Карнаухов без срока давности

Вид материала

Документы

Содержание Часть третья

Подобный материал:

• Удк 631. 45 Карнаухов В. Н.,, 123.47kb.
• Закон о защите прав потребителей, 773.63kb.
• Постановлением Пленума Верховного Суда РФ от 12. 11. 2001 г. №15 и Пленума вас от 15., 159.35kb.
• Статья 19 Неповиновение законному распоряжению сотрудника милиции, военнослужащего,, 331.75kb.
• Указом Президента Российской Федерации от 01 июля 1992г. №721 без ограничения срока, 431.26kb.
• Списание безнадежной задолженности: бухгалтерский и налоговый учет, 138.74kb.
• Япросмотрел множество книг и фильмов о будущем человечества, 4740.62kb.
• Российской федерации, 411.11kb.
• Удк 621. 319. 4 Закономерности старения изоляции и оценка срока службы силовых конденсаторов, 64.84kb.
• Методические рекомендации, отражающие особенности заполнения отдельных граф деклараций, 371.77kb.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


1

Что случилось?— недоумевает Александр. Который раз звонит домой, а телефон не отвечает. Фая давно должна быть дома. Где же может задержаться? По заведенному порядку перед выходом с работы звонит ей и сообщает о скором возвращении в дом. Неужели улеглась спать? Взглянул на часы, начало одиннадцатого, столь рано она не укладывается в постель.

Когда перебирались в Москву, он и Фая надеялись, что режим его работы упорядочится. Как все, вовремя, то есть после шести часов вечера будет, заканчивать рабочий день. После работы они воспользуются московскими возможностями, как говорится, повышать культурный уровень: регулярно посещать премьеры в театрах, обойдут все музеи, выставки, объедут и другие примечательные места столицы. Первое время Фая мирилась с его задержками на работе, раньше десяти вечера не появлялся, объясняла это необходимостью быстрее освоиться на новой работе. Потом объяснялся Александр сам. В ЦК КПСС масштабы куда шире областных, проблемы и вопросы острее и значительнее, торчи на работе целыми сутками, все равно все не перелопатишь.

Выдвижение на работу в аппарат высшего партийного органа воспринял с таким воодушевлением, что порой сам этому удивлялся. Хотя удивляться и не следовало бы. Такое доверие и столь великая честь не всякому оказывается. Быть удостоенным работать в аппарате это своеобразное зачисление в современную элиту, в круг людей, особо судьбой отмеченных. Мог оказаться в Москве на несколько лет раньше. При возвращении из Польши, его пригласил один их руководителей промышленного Отдела ЦК и прозондировал отношение молодого, подающего надежды низового работника к переводу на работу в этот Отдел. Когда вернулся в область, оказалось, что слухи о переводе в Центр неведомым ему образом просочились. Прошло довольно приличное время, а решения об отзыве Муратова в Москву не поступало. Естественно, задумывался, не действуют ли против него какие-либо подспудные силы. О подобных явлениях знал, завистники и интриганы попадались и в партийном аппарате. Не исключал, что припомнили и крамольный в недавние времена штрих в его биографии и хотя обстановка после двадцатого съезда совсем другая, не исключал проявления рецидивов прежнего синдрома бдительности.

Через несколько дней первый секретарь обкома пригласил Муратова к себе и смущенно, будто в чем-то его вина, сообщил, что новое назначение откладывается. После снятия Хрущева, по его словам, новое руководство пытается подсократить аппарат, упразднить созданные любителем реорганизаций Бюро ЦК КПСС по РСФСР и такие же Бюро по отраслям экономики. Александр, как и все в партии, считал это решение вполне обоснованным и разумным, и не слишком огорчался отменой перевода в столицу.

