Карнаухов без срока давности
| Вид материала | Документы |
- Удк 631. 45 Карнаухов В. Н.,, 123.47kb.
- Закон о защите прав потребителей, 773.63kb.
- Постановлением Пленума Верховного Суда РФ от 12. 11. 2001 г. №15 и Пленума вас от 15., 159.35kb.
- Статья 19 Неповиновение законному распоряжению сотрудника милиции, военнослужащего,, 331.75kb.
- Указом Президента Российской Федерации от 01 июля 1992г. №721 без ограничения срока, 431.26kb.
- Списание безнадежной задолженности: бухгалтерский и налоговый учет, 138.74kb.
- Япросмотрел множество книг и фильмов о будущем человечества, 4740.62kb.
- Российской федерации, 411.11kb.
- Удк 621. 319. 4 Закономерности старения изоляции и оценка срока службы силовых конденсаторов, 64.84kb.
- Методические рекомендации, отражающие особенности заполнения отдельных граф деклараций, 371.77kb.
— Павлик, поедем туда, там еще много наших!..— с необыкновенно страстным желанием обратилась Евгения к мужу.
— А в других местах разве не наши?— улыбнулся Павел.
— Наши, конечно, наши, не немцы и не китайцы. Так у нас принято называть всех родных, братьев, сестер, племянников и других родичей. В общем, всю родню обозначать, что ли, наши.
Павел продолжал улыбаться, он это понимал и без разъяснений, у них, у воронежцев, это понятие тоже в ходу. Жил он на воронежской земле в детдоме, приголубленный государством, выучившим его и отправившим защищать родную страну, всех ее жителей. Для него они все без исключения были и есть наши.
— Только сейчас, Павлик, я начинаю в полной мере понимать, почему так дружно, сплоченно, говоря высоким словом, поднялся народ против налетевших хищников. У каждого свои родные земля, заимка, город, а все вместе — это общая Отчизна, Отечество и не сберечь родное место, если не будешь дорожить, охранять общую нашу Отчизну. Это как дырка в мешке с зерном, не заштопаешь ее, все зерно высыплется, пропадет труд многих людей.
— В принципе ты права. Не надо каждому только свою дырку затыкать. Лучше стоять в едином и прочном строю, чтобы никакие гниды, вроде, Гринских, не делали прорехи и щели в нашем общем доме.
После недолгих раздумий Евгения приняла решение, не подлежащее обсуждению, — возвращаться в отчие края. У Павла не было оснований подвергать сомнению выбор жены. Для него любое хозяйство не ведомо, надежда лишь на удачу. Подготовка и переезд на новое местожительство были немного окрашены романтическими ожиданиями и лирическим настроением.
Контора колхоза, его центральная усадьба располагались в сравнительно большой деревне километрах в пятнадцати от Чубаревки. Вороновы же направились все-таки на Евгеньину родину. Помимо зова стосковавшегося сердца Евгении, ими двигали сугубо практические соображения. Ехали к родне, к «нашим», к Ошировым. На первое время рассчитывали обрести там приют и возможность осмотреться, определиться с дальнейшим размещением.
В родной деревне, понимала Евгения, ее ждут не только приятные встречи с родичами и земляками. Они придирчиво будут взвешивать, какой вернулась на родную заимку Женька Станкевич, что она из себя теперь представляет. Тревожная настороженность к привезенному ею новому председателю, они, нетрудно догадаться, перенесут и на его жену и всю семью. Им предстоит, по крайней мере, в первое время, постоянно находиться, как бы освещенными мощным прожектором. Как это не противно Евгении, но она обязана под неусыпным присмотром тщательно взвешивать каждый свой шаг, всякое свое действие. Для того, чтобы избежать ненужных разговоров, сплетен и пересудов, они сразу по приезде решили обзавестись собственным хозяйством.
