Литература коренных народов крайнего севера
Вид материала | Литература |
СодержаниеПро Гутаву Новые рога оленей Охота на «дьяволят» Олений доктор О том, как я быстро вырос Г. Дьячков КазбекПовестьМоя семья |
- "О совершенствовании системы образования и сохранения самобытных коренных малочисленных, 1085.37kb.
- Литература коренных народов севера хрестоматия для учащихся 1 класса, 326.36kb.
- Программа для русскоязычных стажеров (обучение проводится на русском языке), 254.02kb.
- Темы дипломных работ Молодежь Крайнего Севера: проблемы и перспективы. Социальная политика, 31.08kb.
- Закон РФ от 19 февраля 1993 г. N 4520-1, 210.34kb.
- Общественно-политическое движение коренных народов якутии (конец 1980-х 1990-е гг.), 336.61kb.
- 683000, г. Петропавловск-Камчатский, ул. Ленинская,, 829.05kb.
- Положение коренных малочисленных народов Севера Нарушение права на благоприятную окружающую, 982.85kb.
- Аварийная служба по газобаллонным установкам, 240.97kb.
- Краевая научно-практическая конференция, 34.31kb.
Гутава

Однажды так случилось с белым миленком Гутавой. Он, оказывается, нашел большой куст тальника, залез в него и спокойненько уснул. Спал он до тех пор, пока мы не скрылись от него за тремя большими холмами.
Той ночью оленей пас мой папа. А днем, до папы, их пас Егорчик. Так вот, когда дежурил Егорчик, Гутава и отстал.
Утром, придя с дежурства, папа рассказал, что Гутавы нет, а мать Гутавы все зовет малыша, бегает и от волнения даже не ест.
Еще папа сказал, что Гутаву, наверное, волки съел, если он отстал еще на старом месте. Говорили, будто ночью с той стороны слышен был волчий вой. Тогда я по-думал, что волки, наверное, съели Гутаву, не наелись и поэтому выли.
О, как жалко мне было Гутаву! Он был очень хорошенький! Глаза голубые, как льдинки, а вокруг глаз — красноватая шерстка.
Потом папа сказал, что, может быть, Гутава и жив, нужно пойти его поискать. Но после этого он долго пил чай. Потом долго курил трубку. Долго одевался. Долго разговаривал с пастухом. Потом он медленно надел лыжи и медленно пошел...
Как только папа ушел, я с того времени совсем не заходил домой. Все время смотрел туда, куда он ушел...
Но пришел папа с другой стороны. И без Гутавы...
Тогда я подумал, что если бы папа сразу пошел искать Гутаву, то успел бы его спасти. А если бы даже не спас Гутаву, так хоть отомстил бы волкам.
Меня позвали есть, но я не пошел, а папа рассердился и громко сказал, что мясо остынет. Когда я вошел, все разговаривали и смеялись, как будто и не потеряли Гутаву. И тут уж мне так жалко стало олененка, что я чуть не заплакал, как девчонка...
Назавтра, когда пригнали стадо к дому, я вместо отца тоже немножко пас оленей. И встретил... Гутаву! Он живой, здоровенький, ягель выдергивает и за мамой ходит! Оказывается, папа его нашел и сразу отнес к матери, в стадо. Поэтому-то он и вернулся совсем не с той стороны, куда ушел.
Потом папа мне говорил так: «И у людей так же: кто много спать любит, тот может всегда отстать от своих. А такого человека и свои любить не будут».
Вот так, ребята. А еще я узнал, что человек не может жить, если его не любят. Значит, надо всегда делать так, чтобы тебя любили.
Про Гутаву
Голубые, будто льдинки,
олененок миленький!
сильно я стал любить,
олененок миленький,
эде-годек!

Но такие теплые и хорошие,
Это, наверное, чтобы тебя
мама твоя такого нашла,
Новые рога оленей
Сейчас у оленей растут новые рога. Они еще не настоящие: мягкие-мягкие и покрыты черной шкурой.
Жалко, что я не заметил, как они сбросили свои старые рога. Увидел только, когда вместо рогов у них вдруг появились два больших черных пятна, похожие на маленькйе блюдца. У некоторых оленей из этих пятен даже сочилась кровь. Оленям, наверное, больно было: они часто вздрагивали, мотали головой.
Папа сказал мне, что новые рога для того растут, чтобы у оленей в голове появились новые мысли и чтобы олени еще больше поумнели.