Шли годы, Александру за делами разнообразными. скоротечными и перспективными, постоянными разъездами по области не до воспоминаний о не случившемся переезде в Москву. Но вот однажды его пригласил к аппарату ВЧ куратор областной парторганизации из ЦК. Поначалу ничего особенного в разговоре с работником ЦК не усмотрел, тот часто обращался к нему за сведениями о результатах работы предприятий и в целом народного хозяйства области. К концу разговора заметил, что интерес к экономическим показателям у куратора мимолетный, больше уточнял биографические данные Муратова. После зашел к коллеге, другому секретарю обкома и высказал недоумение по поводу вопросов московского куратора.

— Да. Тобой интересуются. Недавно и меня расспрашивали о тебе. Знаю, что и с другими членами бюро также шел разговор о твоей персоне. Видимо, все-таки заберут тебя в ЦК. …

Немного прошло времени, и состоялись беседы с Муратовым в Москве. Куратор, словно видел впервые, расспрашивал о родителях, уже покинувших земную юдоль, интересовался братьями, сестрами, другими родичами. Вникал в результаты работы промышленности. Ответы, очевидно, удовлетворили дотошного аппаратчика, они не расходились, с тем, что написано в лежащей перед ним бумаге. Такую же бумагу, как понял Александр, раздали всем, кому предстояло лицезреть кандидата на выдвижение. Поднимаясь со ступеньки на ступеньку цековской иерархии, предстал перед очами нескольких деятелей главного штаба партии. Простые и приветливые, они встречали доброжелательно, угощали чаем с сушками. Он же был необыкновенно взволнован и напряжен. В каждом из них ему виделся отсвет силы и авторитета великой партии и этого высокого органа.

Из кабинета в кабинет его передавали как эстафетную палочку. Заместитель заведующего Отделом, завершая беседу, объявил, предстоит беседа у секретаря Центрального комитета КПСС.

В просторной приемной довольно пожилой мужчина, как понял Александр, выполнявший секретарские функции, приветливо поздоровавшись за руку, спросил зам. зава:

— С Иваном Васильевичем договаривались о приеме товарища,..— он заглянул в красную папочку,— Муратова?

— Да. Он намеревался встретиться с Александром Ивановичем.

— Иван Васильевич сейчас у Леонида Ильича. После этого запланирована встреча с товарищем,— был назван первый секретарь ЦК компартии союзной республики,— затем время обеда. Подождите у себя, как только Иван Васильевич готов будет принять, я позвоню,— он обращался к заместителю Ивана Васильевича. Тот выше его по официальному положению, но распорядитель приемной, по обычаю услуживающих начальству, позволял себе разговаривать с ним несколько покровительственно.

Александру предложено подождать в коридоре. Ждать и догонять, хуже этого, говорят, ничего нет. Он опасался покидать указанное ему место по какой-либо надобности хотя бы на минуту. Но не считал время ожидания напрасно потерянным. Напряженный, до предела обостренный ум схватывал малейшие детали происходившего вокруг. По коридору сновали озабоченные люди, иные степенные, другие легко скользящие по ковровому покрытию, все разные и все интересные для провинциального новичка. Одни проходили мимо, другие входили в приемную. Здесь, как в городе, на центральной улице и знакомого не в диковинку встретить. Вот прошел министр, академик Сидоренко Александр Васильевич. Геологией заправляет, не единожды в область наезжал. На совещание вызвали, на ходу лишь руку успел подать. С ним министр металлургии. Муратов его лишь по президиумам знает. Тоже руку подал, теперь, считай, и лично знакомы. Чуть не запнулся на Муратове и совсем уж знакомый. В приемную секретаря ЦК стремился первый секретарь соседнего обкома. Они давно знакомы. Остановился, дух перевел, с Муратовым вежливыми словами обменялся и в приемную секретаря ЦК рванул, договариваться, когда московский шеф принять его сможет.

Вдруг совсем неожиданная встреча. С протянутой заранее рукой к нему спешил Марк Сергеевич Фильшин. Совсем как на главной улице большого города, то одного, то другого знакомца повстречаешь. С Марком Сергеевичем у них знакомство шапочное, едва кивками обменивались, за руку Александр не помнит, чтобы здоровались, а здесь, как на фронте: земляк земляка видит издалека.