Павел Дмитриевич на другой день после прибытия в Чубаревку отправился в район, представился районным властям. Первый секретарь райкома партии Шелехов Андрей Петрович самолично доставил его на центральную усадьбу и представил правлению. Небольшая комнатушка, кабинет председателя колхоза, забита плотно. Колхозные порядки крайне демократичные. Помимо членов правления, пришли почти все деревенские мужики и большинство женщин, которых не держали домашние дела. Не дожидаясь, что кто-то предоставит слово, Андрей Петрович, сидевший посередине председательского стола, поднялся и по-простому обратился к собравшимся:
-- Товарищи, видимо, всем понятно по какому поводу мы собрались. После кончины многолетнего и заслуженного председателя колхоза Иннокентия Степановича Пономарева у нас что-то неудачно складывалось с руководством колхоза. Когда-то передовое в районе и в области хозяйство утратило свои позиции и скатилось до уровня отстающего. Нынешний председатель товарищ Лопухов Семен Матвеевич приболел, находится в больнице. Он в райком партии и райисполком прислал заявление, в котором просит освободить его от обязанностей председателя колхоза в связи с состоянием здоровья.
Андрей Петрович окинул взглядом равнодушно слушавших его колхозников. Их взгляды упирались в него, ждали, что же последует дальше.
— Думается, у нас нет оснований,— как заведенная пластинка произносил секретарь райкома партии,— отказать товарищу Лопухову в его просьбе?
Он снова окинул взглядом безучастно внимавших ему людей, они по-прежнему ждали, что скажет районное начальство.
— У кого-нибудь имеются другие предложения?— спросил Шелехов, хотя и своего предложения он пока четко не сформулировал
В зале вытянулась вверх рука.
— У вас вопрос, товарищ Вязьмин?— Андрей Петрович часто бывал в хозяйствах и память его, как правило, не подводила.
— Нет. Я — за!— отвечал, не вставая с места мужичок, возраст и положение которого определить трудно, он сидел в дверном проеме, плотно зажатый другими мужиками, сидевшими, как и он, в шапках и телогрейках.
Прокатился короткий смешок.
— За что же, вы, за? Я, кажется, еще не ставил вопрос на голосование,— усмехнулся Шелехов.
— Так ты ставь, чего тянуть-то,— проворчал Вязьмин.
— Язва, не тяни собрание,— цыкнула на старика Марья Лабодинская, член правления из Чубаревки. Фамилию старика в деревне переиначили на Язвин, отсюда и такое обращение Марии.
— Ну, что ж, коли народ требует,— Шелехов обыгрывал нетерпеливую реплику,— так давайте проголосуем. Кто за то, чтобы освободить по состоянию здоровья товарища Лопухова Семена Матвеевича от обязанностей председателя колхоза, прошу поднять руки,— секретарь райкома выдернул вверх свою руку, но спохватился и тут же отдернул ее назад.
Присутствующие продолжали держать поднятые руки, В последние годы им не единожды приходилось бывать на подобных собраниях, и они крепко усвоили процедуру голосования. Шелехов, выдержав паузу, обратился:
— Прошу опустить руки. Кто против?— не заметив поднятых рук, задал следующий вопрос:
— Кто воздержался?
Таковых тоже не оказалось. Секретарь райкома с явным удовлетворением, почти торжественно подвел итоги:
— Таким образом, товарищ Лопухов освобожден от обязанностей председателя колхоза единогласно!
Кто-то ударил в ладоши. Остальные, полагая, что так и надо, тоже дружно захлопали.
Шелехов поднял руку, призывая к тишине.
— Приступаем к следующему вопросу повестки дня: выборам нового председателя колхоза.
Народ зашевелился. Все уже прослышали, кого привез секретарь райкома, да это и так видно. Сидит рядом с ним. Деревенский люд к тому, кто будет ими править неравнодушен. От этого во многом зависит их дальнейшее благополучие. Смотрится кандидат в председатели неплохо. Любопытно, что у него за душой? Ответ не замедлил.