Еще папа сказал, что кто долго ходит не подстриженный, тот может стать совсем неумным. Это, оказывается, особенно опасно, если ты еще не очень большой...
А мои волосы такие длинные выросли, все время падали на глаза и мешали смотреть. Их так долго надо мыть, чтобы чистыми стали. И я их подстриг. Папа провел по моим волосам машинкой: раз-раз, и они упали к моим ногам.
Теперь у меня растут новые волосы, они пока маленькие и поэтому все стоят. Ничего, скоро устанут стоять и лягут. Но главное, я думаю, не это, а то, что у меня столько хороших мыслей в голову войдет, сколько новых волос вырастет. Хорошо, да? Когда я в школу пойду, с таким умом я только пятерки буду получать!
На этом кончаю рассказывать. Надо скорее нарвать травы для стелек в папины унты. Папа скоро должен идти пасти оленей, и ему нельзя без свежих стелек.
Про папу
Мой папа пошел к оленям.
Нужно на них смотреть.
Ведь если он на оленей
долго не будет смотреть,
олени от тоски по папиным глазам
могут совсем похудеть,
и тогда их схватят волки!
Мой папа пошел к оленям.
Пусть идет — ведь оленей жалко.
Охота на «дьяволят»
Много-много «дьяволят» прилетело к нам летом! Так их называет моя бабушка. А это никакие, оказывается, не дьяволята, а злые серые мухи.
Эти дьяволята к нам прилетели тогда, когда мы с оленями приближались к морю. Наверное, они подслушали мой с папой разговор. Перед их прилетом папа мне рассказывал, что олени летом не должны много бегать, должны побольше есть, чтобы стать жирными. А если они жиру не накопят, то могут и не дожить до весны, потому что холод пробежит сквозь тонкую шкуру и выдуют из оленя последние силы. Вот этот разговор, наверное, и подслушали дьяволята! Оказывается, они садятся на оленей и своими, как иголки, острыми носами протыкают им кожу.

Папа мне сказал однажды вечером, чтобы с завтрашнего дня мы с бабушкой и Егорчиком стали охотиться на дьяволят! Конечно, в ту ночь мои глаза совсем не хо-тели закрыться, и я стал делать себе стрелы из тальника. Ведь дьяволят очень много, и стрел потребуется много-много.
Утром бабушка и Егорчик почему-то взяли с собой белые шкуры и сказали: «Ну пойдем охотиться!»
Я тогда засмеялся! Ну какой же ты охотник, если у тебя ни лука, ни ножа и даже ни палки! Разве настоящий охотник шкурой будет охотиться?! Но они меня не послушали и пошли. И мне пришлось идти за ними. Правда, я захватил с собой три лука и много-много стрел.
Вот мы пришли к оленям. Бабушка постелила на землю две шкуры. Егорчик — одну шкуру. Потом смотрю — бабушка села возле одной шкуры и стала ловить больших серых мух, которые садились на шкуру! А я стрелу положил на лук, чтобы как только дьяволёнок появится, сразу его застрелить. Гляжу я на бабушку и посмеиваясь говорю: «Бабушка, зачем мух-то ловишь, ведь мы не на мух охотиться пришли, а на дьяволят?»
И тут бабушка говорит, что вот, мол, эти серые мухи и есть дьяволята! Хоть они маленькие, но страшные. Это они нарочно в маленьких превратились, чтоб незнающие люди на них не обратили внимания! Потом бабушка го



Егорчик смотрит на меня и смеется. Говорит: «Что ж ты, из ружья, что ли, будешь стрелять?!»
Я сказал, что не обязательно из ружья стрелять. Потом взял дощечку и ею стал бить дьяволят. Бах! — сразу много дьяволят мертвыми падают. А бабушка засмеялась и говорит мне: «Молодец! Из тебя хороший охотник вырастет!»
Потом Егорчик тоже стал охотиться, как я. И у него даже еще лучше получалось, потому что он бил плоской доской. Так мы много дьяволят уничтожили. Ведь главное не то, сколько мы их убили, а главное — после этого их будто меньше стало! И олени опять спокойно едят и набирают побольше жиру.
А конфет мне все же дали! Их я поровну разделил на троих: для Чаги, для внука Чаги и для себя. Конфеты Чаги и сейчас у меня лежат — они ждут Чагу.
Э, чуть не забыл: этих дьяволят еще пугают каким-то облаком. Оно похоже на дым и сильно пахнет...
О дожде
Дожди долгие идут.
Говорят, это осень пришла.
О, как плохо в дождливые дни:
нельзя гулять...
