекляшки?

— У-у, жадина, — разозлился я и, отойдя на безопасное расстояние, начал её дразнить: — Тамара-гагара, длинный нос в землю врос.

Эту дразнилку я слышал от Насти. Хотя у моей сестры был неболь­шой носик, но она здорово обижалась. Вот и сейчас Тамара помчалась за мной. Спасаясь, я бросился через двор, влетел в урасу к бабушке.

Раньше в такой урасе жили юкагиры даже зимой. Делается она про­сто: берут длинные тонкие лиственничные жерди, часто-часто устанав­ливают по кругу тяжёлыми концами на земле, а верхние тонкие концы накрепко связывают — получается правильный конус. Просветы между жердями покрываются корой лиственниц. А верх оставляют открытым: чтобы дым мог спокойно уходить в небо. В центре урасы можно разво­дить огонь, кипятить на тагане чайник, варить обед. Над очагом развешиваются приспособления для сушки рыбы. Они так и называются — вешалы. Дым отгоняет мух и заодно сушит и коптит рыбу.

Бабушка сидела перед очагом и большими ножницами кроила за­ячью шкурку. Она собиралась шить рукавицы. В любой холод руки в та­ких рукавицах не мёрзнут.

Следом за мной в урасу влетела Тамара.

— Что это вы разбегались? — недовольно сказала бабушка, подо­зрительно оглядывая нас.

— Да так просто, — заговорщически подмигивая сестре, ответил я.

— Мы пришли юколу есть, — невинно проговорила сестра.

Бабушка тут же сняла с вешалы две сушёные рыбки и подала нам.

— Проголодались, бедненькие! Садитесь, я вам чайку горячего налью.

Пошарив в изголовье кровати, бабушка достала две слипшиеся ка­рамельки. У неё всегда для нас припасены конфеты. Наша бабушка доб­рая и строгая. Она прожила большую жизнь. Помнила давние времена, когда юкагиры охотились из луков и в поисках добычи кочевали даже в пятидесятиградусные морозы, помогая собакам тащить нарты по большому снегу. Тогда охотники расплачивались за железный топор, чай, соль грудой лисьих, а то и соболиных шкурок. От постоянных ко­чёвок у бабушки выработалась особая походка: казалось, что она идёт по снегу на широких охотничьих лыжах, обитых оленьей шкурой.

Советская власть помогла юкагирам построить дома, и они стали жить оседлой жизнью. Были организованы колхозы. Привезли коров, свиней, кур. Вас это, может, не удивит: эка невидаль — корова, свинья или курица. Но для юкагиров это была диковинка. Многие даже боялись первое время подходить к коровам. Бабушка одной из первых вступила в колхоз. Особенно ей понравились куры: «Это домашние куропатки, — говорила она, заботливо поглядывая на кур, — я всегда хотела при­ручить диких куропаток, а теперь и приручать не надо». С тех пор куры всегда жили у нас: зимой — в избе, а летом — в сенях. Бабушка стала знатоком кур, к ней приходили советоваться. По утрам бабушка с важ­ным видом щупала каждую курицу: определяла, какая должна нестись. Куры не вырывались, только озабоченно кудахтали. Однажды я попытал­ся, подражая бабушке, тоже пощупать курицу, но рябая больно удари­ла меня крылом по лицу и расцарапала руку когтями. С тех пор я воз­ненавидел кур, с петухом же у нас шла постоянная война. Если я хотел поймать какую-нибудь глупую курицу, то он тут же с воинственным видом нападал на меня, при этом шёл как-то боком, потому что один глаз у него повреждён в драке. Сердился я на петуха и за то, что он мешал спать. С пяти часов утра он начинал неистово кукарекать, оповещая о приходе солнца, которое в зимние дни удосуживало нас своим посеще­нием лишь в одиннадцать часов, а летом вообще не садилось. Но отец любил петушиные побудки.

— День начался, вставайте! — весело кричал он, и в доме у нас всё приходило в движение.

В шесть часов утра во всех домах вспыхивал электрический свет, который давала недавно построенная электростанция.

— Эй, лежебока! Вставай! — Это относилось ко мне.

Очень не хотелось вставать, но с отцом не поспоришь. На столе уже фыркал чайник и стояли фарфоровые чашки — мамина гордость.

Наскоро попив чаю, отец убегал по колхозным делам, а бабушка и мама долго сидели за столом и разговаривали. Иногда они сильно спо­рили.

— Ты никогда не сможешь определить, с яйцом курица или без яй­ца, — говорила бабушка.

— А ты, — защищалась мама, — не пасла в восемнадцать лет сорок телят. Это очень трудно.

— А ты не умеешь шить торбаса!¹ — торжествовала бабушка.

— А ты доить корову! — не сдавалась мама.

Рассерженные, они расходились и с особым рвением принимались за дела: бабушка демонстративно садилась шить сотые торбаса для отца, а мать отправлялась чистить и без того ухоженную корову Дочку. Я в такие минуты был у них за связного.

— Скажи матери, что пора готовить обед, — говорила бабушка, хо­тя мать находилась тут же и прекрасно всё слышала.

— Спроси у бабушки, что готовить на обед, — обращалась

ко мне мама.