— Бюро райкома партии тщательно изучало этот вопрос, советовались с областью. Рекомендуется избрать председателем колхоза товарища Воронова Павла Дмитриевича,—
Андрей Петрович сделал выразительную паузу. Напряженность нарастала, тот же старик Вязьмин не вытерпел и прокричал:
— Не тяни, товарищ секретарь! Кто он такой, не кот же в мешке?
— Минутку терпения!— поднятой ладонью успокаивал Шелехов,— все будет сказано. Сначала я немного, потом Павел Дмитриевич ответит на все ваши вопросы. Он человек заслуженный. Бывший генерал, точнее генерал в отставке, Герой Советского Союза. Участник Великой Отечественной войны, штурма Берлина, брал рейхстаг. Пожалуйста, Павел Дмитриевич, вам слово.
Воронов поднялся, внимательно, даже как бы дерзко, прошелся взглядом по уставившимся на него людям. Смотрите, вот какой я, хотите, принимайте, хотите, нет. Таким он виделся этим любопытствующим представителям колхозников. В душе же у него таился страх. Самый натуральный страх. Выдержит ли он новое испытание, обрушившееся на него? Вон, как разглядывают его. Словно пророка, пришедшего сказать новое, необыкновенно значимое слово этим затюканным, перевидавшим не одного вот такого привозимого, даруемого высшим начальством вожака. Он же, если откровенно сказать, ничего не смыслит в их сельском деле. За последние месяцы перечитал уйму книг и только одно из них вынес, что берется за что-то необычайно сложное, трудно управляемое людьми. Сидят перед ним русские мужики и бабы и, наверняка, задумываются, не заведет ли он их в более страшные беды и напасти. Генерал-то для смертного боя с супостатом предназначен, а не для закладывания в землю зернышка, не для выкармливания прожорливой и безмолвной скотины. Тут не скомандуешь: ать-два — направо, ать-два — налево. Тут даже разума, самого большого и проницательного недостаточно. Земелька чувствительна к душе человеческой, как эта душа ее понимает, как воспринимает ее живое дыхание. Отзывчива не всякому первому попавшемуся. Сельская живность тоже не винтовка, вскинул к плечу, нажал на курок и выстрелил. Не напрасно их зовут общим словом: животные, то есть живые. Требуют подхода к себе, как все живое. Не с пригляду, с налету, а по душевности человеческой. Главное же, вот эти «сельские труженики»! У каждого из них душа и разум, причем свой, не одинаковый, выстроенный в ряд, как пушки в походном состоянии. Каждый разум суметь бы понять, к каждой душе подобрать бы ключик. А как его подберешь, кто подскажет к кому, с каким ключиком подбираться? Туда ли он, Павел Воронов сунул бесшабашную голову? Не под нож ли гильотины лезет?
Огромнейшим, никому не видимым усилием воли преодолевает боевой генерал навалившийся на него страх. Пусть уж лучше видят и чувствуют, что он ничего не понимает в их деле, с этим он как-нибудь разберется. Но ни в коем случае не должны видеть его почти панический страх. Солдат, показавший противнику, что он его боится, обреченный, погибший воин! Павел Дмитриевич ровным голосом, как о ком-то постороннем рассказывает свою биографию. Далеко от сказанного секретарем райкома не удаляется, не будет же расписывать о себе, как о храбром до безумия офицере. Не расскажет же, как был беспощаден к своим подчиненным и к себе, когда решалось — жить или навеки сгинуть! Его рассказ продолжался едва ли дольше минуты. Закончив говорить, оставался стоять, как подсудимый перед строгим судьей.
— Какие будут вопросы к товарищу Воронову?— вопрошает секретарь райкома.
На какое-то время воцарилось тягостное молчание. Павлу Дмитриевичу оно показалось устрашающим. Но вот из дверного проема высунулась рука того же деда Вязьмина.
— Скажите вы, товарищ генерал, или вы, товарищ секретарь райкома, за что такого молодого, боевого генерала, Героя отставили от нашей Красной армии?