Мне хочется немножко похныкать.
Но бабушка говорит:
— Ведь каждая дождинка
потом станет ягелем!
Ну, если так —
пусть много дождей падает.
А я и зимой успею погулять.
Правда ведь?

Гутава и еще несколько милят и взрослых оленей после того, как мы победили дьяволят, заболели копыткой. У них под копытами появились большие раны, И вся шерсть с подошвы слезла. Им было очень больно! Ведь если бы у нас вся подошва заболела, разве мы ходили бы?! Так и они, олени, не могли ходить. Они просто лежали, бедные. И не ели, не пили. Гутава сначала ходил, а потом и он заболел. Мы с Егорчиком рвали Гутаве ягель и клали рядом с ним, чтобы он мог есть. И воду тоже носили. Всем больным оленям старились помогать.
Потом я стал думать, что скоро нам нужно кочевать на другое ягельное место. Значит, придется оставить Гутаву и других больных! И я ничем не мог помочь им...
Тогда я у папы спросил, почему у людей есть доктора, а у оленей нет. Ведь это совсем нехорошо! Папа улыбнулся. И кто в доме был, все почему-то улыбнулись, хотя, наверное, плакать надо было, а не смеяться. Потом папа сказал, что у оленей тоже есть доктор, что он завтра к нам приедет и начнет лечить больных оленей. О, как я обрадовался! Просто словами сказать нельзя про такую радость. Конечно же, в ту ночь мои глаза опять совсем не захотели уснуть, и я всю ночь просидел возле Гутавы.
Утром в самом деле приехал один дядя. Его звали дядя Степа. Вообще-то я и раньше его видел, но тогда я не знал, что он олений доктор.
Дядя Степа осмотрел всех больных, чем-то вымыл рапы оленей и поехал в другое стадо, потому что там тоже, оказывается, олени болели копытной. Дядя Степа, наверное, очень-очень хороший доктор, потому что вскоре Гутава и другие олени стали вставать на ноги и понемножку ходить. А потом совсем выздоровели. Я видел, как Гутава бегал долго-долго. Наверное, он, пока болел, здорово соскучился по бегу.
Когда я узнал, как тяжело болеют олени, я подумал, что, пожалуй, таких докторов, как дядя Степа, в нашей тундре побольше быть должно. Поэтому теперь я решил, что мне придется стать не только охотником и пастухом, но и еще выучиться на оленьего доктора.
О том, как я быстро вырос
Сегодня вышел я из дома,
надев папину кухлянку.
Олени очень удивленно
смотрели на меня.
Наверное, они думали:
«О, как быстро Юко вырос,
значит, и он нас
начнет стеречь».
Только, если правду сказать,
я еще маленький.
Это только папина кухлянка
сделала меня большим.
Г. Дьячков
Это что здесь за следы-----
От кусточка до кусточка?
Бороздочки,точки,точки
Аккуратны и просты.
Вот и тех следов хозяин,
В серой шубке вышла мышь.
А в зубах несет камыш,
Утеплять детишкам спальню.
Тут явился к ним сосед.
Он приносит горсть брусники,
Детям хвостик воробьихи,
Что валялся много лет
По кладовкам и амбарам.
И обычный разговор,
Что сова _ разбойник, вор,
По ночам на ели старой
Загулявших стережет
И ни старым, и ни малым,
Попадись лишь ей ты в лапы,
Всем пощады не дает.
***

И в блюдечке киснет его молоко,
Цветы неизмятые высохли в вазе,
И с желтым мячом не играет никто.
Не просится больше он к нам на колени
И нас не встречает обычным мур-мур,
Он ходит, сидит молчаливее тени
И полные граций не ставит фигур.
В болезни своей он похож на ребенка,
Не скажет, где больно, потухли глаза,
Лишь только порою мяукнет тихонько,
И смотрит в окно на застуженный сад.

Пропахший микстурой, аптечка при нем.
Ощупал, послушал послушного зверя,
Рецепт на латыни вручил нам потом.
Мы с ложки лекарством поили больного,
И вот на неделе приходим мы в дом –
Измяты цветы, пол у блюдечка мокрый,
В квартире бедлам.
Мы довольны котом!
***
Раздавил на дороге жука.
Он бродил, мохноногий и важный,
А теперь он подобьем плевка


Вороное крыло летуна
Шелухою лежит в сторонке.
Наклонилась сама тишина
Над погубленным звуком тонким.
Был я дурно настроен и зол,
А жучок мне попался под руку.