— Вызвали в Отдел науки,— многозначительно сообщает Марк Сергеевич,— на ректора института сватают…

Эти в любую дырку пролезут, смотрел Муратов вслед земляку, уверенной походкой направившемуся в другой конец коридора.

Часа в два к нему вышел зам. зав. и разрешил на полчасика отлучиться пообедать. Рассказал, как отыскать буфет. Перехватил у столика самообслуживания стаканом ряженки с булочкой, плотнее пообедать не удалось, народу набилось полно. Большая группа маршалов, генералов и адмиралов тоже обходится столом самообслуживания, тоже перерывом на каком-то совещании в ЦК решили воспользоваться.

Александр до окончания отведенного на перекус срока снова сидел «в боевой готовности». Постепенно интерес к снующим мимо людям угасал, ожидание становилось все более утомительным. Возникало чувство заброшенности. В суете больших цековских дел не до него, и вспомнят ли о нем, и нужен ли он кому-либо сейчас? Могли возникнуть обстоятельства, не позволяющие ему трудиться в столь высоком органе.

Между тем, время близилось к концу работы, высыпали в коридор женщины, очевидно секретарши, машинистки и другие из технической обслуги. Мужчины изредка тоже спешили к лифтам. Александр уже не находил, чем развлечь свой мозг. Наконец, появился и тот, кто должен представить Муратова секретарю ЦК. Не сказав ни слова, он прошел в приемную. Задержался там надолго, а когда вышел, то объявил:

— Сегодня Иван Васильевич принять Вас не сможет. Подходите завтра с утра.

И следующий день прошел в томительном ожидании. Александр накупил множество газет, их чтение несколько разнообразило коридорное ожидание. После одиннадцати часов вечера заместитель заведующего Отделом скорым шагом прошел в приемную. Через некоторое время туда пригласили и Муратова. Дежурил другой человек, сменщик вчерашнего. Минут через десять он широко раскрыл дверь, ведущую в кабинет, и жестом пригласил проходить.

При появлении Александра, секретарь ЦК поднялся из-за длинного стола для заседаний и энергичным шагом двинулся навстречу. Крепко пожав руку, пригласил усаживаться за стол, напротив уселся сам. Несколько секунд всматривались друг в друга. Секретарь ЦК личность хорошо известная в партии и стране. На снимках руководства, которые почти ежедневно можно видеть в газетах, этот деятель всегда занимал скромное место с краю. «Живьем» он отличался от фотографического изображения отсутствием каких-либо признаков флегматичности, его движения были раскованы, в голосе и словах ощущался несомненный интерес к человеку, которого ему рекомендуют. Естественно, говорил в основном секретарь ЦК. Сопровождающий товарищ лишь вставлял некоторые уточнения. Муратов, что-либо спрашивать даже не помышлял, он впервые встречался с руководителем такого уровня и просто-напросто не знал о чем говорить и как себя вести. Уточнив биографию кандидата на работу в Отдел, секретарь ЦК, задал несколько вопросов по обстановке в области. Муратову нетрудно сообразить, что вопросы задавались не столько для прояснения областных дел, сколько для того, чтобы уловить, как он в них ориентируется, насколько верные, соответствующие духу нынешнего времени дает оценки. Коротко рассказав, чем Муратову предстоит заниматься в Отделе, спросил:

— Есть ли у Вас навык работать над документами, умение писать?

Взглянув в биографическую справку, так называемую «объективку», сам же и ответил:

— Вы же кандидат наук, все нормально…


2


Обсудив, в общем плане, устройство бытовых дел будущего подчиненного, секретарь ЦК обратился к своему заместителю:

— Надо показать его Михал Андреевичу. Попытаемся сделать это завтра с утра.

— Хорошо, Иван Васильевич. К девяти часам мы подойдем.