Воронов и секретарь райкома переглянулись. Оба подумали, будь и они на месте колхозников, первый вопрос, который задали бы генералу, рекомендуемому председателем колхоза, был бы тот же. Отвечать начал Шелехов. Он говорил примерно тоже, что и Гринский, выталкивая Воронова со службы: про отягощение бюджета, про сокращение армии, добавляя рассуждения о нашей миролюбивой политике.
— Павел Дмитриевич, как истинный патриот, сын нашей великой Родины, как настоящий коммунист, избрал на мирном поприще самый трудный участок — сельское хозяйство — и вот прибыл к нам…
— Что же это за государство, коли таких молодых, которые такую войну прошли, отставляет от армии?— как бы про себя пробурчал Вязьмин.
Секретарь райкома партии счел лучшим проигнорировать стариковское брюзжание и вновь обратился с просьбой задавать вопросы, высказывать мнения. Колхозники, перешептываясь меж собой, к кандидату в председатели и к секретарю райкома не обращались. Шелехову ничего не оставалось, как поставить вопрос на голосование. Голосовали дружно, и, как показалось Воронову доброжелательно. Единогласный выбор подкрепили продолжительными аплодисментами. Для Воронова они звучали как доброе напутствие.
8
Недолго пользовались Вороновы гостеприимством Ольги и Алексея Ошировых. На центральной усадьбе стояло несколько пустых домов, заброшенных владельцами, сбежавшими в города искать лучшую долю. Один из них облюбовали Вороновы. Как заведено, при доме приличный участок, с осени начали устраивать огород, чтобы весной заняться посадкой овощей. Все домашнее хозяйство взвалилось на плечи хозяйки. Павел подключался очень редко, с шести утра, самое позднее, и почти до полуночи на работе. Кроме домашних дел у Евгении еще занятия в школе, ведет группу продленного дня, иногда подменяет преподавателя немецкого языка. Уложив Димку в постель, наведя порядок в доме, приступила к разбору почты. Они подписывались на несколько газет и журналов. Кроме того, Евгения сохранила Московские связи, и получала заказы на переводы с немецкого и английского языков. Боялась растерять приобретенные навыки в языках. Выписывали много литературы, конечно преимущественно по сельскому хозяйству. Как бы поздно не появлялся в доме Павел, он стремился хотя бы несколько минут уделить книгам и журнальным статьям. В этот вечер Евгения, как всегда начала разбор почты с отбора материалов для Павла.
Услышала лай собаки, ее завели одновременно с переездом в этот дом. Возвращается Павел и не один, собака лает только на чужих. Для Евгении это не новость, ночные гости у них нередки. Обычно это кто-нибудь из колхозных специалистов. У них перебывали и главный агроном, и зоотехник, и главный бухгалтер. На это раз спутником оказался парторг Василий Андреевич Гребенчук.
Ужин к приходу мужа всегда готов. Поставила на стол и начатую бутылку водки, Павел не увлекался выпивкой, но иногда, особенно с гостем, позволял выпить рюмку, другую. Евгения «для порядка» немного посидела за столом, но когда между мужчинами завязался деловой разговор, удалилась к своим занятиям.
Павел Дмитриевич привел парторга не случайно. Он задумал заняться капитальным переустройством своей деревни и всех, входящих в колхоз заимок.
— Не торопишься ли, Павел Дмитриевич? В колхозе и без того дыр много, коровник надо достроить, комбайнов не хватает, надо докупить, клуб уже сколько лет не можем достроить…
Гребенчук мужик хозяйственный, все нужды колхоза хорошо знает. Имеет понятия и о возможностях хозяйства. К предложениям председателя настроен двойственно. Его увлекает напористая энергия Воронова, масштабность намечаемых планов. С другой стороны его постоянно сдерживает, что председатель недавно на селе, не всегда понимает сельские традиции и характер колхозников. Ему кажется, что слишком торопится Воронов, пытается одним махом решить все непростые колхозные проблемы.