Под ботинком он только щелк —
Казбек
Повесть
Моя семья
Проснулся я поздно, в избе уже никого не было. Когда нет дома отца, то мама и бабушка позволяют мне спать сколько влезет. На столе стояли сковородка с жареной рыбой и чайник. Я наскоро оделся, быстро сполоснул лицо под умывальником холодной водой и, схватив со стола жареного чебака, выскочил на улицу. День был облачным. Во дворе в пыли деловито копались куры, одноглазый потрёпанный петух с гордым видом охранял их. Я поднял с земли тёплый от солнца небольшой камешек и бросил в кур. Они возмущённо закудахтали, а петух, воинственно взмахнув крыльями, кинулся на меня, но я убежал от него за дом. И тут я вспомнил, что сегодня из города должен вернуться отец, и мне сразу стало радостно. Конечно, отец привезёт подарки мне и Тамаре.
Тамара — моя сестра. Она старше меня на два года и уже окончила первый класс.
Тамара стояла возле завалинки, лепила из сырой глины небольшие пирожки и укладывала их на тарелки. А тарелками ей служили осколки битой посуды. В те годы об игрушечной посуде мы слыхом не слыхали. Когда в доме случайно разбивалась чашка или тарелка, сестра очень радовалась. Радость свою она старалась скрыть от мамы и бабушки, поэтому с серьёзным видом бросалась за веником, вроде бы собрать осколки и выбросить, а сама уносила их, как коршун цыплёнка, за дом и там тщательно сортировала. Тамара собирала только красивые осколки — синенькие, голубенькие, особенно ей нравились с цветочками.
Все девчонки нашего села были прямо помешаны на этих стёклышках. Они ходили друг к другу в гости посмотреть, у кого какие стекляшки. Обменивались осколками, хвалились друг перед другом. Из-за этих стекляшек случались разные истории.
Однажды Тамара подговорила меня утащить стекляшки у соседской девочки Насти. Сестра объяснила мне, как их найти, а сама притаилась за забором. Когда я с ржавой банкой, полной стекляшек, крался по двору, меня заметила Настя и с воинственным криком набросилась на меня. Мне пришлось бы худо, но, на счастье, я уронил банку, и из неё посыпались осколки. Настя, забыв про меня, кинулась подбирать свои сокровища, а я благополучно улизнул через дырку в заборе.
Расстроенный неудачей, я подошёл к сестре и взял у неё беленький осколок с нежными синими и красными цветочками.
— Не трогай! — крикнула сестра. — Ты же мальчишка, зачем тебе стекляшки?
— У-у, жадина, — разозлился я и, отойдя на безопасное расстояние, начал её дразнить: — Тамара-гагара, длинный нос в землю врос.
Эту дразнилку я слышал от Насти. Хотя у моей сестры был небольшой носик, но она здорово обижалась. Вот и сейчас Тамара помчалась за мной. Спасаясь, я бросился через двор, влетел в урасу к бабушке.
Раньше в такой урасе жили юкагиры даже зимой. Делается она просто: берут длинные тонкие лиственничные жерди, часто-часто устанавливают по кругу тяжёлыми концами на земле, а верхние тонкие концы накрепко связывают — получается правильный конус. Просветы между жердями покрываются корой лиственниц. А верх оставляют открытым: чтобы дым мог спокойно уходить в небо. В центре урасы можно разводить огонь, кипятить на тагане чайник, варить обед. Над очагом развешиваются приспособления для сушки рыбы. Они так и называются — вешалы. Дым отгоняет мух и заодно сушит и коптит рыбу.
Бабушка сидела перед очагом и большими ножницами кроила заячью шкурку. Она собиралась шить рукавицы. В любой холод руки в таких рукавицах не мёрзнут.
Следом за мной в урасу влетела Тамара.
— Что это вы разбегались? — недовольно сказала бабушка, подозрительно оглядывая нас.
— Да так просто, — заговорщически подмигивая сестре, ответил я.
— Мы пришли юколу есть, — невинно проговорила сестра.
Бабушка тут же сняла с вешалы две сушёные рыбки и подала нам.
— Проголодались, бедненькие! Садитесь, я вам чайку горячего налью.