До утра у Муратова было достаточно времени, чтобы не на один ряд проиграть состоявшуюся беседу. По свойству своей натуры занялся придирчивым самокопанием, выискал немало причин упрекнуть себя. Слишком лаконично отвечал на вопросы, могло сложиться впечатление, что он в них слабо разбирается или что-то утаивает. Из манеры секретаря ЦК вести беседу, следовало бы перенять: непринужденную и в то же время не свысока манеру держаться, доброжелательность и строгость одновременно, не казенный, а искренний интерес к собеседнику. В целом, подвел итог, видимо, оставил неплохое впечатление, иначе, зачем показывать его Суслову.

На пятый этаж Главного здания на Старой площади Муратова повел сам секретарь ЦК КПСС. Перед входом на этот этаж пост охраны. Пропуск заранее заказан. Молодой старший лейтенант с чекистскими погонами тщательно сравнивал фотографию на паспорте с оригиналом, который не без любопытства, как бы со стороны, наблюдал за опознавательной процедурой. Иван Васильевич терпеливо ожидал завершения привычной для него проверки. В просторной приемной задержки не произошло, их ждали. Кабинет второго лица в партии был просторным с высокими потолками, в отличие придавленного кабинета во вновь построенном здании, в котором побывал накануне Муратов. Это же здание было старое, еще дореволюционное и борьба с «архитектурными излишествами», которую яростно вел Хрущев, здесь не заметна. Панели и вся мебель отделаны ореховым шпоном, что придавало кабинету почти торжественную внушительность.

Суслов при их появлении вышел из-за стола, шаркая, сделал пару шагов навстречу. Поздоровавшись с Иваном Васильевичем, протянул руку Муратову. Тот намеривался, как это обычно делал, энергично, крепко ее пожать, но, ощутив в своей ладони тонкие иссохшие, слабосильные пальцы, лишь осторожно подержал их. Михаил Андреевич, сжав плечи, несколько согнувшись, осторожно вернулся за стол, пригласив жестом усаживаться за небольшой приставной столик. Пока он просматривал объективку, Муратов окидывал любопытным взором кабинет. Помимо длинного стола для заседаний в нем стояло несколько книжных шкафов, заполненных книгами с характерными обложками последнего издания трудов В.И.Ленина. Позади письменного стола тоже отделанная под орех дверь, видимо, в комнату отдыха. На письменном столе исписанные листочки бумаги. Михаил Андреевич одной рукой придерживал очки, другой близко к глазам поднес бумагу о Муратове.

— В Прибалтике воевали,— медленно и тихо произнес он. Похоже, это вызвало у него ассоциации, о которых распространяться не стал.

Суслов выглядел очень старым и лицом и фигурой. Более чем солидный возраст подчеркивался старомодным двубортным костюмом с не отутюженными отворотами. Мягкий воротник белой сорочки с завернувшимися уголками, небольшой узел серого невзрачного галстука плохо повязан. Муратову приходилось встречать подобных стариков, целиком поглощенных мыслями, и не придававшим абсолютно никакого значения своей внешности.

— Вы коренной сибиряк?— тихим голосом, отделяя каждое слово заметной паузой, спросил Суслов.

Александр подтвердил. Ему показалось, спросив его, Суслов совсем не ждал ответа.

Больше никаких вопросов не последовало. Суслов, изобразив попытку приподняться, протянул руку. Александр очень осторожно сжал ее.

Иван Васильевич задержался в кабинете Михаила Андреевича. Выйдя оттуда, сказал:— Будем вносить на Секретариат.


3


…Пора отправляться домой, завтра снова в командировку. Еще раз позвонил Фае, должна, наконец же, быть дома. Продолжительные гудки, никто трубку не берет. Бог с нею, пока доедет, появится и она.