Но как бы то ни было, мама всегда слушалась бабушку. Да и раз­молвки эти быстро проходили, и они опять усаживались вместе пить чай. Стены нашего дома были увешаны торбасами разных размеров, кото­рые сшила бабушка. Она не могла сидеть без дела, но зрение её начи­нало сдавать, и она звала то меня, то Тамару, а то и маму, чтобы мы вдели в иголку нить, сделанную из оленьих жил. Бабушка даже на­пёрсток редко снимала с пальца. Когда она читала мне нотации, то по­стукивала напёрстком по столу, а иногда легонько щёлкала по лбу. На воротнике платья у неё всегда поблёскивали иголки. Я часто укалывался о них, когда ложился рядом с бабушкой слушать сказки.

— «Жил-был у старика со старухой зайчик, — начинала она. — Осо­бенный заяц, хитроумный. Был он старикам заместо сына. Но вот при­шла холодная и длинная зима. Рыба кончилась,

нечего стало есть. Од­нажды старик говорит старухе: «Не осталось ни одной нельмы, съели последнего чебака. Хотя и жалко зайчишку, но делать нечего, придётся съесть его завтра, сегодня пусть поиграет». Утирает старуха слёзы: «Что ж, ты хозяин, тебе видней». А заяц всё слышит и всё понимает.
Легли старик и старуха спать. Заяц надел дедову шапку и рукавицы, встал на лыжи и пошёл в лес. В небе зажглось яркое


¹ торбаса — мягкая тёплая обувь из оленьих шкур.


северное сияние, светло стало кругом. Видит заяц: дикий олень стоит, копытом снег рас­копал и ест ягель. Почуял олень запах человека, увидел какого-то малыша на лыжах в огромной шапке и в рукавицах из шкуры оленя. По­мчался прочь что есть духу, но разве бегает кто быстрее зайца? Да и снег глубокий. Заяц несётся следом за оленем и нарочно загоняет его в глубокий снег. Долго заяц гонял его и под утро пригнал к жилищу стариков еле живого. Остановился олень перед домом. Подбежал зай­чик к нему и в самое ухо как крикнет: «Ха!» У оленя от страха сердце и разорвалось. Просыпаются утром старик со старухой. Старик начал то­чить нож, а старуху послал снега в котёл набрать. Точит нож, а сам всё посматривает на зайца. Тут вбегает старуха и кричит: «Погоди, старик, хозяин земли нам оленя прислал...»

Бабушка замолкает, и через некоторое время раздаётся сонное посапывание. Взволнованный сказкой, я бужу бабушку и нетерпеливо говорю:

— А дальше что?

— Дальше, дальше, — сердится бабушка. — Ведь оленя съесть надо. На это уйдёт целый месяц. Подожди, пока они съедят оленя.

Через месяц я спрашиваю бабушку:

— А дальше?

— Что дальше?

— Месяц-то прошёл, оленя съели.

— Какого оленя?

— Того, что заяц пригнал.

— А... так заяц второго пригнал только что, они опять будут есть его месяц.

Если же я приставал к маме с просьбой рассказать сказку, она от­вечала:

— Некогда, сынок, за телятами надо смотреть.

Мама очень любила своих телят. А они, озорники, всё время разбе­гались, и приходилось часто их искать. Может быть, от этого глаза у неё зоркие, а спина прямая-прямая. За хорошую работу колхоз пре­мировал маму тёлочкой. Она назвала её Дочкой. Тамара услыхала, как мама зовёт тёлочку: «Дочка, Дочка», и обиделась:

— Я твоя дочка, а не она.

— Конечно, ты у меня самая главная дочка, — смеясь успокаивала мама сестру.

Когда мама пасёт телят, ей приходится много ходить. Лучше всего, считает она, ходить в кирзовых сапогах. Покупает мама сапоги размера на два больше, чтобы навертеть портянок или надеть заячьи чулки в хо­лодное время.

— Вот это обувь! — говорит она. — В ней можно и за телятами бе­гать, и в клуб пойти.

Когда мама идёт в своих сапогах, её слышно за версту. Отец по­смеивается:

— С тобой на охоту ходить нельзя: все звери испугаются, подумают, что мамонт идёт.

— Так мне это и надо, — отвечала мама. — Мне в лесу страшно, и, чтобы звери меня боялись, я громко пою.

— Что же ты поёшь?

— Да вот, якутскую песню: «Земли обойдя, я тебе скажу: нет та­кой земли, как моя земля».

— Э...— говорит отец, — плохо ты знаешь зверей. Эта песня задушев­ная, она успокаивает, все звери будут к тебе сбегаться.

— Что же тогда петь? — пугалась мама.

— Ты пой задорные песни, например: «Ну-ка, солнце, ярче брызни...»
Мама ему поверила.

Как-то я лакомился ягодами в лесу, слышу, кто-то тоненьким голосом выводит: «Ну-ка, солнце, ярче брызни...» И из-за кустов выходит мама в больших кирзовых сапогах, с веткой в руке, гонит телёнка.

— Ты что в кустах затаился? рассердилась она. — А я думала медведь. Вот и кричу во весь голос.

Вы уже знаете, что я юкагир. Юкагир мой отец, и живём мы в юкагирском селении. А мама моя якутка. Если кто-нибудь чужой услышит, как разговаривают в нашей семье, то удивится. Бабушка с мамой говорит только по-юкагирски, а мама отвечает только по-якутски. Она прекрасно понимает юкагирский язык, но говорить стесняется. Папа с бабушкой говорит по-юкагирски, а с мамой — по-якутски и по-русски. Русский язык знает и бабушка. Вообще мне кажется, она знала все языки народов Севера, которым научилась за долгую кочевую жизнь. Приедут эвены — беседует с ними по-эвенски, с коряками — по-корякски, с чукчами — по-чукотски. А я могу разговаривать только по-юкагирски, по-якутски и по-русски.