Пошарив в изголовье кровати, бабушка достала две слипшиеся карамельки. У неё всегда для нас припасены конфеты. Наша бабушка добрая и строгая. Она прожила большую жизнь. Помнила давние времена, когда юкагиры охотились из луков и в поисках добычи кочевали даже в пятидесятиградусные морозы, помогая собакам тащить нарты по большому снегу. Тогда охотники расплачивались за железный топор, чай, соль грудой лисьих, а то и соболиных шкурок. От постоянных кочёвок у бабушки выработалась особая походка: казалось, что она идёт по снегу на широких охотничьих лыжах, обитых оленьей шкурой.
Советская власть помогла юкагирам построить дома, и они стали жить оседлой жизнью. Были организованы колхозы. Привезли коров, свиней, кур. Вас это, может, не удивит: эка невидаль — корова, свинья или курица. Но для юкагиров это была диковинка. Многие даже боялись первое время подходить к коровам. Бабушка одной из первых вступила в колхоз. Особенно ей понравились куры: «Это домашние куропатки, — говорила она, заботливо поглядывая на кур, — я всегда хотела приручить диких куропаток, а теперь и приручать не надо». С тех пор куры всегда жили у нас: зимой — в избе, а летом — в сенях. Бабушка стала знатоком кур, к ней приходили советоваться. По утрам бабушка с важным видом щупала каждую курицу: определяла, какая должна нестись. Куры не вырывались, только озабоченно кудахтали. Однажды я попытался, подражая бабушке, тоже пощупать курицу, но рябая больно ударила меня крылом по лицу и расцарапала руку когтями. С тех пор я возненавидел кур, с петухом же у нас шла постоянная война. Если я хотел поймать какую-нибудь глупую курицу, то он тут же с воинственным видом нападал на меня, при этом шёл как-то боком, потому что один глаз у него повреждён в драке. Сердился я на петуха и за то, что он мешал спать. С пяти часов утра он начинал неистово кукарекать, оповещая о приходе солнца, которое в зимние дни удосуживало нас своим посещением лишь в одиннадцать часов, а летом вообще не садилось. Но отец любил петушиные побудки.
— День начался, вставайте! — весело кричал он, и в доме у нас всё приходило в движение.
В шесть часов утра во всех домах вспыхивал электрический свет, который давала недавно построенная электростанция.
— Эй, лежебока! Вставай! — Это относилось ко мне.
Очень не хотелось вставать, но с отцом не поспоришь. На столе уже фыркал чайник и стояли фарфоровые чашки — мамина гордость.
Наскоро попив чаю, отец убегал по колхозным делам, а бабушка и мама долго сидели за столом и разговаривали. Иногда они сильно спорили.
— Ты никогда не сможешь определить, с яйцом курица или без яйца, — говорила бабушка.
— А ты, — защищалась мама, — не пасла в восемнадцать лет сорок телят. Это очень трудно.
— А ты не умеешь шить торбаса!1 — торжествовала бабушка.
— А ты доить корову! — не сдавалась мама.
Рассерженные, они расходились и с особым рвением принимались за дела: бабушка демонстративно садилась шить сотые торбаса для отца, а мать отправлялась чистить и без того ухоженную корову Дочку. Я в такие минуты был у них за связного.
— Скажи матери, что пора готовить обед, — говорила бабушка, хотя мать находилась тут же и прекрасно всё слышала.
— Спроси у бабушки, что готовить на обед, — обращалась
ко мне мама.
Но как бы то ни было, мама всегда слушалась бабушку. Да и размолвки эти быстро проходили, и они опять усаживались вместе пить чай. Стены нашего дома были увешаны торбасами разных размеров, которые сшила бабушка. Она не могла сидеть без дела, но зрение её начинало сдавать, и она звала то меня, то Тамару, а то и маму, чтобы мы вдели в иголку нить, сделанную из оленьих жил. Бабушка даже напёрсток редко снимала с пальца. Когда она читала мне нотации, то постукивала напёрстком по столу, а иногда легонько щёлкала по лбу. На воротнике платья у неё всегда поблёскивали иголки. Я часто укалывался о них, когда ложился рядом с бабушкой слушать сказки.
— «Жил-был у старика со старухой зайчик, — начинала она. — Особенный заяц, хитроумный. Был он старикам заместо сына. Но вот пришла холодная и длинная зима. Рыба кончилась,
нечего стало есть. Однажды старик говорит старухе: «Не осталось ни одной нельмы, съели последнего чебака. Хотя и жалко зайчишку, но делать нечего, придётся съесть его завтра, сегодня пусть поиграет». Утирает старуха слёзы: «Что ж, ты хозяин, тебе видней». А заяц всё слышит и всё понимает.