— Василий Андреевич, не тороплюсь. Напротив, с решением этой задачи мы далеко отстали от потребностей людей, от современных требований. Конечно, прорех и не решенных задач у нас больше, чем по горло. Нам с тобой, Василий Андреевич, именно нам с тобой, предстоит выделить главную цель, приоритетную задачу и на ней сосредоточить все наши силы и ресурсы.
Воронов говорил возбужденно, ему хотелось, чтобы его мысли стали органическими мыслями парторга, чтобы он не только не противодействовал ему, а стал самым надежным его союзникам, помогал бы склонить к поддержке председателя парторганизацию, а значит и всех колхозников.
— А я о чем говорю,— Василий Андреевич скептически улыбался,— не распыляться, не разбрасываться…
— О том, да не о том, Василий Андреевич!— горячился Воронов,— подумай, во что у нас все упирается? В нехватку людей! В колхозе в основном старики или больные. Молодых людей почти нет, и последние, того и гляди, убегут. Поставь себя на их место. Ради чего им здесь торчать, что они хорошего здесь видят? Кроме работы на полях и на фермах, им еще приходится до посинения вкалывать дома. Я не говорю о скотине. Дров на зиму запасти надо? Воду таскай на коромысле или вози бочками, особенно зимой. Все удобства на улице, это при наших-то сибирских морозах!
Гребенчук согласно кивал головой, его особенно порадовало выражение «при наших сибирских». Прикипает парень к этой земле, уже считает своей!
— В городе же, куда бежит молодежь, надеются рано или поздно получить благоустроенную квартиру, не будут месить грязь на улицах, жена сможет пройтись в модных туфельках. И работа, отмолотил восемь часов, остальное твое, чем хочешь, тем и занимайся!
Воронов смотрел на Гребенчука так, будто тот виноват в сложностях сельской жизни.
— Вот это направление нашего главного удара! Создать нашим людям условия лучше городских,— Воронов сделал упор на слове «лучше»,— Надо покончить с разбросанностью по заимкам, всех свезти на центральную усадьбу. Здесь мы сможем соорудить центральную котельную, провести водопровод и канализацию, проложить нормальные дороги.
— Все это хорошо звучит, а на что строить, это же какие нужны средства?— Гребенчук, как бы укорял председателя, неразумным прожектерством занимаешься…
— Ты прав, Василий Андреевич, все упирается в средства. Но и этот, безусловно, сложный вопрос решаем. Во-первых, средства самих колхозников. Здесь важна не сумма, а сам факт вложения их средств. Пора излечиваться от иждивенчества. Дескать, государство все предоставит в готовеньком виде, на блюдечке с золотой каемочкой. Когда человек не вкладывает собственных средств, у него нет и ощущения, что это ему принадлежит, и он должен заботится о сохранности и поддержании в надлежащем состоянии. Свое трудно бросить, покинуть. Свой дом это очень прочный якорь. Далее, мы обязаны помочь колхозникам получить долгосрочные ссуды на льготных условиях. И, конечно, львиная доля вкладывается на определенных условиях и колхозом. Все коммуникации сооружаются в основном на средства колхоза.
— Видать, ты основательно все продумал…
— Как же иначе. Если нам удастся вернуть хотя бы часть наших людей, разбежавшихся кто куда, мы будем иметь основное, что нужно для подъема хозяйства. На шефах, на наездах на воскресники горожан рассчитывать на серьезное улучшение дел это абсурдно. Еще надо подсчитать, чего от этого государству и нам больше? Прибыли или убытку?
Долго они сидели, потягивая чай, и прикидывали наметки на будущее. У председателя к этому времени уже сложилась четкая концепция развития колхоза, строительства новой деревни.