Городским транспортом добираться не менее часа. Позвонить в гараж, подошлют машину, все-таки быстрее. Когда приступил к работе в ЦК, заведующий секретариатом Отдела вводил «в курс». При этом сообщил, что Муратов обладает правом вызова автомашины для служебных разъездов. Какие же у него служебные надобности в Москве, если ему поручено заниматься далекой периферией? Некоторые коллеги игнорируют эту «мелочь», пользуются привилегией, не обращают внимания на ограничительную оговорку. Ему же перешагнуть собственную «занудность», как выразилась бы Фая, не хватает то ли смелости, то ли наглости. Ездит на работу и с работы, как все москвичи. Только при чрезмерных задержках переступает через себя, просит прислать машину. Отказа ни разу не получал, но стремился не злоупотреблять подобными просьбами.

Фаи дома не оказалось. Не случилось ли чего-нибудь? Или по работе задержка? В Гуманитарном институте она недавно. По приезде в Москву устроилась в институт русского языка имени Пушкина, числящийся в составе Академии наук. Александру представлялось, попасть в академический институт для нее большая удача. Интересные научные проблемы, еще более интересные, известные на всю страну ученые. Престижное место со всех точек зрения. Фая тоже радовалась, но не долго. Ворчала, что женщины в институте зацикленные на не нужных никому, по ее понятиям, языковых премудростях. Кому легче станет от их заумных рассуждений, почему щеки перестали называть ланитами, или отчего у славян-поляков фиксированные ударения, а у русских этого нет? Александр, в конце концов, понял, что Фаю не устраивает мизерная зарплата младшего научного сотрудника. Корпеть же над диссертацией, терять годы ради возможной надбавки за ученую степень она не намерена. Однажды объявила, что познакомилась с заведующей кафедрой русского языка из Гуманитарного института. Та соблазняла ее переходить к ним, заработать можно побольше и контингент не сравнишь с этим, молодые преподаватели, о студентах и говорить нечего. Надо только поднажать на проректора по учебной работе. Если Фая вбивала что-либо в свою очаровательную головку, противостоять ей невозможно. Через какое-то время коллега устроил Александру встречу с проректором.

В захламленной и мрачной комнатке в общежитии Академии общественных наук на Садово-Кудринской их встретил высокий, довольно привлекательный мужчина лет тридцати пяти-сорока. На несколько помятом лице слащавая, казенная улыбка, явно проглядывает, что удостаивает Муратова встречи только из-за ходатайства друга. Александр вынул из кейса бутылку водки, захваченную по совету коллеги. На лице проректора мелькнул интерес, который он постарался приглушить. Разговор завязывался туго. Александр не умел выступать в роли просителя. Коллега анекдотами, довольно плоскими шутками и воспоминаниями об общих знакомых старался разрядить скованность Муратова и осторожную выжидательность проректора. Проректор и коллега, привычно, без лишних слов пропустили по полстакана из принесенной бутылки, Муратов лишь прикоснулся губами к стакану. Вся эта процедура напоминала ему встречу строившихся бомжей-забулдык и, сославшись на срочность дел, распрощался, так и не высказав цели своего появления в мрачной комнатушке. Коллега, задержавшийся после ухода Муратова, вскоре нагнал его и сказал, что Юрий Борисович просит прийти Фаю в среду после трех часов дня. Так Фая стала преподавателем русского языка для иностранцев, обучавшихся в институте.

… Возвратившись после собеседований из Москвы, Муратов позвонил первому секретарю. Тот посоветовал не приходить в обком, а пригласил встретиться на набережной. Александр такому предложению не удивился. Новый первый секретарь многим отличался от своего предшественника Николая Николаевича, переброшенного на дипломатическое поприще. Он любил придавать своим действиям элементы таинственной загадочности. Муратову при этом припоминалась поговорка: знает кошка, чье сало съела. Первый настороженно относился к подчиненным, словно подозревал их в недобрых замыслах в отношении его. Видимо, опасался, некоторые его личностные качества могут побудить кое-кого из областных работников накапать в верха об увлечении первого выпивкой и слабостях в отношении слабого пола. Недаром говорится, что блудливая свекровь невестке не верит.