Легли старик и старуха спать. Заяц надел дедову шапку и рукавицы, встал на лыжи и пошёл в лес. В небе зажглось яркое
1 торбаса — мягкая тёплая обувь из оленьих шкур.
северное сияние, светло стало кругом. Видит заяц: дикий олень стоит, копытом снег раскопал и ест ягель. Почуял олень запах человека, увидел какого-то малыша на лыжах в огромной шапке и в рукавицах из шкуры оленя. Помчался прочь что есть духу, но разве бегает кто быстрее зайца? Да и снег глубокий. Заяц несётся следом за оленем и нарочно загоняет его в глубокий снег. Долго заяц гонял его и под утро пригнал к жилищу стариков еле живого. Остановился олень перед домом. Подбежал зайчик к нему и в самое ухо как крикнет: «Ха!» У оленя от страха сердце и разорвалось. Просыпаются утром старик со старухой. Старик начал точить нож, а старуху послал снега в котёл набрать. Точит нож, а сам всё посматривает на зайца. Тут вбегает старуха и кричит: «Погоди, старик, хозяин земли нам оленя прислал...»
Бабушка замолкает, и через некоторое время раздаётся сонное посапывание. Взволнованный сказкой, я бужу бабушку и нетерпеливо говорю:
— А дальше что?
— Дальше, дальше, — сердится бабушка. — Ведь оленя съесть надо. На это уйдёт целый месяц. Подожди, пока они съедят оленя.
Через месяц я спрашиваю бабушку:
— А дальше?
— Что дальше?
— Месяц-то прошёл, оленя съели.
— Какого оленя?
— Того, что заяц пригнал.
— А... так заяц второго пригнал только что, они опять будут есть его месяц.
Если же я приставал к маме с просьбой рассказать сказку, она отвечала:
— Некогда, сынок, за телятами надо смотреть.
Мама очень любила своих телят. А они, озорники, всё время разбегались, и приходилось часто их искать. Может быть, от этого глаза у неё зоркие, а спина прямая-прямая. За хорошую работу колхоз премировал маму тёлочкой. Она назвала её Дочкой. Тамара услыхала, как мама зовёт тёлочку: «Дочка, Дочка», и обиделась:
— Я твоя дочка, а не она.
— Конечно, ты у меня самая главная дочка, — смеясь успокаивала мама сестру.
Когда мама пасёт телят, ей приходится много ходить. Лучше всего, считает она, ходить в кирзовых сапогах. Покупает мама сапоги размера на два больше, чтобы навертеть портянок или надеть заячьи чулки в холодное время.
— Вот это обувь! — говорит она. — В ней можно и за телятами бегать, и в клуб пойти.
Когда мама идёт в своих сапогах, её слышно за версту. Отец посмеивается:
— С тобой на охоту ходить нельзя: все звери испугаются, подумают, что мамонт идёт.
— Так мне это и надо, — отвечала мама. — Мне в лесу страшно, и, чтобы звери меня боялись, я громко пою.
— Что же ты поёшь?
— Да вот, якутскую песню: «Земли обойдя, я тебе скажу: нет такой земли, как моя земля».
— Э...— говорит отец, — плохо ты знаешь зверей. Эта песня задушевная, она успокаивает, все звери будут к тебе сбегаться.
— Что же тогда петь? — пугалась мама.
— Ты пой задорные песни, например: «Ну-ка, солнце, ярче брызни...»
Мама ему поверила.
Как-то я лакомился ягодами в лесу, слышу, кто-то тоненьким голосом выводит: «Ну-ка, солнце, ярче брызни...» И из-за кустов выходит мама в больших кирзовых сапогах, с веткой в руке, гонит телёнка.
— Ты что в кустах затаился? рассердилась она. — А я думала медведь. Вот и кричу во весь голос.
Вы уже знаете, что я юкагир. Юкагир мой отец, и живём мы в юкагирском селении. А мама моя якутка. Если кто-нибудь чужой услышит, как разговаривают в нашей семье, то удивится. Бабушка с мамой говорит только по-юкагирски, а мама отвечает только по-якутски. Она прекрасно понимает юкагирский язык, но говорить стесняется. Папа с бабушкой говорит по-юкагирски, а с мамой — по-якутски и по-русски. Русский язык знает и бабушка. Вообще мне кажется, она знала все языки народов Севера, которым научилась за долгую кочевую жизнь. Приедут эвены — беседует с ними по-эвенски, с коряками — по-корякски, с чукчами — по-чукотски. А я могу разговаривать только по-юкагирски, по-якутски и по-русски.