— В сооружении новой деревни не может быть мелочей,— убеждал он парторга,— надо сохранить деревенский дух, преимущества жизни на селе. Правда, внести некоторые коррективы с учетом современных условий. Возьмем, к примеру, простой вопрос. Где размещать въезд в усадьбу? Как было в старой деревне? Фасад дома и въезд располагали вдоль главной дороги. Все было нормально. С большой дороги и прямо к дому. В те времена по той дороге в день одна карета проедет или провезут один воз. Тишина и благодать, ни шума, ни пыли. Сейчас придорожные дома не знают покоя, их одолевает пыль и шум от бесконечно проходящих автомобилей. А сколько несчастных случаев? Лучше будет располагать деревню подальше от больших дорог. Въезд тоже лучше не с фасада. Что привозят в усадьбу и что из нее увозят? Сено, фураж, горючее для автомобиля, навоз. Так почему бы, главную улицу проложить не вдоль фасадов, а между хозяйственными дворами усадеб. А с фасада устроить газоны, полисадики, цветники, пусть играет детвора, и наслаждаются покоем старики.
— Но ты, погляжу я,— с восторгом произнес парторг,— действительно генерал, советский генерал, до деталей продумал, что теперь людям надо!
9
Фаина Анатольевна Муратова, жена секретаря обкома партии, очень недовольна своим мужем. Едет заграницу, а ее с собой не берет. Более того, не предпринимает никаких для этого усилий. Не позвонит, куда следует, не попросит, кого следует. Ну, ладно, не получается с заграницей, хотя бы до Москвы, и то не хочет ее взять.
— Поезжай в свою Польшу, я подожду тебя в Москве,— убеждала она мужа,— вернешься, несколько дней побудем в Москве и оттуда вместе возвратимся домой.
-- Представляешь, какую чепуху мелешь? Я еду в служебную командировку. Повторяю — в служебную! — не в туристическое путешествие. Состав делегации утвержден ЦК. Срок точно определен, и в Москве мне нельзя задерживаться, здесь работы полно.
Удивительная женщина, столько лет живем, а никак не может отделить свое желание, женский каприз от его работы. Чисто обывательская психология. Если он секретарь обкома, то ему, якобы, все доступно, все дозволено. Даже допустив, что он встал бы на ее точку зрения, то как бы мог беспрепятственно потакать ее капризам. Он под таким неустанным надзором, контролем, который простому человеку не может и присниться. За ним наблюдают тысячи глаз и ушей. Сверни куда-либо в сторону, тотчас проработают на разных бюро, на собраниях, в парторганизации, в коллективах. Главный же контролер всегда при нем — это собственная совесть, партийная честность. Отступи только один раз от партийных принципов, от партийной морали и нравственности, и ты конченый человек. Прежде всего, в собственном мнении. Попадались ему деятели, для которых партбилет и особенно партийная работа, своего рода карт-бланш для решения личных, не бескорыстных делишек. Их презирают, но они спекулируют на деликатности, терпеливости окружающих, их не отягощают муки совести.
Пусть злится жена, допекает своими глупостями, капризами, на поводу у нее ни за что не пойдет. Эх, каким наивным был, попался, вернувшись с фронта, на приманчивый крючок. Хотя, если честно повиниться перед самим собой, попался бы в любом случае. Не мыслил и не мыслит себя без нее, есть в ней непреодолимая сила, влекущая его, заставляющая терпеть, казалось бы, невыносимые ее выходки. Волей-неволей поверишь, браки заключаются на небесах. Волю небес не изменить, не отменить. Фая его крест и нести ему его еще долго.
Командировка в Польшу — это непредвиденная игра «его величества Случая». Однажды из ЦК КПСС поступила шифровка, в ней сообщалось, что отдыхающий с семьей в Советском Союзе один из руководителей Польской Объединенной Рабочей партии изъявил желание посетить область. Обкому партии предложено поручить работу с гостем ответственному работнику, имеющему соответствующие данные для общения с подобными зарубежными представителями. На совещании у первого секретаря обкома, перебрав разные кандидатуры, остановились на Муратове. В обкоме он наиболее подготовленный для данной миссии, Александр Иванович участвовал в освобождении Польши от немецкой оккупации.