Первый с настойчивостью и довольно прямолинейно расспрашивал, с кем в Москве встречался Муратов, какие ему задавали вопросы о нем, не интересовались ли, как он приживается в области. Муратову на это нечего было сказать, подобных расспросов не велось, но первый, похоже, не слишком верил ему. В конце беседы-прогулки предложил:

— В обком, думаю, тебе не стоит приходить, пока не поступит решение ЦК.

После обеда, в Москве наступил рабочий день, Муратову позвонили из общего отдела обкома и из ЦК, что постановление о переводе его на работу в ЦК КПСС подписано Сусловым. Оперативность завидная, на Муратова она произвела вполне определенное впечатление, и он еще и еще спрашивал себя — готов ли к работе в столь высоком и отлично отлаженном органе?

Целый день звонки, поздравления с важным выдвижением, высоким доверием. Вечером домой к нему заглянули его коллега по обкому Павел Борисович, начальник геологического управления Виктор Ефимович. Разумеется, не мог не попытаться удовлетворить ненасытное любопытство Семен Константинович Зимин. Заведующий отделом обкома уже предвкушал, как назавтра будет разносить по кабинетам услышанное от Муратова, а, может, удастся выудить из него, что-либо полезное для передачи первому.

Фая, возбужденная предстоящим переездом в столицу, гостей встречала необычно радушно. Не любившая возиться на кухне, на этот раз блеснула кулинарным мастерством. Гости, коренные сибиряки, или не так давно оказавшиеся в Сибири, но уже освоившиеся в роли сибиряков, после рюмочки холоднющей водочки, закусили малосоленым байкальским омулем и рассыпчатой отварной картошечкой. Второе блюдо, тот же омуль, но приготовленный в духовке каким-то необычным образом и с необыкновенно пахнущим и вкусным соусом. В общем, благодаря стараниям Фаи, гости вскоре не только утолили голод, все появились прямо с работы, но и получили хороший настрой для откровенного приятельского разговора. Александру пришлось вновь пройтись, в рассказе, по высоким кабинетам, поведать обо всех, с кем выпало встретиться.

— Даже у Суслова?— удивился Зимин.

Павел Борисович, человек сдержанный, не торопился с вопросами. Виктор Ефимович, единственный среди них не партийный работник, предпочитал больше слушать.

Александр подтвердил встречу с Сусловым. Активный Зимин ударился в рассуждения:

— Сейчас Суслов, пожалуй, самый старый член Политбюро. По возрасту само собой, но и по членству в Политбюро.

— Косыгин, однако, дольше его,— Павел Борисович пытался уточнить этот факт.

— Правильно,— согласился Зимин,— Косыгин, кажется, раньше им стал. Все равно. Суслов и при Сталине был, при Хрущеве и при Брежневе. И при всех главный идеолог.

— При Сталине еще не был,— опять уточняет Павел Борисович,— Сталин сам идеолог, дай Бог. Тогда Жданов много идеологией занимался.

— Главным, не главным, а был. Вспомни, он на совещании Коминформа с докладом выступал. После смерти Жданова вышел в этих делах на первые позиции. При Хрущеве, Брежневе и говорить нечего, главный оракул, даже серым кардиналом называют.

— Ты к чему гнешь-то?— Муратов пока не улавливал, отчего Зимин так прицепился к Суслову.

— А вот к чему,— назидательно отвечал Семен Константинович,— взгляды Хрущева во многом отличны от сталинского понимания некоторых вопросов. Брежнев, хотя и не далеко ушел от Хрущева, но не напрасно же заменил Никиту Сергеевича. И Хрущев, и Брежнев во многом обновили Политбюро, кое-кого вывели и даже с треском. А Суслов при всех уцелел, и, напротив, его позиции даже укреплялись. Вот вам и серый, не заметный! Такой гибкости и Талейран позавидовал бы.